Текст книги "Пьер де Жиак"

IV

Теперь нашим читателям будет понятно, почему Артур де Ричмонт попросил у короля ключи от города: он опасался, как бы рыцарь де Жиак ночью не сбежал. Однако председатель Королевского совета слишком полагался на оказываемые ему Карлом милости, чтобы испытывать страх и, стало быть, искать способа, как избежать ожидавшей его участи. Когда люди коннетабля проникли к нему в дом, взломав дверь топорами, тот безмятежно спал. Солдаты заставили его встать, не дав ему времени надеть ничего, кроме длинного бархатного платья, подтащили его ко входной двери и посадили на небольшую лошадку, нарочно приведенную для него. Прибыл паж с новыми приказаниями коннетабля. Все тронулись в Дюн-ле-Руа. Три часа спустя де Жиак был брошен в городскую тюрьму, и в тот же вечер Бальи зачитал ему смертный приговор.

Де Жиак выслушал его, сидя в углу, с босыми ногами, на каменном полу, упершись локтями в колени и уронив голову на руки. Когда чтение было окончено, Бальи спросил, каково его последнее желание.

– Священника! – глухо отвечал де Жиак.

Это было единственное, что он произнес со времени своего ареста, упрямо отказываясь отвечать на допросах. Бальи вышел.

Священнослужитель застал де Жиака в той же позе и, увидев, что по лбу арестованного струится пот, он стал призывать его к тому, чтобы тот встретил смерть со всем мужеством.

– Не смерть меня страшит, – молвил де Жиак, – с ней я слишком часто сталкивался лицом к лицу, чтобы она могла меня испугать. Я с ней знаком: это моя старая подруга и, ежели бы она пришла одна, я бы ее благословил.

– Смерть приходит вместе с Божьим милосердием, сын мой, – заметил священник.

– Или с отмщением, отец мой, – отвечал де Жиак.

– Доверьтесь тому, кто смертию смерть попрал, – продолжал монах, снимая с груди распятие и подавая его рыцарю.

Тот протянул было правую руку, чтобы взять его, но, едва дотронувшись до креста, он закричал так, словно коснулся раскаленного железа. Распятие упало наземь.

– Святотатство! – вскричал монах.

– Это не святотатство, отец мой, это произошло по забывчивости, – возразил де Жиак. – Мне следовало бы взять распятие левой рукой, потому что правая уже проклята. И, как видите, – прибавил он, подняв крест левой рукой и благоговейно припав губами к святому изображению, – у меня и в мыслях не было оскорбить священный символ нашего искупления.

– Должно быть, вы великий грешник, сын мой, – заметил монах.

– Столь великий, что боюсь, как бы мне не остаться без прощения.

– А ведь вы еще очень молоды!..

– Молод телом, но не душою! Годы заставляют жизнь идти шагом, страдания принуждают ее бежать бегом. Время само по себе продолжительности не имеет: счастье или несчастье делят его на мгновения или на столетия. Можете мне поверить, святой отец, что, хотя на моей голове нет ни одного седого волоска, мало стариков пережили столько, сколько я.

– Наши страдания в этом мире порою засчитываются нам в мире том, сын мой. Ничто не потеряно для того, кто полон раскаяния; вы попросили пригласить священника, и это позволяет надеяться, что то, что я, увидев вас, принял за пот, струившийся по вашему лицу от страха, было в действительности слезами раскаяния.

– Я призвал вас, как больной призывает лекаря, хотя знает, что недуг его смертелен. Я призвал вас, потому что надежда глубоко укоренилась в человеческих душах: когда душа угасает в этом мире, человек надеется, что она снова возгорится в мире ином. Я призвал вас, наконец, потому, что вот уже десять лет ношу в себе столь страшные тайны, что мне необходимо попытаться открыть их человеку, чтобы набраться смелости, перед тем как повторить их Господу Богу.

Монах поискал взглядом, куда бы сесть.

– Садитесь на этот камень, – предложил ему де Жиак, опускаясь на колени и уступая свое место.

Священник сел.

– Мне довелось пережить счастье, отец мой. Первые двадцать пять лет моей жизни пролетели в радостях и удовольствиях,. Я был богат, знатен, отважен. Я был любимцем герцога Жана Неустрашимого, самого могущественного герцога всего христианского мира, как вам, должно быть, известно.

– Да, – пробормотал священник, – на горе несчастной Франции.

– А-а, так вы принадлежите к дофинезской партии, отец мой?

– Я был воспитан в любви к моим государям и в ненависти к англичанам.

– А я не испытывал ни любви, ни ненависти. Нет, неверно: я любил, но не тою любовью, о которой говорите вы; мне было все равно, в чьих руках находилось Французское королевство: законных королей или короля-завоевателя, лишь бы рука Катрин опиралась на мою, лишь бы ее глаза взирали на меня с нежностью, лишь бы ее губы шептали мне: «Я люблю тебя!..» Я стал ее супругом; вся моя жизнь сосредоточилась в этой женщине, отец мой; она была для меня счастьем и мукой, я принадлежал ей целиком; я был готов пожертвовать ради нее не только своим званием, своим состоянием, но жизнью, честью, вечным спасением. Отец мой! Эта женщина была мне неверна. Однажды я перехватил письмо; в нем назначалось свидание. Я не хотел верить своим глазам, я спрятался и увидел Катрин, выступавшую под руку со своим возлюбленным и не сводившую с него глаз. Я услыхал, как они сказали друг другу: «Я люблю тебя»; а ее возлюбленный оказался тем, кого я почитал своим монархом и любил как отца: это был герцог Жан Бургундский.

– То, в чем вы его упрекаете, – не самое страшное его предательство, сын мой.

– Он заплатил за все разом. Именно я уговорил его назначить встречу в Монторо, отец мой; именно я приказал так поставить палатки, чтобы они не были защищены; именно я подал знак Таити-Дюшателю, Нарбону и Роберу де Луару и, ежели я не поразил его после них, то только потому, что последний удар положил бы конец его агонии и помешал бы мне насладиться его мучениями.

– Герцог заслуживал смерти, – насупившись, проговорил священник. – Да простит Господь поразивших его, ведь они спасли Францию!

– Это не все, отец мой; я наказал лишь одного из виновных; оставалась еще его сообщница; я отправился на ее поиски. Надо ли мне рассказывать вам обо всем; неужто вы не знаете, на что может толкнуть человека ревность? Я собственной рукой влил яд в бокал той самой женщине, ради которой двумя годами раньше был готов отдать жизнь; когда она выпила яд, я приказал посадить ее на коня позади себя; ее привязали ко мне крепко-накрепко, и я пустил коня в ночи наугад. Два часа я чувствовал, как выгибается позади меня от боли это тело, которое я так часто с восторгом носил на руках. Два часа я слушал, как жалуется голос, при звуке которого мне так часто случалось вздрагивать в былые времена от радости и счастья. Наконец спустя два часа я почувствовал, что все кончено. Мой конь остановился на берегу Сены; я спешился: Катрин была мертва. Я столкнул в воду коня вместе с трупом.

– Как бы велика ни была ее вина, вы превысили свои права, когда вершили суд. При обыкновенных обстоятельствах только его святейшество может отпустить такой грех; но в смертный час всякий священник обладает одинаковыми правами: надейтесь, сын мой, потому что поистине велико милосердие Божие.

– И вот, отец мой, я с головой бросился в то, что среди людей принято называть радостями и удовольствиями: слава, богатство – я промотал все. Люди в моих глазах не имели ни чести, ни совести, и я вел себя по отношению к ним так, как они того заслуживали. Я предавал любивших меня: друзья, любовницы, целые королевства – я подчинял все одному своему капризу. Так продолжалось десять лет, отец мой. Десять лет проклятья, которые людям казались счастливыми годами; десять лет, в течение которых ни одного часа, ни одной минуты я не прожил спокойно: у меня перед глазами так и стояли Катрин и герцог, сжимавшие друг друга в объятиях; ни днем, ни ночью не мог я избавиться от этого видения – так это воспоминание терзало мне душу и стало частью моей жизни; я слышал, проходя мимо придворных, как обо мне говорят: «Вот королевский фаворит! Как он могуществен! Вот счастливчик!..»

– Как же вам удалось скрыть эти преступления?

– Высшая власть взяла меня под свое покровительство, сыгравшее роковую роль. Я не все сказал вам, отец мой. В минуту страдания, в минуту отчаяния, в ту самую минуту, когда, казалось, невозможно более терпеть и мне почудилось, что пришел мой смертный час, я предложил правую руку тому, кто поможет мне отомстить.

– И что же? – полюбопытствовал священник.

– Предложение мое было принято, отец мой, – еще больше побледнев, прошептал де Жиак. Вот почему моя месть осталась скрытой от людских глаз; вот почему когда вы подали мне распятие и я хотел было его взять, оно обожгло меня, словно огнем.

