Текст книги "Катрин Блюм"

Глава IX. Возвращение

Действительно, это была Катрин Блюм, которая вернулась из Парижа. Как мы уже говорили, Катрин Блюм была прекрасной девушкой девятнадцати лет, тоненькой и стройной, как тростник; у нее был тот непередаваемый тип немецкой красоты, который называется северным. У нее были светлые волосы, голубые глаза, коралловые губы, ослепительно-белые зубы и бархатно-нежные щеки, вызывающие воспоминания о тех лесных нимфах, которых греки обычно называли Гликерией или Аглаей.

Из двух распростертых ей навстречу объятий она выбрала сначала объятия дядюшки Гийома; она чувствовала, что именно там она найдет наиболее искреннее расположение и привязанность. Затем она обняла Марианну.

Пока девушка обнимала свою приемную мать, дядюшка Гийом огляделся вокруг себя; он считал невозможным, что Бернара здесь нет, раз Катрин приехала.

В первый момент слышались лишь несвязные слова, которые обычно бывают в минуты волнений. Но вскоре издалека послышались крики, смешанные со звуками фанфар; это Франсуа и его товарищи возвращались победителями после битвы с калидонским чудовищем note 29Note29
  Калидон – город на Крите, в Древней Греции, которому угрожало страшное чудовище Минотавр, которое победил афинский герой Тесей.


[Закрыть].

Старый лесничий несколько минут колебался между желанием снова обнять свою племянницу и расспросить ее о новостях и желанием увидеть животное, но крики и фанфары не позволяли ему сомневаться в том, что кабан скоро будет в засолке.

В тот самый момент, когда дядюшка Гийом размышлял по поводу судьбы кабана, появились охотники, неся поверженного зверя на бревне, к которому он был привязан за все четыре лапы.

Их появление мгновенно отвлекло Гийома и Марианну от приезда Катрин, в то время как охотники, увидев девушку, издали мощное «ура» в ее честь.

Но нужно заметить, что как только любопытство дядюшки Гийома было удовлетворено, как только он осмотрел старую и новую рану зверя, как только он поздравил Франсуа, который в сотый раз поворачивал старого кабана, как зайца, и как только он приказал выпотрошить зверя и дать каждому лесничему соответствующую часть дичи, все внимание старого лесничего обратилось к вновь прибывшей.

Со своей стороны, Франсуа был очень рад вновь увидеть Катрин, которую любил от всего сердца; увидев, что она улыбается, он понял, что ничего страшного не произошло. Подумав, что он уже достаточно сделал для общества, убив кабана, он решил посвятить все свое время мадемуазель Катрин, предоставляя своим товарищам дележ добычи.

Таким образом, разговор, который едва начался при появлении Катрин, стал еще более оживленным через десять минут после прихода охотников из-за вопросов, которые накопились за это время.

В конце концов, дядюшка Гийом внес некоторый порядок в эти бесчисленные вопросы. Он заметил, что Катрин приехала не по дороге, а со стороны просеки Флери.

– Почему ты приехала в столь ранний час, по дороге Ферте-Милон, дорогое дитя? – спросил он.

Услышав эти слова, Франсуа насторожился. Он понял очень важную вещь: Катрин приехала не по той дороге, которая вела в Гондревиль.

– Да, – повторила Марианна, – почему ты приехала по этой дороге, да еще в семь часов утра, вместо того, чтобы приехать в десять часов?

– Я сейчас все расскажу, дорогой папочка и дорогая мамочка, – ответила девушка. – Дело в том, что я ехала не в том дилижансе, который едет в Вилльер-Котре, а на том, который едет в Мо и Ферте-Милон. Он выезжает из Парижа в 5 часов, а не в 10, как тот, что едет в Вилльер-Котре.

– А! Прекрасно! – прошептал Франсуа с заметным удовлетворением. – Вот как окупятся расходы Парижанина на экипаж!

– А почему ты выбрала эту дорогу? – спросил Гийом, который не мог допустить мысли о том, что можно поехать длинной и неудобной дорогой, когда есть прямая, да еще и проехать вдобавок лишних четыре лье.

