Текст книги "Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945"

После быстрого продвижения германских войск в Литву и Латвию в первые недели войны Гитлер приказал передать их гражданской администрации с 1 сентября 1941 г.; 5 декабря Эстония также стала частью рейхскомиссариата «Остланд».

Сам Лозе не был важной или яркой личностью. Будучи фанатичным нацистом, он был скорее расслабленным бюрократом, нежели динамичным лидером. У него не было цельной «концепции» Востока или долгосрочных целей, и его не особо заботила судьба его подданных. Большую часть своего времени он посвящал своим личным делам.

Как и Эрих Кох, Лозе стремился к созданию своей личной империи, независимой от Берлина. Пытаясь превратить РКО как раз в такую империю, он упорно и порой по-детски старался «централизовать» все в своих руках, тем временем пуская по-настоящему важные вопросы на самотек. С учетом огромных территорий, колоссальных проблем, а также нехватки и низкого качества немецкого персонала Берлин неоднократно наказывал своим людям на местах избегать попыток контролировать каждую мелочь на оккупированных территориях. До Лозе это так и не дошло. Для него тоталитаризм был синонимом железного контроля. Результатом стал нескончаемый поток директив, инструкций и декретов, занимавших тысячи страниц.

Немецкое гражданское правительство привезло с собой полные грузовики картотек, папок, штампов, пишущих машинок и других офисных принадлежностей. В разгар войны, носившей характер смертельной схватки, между Ригой и четырьмя главными комиссариатами, находившимися под ее юрисдикцией, велась длительная переписка по поводу самых тривиальных административных проблем. Устанавливался ценовой контроль для металлических венков, для гусей с и без головы, живых и мертвых. Клейст указывает на декрет о «максимальных ценах на ковры» с разницей в 10 пфеннигов за килограмм между светло-коричневыми и темно-коричневыми вискозными коврами в Латвии. Лозе лично настаивал на подписании знаков «Курить запрещено» и правил по сбору мусора. Всякий раз, когда ему указывали на то, что он слишком щепетильно относился к таким мелочным вопросами, он отвечал, что люди принимают его за «ночного сторожа». Вскоре его так называемые «шнорерские[29]29
  Schnorrer – попрошайка (ивр.).


[Закрыть] указы» стали посмешищем для большей части немецкой администрации.

Когда группа наблюдателей из министерства пропаганды посетила «Остланд» осенью 1942 г., они сообщали о недовольстве среди подчиненных ведомств по поводу чрезмерной централизации в Риге, в результате которой низшие эшелоны стали «самыми ярыми представителями оппозиции Лозе». Генерал-комиссар Эстонии Карл Лицман угрюмо жаловался, что «в Риге воцарилась вакханалия экономической заорганизованности».

Своей основной задачей Лозе считал реконструкцию вверенных ему районов. Aufbau und Kultur[30]30
  Строительство и культура (нем.).


[Закрыть] – таков был его несколько лицемерный лозунг, который сам по себе уже символизировал пропасть между ним и Кохом. Его более пассивная позиция была обусловлена и тем фактом, что нацистская концепция не заклеймила прибалтийские народы термином «унтерменш». Отчасти просто по инерции, отчасти из соображений экономического удобства он стремился увековечить статус-кво, включая институты, которые он нашел, приняв руководство над РКО; поскольку, как он выразился, «не важно, что мы здесь сохраняем некоторые из прежних большевистских форм экономики… это правильные формы, и они позволяют нам добыть наибольшее количество ресурсов для ведения войны».

Поэтому он выступал против возвращения частной собственности досоветским владельцам; советские меры по национализации действовали еще долгое время из-за его страха перед переменами, из-за его веры в государственный контроль и, наконец, из-за того, что немецкая неспособность к «реприватизации» предположительно облегчила бы полное выселение народов Прибалтики в будущем. Тем временем увековечение «советизации» не могло не разозлить обширные слои населения.

