Электронная библиотека » Александр Дюма » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Цезарь"


  • Текст добавлен: 28 апреля 2014, 00:52


Автор книги: Александр Дюма


Жанр: Зарубежные приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 8

Марк Лициний Красс носил прозвище Dives, что значит Богач; в наши дни не один богач носит прозвище Красс, поскольку именно римская античность подарила нам это воплощение современной алчности.

Он родился за сто пятнадцать лет до Рождества Христова; значит, он был старше Цезаря на пятнадцать лет.

В восемьдесят пятом году до Рождества Христова, уже одним своим богатством привлекая внимание мятежников Мария, он спасся в Испании; потом, через два года, когда Марий умер, а Сулла отпраздновал триумф, Красс вернулся в Рим.

Под давлением Цинны и молодого Мария Сулла решил использовать Красса, отправив его набирать новые войска среди марсов. – Марсами назывались античные швейцарцы. – «Кто может победить марсов или без марсов?» – говорили сами римляне.

Итак, Сулла послал Красса набирать рекрутов среди марсов.

– Но, – сказал Красс, – чтобы пройти через вражеские земли, мне нужно сопровождение.

– В качестве сопровождения, – ответил Сулла, – я дам тебе тени твоего отца, твоего брата, твоих родственников и твоих друзей, убитых Марием.

Красс прошел.

Но, поскольку он прошел туда один, он решил, что и плодами своих трудов тоже может пользоваться один: он собрал армию и с этой армией захватил и разграбил один город в Умбрии.

В результате этой экспедиции его состояние, и без того уже внушительное, выросло еще на семь или восемь миллионов. Кстати, сам Красс, не называя размеров своего состояния, обозначил тот его размер, к которому он стремился.

– Никто не может похвастаться, что он богат, говорил он, если он недостаточно богат, чтобы содержать армию.

Слухи об этом грабеже докатились до Суллы, который, впрочем, не отличался в этом смысле большой щепетильностью; он стал относиться к Крассу с предубеждением, и отныне предпочитал ему Помпея.

С этой минуты Помпей и Красс стали врагами.

Тем временем Красс оказал Сулле огромную услугу, большую, чем все те, которые ему когда-либо оказывал Помпей.

Самниты, под предводительством их вождя Телезина, подступили к самым воротам Рима; весь их путь через Италию был одной длинной кровавой и огненной отметиной. Сулла устремился им навстречу со своей армией; но при столкновении с этими ужасными скотопасами его левое крыло было уничтожено, и он был вынужден отступить к Пренесту. Он сидел в своей палатке примерно в том же состоянии, что и Эдуард III накануне Креси[12]12
  26 августа 1346 года король Англии укрылся в укрепленном лагере на высотах Креси-ан-Понтье с меньшими силами, чем у французского короля Филиппа VI. Ему удалось одержать победу благодаря его лучникам.


[Закрыть]
, считая свое дело пропащим и раздумывая, как ему удастся спасти свою жизнь, когда ему сообщили о прибытии гонца от Красса.

Он рассеянно попросил ввести его.

Но при первых же словах гонца его рассеянность уступила место глубочайшему вниманию.

Красс набросился на армию самнитов и привел ее в полное смятение; он убил Телезина, взял в плен его легатов Эдукта и Цензорина и преследовал беспорядочно бегущую армию до Антемна.

Вот каковы были услуги, забытые Суллой; Красс сумел извлечь из них пользу в Риме.

Обнаружив к тому же некоторое красноречие – мы уже говорили, что римляне ценили ораторов, он стал претором, а затем был отправлен на войну со Спартаком; мы рассказали вам, как она закончилась.

Такая развязка отнюдь не улучшила его отношений с Помпеем.

Помпей позволил себе по этому поводу высказывание, которое сильно задело Красса.

– Красс победил мятежников, – сказал он; – я же победил сам мятеж.

Потом случилась эта история с триумфом Помпея и овацией Красса.

С ним обошлись несправедливо, с этим грабителем, этим мытарем, с этим миллионщиком, и, сказать по правде, это было почти справедливостью.

К тому же его жадность раздражала. Все рассказывали друг другу некий анекдот про соломенную шляпу, – и Плутарх, великий собиратель анекдотов, пересказал его нам; так вот, все рассказывали друг другу некий анекдот про соломенную шляпу, и над этим анекдотом хохотал весь Рим.

