Текст книги "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть четвертая"

XIII
Что видно из дома Планше

На следующее утро трое героев крепко спали.

Трюшен предусмотрительно закрыла ставни, боясь, как бы первые солнечные лучи не прервали их сон.

Поэтому под пологом Портоса и балдахином Планше было темно, как в погребе, когда д’Артаньяна разбудил нескромный луч, все же проникший через ставни. Он мигом соскочил с кровати, точно собираясь идти первым на штурм. И он приступом взял комнату Портоса, которая была рядом с его спальней. Портос крепко спал и храпел так, что стены дрожали. Он пышно раскинулся всем своим исполинским телом, свесив сжатую в кулак руку на ковер подле кровати. Д’Артаньян разбудил Портоса, который с трудом стал протирать глаза.

Тем временем и Планше оделся и пришел приветствовать своих гостей, которые после вчерашнего вечера еще нетвердо держались на ногах.

Несмотря на раннее утро, весь дом был полон суеты: кухарка устроила безжалостную резню в птичнике, а папаша Селестен рвал в саду вишни.

Портос в игривом настроении протянул руку Планше, а д’Артаньян попросил позволения поцеловать мадам Трюшен, которая не сочла возможным отказать в этой просьбе. Фламандка подошла к Портосу и так же благосклонно разрешила поцеловать себя. Портос поцеловал мадам Трюшен с глубоким вздохом.

После этого Планше взял друзей за руки:

– Я покажу вам свой дом; вчера вечером было темно, как в погребе, и мы ничего не могли рассмотреть. При свете дня все меняется, и вам должно здесь понравиться.

– Начнем с перспективы, – предложил д’Артаньян, – вид из окна прельщает меня больше всего. Я всегда жил в королевских домах, а короли недурно выбирают пейзажи.

– Я тоже всегда любил виды, – подхватил Портос. – В моем пьерфонском поместье я велел прорубить четыре аллеи, с которых открывается великолепная перспектива.

– Вот вы сейчас увидите мою перспективу, – сказал Планше.

Он подвел гостей к окну и распахнул ставни.

– Да это Лионская улица, – удивился д’Артаньян.

– На нее выходит всего два окна – вид неказистый: одна только харчевня, вечно там полно народу, шумно, соседство не из приятных. У меня выходило на улицу четыре окна, два я заделал.

– Пойдем дальше, – предложил д’Артаньян.

Они вошли в коридор, который вел в комнаты, Планше и здесь открыл ставни.

– Э, да что же это? – спросил Портос.

– Лес, – отвечал Планше. – На горизонте вечно меняющая цвет полоса, желтоватая весной, зеленая летом, красная осенью и белая зимой.

– Отлично, но эта завеса мешает видеть дальнюю перспективу.

– Да, – сказал Планше, – но отсюда видно…

– Ах, это широкое поле… – протянул Портос. – Что это там? Кресты, камни…

– Да это кладбище! – воскликнул д’Артаньян.

– Именно, – подтвердил Планше. – Уверяю вас, что смотреть на него очень интересно. Не проходит дня, чтобы здесь не зарыли кого-нибудь. Фонтенбло довольно густо населен. Иногда богатые горожане с певчими, иногда придворные офицеры.

– Мне это не по вкусу, – поморщился Портос.

– Да, это не очень весело, – согласился д’Артаньян.

– Уверяю вас, что кладбище навевает святые мысли, – возразил Планше.

– О, не спорю!

– Ведь всем нам придется помереть, – продолжал Планше, – и где-то я прочел изречение, которое мне запомнилось: «Мысль о смерти – благотворная мысль».

– Да, это так, – вздохнул Портос.

– Однако, – заметил д’Артаньян, – мысль о зелени, цветах, реках, голубом небе и широких долинах тоже благотворная мысль…

– Если бы у меня все это было, я ни от чего бы не отказался, – сказал Планше, – но так как в моем распоряжении только это маленькое кладбище, тоже цветущее, мшистое, тенистое и тихое, то я им довольствуюсь и размышляю, например, о горожанах, живущих на Ломбардской улице, которые слышат ежедневно только грохот двух тысяч телег да шлепанье по грязи пятидесяти тысяч прохожих.