– Но, – сказала Катрин, краснея от своей невинной выдумки, – ведь в дилижансе, который ехал в Вилльер-Котре, не было свободных мест!

– Да, – тихо прошептал Франсуа, – как же тебя за это поблагодарит Бернар, добрый ангел!

– Но посмотри же! – воскликнула матушка Ватрен, переходя от основного вопроса к мелочам. – Она выросла на целую голову!

– А почему же шея у нее не выросла? – спросил Гийом, пожимая плечами.

– О, – сказала матушка Ватрен со свойственным ей упрямством, которое проявлялось и в важных делах, и в мелочах, – но это очень легко проверить! Когда она уезжала, я измерила ее рост. Метка была на дверной притолоке… Да вот она! Я смотрела на нее каждый день! Пойди посмотри, Катрин!

– Так мы не забыли бедного старика? – спросил Гийом, удерживая Катрин, чтобы еще раз поцеловать ее.

– О! Как вы можете так говорить, дорогой папочка! – вскричала девушка.

– Но пойди же посмотри на твою метку, Катрин! – продол жала настаивать старушка.

– Ну! – сказал Гийом, топнув ногой. – Да замолчишь ты там со своими глупостями?

– О да! – прошептал Франсуа, который давно знал матушку Ватрен. – Берегитесь, если она замолчит!

– Действительно, вдруг я очень выросла? – сказала Катрин, обращаясь к дядюшке Гийому.

– Подойди к двери, и ты увидишь! – сказала матушка Ватрен. – Проклятая упрямица! – закричал старый лесничий, – она ведь не уступит! Подойди к двери, Катрин, иначе мы целый день не будем иметь покоя!

Улыбаясь, Катрин подошла к двери и встала рядом со своей меткой, которая оказалась гораздо ниже ее головы.

– Ну, я же говорила! – торжествующе воскликнула матушка Ватрен. – Она выросла на целый дюйм!

Катрин, довольная тем, что доставила удовольствие своей тетке, вернулась к Гийому.

– Ты путешествовала всю ночь? – спросил он.

– Да, всю ночь, батюшка! – подтвердила девушка.

– О, в таком случае ты должна умирать от усталости и голода! – воскликнула Марианна. – Что ты хочешь? Кофе, вино, бульон? Кофе, наверное, будет лучше всего… Я сама его тебе приготовлю, так будет лучше! – и матушка Ватрен принялась рыться в своих карманах.

– Где же мои ключи? Я не знаю, куда я их положила. Неужели я их потеряла? Подожди, сейчас!

– Но я же говорю вам, матушка, что мне ничего не нужно!

– Ничего не нужно, после того, как ты провела ночь в дилижансе и в экипаже? О! Если бы я только знала, где мои ключи! И матушка Ватрен с нетерпением продолжала рыться в своих карманах.

– Но это совсем не нужно! – повторила Катрин.

– А! Вот мои ключи! – воскликнула Марианна. – Я знаю лучше, чем ты, что тебе нужно: когда путешествуешь, и особенно ночью или ранним утром, нужно потом восстановить свои силы. Ночи еще никому в этом не помогали! Ночи сейчас такие прохладные… А ты еще не ела ничего горячего, в восемь-то часов утра! Через минуту ты получишь свой кофе, дитя мое! – И добрая женщина почти выбежала из комнаты.

– Ну, наконец-то, – сказал Гийом, провожая ее взглядом, – черт побери! У нее довольно упрямая кофемолка, и чтобы смолоть кофе, ей потребуется много времени, и вместе с кофе она пере мелет заодно и все те слона, которые хотела сказать!

– О, дорогой папочка! – сказала Катрин, всецело отдаваясь порыву нежности, уже не боясь пробудить ревность его жены. – Вы себе представить не можете, насколько этот противный кучер лишил меня возможности доставить вам радость, тащась шагом целых три часа, пока мы ехали сюда от Ферте-Милона!