У Красса была соломенная шляпа, висевшая на гвозде в прихожей, а поскольку он очень любил беседовать с греком Александром, то когда он уводил его с собой в какой-нибудь поход, он одалживал ему эту шляпу, а по возвращении забирал ее обратно.

В связи с этим анекдотом Цицерон сказал тогда о Крассе, кстати, с куда большей правотой, чем о Цезаре:

– Такой человек никогда не станет властелином мира.

Перейдем теперь к Цицерону, который однажды был властелином мира, поскольку однажды он был властелином Рима.

Его происхождение более чем неясно; все вполне согласны, что его мать, Гельвия, была знатной женщиной; но что касается его отца, никто не знает, чем он занимался. Наиболее принятым является мнение, что великий оратор, родившийся в Арпине, на родине Мария, был сыном валяльщика; другие полагают, что огородника. У некоторых была мысль, а возможно, он и сам имел ее, занести в число своих предков Туллия Аттика, который правил вольсками; но, по-видимому, ни друзья Цицерона, ни он сам на этом особенно не настаивали.

Он носил имя Марк Туллий Цицеро. – «Марк» было его собственное имя: имя, которое римляне давали детям обычно на седьмой день после рождения; «Туллий» было его фамильным именем, которое на старом романском языке означало «ручей»; наконец, «Цицеро» было прозвищем одного из его предков, который имел на носу бородавку в форме горошины – cicer, а уж потом из Цицеро мы сделали Цицерона.

«Возможно также, говорит Мидлтон, что это имя – Цицеро – происходит от какого-нибудь предка – огородника, который прославился своим умением выращивать горох».[13]13
  К. Мидлтон, английский пастор (1683–1750), автор Письма о Риме (1729) и Жизни Цицерона (1741).


[Закрыть]

Это мнение не согласуется с мнением Плутарха, который говорит:

«Должно быть, основатель этого рода, носивший прозвище Цицеро, был выдающимся человеком, раз потомки пожелали сохранить его имя».

Во всяком случае, Цицерон ни за что не хотел менять его, а своим друзьям, которые настаивали на этом из-за его нелепости, он ответил:

– Нет! я сохраню свое имя Цицерона, и я надеюсь, что сделаю его более прославленным, чем имена Скавров и Катулов.

Он сдержал слово.

Попробуйте неожиданно спросить человека средней образованности, кто такие были Скавры и Катулы, – он наверняка поколеблется с ответом. Спросите у него, кто такой был Цицерон; и он ответит, не колеблясь: «Величайший оратор Древнего Рима, прозванный Цицероном, потому что у него была горошина на носу».

Насчет его таланта он будет прав; но он ошибется насчет горошины, потому что это нос не самого Цицерона, а его предка был украшен этим мясистым наростом.

Но Цицерон крепко держался за свою горошину.

В бытность свою квестором на Сицилии он принес в дар богам серебряную вазу, на которой были написаны два его первых имени, Marcus и Tullius; но вместо третьего имени он велел выгравировать горошину.

Возможно, это самый первый из известных ребусов.

Цицерон родился за сто шесть лет до Рождества Христова, в третий день месяца января; он был одногодком Помпея и был, как и он, на шесть лет старше Цезаря.

Рассказывали, что однажды его кормилице явился призрак и поведал ей, что однажды этот ребенок станет оплотом Рима.

Возможно, именно это явление придало ему такую уверенность в себе.

Еще совсем ребенком он сочинил небольшую поэму: Pontius Glaucus; но, как почти все великие прозаики, он был очень посредственным поэтом, в противоположность великим поэтам, которые почти всегда оказываются великолепными прозаиками.

Он изучал красноречие у Филона, а право – у Муция Сцеволы, ловкого юрисконсульта и первого среди сенаторов; затем, завершив свое образование, он отправился, хотя и не отличался особой воинственностью, служить под командованием Суллы на войне с марсами.

Тем не менее, он дебютировал весьма отважным поступком, хотя это было проявлением скорее гражданской смелости; не следует путать гражданскую смелость со смелостью военной.