– Не буду вам возражать, – кивнул Портос.

– Именно поэтому, – скромно улыбнулся Планше, – я и отдыхаю немного при виде мертвых.

– Экий молодчина этот Планше, – воскликнул д’Артаньян, – он рожден поэтом и лавочником!

– Сударь, – сказал Планше, – я из тех людей, которые созданы, чтобы радоваться всему, что они встречают на своем земном пути.

Д’Артаньян уселся на подоконник и стал размышлять по поводу философии Планше.

– Да никак нам сейчас покажут комедию! – закричал Портос. – Я как будто слышу пение.

– Да, да, поют, – подтвердил д’Артаньян.

– Это похороны по низшему разряду, – пренебрежительно взглянул Планше. – На кладбище только священник, причетник и один певчий. Вы видите, господа, что покойник или покойница были не принцы.

– И никто не провожает покойника.

– Нет, вот кто-то идет, – показал Портос.

– Верно, какой-то человек в плаще, – подтвердил д’Артаньян.

– Не на что смотреть, – сказал Планше.

– А мне интересно, – с живостью перебил его д’Артаньян, облокотившись на подоконник.

– Ага, вы входите во вкус, – весело проговорил Планше. – Вот и со мной так было: в первые дни мне было грустно креститься с утра до вечера, а заунывное пение вонзалось мне в мозг, как гвоздь. Теперь это пение баюкает меня, и я нигде не видел таких красивых птичек, как на кладбище.

– Ну а мне невесело, – заявил Портос, – я лучше спущусь.

Планше одним прыжком очутился рядом с Портосом и, предложив ему руку, пригласил в сад.

– Как, вы остаетесь здесь? – обратился Портос д’Артаньяну.

– Да, мой друг; я догоню вас.

– О, господин д’Артаньян не останется в убытке! – заметил Планше. – Уже хоронят?

– Нет еще.

– Ах да, могильщик ждет, чтобы гроб обвязали веревками… Гляди-ка, на другом конце кладбища показалась женщина.

– Да, да, Планше! – живо проговорил д’Артаньян. – А теперь оставь меня, оставь! Я начинаю погружаться в душеспасительные размышления, не мешай мне.

Планше ушел, а д’Артаньян из-за полуоткрытой ставни стал с любопытством наблюдать за похоронами.

Двое могильщиков сняли гроб с носилок и опустили ношу в яму.

Человек в плаще, единственный зритель этой мрачной сцены, стоял в нескольких шагах, прислонившись спиной к высокому кипарису и тщательно закрыв лицо от могильщиков и духовенства. Похороны были совершены в какие-нибудь пять минут. Могилу засыпали, церковный причт двинулся в обратный путь. Могильщик что-то сказал священнику и тоже ушел. Человек в плаще поклонился уходящим и положил в руку могильщика монету.

– Что за чудеса! – пробормотал д’Артаньян. – Ведь это Арамис!

Арамис (это был действительно он) остался один. Однако ненадолго, потому что едва он отвернулся, как близ него на дороге послышались шаги и шелест женского платья. Он тотчас же с церемонной вежливостью снял шляпу и проводил даму в тень каштанов и лип, посаженных у чьей-то роскошной гробницы.

– О, да никак епископ Ванский назначил свидание! – промолвил д’Артаньян. – Он все тот же аббат Арамис, который бегал за женщинами в Нуази-ле-Сек. Да, – добавил мушкетер, – странное, однако, место он выбрал для свидания.

И он расхохотался.

Разговор продолжался больше получаса. Д’Артаньян не мог разглядеть лица дамы, потому что она стояла к нему спиной. Но по неподвижности собеседников, по размеренности их жестов, по их сдержанности он понял, что они говорили не о любви. В конце разговора дама низко поклонилась Арамису.

– Э, да у них встреча завершается, как настоящее любовное свидание… Сначала кавалер преклоняет колено; потом смиряется дама и о чем-то молит его… Кто же она? Я пожертвовал бы ногтем, чтобы увидеть ее.

