Текст книги "Вселенная Марка Сенпека. Роман"

Глава 13. Марк Сенпек, новые родственники и покушение на убийство

Марк Сенпек пьет кофе и смотрит фруктоновости. Он выяснил, что переключая телеканалы достаточно быстро, можно собрать, как пазлы, одну и ту же новость о новом способе получения кефира из древесины или сахара из китовьих плавников.

Сенпек вдруг почувствовал усталость, которая буквально придавила его к кухонному креслу. Он мимолетно подумал отпроситься с работы, но под окном увидел бурчащий запорожец, а внутри, наверное, молчит Тучный.

Прошел минутный ливень.

Остановившись на семьдесят первом телеканале новостей, Марк слушает известие о первом после Закона самоубийстве. Известный в прошлом инсталлятор Витольд Гурманнко спрыгнул с крыши телебашни и приземлился на острие своей последней работы. Копья, выставленные ночью, в солнечную погоду образуют затененное лицо Аполлона Круговсского. При падении тело Витольда рассекло на части, но голова при этом осталась на острие центральной пики, что, кажется, было задумано Гурманнко изначально. Прыжок инсталлятора символизирует уничтожение творческой богемы и будущего всего человечества.

– Смерть не освобождает от Закона, ― говорит ведущий новостей Абрам Штолин. ― Витольд Гурманнко посмертно предстанет перед судом, как и его жена, и дочь, как близкие родственники преступника и все найденные соучастники.

Лицевые мышцы Марка начинают сильно сокращаться, и он громко смеется. На долю секунды смех переходит в состояние истерии, а потом в самогипнотический транс. Сенпек просыпается на полу кухни, продолжая хохотать. Потом он умывается, надевает униформу Курьера и спускается к запорожцу.

***

Несколько месяцев Марк исправно работает, доставляет обещанные Аполлоном Круговсским фрукты и соки, исполняет обещание «Джу&Фру». Он сделал пару сотен копий своего комикса, который подкладывает на дно корзины. Он подписывает его псевдонимом Амейзинмен, словно супергерой написал свою историю. Он потратил последние запасы бумаги и чернил в принтере. И, возможно, это его самый глупый поступок. Но после кино-квартиры и Пташки, его больше не увидели те, кому он приносит фрукты. Так что это его тихий бунт. Попытка что-то поменять. Но больше всего он был удивлен тем, что не было жалоб, никто не прибежал в контору, шмыгая носом после гипноспрея и потрясая помятыми, может быть, частично порванными листами его комикса, требуя найти и наказать виновных. И было бы тут же сварганено расследование, всех бы, наверняка, допросили, и тоже, между прочим, шмыгая носом, потому что Сенпек часто становился свидетелем такого баловства среди руководства, поздно возвращаясь за ночными корзинами, доставка которых оплачивалась больше. Кто-то оказался бы уволенным. Вероятно, он.

Часть зарплаты он отдает в счет долга Виктору, еще немного отправляет Венерии для фильма. Венерия часто присылает сообщения Марку. Рассказывает, как продвигается подготовка к съемкам, чем она занималась этим днем. Через несколько дней сообщения Венерии наполняются ее желаниями, фантазиями о Марке, где она хочет, чтобы он ее трогал. Сенпек несколько раз просит ее прекратить. Не отвечает на сообщения. Молчит. Переводит джуттсы. Мысли о фильме по его рассказу придают сил, вдохновляют, и он хочет написать продолжение «Фальшивого лица», и даже накидал черновик и план. Тем не менее, он не приезжает на съемки, не посещает усадьбу предков, потому что, ― и он ни кому не признается, ― воспоминание о той ночи пугает его, он не может избавиться от мнения, от предубеждения, быть может, что Венерия и остальные, даже Пташка, не в себе, и все это напоминает какую-то секту. А еще он думает, что когда фильм будет снят, нужно найти смелость его показать, и еще больше смелости, чтобы оставить свое имя, ведь все это незаконно и карается…, какое сейчас наказание? Смертная казнь или пожизненное за Художку?