Один из вольноотпущенников Суллы по имени Хрисогон выставил на продажу имущество одного гражданина, убитого диктатором, и сам купил это имущество за две тысячи драхм. Росций, сын и наследник покойного, доказал, что его наследство стоило двести пятьдесят талантов, то есть больше миллиона.

Сулла оказался уличен в преступлении, в склонности к которому он обвинял Красса; но Сулла так легко не сдавался. Он обвинил в свою очередь юношу в отцеубийстве, и заявил, что отец был убит по наущению сына. Обвиненный самим Суллой, Росций оказался покинут всеми.

Тогда друзья Цицерона стали подталкивать его; если он сумеет защитить Росция, если он выиграет процесс, он приобретет имя и создаст себе репутацию. Цицерон вступил в эту тяжбу и выиграл ее.

Не следует путать этого Росция с его современником – Росцием-актером, которого Цицерон тоже защищал в суде против Фанния Херея. Тот, о ком идет речь, звался Росций Америн, и мы имеем эту защитительную речь Цицерона: Pro Roscio Amerino.

В тот же день, когда он выиграл процесс, Цицерон отправился в Грецию под предлогом поправки здоровья. Он и в самом деле был так худ, что походил на тот призрак, явившийся его кормилице; у него был слабый желудок, и он мог есть только очень поздно и совсем немного. Но его голос, хотя и был грубоват и негибок, отличался полнотой и звучностью; и поскольку его голос поднимался до самых высоких тонов, он всегда, по крайней мере, в молодости, чувствовал смертельную усталость после своих речей.

Прибыв в Афины, он пошел в обучение к Антиоху Аскалониту, а потом перебрался на Родос, где, как мы уже видели, повстречался с Цезарем.

Наконец, после смерти Суллы его положение улучшилось, и по настойчивым просьбам своих друзей он вернулся в Рим, посетив перед тем Азию, где он брал уроки у Ксенокла из Адрамитта, Дения из Магнесии и Мениппа из Кариена.

На Родосе он имел успех столь же большой, сколь и неожиданный.

Аполлоний Молон, у которого он учился, совсем не говорил по-латыни, тогда как Цицерон, напротив, говорил по-гречески. Пожелав на первый взгляд оценить, на что способен его будущий ученик, Молон дал ему текст и попросил его сымпровизировать речь по-гречески. Цицерон охотно согласился; это была возможность углубить познания в языке, который не был ему родным. Он приступил к заданию, предварительно попросив Молона и остальных присутствующих отметить его возможные ошибки, чтобы затем, узнав об этих ошибках, он смог их исправить.

Когда он закончил, слушатели разразились рукоплесканиями. Только Аполлоний Молон, который за все то время, пока Цицерон говорил, не подал ни единого знака одобрения или неудовольствия, остался в задумчивости. Потом, когда обеспокоенный Цицерон стал понуждать его высказать свое мнение:

– Я хвалю тебя и восхищаюсь тобой, юноша, сказал он; но я сокрушаюсь о судьбе Греции, видя, что ты унесешь с собой в Рим последнее, что у нас осталось: красноречие и знание!

После своего возвращения в Рим Цицерон брал уроки у Росция-актера и Эзопа-трагика; каждый из них держал в своей руке царский скипетр своего ремесла.

Именно эти два мастера довели до полного совершенства его речь, которая стала его главной силой.

После избрания его квестором он был послан на Сицилию. Это случилось во времена неурожая и голода, а с тех пор, как вся Италие была превращена в пастбище, – вскоре нам представится случай поговорить об этом превращении, – Сицилия стала житницей Рима; тогда Цицерон заставил сицилийцев отправить их хлеб в Италию, и тем самым вызвал неудовольствие своих клиентов; но когда они увидели, как он деятелен, справедлив, человечен, а главное – бескорыстен, – большая редкость во времена Верреса – они вновь вернулись к нему, и окружили его не только уважением, но и любовью.

Так что он возвращался с Сицилии весьма довольный собой, сделав все что только мог хорошего, и успев в трех или четырех случаях выступить с блестящими защитительными речами. Он пребывал в полной уверенности, что слава, которой он добился на Сицилии, разнеслась по всему миру, и что сенат будет встречать его у ворот Рима, когда, пересекая Кампанию, он встретил одного из своих друзей. Тот, узнав его, подошел к нему с улыбкой и протянул руку.

