Текст книги "Сквозь время"

Военные годы
(по воспоминаниям моих родителей)

Брат матери, Виктор, по воле случая, а может быть, и из-за наследственности – недаром Сергея Кузьмича взяли в полк охраны царя – был призван в ВДВ.

К сожалению, он тоже уже умер, но доподлинно известно, что участвовал в десантной операции 1942 г. под Вязьмой. В той самой, где погиб и генерал Михаил Ефремов. Виктор десантировался не совсем удачно. Был ранен. Из немецкого тыла его вывезла собака. Бегали такие – с закреплёнными волокушами. Дядя – а он по понятным причинам мне дядя – лежал без сознания. Собака подбежала и стала лизать ему лицо, пока он не очнулся. Очнулся, перевалился на волокушу, и собака отвезла к нашим.

Дальше был санитарный поезд, лечение в Ташкенте. Вернулся в Москву совсем больным: подхватил воспаление лёгких в поезде. Выходила его мама. К тому времени она уже училась в фельдшерско-акушерской школе и работала медсестрой в госпитале им. Бурденко.

Эпизод был драматический. Можно было положить Виктора в больницу, но, скорее всего, не выжил бы – раненых было много. Шура отпросилась в госпитале и несколько дней сидела с Виктором. У этой болезни есть момент кризиса: если перевалишь и останешься жив, то выздоровеешь. Чем мама лечила дядю, я не знаю, а вот в момент кризиса всю ночь сидела с ним и колола камфору – поддерживала сердце. Дождалась, когда Виктор уснёт. Незаметно задремала и сама. Утром услышала: «Шура». Виктор пошёл на поправку.

На фронт его уже не взяли, в результате ранения было перебито сухожилие ноги. Устроили токарем на заводе. Работал, видимо, хорошо. Уже в 60–70 гг. его наградили Звездой Героя Социалистического Труда. Несколько раз избирали депутатом местного совета.

Шура не сразу попала на фельдшерско-акушерские курсы, какое-то время проработала чертёжницей на заводе, производящем полевые телефоны и аппараты Бодо (не знаю, что это такое). Некоторые заводы были на казарменном положении – например, завод, на котором работала сестра Маруся, он производил морские приборы. Мамин на казарменное положение переведён не был. Есть фото КБ с девчонками-чертёжницами. Начальник КБ и начальник бригады были мужчинами. Оба были заики. Девчонки хихикали, когда те спорили друг с другом, проталкивая неподатливые слова. Я сам заикаюсь, поэтому могу представить «в лицах». Начальники сердились, доходило до крика: «Что смешного я сказал?!» Девчонки фыркали.

Бригадирша соседней бригады была женщина, похожая на сестру матери мамы Шуры – Дуняшу. Такая же полная и добрая. Дети в Юрятино, где прошло детство Шуры, которых родители пытались наказать, бегали к Дуняше и прятались за неё. А она – руки в боки и не подпускала сердитых родителей.

Пришла как-то мама Шура в КБ в шароварах. Начальник бригады рассердился: «Что за детский сад! Немедленно переодеться в нормальную одежду!» Шура показала ему язык: «Ыыыы!» Тот решил её поймать. Начали бегать между столами. Мама увидела бригадиршу и спряталась за неё. Бригадирша раздвинула полы юбки и закрыла девчонку. Начальник с одной стороны, с другой. Потом плюнул и ушёл, повторив: «Детский сад!» Конфликт замяли.

Аппараты Бодо и телефоны проверяли во влажной камере. Работа была интересная.

Но пришло направление на курсы и маму командировали.

Фельдшерско-акушерские курсы были прикреплены к госпиталю им. Бурденко. Девчонки работали санитарками и учились. Процедуры начинали делать только после отработки навыка. Так уколы сначала тренировались делать на подушке… Но прервём этот рассказ. Здесь много ярких эпизодов.

Нужно ещё рассказать о сестре Марии.

Марию командировали от завода на строительство оборонительных сооружений. Это был, видимо, уже 1942 г., но может быть, речь идёт и о начале войны. Уж больно яркая картинка!

На самом деле Маша попала на лесоповал. Вернулась живая и здоровая. Дома были Мария Васильевна, моя бабушка, и Шура, моя будущая мама.

Машу вымыли. Накормили. Она отоспалась, и всё бы хорошо. Но как-то странно на неё мама и сестра смотрели. И соседи косо поглядывают. С чего бы это? И вот к ней обращается её мама:

– Маш! Ты почему нормальными словами не разговариваешь? За всё это время – одна матершина!

– Да? – сказала Мария. – А я и не замечала, – а потом добавила: – Понимаешь, мам, пилишь, пилишь это чёртово дерево, а оно всё не падает и не падает. Вот как его хорошенько обложишь, так сразу и ковырнётся!

Расскажем о госпитале им. Бурденко. Здесь будут темы «Моряк Мишка», «Картошка в мундире» и др.

Девчонки с фельдшерских курсов ухаживали за ранеными и ассистировали во время хирургических операций. За ранеными ухаживали как тяжёлыми, так и выздоравливающими. С выздоравливающими было сложнее, а с тяжёлыми часто заканчивалось слезами. Наиболее тяжёлыми были лётчики и танкисты с ожогами всего тела и раненные в челюсть. С челюстными и лицевыми ранениями поступали большего всего из Карелии: это старались финские снайперы – «кукушки».

За девчонкой-санитаркой закрепляли раненого. Обожжённых кормили с ложечки, из-под бинтов были видны только глаза. Бывало и такое: приходит санитарка палату, а «её» раненого нет – ночью умер. Слёзы лились рекой.

Эпизоды с другими ранеными пока не вспоминаются.

А с легкоранеными было сложно – приставали, пытались целоваться. На таких была одна управа: звали дежурного, и тот грозил немедленной выпиской. Помогало.

Картошка в мундире

Закрепили за мамой уже немолодого раненого солдата. Он уже был не «тяжёлый», но ходить ещё не мог. Подзывает он к себе маму:

– Дочка, вот тебе три картошины, ты на кухню сходи и отвари их в мундире.

Мама картошины взяла, спустилась на кухню и стоит: не знает, что делать. Повариха увидела и подошла к ней:

– Тебе чего?

Мама:

– Вот раненый три картошины дал, сказал, чтоб в мундире отварила. А я не знаю как. Мне что – рукав от шинели оторвать и в нём варить?

Кухня смеялась не менее часа.

Поварихи потом объяснили – нужно просто не чистить картошку, а так, в кожуре, и варить. Лишнее доказательство, что сестрички совсем девчонки были. Дома ведь для них мамы готовили.

Моряк Мишка

Маме Шуре очень нравилось ассистировать на операции. Особенно готовить хирургические инструменты. Разбирать, стерилизовать, подавать их по команде хирурга. Эта любовь к инструментам появилась ещё на заводе, когда она работала чертёжницей. Очень нравилось вычерчивать различные детальки. И уже после войны эта страсть никуда не делась: мама работала в стоматологии, тоже инструменты готовила.

Но это отступление. Операции были разные. Сложные и не очень. Перед операцией раненому делали наркоз, по-видимому, хлороформом. Сначала небольшую дозу. А потом основную – «рауш», кажется, назывался.

Реакция на начальную дозу была у всех разная. Некоторые лезли драться. Таким сразу давали основную дозу. Был случай: раненый после первой дозы наркоза стал объясняться хирургу в любви. Хирург сказал: «Пусть спит».

А в этот раз привезли крепкого солдатика, операция была сложная, но он был в сознании. Что-то извлекали – осколок или ещё что.

Дали начальную дозу наркоза, и больной запел:

 
– Широкие лиманы,
Душистые каштаны,
Качается шаланда
На рейде голубом…
 

Хирург говорит:

– Пусть допоёт…

Так до конца песню «Моряк Мишка» и дослушали.

Со мной, видимо, под впечатлением от рассказа мамы такой же случай был. Мне аппендицит резали, но он был запущенный и уже гангренозный. Так я тоже пел. Как потом сестра сказала: «Пел очень тихо, но не „Моряка Мишку“, а „Бригантину“».

Были и менее романтические случаи.

Делали операцию по ампутации конечности, ноги. Шура готовила инструменты, в том числе и пилу, чтобы кость перепиливать. Её подружка должна была держать ногу.

Операция идёт своим чередом. Подружка ногу держит. От кости отделяют мышцы, кость перепиливают. Нога остаётся в руках сестрички… И та валится вместе с ногой в обморок.

Вставим историю деда, Сергея Кузьмича. Она, правда, довольно короткая. За подробностями хоть на могилу матери езжай, чтоб вразумила: вдруг посидишь рядом и что-то ещё вспомнишь…

Дед служил на батарее ПВО на Заставе Ильича. Иногда отпускали домой «на побывку». Знаете как в песне – «На побывку едет молодой моряк…»

Ещё случались налёты, видимо, был 1942 год. Прозвучала тревога. Дед, согласно номеру расчёта, полез снимать чехол с дула зенитки. И тут кто-то нажал на спуск… Пушка выстрелила, и всё бы ничего, но дед животом опёрся о ствол. Удар был очень сильный. А сказалось это через несколько лет. Умер в 1946 году.

Ближе к окончанию войны девчонок-санитарок – а они к этому времени курсы уже закончили – стали направлять на работу в другие больницы. Раненые были, но уже меньше, и госпиталю им. Бурденко столько санитарок не требовалось.

Маму распределили в управление «ЛечСаноПроКремля» – так по крайней мере я запомнил.

Но это, видимо, рассказ уже о мирном времени.

Нужно рассказать один эпизод, связанный не с моими родителями, а с мамой моей бывшей – Ленки, в девичестве Завалько. Папа её, Алексей Алексеевич, – тоже колоритная фигура. Боевой офицер. Воевал в артиллерийских частях резерва ставки. Участвовал в отражении прорыва танков под Икшей. Это когда сверхтяжёлая артиллерия била прямой наводкой из-за канала Москва-Волга по немецким танкам.

Но речь не о нём. Мама Елены Алексеевны – Нона Абрамовна, в девичестве Фарбер – формально еврейкой не была. Её мама – Макеева Зинаида Ивановна – естественно, русская. Она дочь большевика Макеева, машиниста паровоза, одного из основателей компартии Узбекистана, делавшего революцию в Ташкенте. А вот дед Ленки – Фарбер Абрам Исаакович – самый что ни на есть еврей. Он был создателем курортно-оздоровительного хозяйства в Кисловодске. Там в его распоряжении был приличный деревянный дом с большим коридором, по которому можно было кататься на детском велосипеде. Зинаида Ивановна работала заведующей санаторной лаборатории.

Пришла война. Семья решила, что в Кисловодске будет безопаснее, и Нону привезли к маме. Кто же мог подумать, что немцы войдут в Кисловодск. А когда это случилось летом 1942 г., то стало очень плохо: попробуй немцам объяснить, что Фарбер Нона Абрамовна на самом деле не еврейка!

Нону спрятали в черкесском селе (могу путать народность, но так запомнилось). Немцы были в Кисловодске несколько месяцев. Потом их, уже зимой, погнали. Черкесы девочку не выдали. Всё обошлось. Зинаида Ивановна всё это время работала в лаборатории: немцам тоже нужны были анализы крови и т. п. и т. д. Какие претензии к русской Макееве Зинаиде Ивановне?

Обошлось-то обошлось, но страх остался, и проблемы с общением у Ноны Абрамовны были.

Продолжим.

Летом 1943–1944 гг. фельдшерско-акушерские курсы направляли на сельхозработы. В моё время это называлось – «послали на картошку».

Пишу со слов мамы, проверить не мог, но вроде бы послали их в Болдино! В то самое Болдино, где у А. С. Пушкина была Болдинская Осень!

Ехали из Москвы в теплушке. Ехали дружно. Девчонки были боевые. Шура дружила со многими, но особенно со стройной, красивой и заводной… Жалко, имя не вспоминается. Ехала с ними и их руководительница. Тоже имя не помню. Так и будем величать – «подружка» и «руководительница».

Эшелон шёл медленно. Тянули его паровозом. На некоторых подъёмах пристыковывали ещё пару паровозов.

Так, к слову, до Серпухова эшелон шёл (см. рассказ о начале войны) весь световой день.

Кроме того, что паровоз – сам по себе это не быстро, так ещё пропускали встречные эшелоны, шедшие к фронту, и эшелоны на восток с ранеными.

На одной из станций к вагону подошёл милиционер с цыганами и стал подсаживать цыган к девчонкам. Девчонки возмутились. Самая боевая подружка встала в дверях. Руки в боки – не пущу. Милиционер достал револьвер и нацелился на неё, а девица, недолго думая, дала своей изящной ножкой по руке. Револьвер выскочил из рук, ударился о рельс… и выстрелил. Все, в том числе и милиционер, присели, кроме девицы. Цыган как ветром сдуло.

Как ни удивительно, дальше поехали без помех. Милиционер исчез. Вот только от руководительницы плохо пахло, но ничего. На первой остановке с бедой справились.

Приехали в Болдино. Девчонок поселили в школе и дали сторожиху. И очень правильно сделали! В первую же ночь в окно полезли местные парни. Но сторожиха знала всех в лицо и поимённо и попытки «женихаться» быстро прекратились.

Что убирали в поле – я не помню. Вот я, будучи студентом, а потом уже куратором у студентов, чего только не убирал: картошку, морковку, свёклу, кормовую свёклу, капусту.

Вот про капусту – это уместно вспомнить. Мы накидывали срезанную капусту в машину, а срезали её местные колхозницы. Они приходили бригадой. Человек десять-двенадцать. Впереди вставала бригадирша, а сзади, клином или «свиньёй», остальные бабы.

Вот так, «свиньёй», и шли. Капустные вилки летели на раз. Пока мы одну машину нагрузим, так они уже всё поле срезали. Если бы такая «свинья» была против Александра Невского на Чудском озере, туго бы пришлось новгородцам.

Шуру и её подружку ставили впереди – задавать темп. Через дня два девочки сказали: «Будете так быстро работать – побьём».

Не побили. Помирились, но работали с задором и на совесть!

Разумеется, потом вернулись в Москву и продолжили учёбу.

Дай Бог, ещё что-то вспомнится о военном времени…

Вспомнится – продолжим!

Послевоенное время
Это будет долгий рассказ…

И начнём его с повествования о поездке в Друскеники, или Друскенинкай, если я правильно произношу.

Анатолий (Бичурин, татарин по национальности) – муж моей тётки, сестры Шуры, Марии – служил интендантом. Правда, успел побывать в штрафбате за драку с товарищем из-за свой будущей жены. В самом конце войны часть передислоцировали в Литву, и он взял Машу с собой. Маша пригласила сестру Шуру в гости, та и поехала. От Москвы до Вильнюса ходил поезд – наверное, с Рижского вокзала. Товарищ Анатолия обещался помочь. И, действительно, достал билеты для моей мамы. Насчёт «товарища» сейчас засомневался – может быть, просто знакомый офицер. Мама красивая была. Но, видимо, не судьба была за офицера замуж выскочить.

Доехали до Вильнюса. В Вильнюсе офицер по своим каналам достал билет до Друскеников… И пути разошлись.

До воинской части добрались без приключений. А могли быть и приключения. Анатолий часто спал в обнимку с автоматом, а когда ездил за продуктами для части, часто попадал под обстрел «лесных братьев». Но Бог миловал.

Соседи были в основном поляки. Были и литовцы, но подружились с еврейской семьёй. Литовцы и поляки тоже вели себя довольно дружелюбно. Литовцы-молочники приносили каждое утро молоко. Молоко ставили на крыльцо. Туда же – на крыльцо – клали и деньги за несколько дней (может быть, придумал – уж больно красиво. Правда, совершенно точно подтверждённый факт: в Боровом и Шелемишеве, на родине отца, на домах не вешали замков. Если хозяева уходили, вешался на дверь вырезанный из фанеры замок. Все знали – хозяева ушли, а если их нет, кто в дом полезет?!).

Но, бывало, услышав вопрос по-русски, отвечали: «Но сопрано…» – или как-то похоже, опять вспоминать надо. Может быть, не «сопрано», а созвучное слово – дело не в том. По-русски-то и понимали, и разговаривали и литовцы, и поляки. Вредничали.

Еврейская семья дружила с семьёй моей тётки всё время, пока Анатолий служил в Друскениках. Глава еврейской семьи сам готовил и угощал Шуру и Марию гоголем-моголем. Маму научил его готовить. Она, уже после моего рождения, делала его в Москве и угощала меня. Но это было уже в 60-х годах прошлого века.

Анатолий и Шура купались в Немане. Маше не разрешали. Была «в положении». В 1946 г. родилась моя сестра Света.

Неман оказался очень холодной и быстрой рекой. Отваживались купаться не все. Что такое «холодная река», я узнал, когда был в Адлере в пионерском лагере. А потом подтвердил свои ощущения, купаясь в ноябре месяце в Москве-реке. Ощущения такие: залезаешь в воду и начинаешь плыть вперёд, а в голове одна мысль – какой я дурак, зачем я сюда залез… Кожа сжимается на два, а то и три размера. Единственное желание – вылезти…

Но самое интересное в том, что через полчаса-час наступает ощущение полного счастья, и хочется залезть ещё раз. Залезешь – всё по новой…

Возле места, где жили Мария и Анатолий, на реке был островок. Шура и Анатолий решили туда сплавать. Отговорить было некому. Поплыли. Ноги стало сводить. Очень холодная вода, но доплыли до острова. Нужно было возвращаться. Отогрелись и поплыли. Обратно плылось ещё труднее. Снесло далеко вниз по течению. Домой добрались не быстро, Маша сильно переживала.

Всё-таки Бог помогал!

Как я уже говорил, иногда по гарнизону объявляли тревогу, и Анатолий или домой не приходил, или спал в обнимку с автоматом. Но всё обошлось…

Мама приехала в Москву. Её уже распределили после фельдшерско-акушерских курсов.

Распределение оказалось интересным. Управление «ЛечСаноПроКремля», ну или как-то так. Может быть, не «Про», а «Упр». И ещё её взяли в «Помощь на дому». А прикреплены были к поликлинике, которая в моё время называлась 2-я поликлиника 4-го главного управления при Минздраве СССР, в том числе и известные артисты.

Этот эпизод из более позднего времени. Примерно за пять лет до моего рождения, но уж больно колоритный, а главное – он многим мозги вправит.

Моя мама – Фомичёва Шура – была очень активной комсомолкой и хорошей работницей.

Начальником второй поликлиники был Гульян (полное имя и отчество не помню, а может быть, и не знал никогда) – известная личность. Когда он умер, на его похоронах кортеж из министерских провожатых растянулся на километры. Вот начальник, он же главврач второй поликлиники, приглашает Шуру на партбюро. Мама приходит, и он ей говорит:

– Шура, мы предлагаем тебе вступить в коммунистическую партию.

А мама отвечает:

– Я не могу.

У членов парткомитета челюсть отвисла.

Гульян говорит:

– Шура, почему?!

Мама:

– Я не согласна с одним из пунктов устава КПСС.

Все вообще опупели.

Гульян:

– С чем не согласна?

Мама:

– Что коммунист не верит в Бога.

Гульян сказал:

– Иди, Шура.

И… всё!

Мама как работала, так и продолжала работать. И была на хорошем счету. Правда, в деле появилась запись – «верующая».

Ну и ещё один эпизод. Маму после госпиталя им. Бурденко направили в помощь на дому при кремлёвской больнице. Если правильно помню, это Старопанский переулок. Точно помню, что это возле метро Площадь Революции. Пару раз мама меня показывала местным врачам: по вопросам заикания, ну и вообще – снимки зубов, лёгких…

Потом эта поликлиника переехала к метро Краснопресненская. Ездили на вызовы часто, обслуживали министерских работников и знаменитых артистов. Мама, например, делала уколы Ляле Чёрной, Жарову и Чиркову, но об этом потом – тоже были забавные эпизоды.

Был вызов. Мама села в машину, шофёр был немолодой и опытный, но, видимо, не заметил, что бордюр обновили, и задел крылом колеса. Крыло стало тереть об колесо. Шофёр решил – надо машину поддомкратить и крыло отогнуть. Возможно, было и по-другому, главное – нужно было машину приподнять.

По моим представлениям, проезжали мимо Александровского сада. Шофёр, недолго думая, остановился, осмотрелся: нужен кирпич – подставить под домкрат. И пошёл к Кремлевской Стене! Вынул из неё кирпич… И пошёл к машине… Слева и справа побежали парни в штатском… Шофёр, недолго думая, поставил кирпич на подножку (честное слово, два дня думал, как эта штука называется), и ходу. Возле Манежа стал поворачивать, кирпич слетел с подножки и полетел в сторону постового, регулирующего движение! Да! А парни в штатском всё это время бежали и свистели! Обошлось. Возможно, шофёр объяснительную и писал, но к Шуре не приставали. А вы говорите Сталин! Культ личности! Совесть надо иметь. А подонок и возле Христа – подонок.

В Москве жили в многоквартирном доме. Дом, двухэтажный, деревянный, от 42-го завода, стоял на улице Курская канава. Жили там мои родители, Виктор Фомичёв с семьёй, уже родилась моя сестра Татьяна. И много другого народа.

Ещё жил кот – Василий.

Кот был очень своенравный, но толковый. У Шуры постоянно выпрашивал валерьянку. Знал, где она хранится – в шкафу, возле печки. Подойдёт, потрётся и зовёт за собой. Не отстанет, пока не получит щепотку нарезанных кореньев.

Шура сидела за столом и вдруг увидела мышь. Естественно, завизжала. Васька прибежал. Уставился на неё.

А Шура:

– Васька, мышь!

Кот напрягся и побежал к стене, но мышь уже скрылась в щель.

Но настырность его проявилась и здесь. Дежурил несколько дней, пока всех не переловил. Переловил, принёс к кровати Шуры и выложил всех в ряд.

У нас на даче кошки поступали примерно так же.

Однажды кот пропал. И отсутствовал две недели.

Явился грязный, драный… Моим сёстрам, Свете и Татьяне, сказали:

– Работал машинистом на паровозе.

Те, разумеется, поверили.

Расскажу подробнее о работе «Помощь на дому». Мама ездила делать уколы Ляле Чёрной, Жарову и Чиркову.

К Ляле Чёрной ещё ездила ставить пиявки. Пиявки хранились в стеклянной банке с водой. Ставили их с помощью

пинцета, а когда они насыщались, то подносили ватку с нашатырным спиртом, и те выливали из себя всё, что высосали из больного.

У Ляли Чёрной был кот. Кот сиамский, очень любопытный. Шура приехала, достала банку. Поставила её на стол. А пиявки в банке плавают, извиваются. Стала их ставить. Взяла пинцетом одну и повернулась к Ляле, а банка осталась открытой. Кот, недолго думая, лапой хвать пиявку – и в рот. Та присосалась к нёбу. Кот заорал и стал носиться по квартире. Ляля говорит:

– Спасите котика!

Шура взяла ватку с нашатырём и стала ловить кота. А кот совсем от нашатыря сбрендил. Носится, на занавески прыгает. Еле прижала в углу. Сунула ватку в открытый орущий кошачий рот. Пиявка отлипла. Кот забился под кровать.

Ляля Чёрная благодарила спасительницу…

Наверное, пока всё. Добавим только, что Жаров был большой бабник, и сестрички спасались, только жалуясь его супруге. А Чирков был удивительно интеллигентный человек.

Продолжение следует!