И хотя в этом плане он разделял готовность Коха эксплуатировать местное население и ресурсы ради военных нужд Германии, политическое мировоззрение Лозе, каким бы невнятным оно ни было, в значительной степени отличалось от того, что господствовало на Украине. Он не разделял биологическую ненависть Коха к людям, которыми он правил; он принял (так же как и советские учреждения) и с некоторыми изменениями увековечил систему символического самоуправления, которую спонсировали армейские командиры, пока территория не перешла к гражданской администрации. К началу 1942 г. Лозе даже совершал косвенные выпады в адрес Коха, когда говорил своим людям: «До тех пор, пока народ ведет себя мирно, относиться к нему нужно достойно. А совершать политические ошибки и лупить людей по голове все горазды».

Эта его позиция лучше проявилась на конференции с Герингом и другими высокопоставленными нацистами в августе 1942 г. В то время как немецкие чиновники были обеспокоены политическими и экономическими последствиями растущего партизанского движения, Лозе оправдывался за то, что не сумел произвести то, что от него ожидалось. Когда он сослался на нехватку рабочей силы, принудительную вербовку рабочих и отсутствие немецких сил в его регионе в качестве причин своей неудачи, Геринг тут же назвал его лжецом; Заукель раскритиковал его за то, что он разрешил производство таких «необязательных» товаров, как детские коляски; а Кох с гордостью заявил: «Берите пример с Украины». Извиняющаяся позиция Лозе объяснялась не несогласием с целями, а ее неэффективностью. Эта неспособность добиться результатов отразилась в подходе, радикально отличавшемся от подхода Коха. Он хорошо проиллюстрирован в следующем диалоге:

«Лозе:…У меня нет полиции и каких-либо других средств для контроля над территорией. Когда я хочу использовать силу или принуждение, люди начинают смеяться, потому что у меня нет соответствующих средств.

Геринг: Но вам были предоставлены [полицейские] батальоны!

Лозе: Несколько батальонов на территорию размером с Германию!

Геринг: Думаете, вы сможете выжать больше из своего региона, если получите больше полиции?

Лозе: Напротив. Полагаю, от региона мы получим еще меньше, если станем использовать силу».

В основе решения Лозе лежала слабость. Чтобы воспрепятствовать растущим военным потерям и поступавшим от фронтовых командиров требованиям пополнений и подкреплений, Лозе мог предложить смену поведения немцев. Людей приходилось «использовать», и надо было что-то им давать или хотя бы обещать взамен. Это не поменяло его основного отношения к их правам и будущему. Но если более мягкое обращение с местным населением могло увеличить производство, если фиктивное самоуправление повышало их моральный дух и готовность помогать немцам – значит, необходимо было пойти на как можно большее количество компромиссов в разумных пределах. Лозе стал образцом нацистского утилитарного malgre soi[31]31
  Против себя (фр.).


[Закрыть]. В меморандуме длиной в 51 страницу, представленном Розенбергу и другим заинтересованным сторонам в декабре 1942 г., Лозе, хоть и выступал против развития подлинного местного самоуправления, потребовал публичного заявления о будущих политических целях, которые могли бы нести пропагандистскую ценность для населения на Востоке. И, продолжая вести проигрышную борьбу против реприватизации балтийской экономики, он настоятельно призывал (опять-таки в значительной степени – в пропагандистских целях) опубликовать «обязательную декларацию от лица ответственных кругов касательно реприватизации, которая будет проведена после войны в качестве признания… услуг, оказанных» прибалтийскими народами. Наконец, он выступал за некоторые улучшения в сфере поставок потребительских товаров и пайков для населения, с тем чтобы повысить его готовность работать на немцев.

Маленький «реформизм» Лозе был частично вызван неизменными аргументами некоторых из его наиболее реалистичных помощников. Их планы выходили далеко за рамки символических мер, на которые согласился РКО, и обычно Лозе жестко возражал против любого расширения полномочий коренных народов за счет немецкой (и особенно собственной) власти. Однако зимой 1942/43 г., как и многие нацисты, Лозе (Клейст подтверждает) хотя бы частично «пробудился от своих герцогских фантазий до относительной трезвости и сказал грустно: «Хорошо, я согласен со всем. Все это ничего не стоит [Тиннев, выражение идиш], если мы не выиграем первую войну». Шок Сталинграда только слегка ослабил вожжи в Риге.