Но разглядеть, кто эта дама, он не смог. Арамис пошел вперед; женщина опустила вуаль и пошла вслед за ним. Д’Артаньян не мог сдержать любопытства: он подбежал к окну, выходившему на Лионскую улицу. Арамис вошел в гостиницу.

Дама направилась в противоположную сторону, должно быть, к запряженной парой лошадей карете, которая виднелась у опушки леса. Она шла медленно, опустив голову, в глубокой задумчивости.

«Мне во что бы то ни стало нужно узнать, кто эта женщина», – решил мушкетер.

И без колебаний он направился вслед за ней. По дороге он обдумывал, каким способом заставить ее поднять вуаль.

«Она не молода, – рассуждал д’Артаньян. – Это великосветская дама. Знакомая, ей-богу, знакомая походка».

Звон его шпор и шаги гулко раздавались на пустынной улице. Вдруг ему улыбнулась удача, на которую он не рассчитывал. Шум шагов встревожил даму. Она вообразила, что за ней кто-то гонится или следит, – это, впрочем, было верно, – и оглянулась. Д’Артаньян подскочил, словно ему в икры попал заряд дроби, и, круто повернувшись, прошептал:

– Госпожа де Шеврез!..

Д’Артаньян во что бы то ни стало решился разузнать все. Он попросил папашу Селестена спросить у могильщика, кого хоронили сегодня утром.

– Бедного францисканского монаха, – последовал ответ, – у которого не было даже собаки, любившей его на земле и проводившей до последнего жилища.

«Если бы это было так, – подумал д’Артаньян, – Арамис не присутствовал бы на его похоронах. Его преосвященство епископ Ванский не отличается собачьей преданностью, а насчет собачьего чутья – другое дело».

XIV
Как Портос, Трюшен и Планше расстались друзьями благодаря д’Артаньяну

В доме Планше хорошо покушали. Портос сломал одну лестницу и два вишневых дерева, опустошил малиновые кусты, но никак не мог добраться до земляники, так как, по его словам, ему мешал пояс.

Трюшен, уже освоившаяся с великаном, сказала ему:

– Не пояс, а животик мешает вам нагибаться.

Восхищенный Портос поцеловал Трюшен, которая нарвала целую пригоршню земляники и высыпала ему ягоды прямо в рот. Вернувшийся д’Артаньян пожурил Портоса за лень и втихомолку пожалел Планше.

Портос отлично позавтракал. После еды он молвил, поглядывая на Трюшен:

– Мне здесь нравится.

Трюшен улыбнулась. Планше последовал ее примеру, но его улыбка вышла немного натянутой.

Тогда д’Артаньян обратился к Портосу:

– Роскошь, которою окружил вас Планше, не должна мешать вам, друг мой, помнить об истинной цели нашего путешествия в Фонтенбло.

– О моем представлении королю?

– Именно. Я сейчас пойду, чтобы сделать необходимые приготовления. А вы, пожалуйста, останьтесь здесь.

– Хорошо, – согласился Портос.

Планше испуганно взглянул на д’Артаньяна.

– Вы уходите ненадолго? – спросил он.

– Нет, мой друг, и сегодня же вечером я избавлю тебя от обоих обременительных гостей.

– Как можно говорить так, господин д’Артаньян!

– Видишь ли, у тебя чудесное сердце, но очень маленький дом. Бывает, что у человека всего два акра, а он может разместить короля и окружить его комфортом. Но ты не рожден вельможей, Планше.

– И господин Портос тоже, – пробормотал Планше.

– Он стал им, дорогой мой; вот уже двадцать лет он получает по сто тысяч ливров в год и пятьдесят лет является обладателем двух кулаков и спины, не имеющих равных во всей прекрасной Франции. Портос большой барин по сравнению с тобой, друг мой, и… я не продолжаю: ты достаточно умен.

– Нет, сударь, пожалуйста, продолжайте.

– Загляни в твой опустошенный сад, в твою пустую кладовую, в очищенный погреб, посмотри на сломанную кровать и на… мадам Трюшен.

– Ах, боже мой! – воскликнул Планше.

– Портос, видишь ли, владеет тридцатью деревнями, в которых живут три сотни веселых вассалов, и к тому же Портос красавец.

– Ах, боже мой! – повторил Планше.