После первых же приветствий Цицерон спросил:

– Ну, так что же говорят в Риме по поводу моего красноречия, и что там думают о моей деятельности в течение этих двух лет моего отсутствия?

– А где ты был? – спросил его друг; – я и не знал, что тебя не было в Риме.

Этот ответ излечил бы Цицерона от его тщеславия, если бы тщеславие было излечимой болезнью. Впрочем, вскоре ему представился случай, который подстегнул его тщеславие.

Сначала он выступил в суде против Верреса и добился для него приговора к штрафу в семьсот пятьдесят тысяч драхм и изгнанию. Штраф был пустяком, но изгнание было делом серьезным; – это и назидание другим, и бесчестье, и стыд. Это верно, что у мерзавцев стыда нет.

Этот успех принес Цицерону известность. «У него была, говорит Плутарх, такая же многочисленная свита из-за его таланта, как у Красса из-за его миллионов и у Помпея из-за его власти».

Именно в это время Рим начал заниматься заговором Катилины. Выяснив, что такое были Помпей, Красс и Цицерон, посмотрим, что такое был Катилина. – Мы уже знаем, что такое был Цезарь.

Глава 9

Луций Сергий Катилина принадлежал к старейшей аристократии Рима.

И по этой причине он не намеревался уступать его никому, даже Цезарю, и он имел право на такие притязания, если и впрямь, как он говорил, его род происходил от Сергеста, товарища Энея.

Что было достоверно известно, так это то, что среди его предков был некий Сергий Сил, который, получив в Пунических войнах двадцать три раны, в конце концов, приспособил к своей культе руку из железа, и с ней продолжал сражаться.

Это напоминает о Геце фон Берлихингене; другом знатном господине, который, подобно Катилине, встал во главе мятежа нищих оборванцев.[14]14
  Гец фон Берлихинген (1480–1562), немецкий рыцарь, возглавивший в 1525 году бунтующих крестьян. Он написал книгу Жизнь Геца фон Берлихингена, или Железная рука (издана в 1731 г. в Нюрнберге). После Гете, который посвятил ему в 1773 г. драму, положившую начало направлению Sturm und Drang, и который идеализировал его как защитника прав и справедливости, Клингер сделал его героем трагедии, который восстает против рационализма и защищает, согласно Руссо, права чувства. Он является одним из персонажей пьесы Сартра Дьявол и Господь бог.


[Закрыть]

«Что же до него (Катилины), пишет Саллюстий – законник-демократ, оставивший после себя такие прекрасные сады, что они и сегодня еще носят его имя, – что до него, то он был наделен тем редким телосложением, которое позволяет легко переносить голод, холод, жажду, бессонные ночи; дух он имел дерзкий и неукротимый, ум – хитрый и изворотливый; лживый притворщик, он был скрытен и непостоянен, жаден до чужого, расточителен в своем; красноречием он обладал в большой степени, благоразумием и рассудительностью – ни в малейшей; и в своем воображении он бесконечно строил несбыточные, невозможные, невероятные планы!»

Мораль: Саллюстий, как видно, не слишком жалует этого человека.

Что касается его внешности, то лицо он имел бледное и беспокойное; белки глаз налиты кровью, походка то медленная, то скорая; наконец, в линиях его лба виделось что-то от той фатальности, которую в античные времена Эсхил приписывал своему Оресту, а в современности – Байрон своему Манфреду.

Точная дата его рождения неизвестна, но он должен был быть на пять или шесть лет старше Цезаря.

Во времена правления Суллы он просто купался в крови; про него рассказывали неслыханные вещи, в которые мы, с нашими современными воззрениями, можем верить только с оглядкой; его обвиняли в том, что он был любовником своей дочери и убийцей своего брата; уверяли, что для того, чтобы скрыть это последнее убийство, он вписал имя своего мертвого брата, как если бы он был еще жив, в проскрипцию.

У него были причины ненавидеть Марка Гратидиана. Он заманил его – так говорит предание, а не мы, – он заманил его на могилу Лутация, там сначала выколол ему глаза, потом отрезал ему язык, кисти и ступни, и, наконец, отрубил ему голову и нес ее в окровавленной руке на глазах у всего народа от Яникульского холма до Карментальских ворот, где тогда находился Сулла.