Армейские командующие в Прибалтике стремились к созданию органов администрации, состоявших из коренного населения. Такая делегация с более широкими полномочиями для делегированных в этом конкретном регионе «туземцев», очевидно не регламентированная конкретными инструкциями, была санкционирована Верховным командованием. Гражданские ведомства, в том числе штат Розенберга, чувствовали, что даже здесь армия вышла за пределы того, что имел в виду Берлин. И действительно, именно разногласия по поводу этого вопроса приблизили вышеупомянутую конференцию 16 июля.

Когда был создан рейхскомиссариат «Остланд», Лозе и некоторые его подчиненные начали ссориться с армейским командованием на тему «чрезмерной» толерантности, которую они проявляли к прибалтийским политическим кругам. Тем не менее молодой РКО согласился с свершившимся фактом, спровоцированным армией после того, как Лейббрандт сообщил Лозе, что Гитлер по просьбе Розенберга одобрил создание местных консультативных советов в каждом из трех балтийских генеральных комиссариатов.

В то же время планы Розенберга по германизации уменьшили его рвение поддержать самоуправление в Балтийском регионе. Даже когда была создана общая сеть самоуправления под контролем Германии, город Рига оставался во власти его друга, Хуго Витрока, снискавшего дурную антилатвийскую репутацию. Некоторые из подчиненных Лозе также не нуждались в расширении полномочий коренных народов и выступали решительно против установления балтийского самоуправления выше локального уровня. Кроме того, немецкие деловые круги, надеявшиеся закрепиться в экономике «Остланда», обвинили «пробалтийские» элементы в германской администрации в том, что они «отдали» страну коренным жителям после того, как она была «завоевана кровью и потом немецких солдат».

Несмотря на эти конфликты, все же была введена небольшая доля самоуправления. В Литве и Латвии выбор «правильного» персонала для консультативных советов повлек за собой серьезные разногласия среди конкурирующих националистов и коллаборационистов из коренных народов, а также среди представителей немецкой армии, СС и «Остланда»; в Эстонии, после некоторых пререканий, установление прогерманского марионеточного режима прошло более плавно. Тем не менее в марте 1942 г., когда преобразование этих советов в «консультативные» правительственные органы было формализовано, даже эти «квислинговые режимы» обеспечили некоторое участие прибалтийского населения – «привилегию», которую коренные группы в соседних старых советских регионах получили. Но как бы ни был ограничен круг их полномочий, эти органы явились отходом от стандартного нацистского плана для Востока. На практике немецкие и местные органы были смутно переплетены в неоднозначный административный клубок, который никогда не распутывался.

Такое же отношение проявилось и вне политического поля. Цены в Прибалтике, в то время бывшие ниже, чем в Германии, устанавливались на уровне, превышающем таковой в остальной части Востока. В то время как в прилегающих великорусских территориях урожаи должны были быть достаточными только для выживания местного населения, на балтийских землях рассматривалось выращивание более ценных культур – не из-за каких-либо экономических желаний, а прежде всего из-за политических целей. Оккупационные власти были склонны позволить прибалтийскому населению иметь больше в области культуры, чем любым другим из Untermenschen. Лозе с гордостью написал летом 1942 г., что после «политикоидеологической чистки» снова начали функционировать школы, а также снова изучался немецкий язык, который славяне считали недостойным[32]32
  В советских школах – в РСФСР, Украинской ССР, Белорусской ССР и других – немецкий язык до войны изучался повсеместно.


[Закрыть]. Музеи и библиотеки, со значительными изъятиями и обставленные немецкими экспонатами, вновь были открыты. Прибалтийские государства были единственными районами на оккупированном Востоке, освобожденными от приказа министерства Розенберга в декабре 1941 г., закрывающего школы с образованием выше четвертого класса. «Балтенланд», казалось, собирался стать членом нового германского «ордена» – ниже самого рейха, но явно превосходящего остальную часть Востока.