– Мадам Трюшен превосходная женщина, – продолжал д’Артаньян, – береги ее, понимаешь?

И он похлопал лавочника по плечу.

Вдруг Планше заметил, что Трюшен и Портос скрылись в беседке. Трюшен с чисто фламандским изяществом делала для Портоса серьги из вишен, а Портос таял от любви, как Самсон перед Далилой. Планше схватил д’Артаньяна за руку и потащил его к беседке.

Нужно отдать справедливость Портосу, он ничуть не смутился… по-видимому, он считал, что не делает ничего дурного. Трюшен тоже не смутилась, и это не понравилось Планше. Но он видывал в своей лавке много важных людей и научился спокойно переносить неприятности.

Он взял Портоса под руку и предложил ему посмотреть лошадей. Портос заявил, что он устал. Тогда Планше предложил барону дю Валлону отведать абрикотин собственного приготовления, который, по его уверению, был чудом искусства. Барон согласился.

Так Планше пришлось весь день угождать своему врагу. Он принес свой буфет в жертву своему самолюбию.

Д’Артаньян вернулся через два часа.

– Все подготовлено, – сказал он. – Я видел его величество перед отъездом на охоту; сегодня вечером король нас ждет.

– Король меня ждет? – вскричал Портос, выпрямляясь.

Сердце человеческое неустойчиво, как волна, и нужно признаться, что с этой минуты Портос перестал смотреть на мадам Трюшен с той нежностью, которая размягчила сердце фламандки.

Планше изо всех сил стал раздувать пламя его честолюбия. Он рассказал или, вернее, оживил в памяти барона все блестящие дела последнего царствования: битвы, осады, торжественные церемонии. Он напомнил о роскоши англичан, об удачах трех храбрых приятелей и о том, как д’Артаньян, вначале самый скромный из них, в конце концов сделался их вожаком.

Он разжег в Портосе энтузиазм, воскресив перед ним ушедшую молодость, он расхвалил душевное благородство этого большого барина и его священное уважение к законам дружбы; Планше был красноречив, Планше был искусен. Он очаровал Портоса, поверг в трепет Трюшен и заставил д’Артаньяна погрузиться в воспоминания.

В шесть часов мушкетер приказал готовить лошадей и велел Портосу одеваться. Он поблагодарил Планше за гостеприимство и проронил несколько слов насчет того, что для него можно будет подыскать какую-нибудь должность при дворе, что немедленно возвысило бы Планше в глазах Трюшен, ибо простой лавочник, несмотря на всю свою доброту, щедрость и преданность, очень проигрывал в сравнении с двумя знатными гостями.

Женщины всегда таковы: им страстно хочется того, чего у них нет, а добившись желаемого, они испытывают чувство разочарования.

Оказав такую услугу своему другу Планше, д’Артаньян тихонько шепнул Портосу:

– У вас, друг мой, очень красивое кольцо.

– Триста пистолей, – вздохнул Портос.

– Госпожа Трюшен будет лучше помнить вас, если вы оставите ей это кольцо.

Портос заколебался.

– Вы находите, что оно недостаточно красиво? – спросил мушкетер. – Я вас понимаю: такой важный барин, как вы, не может останавливаться в доме бывшего слуги, не заплатив ему щедро за гостеприимство. Но, поверьте мне, у Планше такое золотое сердце, что он забудет о вашем доходе в сто тысяч ливров.

– Мне хочется, – начал Портос, крайне польщенный этими словами, – подарить госпоже Трюшен небольшую ферму в Брасье; это тоже недурное колечко… двенадцать десятин.

– Это слишком, мой добрый Портос, слишком… Приберегите это для дальнейших побед.

И, сняв с пальца Портоса бриллиантовый перстень, д’Артаньян подошел к Трюшен.

– Сударыня, – начал он, – барон не знает, как упросить вас принять, из любви к нему, это колечко. Господин дю Валлон один из самых щедрых и скромных людей в мире. Он хотел подарить вам ферму в Брасье, я отсоветовал ему.

– Ах! – воскликнула Трюшен, пожирая глазами бриллиант.

– Как вы щедры, барон! – всплеснул руками растроганный Планше.