Уже несколько месяцев его не преследует незнакомец, называющий его убийцей. Наблюдатели исправно следят сквозь закрытые окна, пытаясь что-то высмотреть через прорези в шторах; обычно они зависают на тросах по выходным. Несмотря на запрет, самоубийства так и не прекратились. Его попытки найти Марину провалились, и в каждую поездку он надеется, что в этот раз попадет к ней.

В вечер перед своим первым отпуском, Марк приезжает по заключительному адресу к Гутеннборгу Всеволодовичу Паррапананову. Оставив корзину на придверном коврике для ног, он уже сделал два шага, чтобы сбежать, как гласят правила, но дверь квартиры скрипит, открываясь. В проеме на шестом этаже панельной многоэтажки появляется старик во фраке слуги девятнадцатого века. Он чинно кланяется, спрашивает к кому и как представить.

В парадной Марк слышит, как дворецкий (видимо) вдалеке приглушенно называет его имя. Потом просит следовать за ним, и оба проходят коридор, оказываются в кухне, заполненной паром из булькающей кастрюли на электроплите, выходят в другую дверь, шурша свисающей занавеской из бусин. Огибают продолговатый обеденный стол и задвинутые спины кресел. У двустворчатой массивной двери дворецкий останавливается и с легким поклоном приглашает Марка войти. В небольшой комнате на диване лежит полный мужчина почтенных лет. Его лицо обрамлено пышными усами и бакенбардами. Он курит трубку и читает газету, облачен в шелковый халат вишневого цвета. На полу и стене ― разноцветные ковры ручной работы. Резной стул за старым письменным столом. Окно прикрыто гардинами и собранными в узел шторами.

Шагнув за дверь, Марк, держа в руках фруктовую корзину, спрашивает, куда ее поставить. Услышав скрип половицы и голос Сенпека, халатоодетый загибает край газеты, предоставив своему вниманию Марка и его голодный уставший взгляд.

– Посыльный Сенпек, стало быть, ― говорит Гутеннборг Всеволодович.

– Курьер Сенпек, ― поправляет Марк.

– Я вас не ждал. В следующий раз записывайтесь на прием. Вы меня потревожили, пока я отдыхал после обеда. Знаете, какого́ это? Отдыхаете, курите заморский табак, мните себя не ниже князя или, благослови его господи, самого императора-батюшки за чтением новых Законов, которые только что и придумал, а тут посыльный. Чего принесли? Фруктов хватает. Соков не пью, кроме свежевыжатых. Кто вас пустил? Макар! Мака-а-а-р!

Откуда-то из недр квартиры приближается звук шагов и их обладатель: согбенный Макар, дворецкий, слуга, тот, кто носит фрак.

– Кто его пропустил? ― спрашивает возмущенно Паррапананов, указывая на Марка пухлым пальцем, задушенным перстнем.

– Вы-с, ― мямлит Макар, опустив глаза долу.

– Что за вздор?! Заберите корзину и выставите прочь. Я не в духе. И где Элиз? Куда пропала моя дочь? Слышишь, Макар? Уши чистил? Ха-ха-ха! Найди дочь и пришли ко мне. Понял? Мою дочь, не свою. А, у тебя и нет…

– Елизавета Гутеннборговна отбыла-с на вечерний променад-с с товарками, барин-с.

– Чего шипишь, змей? Три барышни одними гуляють впотьмах?! Охрану направил?

– С ними матушка Дульсинеи Карловны, ― едва шевелит губами Макар.

– Старая медуза, ― ворчит Гутеннборг. ― Когда они вернутся?

Макар открывает рот для ответа, но не успевает даже пискнуть, как раздается чечетка стука в дверь. В квартиру вплывают три девицы и очень пухлая низкого роста женщина с сиреневыми короткими волосами, в плотном длинном платье. Девушки одеты в одинаковые розовые платья, словно пытаясь запутать потенциальных женихов, которые увязались за ними в попытке ухаживания.

Трое молодых людей в военной офицерской форме стоят на пороге. Усы залихватски накручены, взгляд полон решимости покорить девушек. Свататься пришли, говорит самый высокий из них, стоящий в середине троицы. Включает в смартфоне веселую музыку и начинает хрипло петь. Припадает на колено, с ним двое друзей синхронно выставляют голеностопы и на разный лад поют одну песню.