Однако этот привилегированный статус не затрагивал долгосрочные цели Германии. В то время как массовое переселение в военное время не было предпринято, нацистские взгляды резко проявлялись по двум вопросам: в политике, автономии и экономике, при реприватизации.

Сохранением мер советской национализации и постоянным контролем Германии над прибалтийской экономикой оккупационные власти нанесли ущерб тем слоям населения, которые стремились к восстановлению частной собственности. В 1942 г. были предприняты половинчатые и символические усилия по реституции, но только в 1943 г. была принята серия постановлений о «реституции» частной собственности.

На практике они никогда не выполнялись полностью – отчасти из-за трудностей, присущих этому процессу, отчасти из-за промедления, а отчасти из-за немецкого отступления. Несмотря на то что политика Лозе претерпела небольшие изменения в отношении «нового прагматизма», меры реприватизации тем не менее были в значительной степени заглушены из-за его постоянного сопротивления. Указ об этом был фактически навязан ему директивами, одобренными Гитлером по предложению Розенберга. Незадолго до их принятия Лозе обобщил свою позицию в подробном отчете, в котором был сделан вывод о том, что «мое предыдущее и неоднократно выраженное противодействие плановой реприватизации продолжает существовать». Основываясь как на амбициях Лозе по созданию империи, так и на его статистическом подходе к экономическим проблемам, задержки не сделали ничего, чтобы улучшить отношения между оккупационными властями и их субъектами. Когда наконец были объявлены указы, они упали на почву, которая была полностью пропитана народным разочарованием. Об этом хорошо сообщил Лицман, комиссар Эстонии:

«Причина снижения популярности морального духа [т. е. прогерманских настроений] – это прежде всего исключение из экономической жизни, процесс, который продолжает развиваться. Их почти полное отторжение от реальной торговли, надвигающийся роспуск банков, все еще не выполненное властями стремление к реприватизации со стороны коренного населения, огромное количество [немецких] монополий и компаний, комиссаров и т. д. и т. п., которые размножаются ежедневно как грибы, каждый из которых лишает коренное население других областей деятельности, оказывают крайне удручающее воздействие на моральный дух, что рано или поздно приведет к пассивному сопротивлению, что в свою очередь серьезно ухудшит военное положение.

…Дуализм нашей политики – экономические меры, как если бы мы действовали в гау, реинтегрировались в рейх, оставляя население в неведении о своем будущем, неизбежно приводят к напряженности и имеют противоположный эффект по сравнению с тем, к чему мы стремимся».

Дуализм, на который указывает Лицман, был отражением органических противоречий в немецкой политике. Хотя экономические меры, принятые для «прояснения ситуации», были незначительными и в целом не были существенными, центр дебатов переместился в политическую сферу. Некоторые, в том числе глава администрации РКО, высказались за прекращение неопределенности, «открыто заявляя прибалтийским народам, что они больше не могут рассчитывать на государственную независимость в будущем, несмотря на их близкие расовые, исторические и культурные связи с немецким народом, так что им нужно сейчас смотреть в будущее, готовясь к изгнанию со своей родины».

Однако большинство немецких чиновников в Прибалтике предпочитали более «тонкий» подход. По мере активизации германской мобилизации коренного населения три национальных консультативных совета также стали более мужественными в повышении уровня своих требований – в том же направлении, что и предложения немецких «пробалтов», – как из искреннего «освободительного разнообразия», так и из узкоутилитарных целей. Более умеренные просили об уменьшении зависимости от Германии; наиболее амбициозные требовали заключения не менее как «мирных договоров» со странами Балтии. Такое отношение ни в коем случае не зависело от «либерального» мировоззрения или даже от принятия традиционной европейской государственной системы: Балтийский регион считался исключением из «Восточного массива» и выступал за некоторую форму «признания» для него, что хорошо совмещалось с нацизмом и выраженными антироссийскими настроениями.