– Мой добрый друг! – пробормотал Портос, очень довольный тем, что д’Артаньян так хорошо выразил его мысль.

Эти восклицания стали патетической развязкой дня, который мог закончиться не очень приятно для Планше. В числе действующих лиц был д’Артаньян, а там, где д’Артаньян распоряжался, все кончалось по его вкусу и желанию.

Все облобызались. Благодаря щедрости барона Трюшен почувствовала свое настоящее место и, застенчиво краснея, подставила только лоб вельможе, с которым еще так недавно вела себя крайне фамильярно. Планше преисполнился скромности.

В припадке щедрости барон Портос охотно высыпал бы все содержимое своих карманов в руки кухарки и Селестена, но д’Артаньян остановил его.

– Теперь моя очередь, – сказал он.

И дал один пистоль служанке и два старику. Сам Гарпагон[25]25
  Гарпагон – персонаж комедии Мольера «Скупой» (1668), маниакально скупая личность.


[Закрыть] возрадовался бы и сделался щедрым, услышав благословения, которые те стали воссылать мушкетеру.

Д’Артаньян попросил Планше проводить его до замка и там пригласил Портоса в свою комнату. Ему удалось проскользнуть незамеченным теми, с кем ему не хотелось встречаться.

XV
Представление Портоса

В тот же день, в семь часов вечера, король давал в большом салоне аудиенцию голландскому посланнику. Аудиенция продолжалась четверть часа. После этого Людовик принял нескольких дам и мужчин, недавно представленных ко двору. В уголке за колонной стояли Портос и д’Артаньян и, в ожидании своей очереди, едва слышно разговаривали.

– Вы знаете новость? – спросил мушкетер Портоса.

– Нет.

– Вот взгляните-ка!

Портос привстал на цыпочки и увидел господина Фуке в парадном костюме: министр вел к королю Арамиса.

– Арамис! – удивился Портос.

– Господин Фуке представляет его королю.

– Ах! – вырвалось у Портоса.

– За укрепления Бель-Иля, – продолжал д’Артаньян.

– А я?

– Вы? Вы, как я уже имел честь сказать вам, вы – добряк Портос, святая простота, поэтому вас и попросили посторожить немного Сен-Манде.

– Ах! – снова вырвалось у Портоса.

– Но, к счастью, я здесь, – успокоил его д’Артаньян, – и сейчас наступит моя очередь.

В этот момент Фуке обратился к королю со следующими словами:

– Государь, прошу милости у вашего величества. Господин д’Эрбле не честолюбив, но он знает, что может быть полезным. Вашему величеству нужен в Риме свой человек, обладающий властью и связями, мы можем получить кардинальскую шапку для господина д’Эрбле.

Король промолчал.

– Я редко докучаю просьбами вашему величеству, – продолжил Фуке.

– Нужно подумать, – отвечал король, всегда выражавший так свои колебания.

На эти слова нечего было ответить.

Фуке и Арамис переглянулись.

Король продолжал:

– Господин д’Эрбле с не меньшим успехом может послужить нам и во Франции, например, в качестве архиепископа.

– Государь, – возразил Фуке со свойственной ему галантностью, – ваше величество осыпает милостями господина д’Эрбле; архиепископство может служить дополнением к кардинальской шапке благодаря щедротам короля: одно не исключает другого.

Находчивость Фуке понравилась королю, он улыбнулся.

– Сам д’Артаньян не ответил бы лучше, – кивнул он.

Не успел король произнести это имя, как перед ним вырос д’Артаньян.

– Ваше величество зовет меня? – спросил он.

Арамис и Фуке отступили на несколько шагов.

– Позвольте, государь, – начал д’Артаньян, выводя Портоса, – позвольте мне представить вашему величеству господина барона дю Валлона, одного из храбрейших дворян Франции.

Увидев Портоса, Арамис побледнел; Фуке сжал кулаки под кружевными манжетами.

– Портос здесь! – шепнул Фуке Арамису.

– Тсс! Измена! – отвечал тот.