Безголосица жутким эхом резонирует по подъезду и квартире. Через несколько секунд на лестницу выбегают соседи из квартиры напротив, недовольные шумом. Мужчина с многодневной щетиной, в растянутых спортивных штанах и майке кричит на певцов и погоняет полупустой бутылкой водки в руке. Его пытается втянуть домой женщина с бигудями в тонких рыжих волосах. Она бормочет: «Пьяный упырь!», и тянет мужа за майку. Двери других квартир тоже открыты. На порогах стоят сердитые соседи. Угрожают вызвать полицию.

Внезапно с разбега Макар набрасывается на неудавшихся ухажеров. Схватив метлу наподобие копья и издав звериный рык, он бежит издалека коридора и бросает метлу в троицу. Черенок попадает в плечо самому высокому, заставив взвизгнуть и упасть, потянув за собой друзей. Елизавета Гутеннборговна и товарки пронзительно кричат, а матушка Дульсинеи Карловны только хищнически улыбается, словно видела подобное не впервые.

С верхнего этажа спускается полисмен, видимо проживающий в соседней квартире. Крутит-вертит привязавшихся певцов, обыскивает, проверяет документы и выясняется, что трио вовсе не офицеры и не военные.

– Жулики и шарлатаны! ― кричит Гутеннборг Всеволодович.

– Все верно, ― говорит полисмен. ― Документы фальшивые. Участились случаи мошенничества. Смазливые бандиты втираются в доверие к наивным молоденьким барышням, а потом уговаривают бежать-с с ними. А чтобы побег не был оглашен общественности, требуют выкуп-с.

Надевает наручники на самого большого, связывает веревками остальных, а Макар посылает дворового мальчишку за подмогой полицейскому.

Громко кашлянув, отчего Гутеннборг Всеволодович подпрыгивает, держась за сердце, Марк просится уйти. Он вновь вспомнил, что ему запрещено общаться с получателями корзины.

– Нет, обождите-с, ― говорит полисмен. ― Свидетелем будете.

Марк и Гутеннборг в унисон разочарованно вздыхают.

Позже вся семья сидит в гостиной. Макар суетится с чайником и чашками, подносит-уносит. Полисмен-сосед записывает показания Паррапанановых.

– Дед мой был зажиточным графом. Пять тыщ душ! Всех знал поименно, если имена были. А бывало только прозвища, ну клички, как у коров. В теплую пору выйдет из дому, кликнет буренку какую-нибудь, а к нему сбегаются дворовые бабы, просють, что случилось, барин, чего надобно? И все-то ему молока хотелось. Жил он в Расцветаевске, который теперь Кипарисы. Прямой потомок полководца Дмитрия Васильков-Расцветаевского, основавшего поселок. И я, и моя Элиз, стало быть, прямые потомки. И там наш фамильный дом, который после революции, разумеется, забрали. Там потом коммуна художников или еще кого, прости господи, была. Дом потерян…

– Гутеннборг Всеволодович, я спросил о случившемся, а не вашу родословную, ― говорит полисмен, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки, в которую успел облачиться в ожидании помощи коллег.

– А! Эти нехристи пытались обесчестить мою дочь, не иначе! Где это видано, предложение делать в парадной! А потом, вы говорите, мошенники они. Я их раньше не видывал. Макар! Макааар! Где тебя черти носят. Видал раньше тех подлецов? Ну, вона тех, которых ты метлой отходил.

– Нет, барин-с. Первый раз сегодни, ― клянется Макар.

Полицейский делает новые записи. Потом поворачивается к Елизавете и ее подругам:

– А вы, Елизавета Гутеннборговна, когда повстречали этих ложных офицеров?

– Мы в парке прогуливались, спустились к пруду, покормили уток, ― скромно отвечает дочь Гутеннборга. ― Авдотье Ильиничне сделалось дурновато на солнце, и мы поспешили домой…

– Авдотья Ильинична?