– А какую же радость ты хотела доставить нам, дорогая крошка?

– Я хотела приехать в шесть часов утра, спуститься на кухню, ничего никому не говоря, и когда бы вы спросили: «Жена, где мой завтрак?», то я бы вам его принесла и, как прежде, сказала: «Вот он, дорогой папочка!»

– О! Ты хотела это сделать, милое мое дитя?!! – воскликнул дядюшка Гийом. Дай я тебя поцелую, как если бы ты это сделала на самом деле! Этот скотина кучер! Не нужно было давать ему чаевых!

– Я думала «так же, как и вы, но, к несчастью, я это сделала! То есть как?

– Когда я увидела белеющую вдалеке крышу моего родного дома, в котором прошла моя юность, я все забыла; я вынула из кармана сто су и сказала моему кучеру: «Вот возьмите, дорогой друг, и да благословит вас Бог!»

– Дорогое дитя! Дорогое дитя! – воскликнул Гийом.

– Но скажите мне, батюшка, – начала Катрин, с самого своего приезда что-то искавшая и не в силах больше продолжать эти молчаливые и бесполезные поиски.

– Да, странно, не так ли? – спросил Гийом, понимая причину беспокойства молодой девушки.

– Мне кажется… – прошептала Катрин.

– …. что того, кто должен был бы быть здесь, нет, – сказал дядюшка Гийом.

– Бернар!

– Да, но будь спокойна, он был здесь недавно и не может быть далеко… Я сейчас побегу к Прыжку Оленя; оттуда все видно на расстоянии полулье и если я его увижу, то я его позову!

– Так вы не знаете, где он сейчас?

– Нет, – сказал Гийом, – но если он находится в четверти лье отсюда, то он узнает мою манеру звать!

И с этими словами дядюшка Гийом, который так же, как и Катрин, не понимал, почему Бернара до сих пор нет дома, быстро вышел из дома и направился, как он сказал, к Прыжку Оленя.

Оставшись наедине с Франсуа, Катрин подошла к молодому человеку, который молча наблюдал всю эту сцену, и пристально посмотрела на него, как будто бы хотела прочитать в его сердце, не скрывает ли он от нее что-либо.

– А ты, Франсуа? – спросила она. – Ты знаешь, где он?

– Да, – ответил Франсуа, утвердительно кивая головой.

– Ну, так где же он?

– На дороге, ведущей в Гондревиль!

– На дороге, ведущей в Гондревиль? – воскликнула Катрин. – О, Боже мой!

– Да, – сказал Франсуа, подчеркивая эти слова, чтобы придать им ту важность, которую они имели на самом деле, – он поехал вам навстречу!

– Боже мой! – воскликнула Катрин с «возрастающим волнением, – я благодарю тебя, милостивый Господи, что ты внушил мне мысль вернуться через Ферте-Милон, вместо того, чтобы воз вращаться через Вилльер-Котре!

– Тсс! Вот возвращается матушка, – сказал Франсуа. – Ах, она забыла сахар!

– Тем лучше! – воскликнула Катрин.

Затем, бросив взгляд на матушку Ватрен, которая, поставив кофе на буфет орехового дерева, удалилась в поисках сахара, как говорил Франсуа, она подошла к молодому человеку и взяла его за руку.

– Франсуа, – сказала она, – друг мой, окажи мне одну услугу!

– Одну услугу? Десять, двадцать, тридцать, сорок! Я к вашим услугам, в любое время дня и ночи!

– Хорошо! Мой дорогой Франсуа, пойди ему навстречу и предупреди, что я приехала по дороге, идущей из Ферте-Милона.

– И это все? – воскликнул Франсуа, сделав движение, чтобы выйти через дверь, выходящую на большую дорогу. Однако Катрин с улыбкой остановила его. – Нет, только не так! – сказала она.

– Вы правы, я идиот! Ведь если старый ворчун меня увидит, он спросит: «Куда ты идешь?» И вместо того, чтобы выйти через дверь, выходящую на дорогу, Франсуа выпрыгнул в окно, выходящее в лес. И как раз вовремя: Марианна уже возвращалась с сахаром.