– Государь, – продолжал д’Артаньян, – еще шесть лет тому назад мне следовало бы представить господина дю Валлона вашему величеству. Но некоторые люди подобны звездам: они не движутся без спутников. Плеяда не может разъединиться. Вот почему, представляя вам господина дю Валлона, я выбрал ту минуту, когда ваше величество можете видеть рядом с ним господина д’Эрбле.

Арамис едва сдерживался. Он гордо посмотрел на д’Артаньяна, принимая брошенный ему вызов.

– Вот как! Они друзья? – удивился король.

– Самые близкие, государь, и один отвечает за другого. Спросите у епископа Ванского, кем был укреплен Бель-Иль.

Фуке попятился еще дальше.

– Бель-Иль, – холодно подтвердил Арамис, – был укреплен бароном.

И он указал на Портоса, который вторично поклонился.

Людовик смотрел и глазам своим не верил.

– Да, – сказал д’Артаньян, – а теперь благоволите спросить у господина барона, кто помогал ему в его работах.

– Арамис, – откровенно заявил Портос. И указал на епископа.

«Что все это значит, – взволнованно думал епископ, – и какая развязка будет у этой комедии?»

– Как! – воскликнул король. – Господин кардинал… я хотел сказать – епископ… называется Арамисом?

– Военное прозвище, – объяснил д’Артаньян.

– Дружеское, – поправил Арамис.

– Зачем скромничать? – вскричал д’Артаньян. – Под одеждой священника, государь, скрывается самый блестящий офицер, самый бесстрашный дворянин, самый ученый богослов вашего королевства.

Людовик поднял голову.

– И инженер! – добавил он, любуясь выразительным лицом Арамиса.

– Инженер по случаю, государь, – поклонился Арамис.

– Мой товарищ в прошлом – мушкетер, государь, – горячо сказал д’Артаньян, – советы которого сотни раз помогали министрам вашего отца… Словом, господин д’Эрбле вместе с господином дю Валлоном, мной и известным вашему величеству графом де Ла Фером составляли квартет, о котором было много разговоров при покойном короле и во время несовершеннолетия вашего величества.

– И он укрепил Бель-Иль! – многозначительно повторил король.

Арамис выступил вперед.

– Чтобы послужить сыну, как я служил отцу, – закончил он.

Д’Артаньян не спускал с Арамиса глаз, когда тот произносил эти слова. Он уловил в них столько истинного почтения, столько горячей преданности, столько искренности, что он, д’Артаньян, вечный скептик, он, непогрешимый д’Артаньян, поверил.

«Таким тоном не лгут», – подумал он.

Людовик был тронут.

– В таком случае, – обратился он к Фуке, с тревогой ожидавшему конца этой сцены, – кардинальская шапка вам обеспечена. Даю вам слово, господин д’Эрбле, что, как только откроется вакансия, вы станете кардиналом. Поблагодарите господина Фуке.

Слова эти были услышаны Кольбером и больно ранили его сердце. Он поспешно вышел из зала.

– Теперь ваша очередь, господин дю Валлон, – повернулся к нему король, – просите… Я люблю награждать слуг моего отца.

– Государь… – начал Портос.

Продолжать он был не в состоянии.

– Государь! – воскликнул д’Артаньян. – Этот достойный дворянин подавлен величием вашей особы, несмотря на то что мужественно стоял под огнем орудий и тысячи неприятелей. Но я знаю, о чем он думает, и так как я больше привык смотреть на солнце, то я открою вам его мысли: ему ничего не нужно, он ничего не желает, кроме счастья созерцать ваше величество в течение четверти часа.

– Вы сегодня ужинаете со мной, – произнес король, с милостивой улыбкой поклонившись Портосу.

Портос побагровел от радости и гордости.

Король отпустил его, и д’Артаньян, поцеловав друга, отвел его в сторону.

– За столом садитесь возле меня, – шепнул ему на ухо Портос.

– Хорошо, мой друг.

– Арамис на меня дуется, не правда ли?

– Никогда в жизни Арамис не любил вас больше, чем сейчас. Подумайте только: я выхлопотал для него кардинальскую шапку!

– Это правда, – заметил Портос. – Кстати: король любит, когда за его столом много едят?

– Это ему льстит, – сказал д’Артаньян. – У него королевский аппетит.

– Я восхищен, – обрадовался Портос.