Так как некоторые из тех, кто первоначально продвигал «балтийское самоуправление», тем временем покинули РКО, усилия в этом направлении были в основном ограничены разговорами и меморандумами, поданными или представителями самих прибалтийских народов (особенно латвийскими офицерами, которые чувствовали, что их акции растут по мере увеличения трудностей для вермахта), или отдельными немецкими должностными лицами. Парадоксально, что СС в поисках прибалтийских «добровольцев» были одним из первых в Берлине, чтобы поддержать спрос на более широкую «родную» (местную) власть в Прибалтике; и с Готтлобом Бергером, пробившим себе путь в Ostministerium, Розенберг был склонен продвигать проект статута, предоставляющего автономию трех прибалтийских земель. Хотя Розенберг все еще был далек от восторга от перспективы предоставить им официальную автономию, он наконец уступил убеждениям некоторых своих подчиненных и направил проект фюреру, который, зная о поддержке Гиммлером проекта, проявил к нему интерес. В соответствии с этой схемой Литва, Латвия и Эстония станут «государственными образованиями» под «защитой» рейха, который будет удерживать контроль над военными и иностранными делами и многими отраслями экономики. Таким образом, рейхскомиссариат «Остланд» исчезнет.

Однако 8 февраля 1943 г. Гитлер вынес отрицательное решение. Во многом это стало результатом действий Бормана, который отчасти был против усилий Гиммлера по расширению СС, отчасти против попыток Розенберга «подорвать» (как это называл Борман) официальную политику. Как и следовало ожидать, Лозе решительно выступал против автономии, которая стала бы концом его собственной власти в «Остланде», – его взгляды стали известны в ставке фюрера так же, как и мнение Коха. В конце концов Ламмерс сообщил Розенбергу, что Гитлер не желает обещать автономию для Прибалтийских стран.

Однако приговор Гитлера не был опубликован; он все еще казался не совсем решенным в этом вопросе, особенно в связи с критическим дефицитом людских ресурсов, который, по мнению некоторых официальных лиц, можно было бы смягчить, используя латышей и эстонцев. В этих условиях сторонники автономии могли законно продолжать настаивать на ее принятии, особенно под модным видом «упрощения функций немецкой администрации». Таким образом, появился новый «тихий фронт»: с одной стороны, офицеры СС и армии, выступающие за автономию по военным причинам, с «пробалтами» в администрации «Остланда» и министерства Розенберга, смыкающегося с ними в основном по политическим мотивам; с другой стороны «фронта» находились Борман и Лозе, который устоял в своей оппозиции сторонникам автономии; в середине, как обычно, находился Розенберг. Яркий Лицман, поддерживая фельдмаршала Кюхлера и действуя через голову Лозе, встречался с Гиммлером в апреле 1943 г. и дал ему конфиденциальный отчет, который должен был быть передан в ставку фюрера. Одновременно представитель министерства иностранных дел в Прибалтике Адольф Виндекер призвал свой домашний офис работать в том же направлении. Он сообщил о типичном разговоре с Лицманом.

Отвечая на вопрос о том, почему из его постоянного стремления предоставить автономию ничего не выходит, он (Лицман) уверенно объяснил, что рейхсминистр Розенберг в принципе не мог отказаться от своей любимой идеи о немецком «Остланде» из-за своего прибалтийского происхождения и что рейхскомиссар Лозе слишком придерживался искусственной концепции «Остланда», хотя бы для того, чтобы не ставить под угрозу свое положение, и выступал против любого ослабления правил в отношении этого.

Указывая на параллельные усилия, предпринимаемые для продвижения политических и пропагандистских экспериментов среди других восточных народов, Виндекер – отнюдь не либерал – заключил: «Поэтому я считаю своей неотъемлемой обязанностью еще раз подчеркнуть, насколько важно, чтобы людям из стран Балтии было немедленно предоставлено «временное политическое решение в соответствии с их справедливыми пожеланиями».