– А, на этот раз вот и матушка! – сказал Франсуа.

И, сделав последний знак Катрин, он исчез в тени больших деревьев.

– Будьте спокойны, мадемуазель Катрин, я вам его приведу! – сказал он.

Действительно, матушка Ватрен уже возвращалась с кофе и, словно бы она давала его ребенку, обратилась к Катрин с такими словами:

– Вот, возьми свой кофе, подожди, он может быть слишком горячим. Я подую на него.

– Спасибо, мамочка! – сказала Катрин, с улыбкой беря чашку. – Уверяю вас, что с тех пор, как я от вас уехала, я научилась сама дуть на кофе!

Марианна посмотрела на Катрин со смешанным чувством нежности и восхищения, улыбаясь и кивая головой. Затем она спросила:

– Тебе было очень трудно уехать из большого города?

– О, совсем нет! Я никого там не знала! – Как? Ты не жалеешь о красивых молодых людях, спектаклях, прогулках?

– Я ни о чем не жалею, дорогая матушка!

– Ты никого там не любила?

– Где?

– В Париже!

– В Париже? Нет, никого!

– Тем лучше! – воскликнула старушка, всецело занятая своей идеей, которую так плохо принял Гийом. – У меня есть мысль об устройстве твоей жизни!

– Об устройстве моей жизни?

– Да, ты ведь знаешь, что Бернар…

– О дорогая мамочка! – радостно воскликнула Катрин, введенная в заблуждение подобным началом.

– Да, Бернар…

– Да, Бернар? – повторила Катрин с каким-то страхом.

– Итак, – продолжала старушка доверительно, – Бернар любит мадемуазель Эфрозин!

Катрин вскрикнула и смертельно побледнела.

– Бернар, – прошептала она дрожащим голосом. – Бернар любит мадемуазель Эфрозин? Боже мой! Что вы сказали, матушка!

И, поставив на стол чашку с кофе, который едва отведала, она без чувств упала на стул.

Когда матушку Ватрен преследовала какая-нибудь идея, то она была неспособна видеть ничего, кроме этой идеи, и, как и все упрямые люди, сознательно закрывала глаза на все остальное.

– Да, – продолжала она, – Бернар любит мадемуазель Эфрозин, и она тоже любит Бернара, осталось только сказать: «Я согласна!», и дело сделано!

Катрин вздохнула и, достав платок, вытерла им вспотевший лоб.

– Но дело в том, – продолжала матушка Ватрен, – что старик этого не хочет!

– Правда? – прошептала Катрин, подавая некоторые признаки жизни.

– Да, он утверждает, что это не так, что я слепа, как крот, и что Бернар не любит мадемуазель Эфрозин!

– Ах! – сказала Катрин, облегченно вздохнув.

– Да, он так считает… он говорит, что он в этом убежден!

– Дорогой дядюшка! – прошептала Катрин.

– Но, слава Богу, ты здесь! И ты поможешь мне его убедить!

– Я?

– И когда ты выйдешь замуж, – продолжала старушка, – то я советую тебе сохранять власть над твоим мужем, иначе с тобой случится то, что случилось со мной!

– То, что случилось с вами?

– Да.., иначе твое мнение в доме ничего не будет значить!

– Матушка, – сказала Катрин, поднимая глаза к небу с таким выражением, как будто она собиралась молиться, – я буду считать, что Бог дал мне счастливую жизнь, если она будет такой, как ваша!

– О! О!

– Боже мой, не нужно жаловаться! Дядюшка вас так любит!

– Конечно, он меня любит, – сказала старушка со смущением, – но…

– Никаких «но», дорогая тетушка! Вы его любите, он вас любит; небо позволило, чтобы вы были вместе; в этих словах заключено счастье всей вашей жизни! – И с этими словами Катрин сделала шаг по направлению к лестнице.

– Куда ты идешь? – спросила старушка.