– Ну да, бабушка моя, ― Елизавета показывает на женщину с сиреневыми короткими волосами. ― Но солнце вдруг быстро ушло, вечерело. Мы поймали карету. Извозчик был явно пьян, нас трясло и бросало по сторонам. Мне стало душно, я открыла окно и подставила лицо ветру. На светофоре с нами поравнялась другая карета, из нее полетели свист и скабрезности. Молодые люди ― фальшивые служивые ― приглашали нас в оперу и ресторан, а потом один из них, с таким мясистым красным лицом, предложил пойти на бал. Наши кареты ехали рядом. В беседе выяснилось, что бал организован в квартире этого мясистого. Евлампия игриво смеялась на его ухаживания. Аркадия предложила согласиться, краснея от подмигиваний третьего молодого человека, молчаливого, тонкого. Трое крутили усы синхронно и шершаво. Я отказала. Шалопаи настаивали. Я приказала кучеру гнать лошадей. Несколько раз мы резко поворачивали, чтобы любители пошлости нас не догнали. И перед домом нам показалось, что мы смогли уехать. Я бросила четвертак извозчику, и мы поспешили домой, когда карета преследователей резко остановилась у парадной, заставив лошадей испуганно ржать. У квартиры троица нас нагнала.

Елизавета шумно выдохнула, словно задержала дыхание на весь свой монолог. Гутеннборг Всеволодович громко ругнулся, залив краской щеки девушек. Полицейский понимающе кивнул, а потом крутанул взгляд на Марка, попросив представиться.

– Марк Родионович Сенпек, ― пролепетал он. ― Курьер «Джу&Фру».

Услышав название корпорации, полицейский одобрительно крякнул и снова кивнул. Спросил, что видел Марк, но оказалось, что тот видел ровно столько, сколько и Гутеннборг, и Макар. Начеркал несколько слов, задумчиво посмотрел на присутствующих, вновь что-то записал.

В это время Гутеннборг Всеволодович пристально всматривался в Марка.

– Родионович? Сенпек? ― повторяет он, повышая голос и крутя интонацию. ― Моя троюродная сестрица когда-то вышла замуж за некоего Родиона Сенпека. Антонина Хвастоваевсская.

Через мгновение Марк и Гутеннборг обнимаются, приветствуя новообретенных родственников. Вокруг них прыгают, радостно хлопая в ладоши, девушки и Авдотья Ильинична.

Полицейский хмурится и щелкает зажигалкой, закуривая сигарету со вкусом шоколада. Прикрыв глаза от шума, он быстро обходит комнату и огибает истерию. Нарочито громко покашливает и прощается. «Может стану инспектором КВ», ― шепчет себе под нос и уходит.

***

Все семейство Паррапанановых вместе с Марком шумно ужинает. На обеденном столе несколько зажженных свечей освещают гостиную. Макар суетится, подносит еще угощения: красную икру и блины, свежего подстреленного кролика, винегрет, квас и водку, соленые огурцы, вареную гречку, сливочное масло и хлеб, шоколадные конфеты. Принесенная Марком фруктовая корзина стоит забытая возле батареи за шторой.

Гутеннборг Всеволодович громко чавкает, на его пышных усах висят остатки соленой капусты. На халате пятно от масла. Он опрокидывает стопку с водкой себе в рот, словно квас. Макар пытается оттереть пятно, не выходит, получает нагоняй от барина. Авдотья Ильинична чинно долго режет мясо, недовольно бормочет, сплевывая застрявшие в кролике шарики картечи. Элиз, проводив товарок, сидит ближе к Марку. Отказавшись от еды коротким мотанием головы, возле окна на стуле сидит Тучный. Его лицо как обычно не выражает эмоций. Перед ним на журнальном столике рядом с газетой стоит кружка с дымящимся чаем, услужливо поставленная Макаром.

Больше часа длится ужин и расспрос Марка обретенными заново родными. Хотят узнать его прошлое, чем живет в настоящем и что думает о будущем.