– Назад! – вскричал священник, затрепетав от ужаса и забившись в угол. – Назад! Ты заключил союз с Сатаной?!

– Отец мой!..

– Не подходи, нечестивец! Даже если бы сам его святейшество папа пожелал отпустить тебе грехи, то и он оказался бы бессилен: отвори он Небесные врата пред твоим телом, твоя рука все равно вечно горела бы в преисподней. Пропусти меня, я здесь больше не нужен.

Де Жиак посторонился, священник поспешил к двери и отворил ее.

– Стало быть, несмотря на мои просьбы, мое раскаяние, угрызения совести, ты отказываешься отпустить мои грехи, священник? – продолжал де Жиак.

– Это не в моих силах, – отвечал монах, – до тех пор, пока твоя рука принадлежит твоему телу.

– Священник! – взмолился де Жиак. – Окажи мне последнюю услугу!

– Какую? – полюбопытствовал монах, распахнув дверь настежь.

– Пришли ко мне палача, а когда он выйдет от меня, зайди ко мне еще раз.

И де Жиак спокойно уселся на камень, на котором застал его монах.

– Все будет исполнено, как вы того желаете, – пообещал священник, прикрывая за собой дверь.

Скоро его шаги затихли в коридоре.

Оставшись в одиночестве, рыцарь де Жиак снял с пальцев левой руки перстни и надел их на правую. Не успел он закончить, как вошел палач. Де Жиак шагнул ему навстречу.

– Послушай! – обратился он к палачу. – На этой руке перстней – на двести тысяч экю золотом. Я мог бы отдать их священнику на помин души.

Де Жиак замолчал и взглянул на палача, глаза которого загорелись жадностью.

– Так вот, – продолжал де Жиак, засучив рукав платья и положив руку на камень, возвышавшийся посреди его темницы, – отруби эту руку, и эти перстни – твои.

Палач, не проронив ни слова, выхватил меч, взмахнул им два раза в воздухе, приноравливаясь, а на третий раз отрубил де Жиаку кисть правой руки; подобрав руку с полу, он сунул ее в карман кожаных штанов и вышел вон. Спустя мгновение возвратился монах.

– Теперь можешь отпустить мне грехи, священник, – шагнув ему навстречу, молвил де Жиак, показывая окровавленное запястье, – руки у меня больше нет.

На следующий день Пьер де Жиак был брошен в воду и утонул.

Комментарии

…бретонская армия… – в описываемое время каждая независимая область имела свои вооруженные силы, набранные частью с подвластных территорий, частью нанятые за деньги; Бретань – историческая область во Франции, на полуострове Бретань, до 1491 года – независимое герцогство. коннетабль – см. комментарий к стр. 32

…скорее бургундцем, нежели дофинезцем. – В первой половине XV века во Франции боролись за власть две феодальные группировки. Одну из них возглавлял дофин (отсюда название), вторую – бургундские герцоги. Карл VII – см. комментарий к стр. 120

берейтор – специалист, объезжающий лошадей, обучающий верховой езде.

фашины – туго стянутые связки хвороста, используемые главным образом для укрепления откосов, а также при строительстве оборонительных сооружений.

Нормандия, Шампань, Иль-де-Франс и Гиень – исторические области, находившиеся под властью англичан в различные периоды Столетней войны.

Бургундия – см. комментарий к стр. 127 сенешаль – см. комментарий к стр. 61

Филипп Добрый – имеется в виду Филипп Ш Добрый (1396 – 1467), герцог Бургундии с 1419 года. В ходе Столетней войны сначала был союзником англичан, а в 1435 г. признал сюзереном французского короля Карла VII. …три лилии Франции… – см. комментарий к стр. 35.

…убийства герцога Орлеанского… – в 1407 г. Людовик Орлеанский был убит по приказанию герцога Бургундского Жана Неустрашимого. Карл VI (1368 – 1422) – см. комментарий к стр. 24

Генрих Английский – имеется в виду Генрих V, см. комментарий к стр.198 …близ Азенкура… – в Столетней войне близ Азенкура в 1415 г.

французские рыцари потерпели сокрушительное поражение от английских лучников.

бальи – в северной части средневековой Франции королевский чиновник, глава судебно-административного округа (бальяжа). прево – см. комментарий к стр. 92.

Жан Неустрашимый (1371 – 1419) – герцог Бургундии с 1414 года. Являлся организатором убийства в 1407 г. Людовика Орлеанского. В ходе возобновившейся с 1415 г. Столетней войны был союзником англичан.