– Я хочу подняться в мою комнату, – сказала Катрин.

– Ах да, ведь ты ждешь гостей, и ты, конечно, хочешь при нарядиться, кокетка!

– Гостей?

– Да… К нам должны приехать мсье Рэзэн, его дочь мадемуазель Эфрозин и мсье Луи Шолле, Парижанин… Мне кажется, ты его знаешь? – И, хитро улыбнувшись, добавила: – Пойди, прихорошись, дитя мое!

В ответ Катрин грустно кивнула головой.

– О, видит Бог, что вовсе не из-за этого я хочу туда подняться!

– А зачем же?

– Окна моей комнаты выходят на дорогу, по которой должен вернуться Бернар, ведь он единственный, кто еще не поприветствовал меня после моего возвращения в столь милый моему сердцу дом! – И Катрин молча поднялась по лестнице, ведущей на второй этаж, и, несмотря на всю легкость ее походки, старые деревянные ступеньки заскрипели под ее шагами.

В тот момент, когда девушка поднималась в свою комнату, из ее груди вырвался тяжелый вздох, который привлек внимание Марианны. Посмотрев на нее с удивлением, она задумалась и, казалось, начала смутно догадываться о правде.

Несомненно, матушка Ватрен, мозг которой не так уж быстро перерабатывал какую-либо идею, еще долго была бы погружена в разгадку тайны, которая только-только начала вырисовываться, как вдруг позади нее раздался чей-то голос:

– Эй, послушайте, матушка Ватрен!

Марианна обернулась и увидела Матье, одетого в старый мятый сюртук, видимо когда-то бывший ливреей

– А, это ты, негодяй? – спросила она.

– Спасибо! – сказал Матье, снимая шляпу, украшенную ста рым галуном, выкрашенным в золотой цвет, – но имейте в виду, что начиная с сегодняшнего дня, я заменяю старика Пьера и, следовательно, нахожусь на службе у мсье мэра; следовательно, оскорбляя меня, вы оскорбляете мсье мэра!

– Так, так… и зачем же ты пришел?

– Я пришел с сообщением, причем я так бежал, что еще не отдышался… Итак, я пришел сообщить вам, что мадемуазель Эфрозин и ее папаша сейчас приедут в своем экипаже!

– В экипаже! – вскричала старушка, восхищенная возможностью принять у себя людей, которые ездят в экипаже.

– Да, в экипаже, ни больше, ни меньше!

– Боже мой! – воскликнула матушка Ватрен. – И где же они?

– Папаша и дядюшка Гийом разговаривают о своих делах…

– А мадемуазель Эфрозин?

– Она здесь! – сказал Матье, и, играя свою новую роль лакея, объявил:

– Мадемуазель Эфрозин Рэзэн, дочь мсье мэра!

Глава X. Мадемуазель Эфрозин Рэзэн

Девушка, о появлении которой объявили столь торжественно, с величественным видом вошла в дом старого лесничего, ничуть не сомневаясь в том, что своим присутствием она оказывает большую честь этому бедному дому, переступая его жалкий порог.

Безусловно, она была красива, но ее красота представляла собой сочетание гордости и вульгарности, смешанной с очарованием юности, то есть то, что называется beaute du diable note 30Note30
  Бесовская красота.


[Закрыть]. Она была одета очень пышно, со множеством украшений, что было роскошью для провинциалки.

Войдя, она быстро посмотрела вокруг, видимо ища тех, кто отсутствовал, – Бернара и Катрин.

Матушка Ватрен казалась совершенно очарованной этой ослепительной красотой, подобной пламени свечей.

Она поспешила навстречу прекрасной посетительнице и придвинула ей стул.

– О моя дорогая мадемуазель! – воскликнула она.

– Здравствуйте, дорогая мадам Ватрен, – покровительственным тоном сказала мадемуазель Эфрозин, делая знак, что предпочитает остаться на ногах.