Дебаты затянулись, все больше и больше чиновников поддерживали «автономию» в несколько наивной убежденности в том, что такие символические уступки могут восстановить ущерб, нанесенный за два года оккупации. Наконец, благодаря тому что Гиммлер настаивал на разработке десяти возрастных групп для СС в Эстонии и Латвии, этот вопрос был поднят на конференции с Гитлером в ноябре 1943 г., когда Розенберг встречался с фюрером. Показывая, что Гиммлер вмешивался в то, что Розенберг считал своим собственным домом, он тем не менее убеждал поддержать проект автономии. Борман, разумеется, выступал против этой схемы, и Розенберг незамедлительно доказал свою склонность к тому, чтобы отступать, когда его атакует более сильная сторона: он высказался, что ухудшение положения в Латвии и Эстонии вызвано главным образом «мягкостью» генерал-комиссаров. Собственный план Розенберга предусматривал либо установление культурной автономии, либо провозглашение (но не обязательно реализацию) в странах Балтии политической автономии. Согласно его заметкам, «фюрер неоднократно заявлял, что само собой разумеется, что он не может отказаться от этих стран, что, конечно же, не может быть и речи об этом. Он также по своей природе выступал против принятия таких далеко идущих уступок в трудные времена».

Игнорируя проект политической автономии, Гитлер попросил своих сотрудников пересмотреть декларацию о культурной автономии. Это, по крайней мере, то, во что Розенберг решил поверить. На самом деле, как быстро сообщил Ламмерс, весь вопрос был мертв и похоронен. Фюрер считал момент «несвоевременным» для таких заявлений, содержание которых, кроме того, «запоздало». Совет Ламмерса – надо забыть этот вопрос.

Между тем конфликты Лозе с его партнерами продолжались. Он представил бесконечные меморандумы против Лицмана, который отказался выполнить некоторые указы Лозе и санкционировал сам себе празднование дня независимости Эстонии. В сообщениях Розенбергу и Борману Лозе обвинил Лицмана в «политике слабости». В перетягивании каната с таким же упрямым высшим руководителем СС и полиции в «Остланде» Фридрихом Еккельном, который получил особые полномочия для мобилизации всех имеющихся трудовых ресурсов, Лозе писал о злоупотреблениях в официальных и неофициальных жалобах, ему отвечали взаимностью. Его конфликт с армией был настолько горьким, что в конце концов он публично дал пощечину генералу Фридриху Бремеру, главнокомандующему вермахтом в «Остланде».

Но вражда Лозе была наиболее очевидной в обмене резкими и порой оскорбительными сообщениями с Розенбергом. Каждый пытался устранить другого: планы Розенберга относительно балтийской автономии предусматривали ликвидацию РКО, функции которого были бы непосредственно взяты на себя его министерством в Берлине; Лозе, в свою очередь, подверг критике Ostministerium за его неспособность разработать четкую политику, вплоть до визита к Гитлеру (через Бормана) с проектом покончить с министерством Розенберга и поставить два рейхскомиссариата непосредственно под контроль фюрера.

После длительных переговоров, часто за спиной Лозе, сотрудники Розенберга сумели выпустить ряд новых указов в феврале 1944 г., передав некоторые полномочия в области культуры местной администрации в прибалтийских регионах; симптоматично, что Розенберг в последний момент выступал как нечто тормозящее их принятие, но наконец согласился, будучи уверенным, что Гиммлер обеспечил одобрение фюрера. Дополнительные усилия были предприняты для изучения возможности предоставления политической автономии (или, как предложили некоторые в последнюю минуту, подписания «мирных договоров») с Прибалтийскими государствами. Эти бесполезные проекты были прекращены из-за отступления немецкой армии. Бройтигам сообщил офицерам «Остланда» незадолго до их эвакуации в рейх: «В связи с военными событиями в «Остланде» в настоящее время не представляется целесообразным заниматься международным правовым статусом Латвии».

Длительная и часто ожесточенная дискуссия в отношении автономии не должна омрачаться тем фактом, что ее предоставление не принесло бы никаких заметных преимуществ для прибалтийских народов. Пропаганда автономии отражала стремление некоторых «прагматиков» к пропагандистскому паллиативу и надежду на то, что другие элементы будут использовать его как средство для искренней эволюции к балтийскому самоуправлению. Показательно, что даже такая символическая мера оказалась неприемлемой для немецких правителей.