Затем, как если бы он один должен был собрать на себя все возможные обвинения, говорили еще, что он убил своего сына, чтобы ничто не препятствовало его женитьбе на одной куртизанке, которая не хотела иметь пасынка; что он отыскал серебряного орла Мария и приносил ему человеческие жертвы; что, как глава того кровавого общества, которое пятнадцать лет назад было раскрыто в Ливурне, он приказывал совершать бесцельные убийства, чтобы не потерять привычки убивать; что его заговорщики пускали по кругу чашу с кровью зарезанного ими человека и пили из нее; что они намеревались умертвить сенаторов; наконец, – и это в гораздо большей мере касалось обычных людей, – что он намеревался подпалить город с четырех сторон.

Все это не очень-то правдоподобно! Как мне кажется, бедняга Катилина оказался выбран козлом отпущения своего времени.

Так, впрочем, думал и Наполеон. Откроем Дневник на о. Святой Елены на дате 22 марта 1816 года:

«Сегодня император читал в римской истории о заговоре Катилины; в этом изложении он был ему непонятен. «Злодеяния, сотворенные Катилиной, говорил он, должны были иметь какую-то цель; этой целью не могло быть просто его воцарение в Риме, раз его упрекают в намерении поджечь его с четырех углов.» Император полагал, что это скорее какие-нибудь новые мятежники, подобно Марию и Сулле, когда их замысел провалился, обрушили на своего главаря все обвинения, которые всегда сыплются на заговорщиков в подобных случаях.»

Возможно, орлиный взор императора так же ясно видел сквозь тьму времен, как он видел сквозь дымы сражений.

Впрочем, момент благоприятствовал революции.

Рим разделился на богатых и бедных, на обладателей миллионов и на разорившихся в пух и прах, на кредиторов и должников; ростовщичество было в порядке вещей, легальная ставка составляла четыре процента в месяц. Покупалось все, от голоса Куриона до любви Сервилии. Старый римский плебс, раса солдат и земледельцев, самая сущность Рима, был разорен. В городе – три или четыре тысячи сенаторов, на каждом шагу – всадники, ростовщики, барышники, главари мятежей, возмутители спокойствия; за пределами Рима нет больше земледельцев – одни рабы; нет больше засеянных полей – одни пастбища; – обнаружилось, что кормить свиней выгоднее, чем людей: Порций Катон сделал себе на этом огромное состояние. – Повсюду фракийцы, африканцы, испанцы, в кандалах, с рубцами от бичей на спинах и с клеймом рабства на лбах. Рим растратил свое население на завоевание мира; он разменял золото нации на медную монету рабства.

Принято иметь виллу в Неаполе, ради морского бриза; в Тиволи, ради брызг водопадов; в Албано, ради тени деревьев. Фермы, или, вернее, одна общая ферма находится на Сицилии.

Катон имеет три тысячи рабов; что же говорить о других!

Размеры состояний абсурдны.

Красс имеет, помимо земель, двести миллионов сестерциев, это более сорока миллионов франков. Веррес за три года пребывания в должности претора нагреб на Сицилии двенадцать миллионов; Цецилий Исидор разорился в гражданских войнах – у него осталось лишь несколько жалких миллионов, которые тают один за другим, и при этом, умирая, он завещает своим наследникам четыре тысячи сто шестнадцать рабов, три тысячи шестьсот пар быков, двадцать семь тысяч пятьсот голов скота и шестьдесят миллионов сестерциев серебром (около пятнадцати миллионов франков). Один центурион имеет десять миллионов сестерциев. Помпей заставляет одного только Ариобарзана платить ему тридцать три таланта в месяц, что-то около ста восьмидесяти тысяч франков. Цари разоряются в пользу генералов, легатов и проконсулов Республики; Дейотар низведен до положения нищего; Саламин не может выплатить долг Бруту, своему кредитору; тогда Брут запирает сенат в здании и осаждает его: пять сенаторов умерли от голода, остальные заплатили.

Долги соответствуют состояниям; все очень просто: равновесие должно быть соблюдено.