– Писатель?! ― восклицает Гутеннборг Всеволодович, узнав, чем Сенпек занимался до Закона. ― У нас в роду до этого, кажется, не бывало писарей. Я современной литературой не интересуюсь. Там все похоть и безнравственность. Девушки и молодые люди совокупляются до брака. Обнищала страна на литературном поприще. Нечего сказать о духовности и душе, все в плотские утехи конвертируют. За кого только Элиз замуж выдавать… Одни охотники за деньгами и ― я-то знаю, сам был молодым ― любители сорвать поцелуй! Приходил тут на днях молодчик бородатый. Сначала подумал, что поп, ан нет, только дизайнерское училище окончил, пришел свататься. Говорю, откуда, сударь, кто таких? Чего дизайнерить собрался? Под запретом же. Дочь вышла из спальни, мямлит, мол, папенька, суженый-ряженый мой, благословите. Пошто! Я на руки его гляжу, а на них рисунки-наколки, словно за решеткой бывал или морями ходил. Где ты только нашла его, дорогуша! И что вот? Приданое Элиз к нему отойдет? А сам он? Ни гроша за душой. И хотя это не главное, так и души, кажется, тоже нет. Глаза пусты, на водку накинулся, будто с опохмела. Тьфу! Так вот к чему это я. Кто как сейчас живет, тот так и пишет. О чем еще писать, коли, моральный компас сломан. Чем думает, о том и пишет, прости господи. А о чем ты пишешь, родной?

Марк застыл, покосившись на корзину в углу. Там на дне покоится комикс.

– Так ведь нельзя же, ― таинственно шепчет он. ― Запрет. Закон.

– Ну, будет тебе! Этот Закон против человека, а не за него. И глупости какие-то. Запретили читать! Да-да, только Художку. У нас был обыск, как и у всех, надо полагать. Забрали все «запретные» книги. Старинные, доставшиеся мне еще от деда. Они сто́ят немерено! Слышал, у нас в городе подсуетились и организовали черный рынок. Как пить дать, тама мои книжечки. Какой-нибудь нечистый на руку инспектор или кто-то из их конторы сбывает изъятые тома нашего наследия. Но что с того? Легче? Как скучно жить. А если не хочешь жить, и это запрещено! Жизнь не подвластна тебе, мне, ей. Всем! Как было раньше: самоубийство это грех, но был выбор. Теперь в абсурде живем. И многие абсурдно поступают. Выкручиваются. Наемные убийцы сейчас востребованы особо. Слыхал? Один певец заказал сам себя. Пришлось потратиться, чтобы законно отойти на тот свет, дабы и родню не привлекли. Как с этим Гурманнко. Фантазировать нельзя, убиваться нельзя. Как жить?

При упоминании черного рынка и нечистых на руку инспекторов, Марк вспомнил Мухоловского.

Гутеннборг Всеволодович выпил водки и крякнул, закусывая соленым огурцом, а потом громко стукнул стопкой о стол. Елизавета и Авдотья Ильинична вскрикнули и подпрыгнули. Тихий храп Макара прервался в углу. Старик подпрыгнул вместе с барышнями и спросил, чего изволит барин. Тучный впервые нахмурил брови.

– Идем, Марк! Покажу всё тут, ― улыбается Гутеннборг и тянет Сенпека из-за стола.

Они оказываются в длинном коридоре, уводящем от входной двери внутрь квартиры. Сенпек думает, что часто в последнее время оказывается в длинных коридорах, слишком больших для обычной городской квартиры. Все семейство Паррапанановых следует за ними. Впереди суетится Макар, открывает двери перед барином и Марком, держит канделябр с горящими свечами. Марк заметил в комнатах электрические лампы, но, кажется, Паррапанановы не пользовались ими.

Дом семейства оказывается коммунальной квартирой, подобной тем, в которых Марк часто был гостем на вечеринках. Глубины квартиры темны и как будто холодны, несмотря на теплую погоду. На стенах прыгают тени он подрагивающего огня свечей и медленно идущей процессии.

– Мой кабинет! ― возвещает Гутеннборг Всеволодович. ― Уже видел его, но посмотри еще раз.

Марк послушно рассматривает стены и гардины, резной письменный стол, замечает книжные стеллажи до потолка, но пустые, покрытые пылью, за которую тут же Гутеннборг ругает Макара. Несколько книг загнаны в угол. Присмотревшись, Сенпек замечает парочку энциклопедий, поваренную книгу Марьяны де Вунтер-Пеговой, такая же была и у мамы, такая же где-то пылится и на его полках, возвращенная Савелием Мухоловским. Одна книга для всех. Архитектурный справочник Лепнин-Рококовского. «Энциклопедия возможной инопланетной культуры» профессора Фремдулова. «Как его не забрали?! ― думает Марк. ― Тоже станет запретным скоро». Труды Ленина занимают нижнюю полку и почти невидны из-за придвинутого к шкафу пуфика и лестницы. Все семейство вместилось в кабинет и замерло в молчании. В тишине только шуршат взгляды. Безмолвие будто почтенное, как на похоронах. В полумраке кабинет показался Марку разоренным, загубленным. И словно услышав его мысли, Гутеннборг Всеволодович обреченно вздохнул и бросил, как бы спрашивая себя и окружающих:

– Как тут после такого работать?

Проходят по узкому коридору дальше. Спальня главы семейства и почившей жены кажется Сенпеку маловатой. Поместилась кровать, прикроватные тумбочки и столик с зеркалом, в котором Дульсинея Карловна прихорашивалась и готовилась выйти в свет.

– Я так и не выкинул до сих пор ее наряды, ― шепчет Гутеннборг.

Выходя из спальни, Марк заметил блеск слез в глазах Элиз.

Комната Макара не удостаивается осмотра. («Нечего тама рассматривать!» ― бормочет Гутеннборг). Опочивальня Елизаветы Гутеннборговны тоже остается закрытой под замками и возгласом смущения Элиз. «И не прилично!» ― говорит Марк, заливаясь краской стыдливости.

Начищенная с утра кухня блестит. Гутеннборг Всеволодович одобрительно треплет Макара по плечу и чешет за ухом, словно послушного пса, принесшего подстреленную утку. Разливаясь в лестных эпитетах и одобрении, глава семейства достает из холодильника плитку молочного шоколада «Зорька» и торжественно вручает дворецкому, окрестив его перед этим, как рыцаря, по плечам. Потом, будто впервые увидев ночь за окном, восклицает: «Как поздно уже!» и предлагает Марку заночевать.

– Как раз осмотришь комнату для гостей. Не спорь, не спорь! Ехать тебе далеко. Где живешь, кстати? А, ну вот, далеко, говорю ж. И кучер твой пущай остается. Постелем в гостиной.

Комната для гостей выходит окнами на небольшой сквер рядом с домом. Пружинная кровать скрипит от дуновения ветра через открытую форточку деревянного окна. Кажется, старые окна в доме оставили только Паррапанановы.

Улегшись и предавшись думам перед сном, Марк заметил лепнину под потолком в виде четверки крылатых младенцев с луком и стрелой. Высота комнаты не была схожа с панельной клетушкой, в которой располагается квартира. Взгляд одного из херувимов притягивал, даже гипнотизировал.

Зажмурившись, Марк направил все силы, чтобы скорей заснуть, когда услышал стон вечно скрипящих половиц под дверью. Шаги неизвестного с приближением к комнате для гостей зашумели громче. Стихли. Несколько секунд тишины и волнения ветра за окном. А потом чья-то тяжелая поступь застучала каблуками и исчезла, удаляясь куда-то в глубины старой коммуналки.

«Может, Тучный проверял мое здоровье», ― подумал Марк.

Он поднялся с постели и осторожно выглянул за дверь. Сумрак коридора осветился лунным отблеском из окна. Почему-то только сейчас Марк увидел фамильные портреты Паррапанановых на стене. В массивные рамы заключены глава семейства и его жена, рядом ― общий портрет. Сенпек узнал Элиз. Рядом с ней, держась за руку, стоял высокий статный молодой офицер. «Видимо, брат», ― решил Марк. Но Гутеннборг Всеволодович не упомянул о нем за ужином. В середине стены огромный семейный портрет Хвастоваевсских и Паррапанановых, на котором Марк узнал свою мать с косичками и бантами.

Оставив дверь открытой, Марк отправился по следам шагов, гонимый любопытством. Коридор, словно удлинился с прошлого раза. Появились новые комнаты, изгибы. Пройдя несколько закрытых комнат, Сенпек замер рядом с приоткрытой, качающейся на сквозняке и, кажется, чьего-то дыхания, дверью.

Послышался тихий гул, как от работающего холодильника. Слегка касаясь двери, Сенпек открыл ее шире. В нависшей внутри комнаты тьме Марк увидел два светящихся глаза. Вскрик утонул где-то в горле. Мышцы, парализованные испугом, скрутились в тугие жгуты. Привыкнув к сумраку, Сенпек различил контур Макара, стоящего возле зашторенного окна. Через небольшую расщелину гардин пробирался рассеянный свет уличных фонарей. От затылка Макара отходил провод, подключенный к розетке. Светящиеся глаза Макара оказались датчиками заряда аккумулятора. Рядом на тумбочке сложены в штабель шоколадки.

– Его папа создал, ― прозвучал позади голос Элиз.

Облаченная в длинную ночную сорочку, с уложенными перед сном волосами, Елизавета смотрела на Марка широко открытым взглядом. Как и Сенпек, она еще не засыпала.

– Он делает обход квартиры еженощно, проверяет всё, а вы-с сегодня гостите, вот он опасается, следит. Особливо после того случая с матушкой…, ― Элиз резко замолчала.

В тишине через форточку ворвался далекий собачий вой. Он казался плачем, застрявшим в груди младшей Паррапанановой.

– Скоро они везде будут, ― сменила тему Элиз. ― Человеческие дроны. Папа получил заказ. Первая партия поступит на службу полиции и Контроля Воображения.

– Как разрешили подобное? ― шепчет Сенпек. ― Это же в некоем роде тоже Художка.

– Это полезно, значит не Художка.

Позади них послышался новый скрип половиц. Тучный вынырнул из тени в тусклый лунный свет. Он посмотрел на Марка, кивнул, как бы спрашивая, все ли в порядке. Сенпек ответно кивнул.

По кроватям разошлись в молчании.

***

Проснувшись на следующий день, Марк несколько секунд думал, что он у себя дома. Искал пульт от телестены, испуганно вскочил, не ощутив шуршание листов своего комикса под матрасом, а взглянув за окно, не увидел привычно стену соседнего дома, балкон и вечно курящего пузатого Владилена Михайловича, встающего вместе с криком петуха. Крик этот живет только в его дряхлой памяти, переехав вместе из деревни в город десятилетия назад.

Проморгавшись, Сенпек успокоил дыхание и вспомнил, что ночевал в гостях. Проверив время в смартфоне, он к тому же понял, что не только заночевал, но и провел весь солнечный день на твердой перине семейства Паррапанановых. Часы показали семь вечера.

– Мы собираемся на бал, голубчик! ― пропел Гутеннборг Всеволодович, когда Марк зашел в гостиную. ― Отужинайте поживее и переоденьтесь в праздничное.

Макар привычно засуетился, подливал чая или кваса, убрал грязные тарелки от только что оконченного ужина. Порция Марка на тарелке из семейного сервиза только что появилась на столе. От пюре и куриного крылышка вился едва заметный пар. На блюдце рядом лежали три соленых огурца.

– Приглашение утром вручили papa, ― прошептала Элиз, усевшемуся рядом Сенпеку.

– У меня только форма Курьера, ― прокашлялся Марк.

– Мой старый фрак тебе подойдёт. Макар взял мерки, пока ты почивал, ― говорит Гутеннборг, дохлюпывая черным чаем с двумя кубиками рафинада.

Надев впервые в жизни фрак, Марк Сенпек поправил, повязанный ему Елизаветой галстук-бабочку, и взглянул на себя в зеркало в полный рост, почему-то вспомнив свадьбу. Кашлянув словно в качестве правила этикета, он замер на несколько секунд. Вдруг понял, что похож на прапрадеда Руфуса Кирилловича Хвастоваевсского, фотографию которого разглядывал в детстве в пожелтевшем семейном фотоальбоме. Не хватает бакенбардов и морщин, густой шевелюры, аккуратно уложенной вокруг голого темени. Снова поправив и без того идеально сидящий фрак, Марк спустился по пахнущему сыростью подъезду и уселся в поданную карету.

Гутеннборг Всеволодович и Элиз уместились напротив, а рядом с ним плюхнулась Авдотья Ильинична в пышном вечернем наряде. Элиз принарядилась в невинное платье дебютантки. Макар запрыгнул на облучок и просигналил кучеру трогать. Тройка ретивых огласила округу ржанием. Трясясь в карете, Марк выглянул в окошко дверцы. Тучный следовал за ними в запорожце, пыхтя папиросой.