– Как! Это вы! – продолжала матушка. – Вы в нашем бедном маленьком домике!.. Но садитесь же! Стулья у нас не обиты такими тканями, как в вашем доме… но все равно садитесь, прошу вас! И я не одета… Право, я не ожидала увидеть вас в столь ранний час!

– Надеюсь, что вы нас извините, – ответила Эфрозин, – но, дорогая мадам Ватрен, всегда спешишь, когда хочешь увидеть тех, кого любишь!

– О, вы так добры! Право, я так смущена…

– Ба! – сказала мадемуазель Эфрозин, слегка раскрывая накидку, чтобы показать свой вечерний туалет, – вы знаете, что я не люблю церемоний, вы это сами видите!

– Я вижу, – сказала матушка Ватрен в полном восхищении, – что вы прекрасны как ангел и наряжены как для воскресной мессы, но я задержалась не по своей вине: дело в том, что наша дорогая девочка приехала из Парижа сегодня утром!

– Вы говорите о вашей племяннице, о маленькой Катрин? – небрежно спросила мадемуазель Эфрозин.

– Да, о ней… но вы ошиблись, назвав ее девочкой и маленькой

Катрин: это – взрослая девушка, на голову выше меня! – А, тем лучше! – сказала мадемуазель Эфрозин. – Я очень люблю вашу племянницу!

– Это такая честь для нее, мадемуазель! – ответила матушка Ватрен, делая реверанс.

– Какая ужасная погода! – продолжала юная горожанка, переходя от одной темы к другой, как это и должно было быть присуще столь возвышенному уму. – Вы понимаете, что в майский день… – и как бы невзначай, она прибавила: – Кстати, а где сей час мсье Бернар? На охоте, наверное? Я слышала, что инспектор собирался дать разрешение загнать кабана по случаю праздника Корси?

– Да, и также по случаю возвращения Катрин!

– Неужели! Вы думаете, что инспектора волнует ее приезд?

И мадемуазель Эфрозин надула губки, как бы говоря: «Может быть, он и интересовался бы подобными глупостями, если бы у него не было других дел!»

Старушка инстинктивно почувствовала неудовольствие мадемуазель Эфрозин и мгновенно перешла к той теме разговора, которая казалась более приятной:

– Бернар, сказали вы? Вы спросили, где Бернар? По правде говоря, я не знаю! Он должен был быть здесь, потому что вы приехали… Ты не знаешь, где он, Матье?

– Я? – спросил Матье. – А откуда я могу это знать?

– Он, должно быть, у своей кузины, – кисло сказала мадемуазель Эфрозин.

– О нет, нет, нет! – живо возразила старушка.

– А… она похорошела, ваша племянница? – спросила мадемуазель Рэзэн.

– Моя племянница?

– Да.

– Она… похорошела?

– Я вас об этом спрашиваю.

– Она… она очень мила, – смущенно сказала матушка Ватрен.

– Я очень рада, что она вернулась, – продолжала мадемуазель Эфрозин, вновь принимая величественный вид. – Лишь бы только в Париже у нее не появились привычки, не соответствующие ее положению!

– О нет, этого можно не опасаться! Вы знаете, что она ездила в Париж учиться на белошвейку и модистку?

– И вы думаете, что она больше ничему не научилась в Париже? Тем лучше! Но что с вами, мадам Ватрен? Вы кажетесь обеспокоенной!

– О, не обращайте внимания, мадемуазель… Но если вы позволите, то я позову Катрин, чтобы она составила вам компанию, пока я…

И с этими словами мадам Ватрен с отчаянием посмотрела на свое скромное платье, которое она носила каждый день.

– Как вам угодно, – ответила мадемуазель Эфрозин с небрежностью, полной достоинства, – что касается меня, то я буду очень рада увидеть нашу дорогую малышку!

Как только матушка Ватрен получила разрешение удалиться, она повернулась к лестнице и принялась звать:

– Катрин! Катрин! Спускайся скорее, дитя мое! Приехала мадемуазель Эфрозин! В то же мгновение Катрин появилась на лестничной площадке.

– Спускайся, дитя мое! Спускайся! – повторила матушка Ватрен.