Цезарь, отправляясь в качестве претора в Испанию, занимает у Красса пять миллионов, и должен ему еще пятьдесят; Милон, ко времени вынесения ему приговора, был должен четырнадцать миллионов; Антоний – восемь миллионов.

Следовательно, по нашему мнению, заговор Катилины неверно назван заговором; это не сговор, это факт. Это великая и вечная война богача против бедняка, борьба того, кто не имеет ничего, против того, кто имеет все; это глубинная суть всех политических событий, с которыми мы столкнулись в 1792 и 1848 годах.

Бабеф и Прудон – это Катилины в теории.[15]15
  Идеи Гракха Бабефа (1760–1797), изложенные в Манифесте равных, и идеи Прудона (1809–1865), представленные в его объемистом труде, действительно содержат приблизительные и поверхностные аналогии с программой Катилины.


[Закрыть]

А теперь взгляните, кто же поддерживает Катилину, кто составляет его свиту, кто служит ему охраной: все щеголи, все распутники, вся разорившаяся знать, все красавчики в пурпурных туниках, все, кто играет, пьет, танцует, содержит женщин; – мы уже говорили, что и Цезарь был в их числе; – и, помимо этого, горячие головы, гладиаторы, бывшие рубаки Мария или Суллы и, кто знает? быть может, народ.

Всадники, ростовщики, возмутители спокойствия, барышники так обеспокоены этим, что даже назначают консулом Цицерона – выскочку.

Цицерон взял на себя обязательство: он раздавит Катилину; потому что для того, чтобы обладатели вилл, дворцов, стад, пастбищ, денег могли спать спокойно, Катилина должен быть раздавлен.

Он пошел в наступление, представив сенату, – а Катилина сенатор, помните об этом, – представив сенату закон, который к наказанию, предусмотренному за участие в заговоре, добавлял десятилетнюю ссылку.

Катилина почувствовал удар. Он попытался оспорить закон; он позволил себе какое-то высказывание в пользу должников; Цицерон только этого и ждал.

– На что ты надеешься? – сказал он ему; – на новые таблицы? на отмену долгов? что ж, я готов обнародовать новые таблицы! о выставлении на продажу.

Катилина вспылил.

– Да кто ты такой, сказал он, чтобы говорить так, ты, ничтожный мещанин из Арпина, спутавший Рим со своей харчевней?

При этих словах весь сенат зароптал и принял сторону Цицерона.

– А! – вскричал Катилина, – вы разжигаете против меня пожар! Пусть; я задушу его под руинами.

Эти слова погубили Катилину. Депутаты от аллоброгов, избранные Катилиной в качестве доверенных лиц, передали адвокату от аристократии план заговора. Кассий должен поджечь Рим; Цетег, перерезать сенат; Катилина и его легаты будут находиться у дверей и убьют всякого, кто попытается сбежать. Костры для поджогов уже готовятся. Водопровод, быть может, уже завтра будет заткнут!

Все это отнюдь не привлекло народ на сторону сената.

Катон произнес длинную речь: он понимал, что прошли те времена, когда следовало взывать к патриотизму. Патриотизм! они просто рассмеялись бы в лицо Катону, они назвали бы его античным словом, которое соответствует современному слову шовинист.

Нет, Катон был сыном своего времени.

– Именем бессмертных богов, – сказал он, – я заклинаю вас; вас, для кого ваши дома, статуи, земли, картины всегда были дороже Республики; все это добро, каким бы оно ни было, этот предмет вашей самой нежной привязанности, если вы хотите сохранить его, если вы хотите иметь необходимую свободу для ваших наслаждений, сбросьте ваше оцепенение и возьмите государство в свои руки!

Речь Катона тронула богатых; но этого было недостаточно. Богатые, как известно, всегда на стороне богатых; следовало увлечь за собой бедняков, живущих своим трудом, народ.

Катон заставил сенат раздать народу хлеба на семь миллионов, и народ встал на сторону сената. И, тем не менее, если бы Катилина остался в Риме, его присутствие могло бы перевесить эту замечательную раздачу.

Но народ редко принимает сторону того, кто покидает отечество; по этому поводу существует пословица.

Катилина покинул Рим.

Народ отверг Катилину.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации