Текст книги "Катрин Блюм"

Бернар, погруженный в свои мысли, комкая письмо в руке, слушал Матье, хотя, казалось, он не понимал, что тот говорит.

Вдруг, повернувшись в его сторону, он бросил письмо на пол и придавил его одновременно ногой и прикладом ружья.

– Да, решительно, Матье, ты… – начал он и внезапно остановился.

– О! Не останавливайтесь, мсье Бернар, – сказал Матье со своим полуглупым-полунасмешливым видом, – не нужно останавливаться, это приносит несчастье!

– Ты мерзавец! – сказал Бернар. – Убирайся отсюда!

И он сделал шаг по направлению к бродяге, намереваясь заставить его уйти силой, если он не захочет уйти добровольно; но, следуя своей привычке, Матье не выказал никакого сопротивления: как только Бернар сделал шаг вперед, он сделал два шага назад. Продолжая пятиться время от времени смотря назад, чтобы найти дверь, Матье сказал:

– Может быть, следовало поблагодарить меня как-нибудь по– другому, мсье Бернар, но так уж вы обычно поступаете… Как говорится, каждый благодарит, как умеет. До свидания, мсье Бернар, до свидания! – И, обернувшись на пороге, голосом, в котором чувствовалась новая волна ненависти, он прокричал: – Вы слышите? Я вам сказал: «До свидания!»

И быстрым движением, столь необычным для его медленной походки (он ходил, как бы засыпая на ходу), он перепрыгнул ров, отделяющий дорогу от леса, и исчез в тени больших деревьев.

Глава VII. Ревность

Но вместо того, чтобы продолжать следить, как поспешно удаляется Матье, произнося угрозы, Бернар снова занялся письмом.

– Да, – прошептал он, – то, что он написал письмо, как и всякий Парижанин, это я прекрасно понимаю, – он ни перед чем не остановится; но чтобы она возвращалась по той дороге, которую он укажет, чтобы он предлагал ей место в своем экипаже, в это я никак не могу поверить!.. А! Черт побери! Это ты, Франсуа? Добро пожаловать! – эти слова были адресованы молодому человеку, с которым мы вместе открыли дверь в дом дядюшки Гийома в первой главе нашего романа.

– Да, клянусь Богом, это я, – сказал он, – я пришел узнать, не умер ли ты от внезапного апоплексического удара!

– Нет еще, – улыбаясь уголками губ, ответил Бернар.

– Тогда – в путь! – воскликнул Франсуа. – Робино, Лафей, Лаженесс и Бертелин уже собрались у Прыжка Оленя, и если старый ворчун застанет нас здесь, когда вернется, то охотиться будут не на кабана, а на нас!

– Да, но… Подойди сюда! – сказал Бернар.

Эти слова были произнесены резким и повелительным тоном, что было необычно для Бернара, и это удивило Франсуа. Но заметив, как побледнел Бернар и как исказились черты его лица, и догадавшись, что письмо, которое он держал в руке, было причиной изменений, которые отразились на лице и в поведении молодого человека, он приблизился, улыбаясь и волнуясь одновременно. Приставив руку к своей форменной фуражке так, как это делают военные, он сказал:

– Я здесь, мой повелитель!

Заметив, что взгляд Франсуа прикован к письму, Бернар, заложив за спину руку, в которой держал письмо, и, положив другую на плечо Франсуа, спросил:

– Что ты думаешь о Парижанине?

– Об этом молодом человеке, который живет у мсье Рэзэна, торговца лесом?

– Да, о нем!

Франсуа кивнул головой и восхищенно прищелкнул языком.

– Я бы сказал, что он хорошо одет, – ответил он, – и как мне кажется, всегда по последней моде!

– Речь идет не о его костюме!

– Следовательно, речь идет о внешности? О, Боже мой! Это красивый молодой человек, ничего не скажешь!

И Франсуа снова сделал восхищенный жест.

– Я не говорю о его внешности, – сказал Бернар с нетерпением, – я говорю о его нравственном облике!

– О нравственном облике? – воскликнул Франсуа, внезапно изменив интонацию, что доказывало, что как только речь заходила о нравственности этого человека, то его мнение сразу менялось.

– Да, о его моральных качествах, – повторил Бернар.

– Ну, – сказал Франсуа, – я бы сказал, что он был бы не способен найти корову матушки Ватрен, если она вдруг потеряется в поле Метар, хотя корова оставляет после себя довольно заметный след! – Да, но он вполне способен поднять лань, пуститься в погоню и преследовать ее, пока не настигнет, особенно если эта лань носит чепчик и юбку!

При этих словах на лице Франсуа появилась веселая улыбка, причина которой не вызывала сомнений. – О, Боже мой, в этом смысле он имеет репутацию прекрасного охотника!

– Да, – сказал Бернар, сжимая кулаки, – но пусть он лучше не охотится на моих землях, или горе этому браконьеру!

Бернар произнес эти слова с такой угрозой в голосе, что Франсуа посмотрел на него в растерянности.

– Эй, – сказал он, – что с тобой?

– Подойди сюда! – сказал Бернар.

Молодой человек повиновался.

Бернар одной рукой обнял своего товарища, а другой – поднес письмо Шолле к его глазам.

– Что ты скажешь об этом письме? – спросил он.

Франсуа посмотрел сначала на Бернара, затем на письмо, а потом начал читать: «Дорогая Катрин!»

– О! – сказал он, прерывая чтение. – Твоя кузина!

– Да! – сказал Бернар.

– Понятно, но мне все-таки кажется, что язык бы у него не сломался, если бы он назвал ее мадемуазель Катрин, как все делают!

– Да, поначалу… но подожди, ты еще не дочитал!

Франсуа продолжил чтение, постепенно понимая, о чем идет речь.

«Дорогая Катрин!

Я узнал, что вы возвращаетесь после продолжительного отсутствия, во время которого я вас едва видел, когда ненадолго приезжал в Париж, и даже не мог поговорить с вами. Мне кажется, что не имеет смысла говорить вам, что в течение этого времени Ваш милый образ не выходил у меня из головы, и я все дни и ночи напролет думал о вас. И я еще раз хочу повторить вам то, что уже писал: я поеду вам навстречу по направлению к Гондревилю, и надеюсь, что найду вас после возвращения более разумной, чем до вашего отъезда, и что воздух Парижа заставил вас забыть об этом дуралее Бернаре Ватрене. Ваш верный обожатель Луи Шолле»

– О! – воскликнул Франсуа, – так это написал Парижанин?

– Как видишь! Этого дуралея Бернара Ватрена! Ты только послушай!

– Ах да! Но… а мадемуазель Катрин?

– Да, вот именно, Франсуа: а мадемуазель Катрин?

– Ты думаешь, что он поехал ее встречать?

– А почему бы и нет? Эти городские щеголи ни перед чем не остановятся! Да и зачем стесняться такой деревенщины, как я!

– Ну, а ты-то что скажешь?

– Я? Теперь?!

– Боже мой! Уж ты-то знаешь, какие у вас отношения с мадемуазель Катрин!

– Я это знал до ее отъезда, но теперь, после ее почти двух летнего пребывания в Париже, кто знает?

– Но ты же ездил ее навещать!

– Всего лишь два раза, но уже восемь месяцев, как я ее не видел… А за восемь месяцев в голове у девушки бывает столько разных мыслей!

– Боже мой, что за мрачные мысли! – воскликнул Франсуа. – Я знаю мадемуазель Катрин, и я отвечаю за нее! – добавил он уверенно.

– Франсуа, Франсуа, даже лучшая из женщин, если и не лгунья, то, по крайней мере, кокетка! Эти восемнадцать месяцев пребывания в Париже… Ах!

– Я тебе повторяю, что ты найдешь ее по возвращении такой же, как и до отъезда – верной и смелой!

– О, если она только сядет в его экипаж, то я… – воскликнул Бернар с угрозой в голосе.

– Тогда что? – спросил Франсуа с испугом.

– Эти две пули, – сказал Бернар, доставая из кармана две пули, которые он пометил крестиком с помощью ножа Матье, – эти две пули, которые я пометил условным знаком для охоты на кабана…

– И что? – Одна из них будет предназначена ему, а другая – мне!

И, вставив обе пули в ствол ружья, он закрепил их с помощью пыжей.

– Подойди сюда, Франсуа! – сказал он.

– Ах, Бернар, Бернар! – попытался было возразить молодой человек.

– Я тебе сказал, подойди сюда! – угрожающе закричал Бер нар. – Ты слышишь, Франсуа?!

И он с силой увлек его за собой, но внезапно остановился, услышав за дверью шаги своей матери.

– Моя мать, – прошептал он.

– А, старушка! – сказал Франсуа, облегченно вздохнув и потирая руки: он надеялся, что присутствие матери заставит Бернара изменить свои ужасные намерения.

Добрая женщина вошла с улыбкой на устах, держа в руках чашечку кофе на блюдечке, на котором, как обычно, лежали два поджаренных кусочка хлеба.

Лишь только она бросила взгляд на сына, как, благодаря материнскому инстинкту, поняла, что с ним произошло что-то необычное. Однако она сделала вид, будто ничего не заметила и, улыбаясь, сказала:

– Доброе утро, дитя мое!

– Доброе утро, матушка! – ответил Бернар и сделал движение по направлению к двери, но она его задержала. – Как ты спал, мой мальчик? – спросила она.

– Прекрасно! – ответил он.

Увидев, что Бернар снова направился к двери, она спросила:

– Ты уже уходишь?

– Все ждут нас у Прыжка Оленя, и Франсуа пришел за мной!

– О, можно не спешить, – возразил Франсуа, – они подождут! Десять минут ничего не меняют!

Но Бернар не остановился.

– Минуточку! – сказала матушка Ватрен, – я только успела поздороваться с тобой, но я тебя даже не поцеловала. – Она посмотрела на небо и задумчиво добавила: – Говорят, что сегодня будет пасмурно!

– Ба! – возразил Бернар. – Прояснится! Прощайте, матушка!

– Постой!

– Что?

– Выпей что-нибудь перед тем, как уйдешь! – И с этими словами она протянула молодому человеку чашечку кофе, которую приготовила собственноручно.

– Спасибо, матушка, но я не голоден! – сказал Бернар.

– Это тот кофе, который ты так любишь, и Катрин тоже, – продолжала настаивать старушка. – Выпей!

Бернар покачал головой.

– Нет? Ну тогда сделай только один глоток! Все-таки будет лучше, если ты его попробуешь!

– Бедная мамочка! – прошептал Бернар и, взяв чашку, сделал один глоток и поставил ее на блюдечко.

– Спасибо! – сказал он.

– Мне кажется, что ты дрожишь, Бернар! – сказала старушка, все более и более волнуясь.

– Нет, напротив, у меня никогда не было такой твердой руки. Вы скоро увидите!

И привычным жестом охотника он переложил ружье из правой руки в левую, затем, словно стараясь освободиться от невидимых цепей, обвивавших его, решительно произнес:

– До свидания, матушка! Мне действительно пора идти!

– Ну хорошо, раз ты так решил, но возвращайся поскорее, ты ведь знаешь, что Катрин приезжает сегодня утром!

– Да, я знаю, – сказал молодой человек с непередаваемым выражением в голосе, – пойдем, Франсуа! И Бернар снова направился к двери, но на пороге столкнулся с Гийомом.

– А, это вы, батюшка! – сказал он, отступая на шаг.

Дядюшка Гийом вернулся, так же, как и пришел – с трубкой в зубах. Его маленькие серые глазки сверкали от удовольствия. Он не видел Бернара или сделал вид, что не видит, и, обращаясь к Франсуа, сказал:

– Браво, мальчик, молодец! Ведь ты-то знаешь, что я не любитель комплиментов!

– Да, это не в ваших правилах! – ответил Франсуа, и, не смотря на то, что был очень взволнован, расплываясь в улыбке.

– Да уж, – повторил старый лесничий, – браво!

– Так все оказалось так, как я вам говорил? – спросил Франсуа.

Бернар снова сделал движение, чтобы уйти, воспользовавшись тем, что его отец не обращал на него внимания, но Франсуа остановил его.

– Эй, послушай, Бернар, – сказал он, – речь идет о кабане…

– О кабанах, ты хочешь сказать! – поправил Гийом.

– Да!

– Итак, они находятся на своем лежбище в зарослях Тет-де-Салмон. Они лежат рядом – самка уже на сносях, а он, шести летний самец, ранен в лопатку. Как будто ты его взвесил! Я их видел так же близко, как вижу сейчас вас, тебя и Бернара. Если бы я не боялся, что другие скажут: «Ах! Так из-за такого пустяка вы нас побеспокоили, дядюшка Гийом?» Честное слово! Я бы сам занялся этим делом!

– Итак, – сказал Бернар, – вы сами видите, что нельзя терять времени. Прощайте, батюшка!

– Дитя мое, – сказала матушка Ватрен, – будь осторожен!

Старый лесничий посмотрел на свою жену, внутренне давясь от смеха; казалось, что смех не может выйти наружу из-за плотно сжатых зубов.

– Прекрасно! – сказал он, – если ты хочешь убить кабана вместо него, мать, то он сможет остаться вместо тебя на кухне! -

Затем, повернувшись и прислонив ружье к каменной трубе только ему одному свойственным движением, он добавил: – Хм! Представляю себе! Женщина-лесничий!

В это время Бернар подошел к Франсуа.

– Франсуа, – спросил он, – ты извинишься за меня перед всеми, не так ли?

– Почему?

– Потому что на первом же повороте я вас оставлю.

– Да, конечно!

– Вы же пойдете в заросли Тет-де-Салмон?

– Да.

– А я пойду по направлению к вересковым зарослям в Гондревиле. У каждого своя дичь!

– Бернар! – воскликнул Франсуа, хватая молодого человека за руку.

– Ну хватит! – сказал Бернар, – Я уже совершеннолетним и могу делать все, что хочу!

Вдруг он почувствовал, как чья-то рука легла на его плечо и, повернувшись, увидел, что это рука Гийома.

– Что вам угодно, батюшка1 спросил он.

– Твое ружье заряжено?

– Да, почти!

– Хорошей пулей, как у настоящего охотника?

– Да, хорошей пулей!

– Как ты понимаешь, нужно стрелять в ту же лопатку! – Да, спасибо, я знаю, куда нужно стрелять! – заверил Бернар старого лесничего и, протянув ему руку, добавил: – Вашу руку, батюшка! – Затем, повернувшись к Марианне, сказал: – «А вы, матушка, обнимите меня! – И, прижав добрую женщину к своему сердцу, воскликнул: – Прощайте! – и стремглав выбежал из дому.

С беспокойством посмотрев ему вслед, Гийом спросил свою жену:

– Послушай, мать, что это сегодня с твоим сыном? Он мне кажется каким-то странным!

– И мне тоже! – живо отозвалась она. – Ты должен был его вернуть, старик!

– Ба! Зачем? – возразил Гийом. – Чтобы узнать, не видел ли

Он дурных снов?

И, выйдя на крыльцо, как всегда, с трубкой в зубах, и засунув руки в карманы, он закричал:

– Эй, Бернар, ты слышишь? Стреляй в лопатку!

Но Бернар уже покинул Франсуа, который в одиночестве шел по направлению к тому месту, которое называлось Прыжком Оленя.

Издалека донесся голос, который, несомненно, принадлежал молодому человеку, но в нем было такое выражение, что старый лесничий вздрогнул:

– Да, батюшка! Слава Богу, я знаю, куда нужно всадить пулю! Будьте спокойны!

– Господи, храни бедное дитя! – прошептала Марианна, перекрестившись.

Глава VIII. Отец и мать

Оставшись одни, Гийом и Марианна посмотрели друг на друга.

Обращаясь к самому себе, так как присутствие его жены никоим образом не могло решить тот вопрос, который он задал, Гийом спросил:

– Какого черта Бернара понесло в сторону города?

– В сторону города? – переспросила Марианна. – Он пошел в сторону города?

– Ну да… Он пошел самым коротким путем, то есть вместо того, чтобы идти по дороге, он пошел через лес!

– Через лес, ты в этом уверен?

– Черт возьми! Вот все остальные выходят на просеку долины Ушар, а Бернара с ними нет… Да вот они! – И дядюшка Гийом сделал движение, чтобы позвать их и одновременно чтобы направиться к ним, но жена его остановила.

– Подожди, старик, – сказала она, – я хочу с тобой поговорить.

Гийом уголком глаза посмотрел на нее; Марианна утвердительно кивнула головой.

– Ну да, – сказал он, – если тебя слушают, тебе всегда есть что сказать! Единственно, что бы мне хотелось знать, так это – стоит ли слушать все то, что ты собираешься сказать!

И он снова собрался пойти спросить у Франсуа и у его товарищей, почему Бернар их покинул, но Марианна остановила его во второй раз.

– Эй, да подожди же! – сказала она. – Тебе же говорят, что бы ты остался!

С видимым нетерпением Гийом остановился.

– Ну, – спросил он, – что ты хочешь мне сказать? Говори поскорее!

– Терпение! Ты хочешь, чтобы я закончила раньше, чем начала.

О! – сказал Гийом, смеясь уголком рта, в котором торчала трубка, не дававшая ему закрыться, – всегда известно, когда ты начнешь, но никогда не знаешь, когда ты кончишь!

– Я?

– Да… Ты начнешь говорить о Косоглазом, а закончишь… о Великом Турке!

– На этот раз я буду говорить о Бернаре! Ты доволен?

– Ну, говори! – уступил Гийом, скрещивая на груди руки. – А потом я тебе скажу, доволен я или нет!

– Хорошо! Итак… Ты ведь сказал, что Бернар направился в сторону города?

– Да!

– И что он пошел через лес самым коротким путем?

– И что из этого?

– И ты сказал, что он не появился вместе с другими около Тет-де-Салмон?

– Нет… так ты знаешь, куда он пошел? Если ты знаешь, так говори, и дело с концом! Ты же видишь, что я тебя слушаю! Если ты не знаешь, так нечего меня задерживать!

– Между прочим, это ты говоришь, а не я!

– Я умолкаю, – сказал Гийом.

– Хорошо! – сказала мать, – он поехал в город…

– Чтобы побыстрее встретить Катрин? Проказник! Если та ковы твои новости, то сохрани это для прошлогодней песенки!

– А вот здесь ты и ошибаешься, он вовсе не за тем поехал в город, чтобы побыстрее встретить Катрин!

– Да? А за чем же он тогда туда поехал?

– Он поехал в город из-за мадемуазель Эфрозин!

– Из-за дочери торговца лесом, или мэра, дочери мсье Рэзэна? Ну и ну!

– Да, из-за дочери торговца лесом, или мэра, дочери мсье Рэзэна!

– Замолчи!

– А почему?

– Замолчи!

– Да ведь…

– Да замолчи же!

– О, я никогда не видела ничего подобного! – воскликнула матушка Ватрен, в отчаянии поднимая руки к небу. – Я никогда не бываю права! Я говорю так – я неправа! Я говорю этак – то же самое! Я говорю – молчи! Я молчу – нужно говорить! Но Господи Боже мой! Зачем же тогда нужен язык, если не для того, чтобы говорить о том, что у тебя на сердце?

– Но мне кажется, – сказал Гийом, посмотрев на жену, – что ты вовсе не лишаешь себе удовольствия поболтать языком!

Сказав это, Гийом, с таким видом, как будто узнал все, что ему было нужно, принялся набивать свою трубку, насвистывая при этом какую-то охотничью песенку. Это был вежливый предлог для того, чтобы заставить свою жену закончить этот разговор. Но Марианна оказала сильное сопротивление.

– А если я тебе скажу, – продолжала она, – что девушка сама заговорила со мной?

– Когда? – лаконически спросил Гийом.

– В прошлое воскресенье, после мессы!

– И что же она тебе сказала?

– Она мне сказала… Да, хочешь ты меня выслушать или нет?

– Да, я тебя слушаю!

– Она мне сказала: «Знаете ли вы, мадам Ватрен, что мсье Бернар довольно дерзкий молодой человек?»

– Бернар?

– Я тебе только повторяю то, что она мне сказала: «… Когда я прохожу мимо, он на меня смотрит, и если бы у меня не было веера, я не знала бы, куда спрятать глаза».

– Она сказала, что Бернар с ней разговаривал?

– Нет, этого она не говорила. – И что же тогда?

– Подожди же! Боже мой, что ты так спешишь? Затем она добавила: «Мадам Ватрен, мой отец и я, мы посетим вас в один из ближайших дней; но постарайтесь, чтобы мсье Бернара в этот момент не было дома; я очень стеснительна, потому что, нужно признаться, что ваш сын мне очень нравится!»

– Ну, – сказал Гийом, пожимая плечами, – и тебе это доставляет удовольствие? Твое самолюбие приятно задевает, что эта городская штучка, модница, дочь мсье мэра, сказала, что она находит, что Бернар красив?

– Ну конечно!

– И поэтому тебе в голову лезет всякий вздор и в своем воображении ты строишь далеко идущие планы?

– А почему бы и нет?

– И ты уже видишь Бернара зятем мсье мэра?

– Боже мой! Если он женится на его дочери…

– Послушай, – сказал Гийом; одной рукой сжимая свою фуражку, а другой – клок седых волос, как будто бы он хотел их выдернуть, – послушай, я видел вальдшнепов, гусынь, журавлей, которые были еще хитрее, чем ты! Боже мой! Боже мой! Как ужасно слышать такие вещи! Впрочем, если уж я приговорен к этому, придется отбывать свой срок!

– Однако, – продолжала старушка, как будто бы Гийом ни чего не сказал, – могу тебе сказать, что мсье Рэзэн сам остановил меня, не далее, как вчера, когда я возвращалась, сделав покупки, и сказал: «Мадам Ватрен, я слышал о вашем жарком из кроликов и как-нибудь зайду к вам, чтобы отведать его вместе с вами и дядюшкой Гийомом».

– И ты не видишь причины, почему он все это делает?! – воскликнул старик, выпуская, по своему обыкновению, колечки дыма тем чаще, чем больше сердился, и постепенно исчезая в белом облаке, подобно громовержцу Юпитеру.

– Нет, – ответила Марианна, не понимая, что можно видеть в словах, которые она только что передала, кроме того, что они значили.

– Хорошо, тогда я тебе объясню!

И так как объяснение должно было быть долгим, дядюшка Гийом, как и во всех торжественных случаях, вынул трубку изо рта, заложил руку за спину и, еще более плотно сжав зубы, продолжал:

– Видишь ли, этот мсье мэр, который, как известно, наполовину нормандец, наполовину пикардиец, честный человек… при чем честен он ровно настолько, чтобы не быть повешенным. И он надеется, что если его дочь поговорит с тобой о твоем сыне и если он сам поговорит с тобой о твоем жарком, то ты надвинешь мне мой ночной колпак на глаза, и таким образом, если он срубит несколько буков или дубов, которые не принадлежат к его партии, я на это не обращу внимания! Да, но это не пройдет, мсье мэр! Косите траву на ваших полях для ваших коней, это меня не касается, но вы можете делать мне сколько угодно комплиментов, и все равно вы не срубите ни единой ветки с тех деревьев, которые вам еще не проданы!

Не будучи побежденной, Марианна кивнула головой, показывая, что в конце концов в словах старика могла быть и доля правды.

– Хорошо, не будем больше говорить об этом, – сказала она со вздохом, – но ты же не будешь отрицать, что Парижанин влюблен в Катрин!

– Ну, прекрасно! – воскликнул Гийом, взмахнув рукой в порыве бросить трубку на пол. – Вот мы и попали из огня да в полымя!

– Почему? – спросила мать.

– Ты закончила?

– Нет!

– Послушай, – сказал Гийом, роясь в жилетном кармане, – я тебе дам экю note 27Note27
  Экю – старинная французская монета.


[Закрыть] за все то, что ты собираешься сказать, с условием, что ты этого не скажешь!

– Но, послушай, что ты имеешь против него?

Гийом вынул из кармана монетку.

– Итак, сделка состоялась? – спросил он.

– Он такой красивый молодой человек! – продолжала старушка с тем упрямством, которому Франсуа пожелал исправиться, когда пил за ее здоровье.

– Слишком красивый! – ответил Гийом.

– Богатый! – продолжала настаивать Марианна.

– Слишком богатый!

– Учтивый!

– Слишком учтивый, черт возьми! Слишком учтивый! Она ему дорого стоит, эта учтивость!

– Я тебя не понимаю!

– Не важно, мне все равно: мне достаточно того, что я сам себя понимаю!

– Но согласись, по крайней мере, – сказала Марианна, поворачиваясь к нему, – что это хорошая партия для Катрин!

– Для Катрин? – переспросил он. – Прежде всего, ничто не может быть слишком хорошо для Катрин!

Старушка покачала головой с каким-то пренебрежительным видом.

– Все не так просто, как ты думаешь, – сказала она.

– Ты, что ли, хочешь сказать, что она некрасива?

– Иисус! – воскликнула мать. – Она прекрасна, как восходящая звезда!

– Может быть, ты хочешь сказать, что она не благоразумна?

– Сама Святая дева не может быть более благоразумной, чем она! – Ты хочешь сказать, что она не богата?

– Но ведь с разрешения Бернара она будет владеть половиной того, что есть у нас!

– Тогда, – сказал Гийом со своим молчаливым смехом, – ты можешь быть спокойна: Бернар не откажется от своего обещания!

– Нет, – сказала старушка, покачав головой, – дело вовсе не в этом!

– А в чем же тогда?

– Все дело в этой истории с религией, – сказала Марианна со вздохом.

– Ах да, ведь Катрин – протестантка, как и ее бедный отец… опять все та же старая песня!

– Ну конечно! Я не уверена, что найдется много людей, которые захотят ввести в свой дом еретичку!

– Такую еретичку, как Катрин? Что касается меня, то я не такой, как они: я каждое утро благодарю Бога за то, что она наша! – Все еретики одинаковы! – сказала Марианна с убежденностью, достойной средневекового богослова.

– А ты это знаешь?

– В своей последней проповеди, на которой я присутствовала, Его преосвященство епископ Суассонский сказал, что все еретики будут осуждены на вечные муки!

– Ну, что же, тогда мне наплевать на то, что сказал епископ, как на пепел моего табака, – сказал Гийом, стуча трубкой о ноготь большого пальца, чтобы ее освободить, – разве аббат Грегуар не говорил нам, и не только в своей последней проповеди, но и во всех своих проповедях, что существуют избранные души?

– Да, но епископ должен понимать в этом больше, чем он, потому что он епископ, а аббат Грегуар – всего лишь аббат!

– Так, так, – сказал Гийом, выколачивая и снова набивая трубку, в надежде выкурить ее в более спокойной обстановке, – теперь ты сказала все, что хотела?

– Да, но это вовсе не значит, что я не люблю Катрин, поверь мне!

– Я это знаю!

– Как свою собственную дочь!

– Я в этом не сомневаюсь.

– И тому, кто осмелится сказать что-то плохое про нее в моем присутствии или посмеет причинить ей хоть малейшее беспокойство, я устрою славный прием, поверь мне!

– Браво! А теперь – один совет, мать!

– Какой?

– Ты уже достаточно сказала!

– Я?

– Да, таково мое мнение. Не говори больше ничего, пока и тебя не спрошу, или… тысяча чертей!

– Именно потому, что я люблю Катрин так же, как я люблю Бернара, я сделала то, что я сделала, – продолжала старушка, которая, подобно мадам де Севинье note 28Note28
  Мадам де Севинье (1626-1696) – Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье. Стала широко известной после, того, как в 1726 году были опубликованы ее письма к дочери, замечательные по стилю и содержащие немало интересных деталей о нравах ее времени.


[Закрыть], обычно хранила для постскриптума самые интересные мысли.

– А! Черт побери! – вскричал Гийом, почти рассердившись. – Ты не удовольствовалась словами? Ты еще и что-то сделала? Ну что же, посмотрим, что ты сделала!

И, водворив на место еще не зажженную, но уже набитую трубку, то есть вставив ее между двумя челюстями, служившими ему клещами, он скрестил руки на груди и приготовился слушать.

– Потому что, если бы Бернар мог жениться на мадемуазель

Эфрозин, а Парижанин – на Катрин… – продолжала старушка с истинно ораторским искусством, на которое ее считали неспособной, прерывая фразу на полуслове.

– Ну, так что же ты сделала? – спросил Гийом, которого, казалось, не могли застать врасплох языковые ухищрения.

– В этот день, – продолжала Марианна, – дядюшке Гийому придется признать, что я вовсе не дикая гусыня, не журавль и не цапля!

– О, что до этого, то я признаю это прямо сейчас! Гуси, журавли и вальдшнепы – это перелетные птицы, в то время как ты надоедаешь мне зимой, весной, летом и осенью уже двадцать лет! Ну давай, говори! Что ты сделала?

– Я сказала мсье мэру, когда он хвалил мое жаркое из кроликов: «Мсье мэр, завтра у нас в доме двойной праздник: праздник по поводу дня Корси, в честь которого воздвигнут приход, и праздник по случаю возвращения моей племянницы Катрин… Приходите же отведать жаркое вместе с мадемуазель Эфрозин и мсье Луи Шолле, а после ужина, если будет хорошая погода, мы пойдем на городской праздник».

– И он принял приглашение, не так ли? – спросил Гийом, так сильно сжав челюсти, что кончик трубки уменьшился еще на два сантиметра.

– Безо всякого высокомерия!

– О! Старая аистиха! – закричал главный лесничий в полном отчаянии. – Она знает, что я не могу видеть этого мэра, что я не терплю эту недотрогу Эфрозин, что я на дух не выношу ее любимого Парижанина! И она приглашает их ко мне в дом! И когда? В день праздника!

– Итак, – сказала старушка, радуясь, что она сбросила не приятную тяжесть, давившую ей на сердце, – они приглашены!

– Да, они приглашены! – процедил Гийом сквозь зубы.

– Нельзя отменить это приглашение, не так ли?

– К несчастью, нет! Но я знаю, что кое-кто плохо переварит этот ужин, или вообще его не переварит… Прощай!

– Куда ты идешь?!! – спросила старушка.

– Я слышу ружье Франсуа: я хочу посмотреть, убил ли он кабана!

– – Старик! – сказала Марианна с умоляющим видом.

– Нет!

– Если я была не права…

И бедная женщина умоляюще сложила руки.

– Да, ты была не права!

– Прости меня, Гийом, я действовала из добрых побуждений!

– Из добрых побуждений?

– Да!

– Добрыми намерениями вымощена дорога в ад!

– Да послушай же меня!

– Оставь меня в покое или… – сказал Гийом, подняв руку.

– Нет, – сказала Марианна решительно, – мне все равно! Я не хочу, чтобы ты так уходил, старик, чтобы ты уходил, рассердившись на меня, потому что в нашем возрасте, когда мы расстаемся, один Бог знает, увидимся ли мы опять!

И две слезы покатились по щекам Марианны. Гийом видел эти слезы. Они редко бывали в доме старого лесничего. Он пожал плечами и, повернувшись к жене, произнес:

– Глупышка, я вовсе не рассердился! Я рассердился на мэра, а не на свою старуху!

– Ах! – сказала мать.

– Ну, обними меня, болтушка! – сказал Гийом, прижимая свою старую подругу к сердцу и поднимая голову вверх, чтобы не сломать трубку.

– Все равно, – прошептала Марианна, которая, успокоившись, в глубине души немножко сердилась за одну деталь, – ты меня назвал старой аистихой!

– Ну и что? – спросил Гийом, – разве аист – это недобрая птица? Разве она не приносит счастье в дом, на крыше которого вьет свое гнездо? Ты свила свое гнездо в этом доме, и ты приносишь в него счастье, – вот что я хотел сказать!

– Тсс! Что это за шум?

Действительно, послышался шум двуколки, двигающейся по мостовой, прилегающей к Новому дому, который привлек внимание старого лесничего; и молодой и веселый голос позвал:

– Папочка Гийом! Мамочка Марианна! Вот и я! Я приехала! – С этими словами красивая молодая девушка девятнадцати лет спрыгнула с подножки экипажа и вспорхнула на порог дома.

– Катрин! – в один голос воскликнули главный лесничий и его жена, устремляясь навстречу вновь прибывшей и протягивая к ней руки.