Катрин молча спустилась по лестнице.

– Теперь, мадемуазель, вы позволите? – спросила Марианна, повернувшись к дочери мэра.

– Ну, конечно, идите, идите! – И пока старушка удалялась, делая реверансы, она украдкой посмотрела на Катрин.

– Однако, – прошептала она, нахмурив брови, – она очень мила, эта крошка! Что это там болтала матушка Ватрен?

Между тем Катрин приближалась к мадемуазель Эфрозин безо всякого смущения и деланной скромности, в то время как та смотрела на нее с самым величественным видом.

– Простите, мадемуазель, – просто сказала Катрин, – но я не знала, что вы здесь, иначе бы я не замедлила спуститься, чтобы выразить вам свое почтение.

– О! – прошептала мадемуазель Эфрозин, как бы разговаривая сама с собой, но достаточно громко, чтобы Катрин не пропустила ни единого слова из ее монолога. – Что вы здесь… не замедлила бы спуститься… выразить свое почтение… это действительно парижанка и нужно выдать ее замуж за мсье Луи Шолле. Они составят прекрасную пару! – Затем, повернувшись к Катрин, она сказала, продолжая сохранять величественный вид: – Мадемуазель, я имею честь приветствовать вас!

– Осведомилась ли моя тетушка о том, не нужно ли вам чего-нибудь, мадемуазель? – спросила Катрин, словно не замечая недоброжелательства, скрытого в словах дочери мэра. – Да, мадемуазель, но мне ничего не нужно! – И как бы заставляя себя прервать этот разговор на равных, она спросила: – Привезли ли вы новые образцы из Парижа?

– За месяц до моего отъезда я попыталась собрать все новые модели, мадемуазель! – Вы учились делать чепчики?

– Чепчики и шляпки…

– В чьем магазине вы работали? У мадам Бедран или мадам Баренн?

– Я работала в гораздо более скромном магазине, мадемуазель, однако я надеюсь, что не так уж плохо справляюсь с моей работой!

– Посмотрим, – снисходительно ответила Эфрозин, – как только вы начнете работать в вашем магазине на площади Ла Фонтен, я пришлю вам переделать несколько старых чепчиков и шляпку, которую носила в прошлом году! – Спасибо, мадемуазель, – сказала Катрин, кланяясь.

Внезапно она вздрогнула, подняла голову и прислушалась. Ей показалось, что кто-то позвал ее по имени.

Действительно, голос, казавшийся ей очень знакомым, приближался к дому и кричал:

– Катрин! Где же Катрин?

В тот же самый момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бернар. Он был весь в пыли, по лбу у него струился пот.

– А! – воскликнул он голосом человека, который долгое время был под водой и наконец-то выбрался на берег и снова начал дышать. – Это ты! Слава Богу, наконец-то!

И он упал на стул, сжимая ее руки в своих.

– Бернар, милый Бернар! – радостно воскликнула Катрин, подставляя ему обе щеки для поцелуя.

На крик, который издал ее сын, прибежала матушка Ватрен. Увидев недовольное лицо мадемуазель Эфрозин, стоящей в стороне, а в другом углу комнаты двоих влюбленных, переполненных своим счастьем и не замечающих ничего на свете, она поняла, что ошиблась в чувствах своего сына по отношению к мадемуазель Эфрозин. Задетая тем, что ее проницательность гак подвела ее, она воскликнула:

– Бернар! Послушай, Бернар! Да разве так можно себя вести?

Но он не слышал голоса матери и совершенно не обращал внимание на присутствие мадемуазель Эфрозин.

– Ах, Катрин! – повторял он. – Если бы ты знала, как я страдал! Я думал… я боялся, что… но, неважно – главное, что ты здесь! Ты поехала через Мо и Ферте-Милон, не так ли? Франсуа мне сказал, что ты путешествовала всю ночь и проехала целых три лье в двуколке! Бедное дитя! Ах, как я рад, как я счастлив, что снова вижу тебя!

– Но, мальчик, – сердито повторила старушка, – ты разве не видишь, что здесь мадемуазель Эфрозин!

– Ах, простите! – сказал Бернар, повернувшись и удивленно взглянув на Эфрозин. – Но я вас не заметил… К вашим услугам! – И, снова отвернувшись, воскликнул: – Как она выросла! Какая она красивая! Да посмотрите же, матушка!

– Вы удачно поохотились, мсье Бернар? – спросила Эфрозин.

Ее голос достиг слуха Бернара, как какой-то неясный звук, но все-таки он уловил его смысл.

– Я? Нет… да… я не знаю, кто на кого охотился. Извините меня, но я просто потерял голову от счастья! Я выехал навстречу Катрин, вот что я сделал!

– Но, как мне кажется, вы ее не встретили? – возразила Эфрозин.

– К счастью, нет! – воскликнул Бернар.

– К счастью?

– О да, да! На этот раз я знаю, что я говорю!

– Если вы знаете, что говорите, мсье Бернар, – сказала Эфрозин, протягивая руку, словно в поисках опоры, – то я, напротив, не знаю… Мне нехорошо!

Однако Бернар был всецело занят Катрин. Она ему так ласково улыбалась, он был так благодарен ей за нежные пожатия руки и то радостное волнение, доказательство которого он только что получил, что он совершенно не понимал, о чем говорит Эфрозин, и не замечал ее истинной или мнимой бледности и дрожи.

Но матушка Ватрен это сразу заметила, так как не спускала глаз с мадемуазель Эфрозин.

– Боже мой! Бернар! – воскликнула она. – Разве ты не видишь, что мадемуазель плохо себя чувствует?

– Да, конечно, – сказал Бернар, – здесь слишком жарко! Мама, дай руку мадемуазель Эфрозин, а ты, Франсуа, вынеси кресло в сад!

– Вот кресло! – сказал Франсуа.

– Нет, нет, – сказала Эфрозин, – ничего страшного!

– Не может быть, – возразила матушка Ватрен, – вы так бледны, дорогая мадемуазель, кажется, что вы сейчас упадете в обморок!

– Мадемуазель нужен свежий воздух! – поддержал ее Бернар.

– Лучше дайте мне вашу руку, мсье Бернар! – слабым голосом попросила Эфрозин.

Бернар понимал, что отказаться было бы неприлично.

– Ну, конечно, мадемуазель, с большим удовольствием! – сказал он и тихо добавил, обращаясь к Катрин: – Подожди меня, я сейчас вернусь!

Затем он дал Эфрозин опереться на свою руку и увлек ее к выходу гораздо быстрее, чем это позволяла ее кажущаяся слабость.

– Пойдемте, мадемуазель, пойдемте! – сказал он, а Франсуа, повинуясь полученному указанию, шел за ними, повторяя:

– Вот кресло!

За ними следовала матушка Ватрен, приговаривая:

– А вот уксус, чтобы потереть виски!

Катрин осталась одна.

То, что произошло, – неподдельное волнение Бернара и ложный обморок Эфрозин, – объяснили ей все лучше, чем всевозможные доказательства и клятвы.

– А теперь, – сказала она, – матушка Марианна может говорить все, что угодно, я совершенно спокойна!

Едва она произнесла эти слова, как вернулся Бернар и бросился к ее ногам.

В этот момент Франсуа закрыл входную дверь, оставив их наедине с их любовью и счастьем.

– О Катрин! – воскликнул Бернар, обнимая ее колени, – как я тебя люблю! Как я счастлив!

Катрин опустила голову. Глаза молодых людей так ясно выражали то, что они хотели сказать, что они поняли все без единого слова; их дыхание смешалось, и губы встретились.

Они одновременно радостно вскрикнули и посмотрели друг на друга затуманенным от счастья взором, не замечая ничего вокруг себя. Они не видели, как Матье просунул голову в полуоткрытую дверь кухни и полным ненависти голосом прошептал:

– А, мсье Бернар! Вы дали мне пощечину! Это будет вам дорого стоить!