Бал организовали в новом Дворце «Джу&Фру». Корпорация не скупилась на оформление, на столах в золотых чашках лежат свежие фрукты, в позолоченные кувшины налиты соки, выжатые несколько секунд назад, как гласят брошюрки возле каждого кресла. Красочно поданы пометки о программе развлечений. Фортепианный концерт, лекция доктора Прелюбодейского о пользе обучающей эротики (особенно для бала дебютанток), выступление… Марк не поверил глазам… Аполлона Круговсского.

Только оказавшись перед массивными резными дверями Дворца, Сенпек подумал, потребуется ли приглашение, и впустят ли его внутрь. Возле входа топталась двойка высоких мускулистых охранников в черных костюмах телохранителей. Один из них держал электронный планшет, с которым сверялся, перед тем, как пропустить гостей. Второй подозрительным взглядом и металлодетектором проверял каждого подошедшего. Гутеннборг Всеволодович протянул два пригласительных, которые позволяли приплюсовать еще по одному приглашенному. Марк нервно выдохнул.

Оставив Макара на облучке, квартет нырнул в духоту и музыку. К столу их сопроводил молодой человек в костюме пингвина и очень высоким голосом пожелал насладиться балом. Исчез, как и появился, незаметно и бесследно.

Гутеннборг поджал губы, спрятав их под усами: вновь надоевшие фрукты и соки, говорило выражение его лица. И словно в доказательство сильно забурчало в его животе, едва не заглушая клавишную сонату. Выпив стакан апельсинового свежевыжатого, Марк поморщился от кислятины и фальши музыки. Не обладая идеальным слухом, даже он смог понять, что музыкант играл впервые. Неудивительно, подумал Сенпек, когда всех пианистов признали поднадзорными. Кажется, он видел этого тапера в супермаркете: выбивал на кассе товары.

Их четверка сидит за одним столом с тройкой разноодетых мужчин и женщин; женщины оказались в большинстве. Представились, но Сенпек прослушал их имена, продолжая мысленно и беззвучно негодовать на музыканта.

По залу пробежала волна подмигиваний и кивков, и пианист резко прервал мучение рояля. Из воздуха появился ведущий, чтобы почти сразу исчезнуть, успев только объявить оратора и популяризатора обучающей эротики доктора Прелюбодейского.

Высокий и мускулистый, тот похож на охрану возле дверей, но с блестящей ленинской лысиной, контрастирующей с его хриплым и очень низким голосом. Пожирая дебютанток влажными глазами, доктор начал лекцию.

– Вспомните прошлое. Прямо сейчас! Незнание и неумение стали причиной стольких нежелательных зачатий. Об этом было стыдно говорить. Когда несовершеннолетняя дочурка округлялась и в лучшем случае выходила замуж за подобного ей пятнадцатилетнего будущего папашу, смотрящего на мир широко открытыми глаза с момента, как малолетняя любовница рассказала о зародыше в ее животе, стыдливость перерастала в жгучий едкий позор на кончиках пальцев соседей, указывающих на ваше дитя, которое вскорости разрешится новым дитем. Не лучше ли было рассказать все сразу? Показать наглядно, объяснить опасность, помочь.

На несколько секунд Прелюбодейский замолчал, облизывая губы, на которых скопились капельки пота. Казалось, это самый потливый человек в мире.

– Обучающая эротика призвана помочь. Направить несмышленых подростков, вставших на порог удовольствий, в правильный безопасный путь. Иначе наше население так и будет пополняться сиротами, детьми, чьи родители еще дети. Я и моя команда подготовила для вас новые видеоролики. Сценарии для всех написал лично я.

Возле дальней стены опускается белое полотно, выдвигается проектор, и свет в зале плавно выключается. Обучающие эротические короткометражки заполняют экран. Сюжеты схожи с транслируемыми по телевидению фильмами. Молодые люди, студенты оказываются наедине в разнообразных ситуациях и интерьерах, чтобы внезапно осознать свою любовь и предаться ей в строгих правилах учебника сексологии за девятый класс, обязательный к изучению по новому Закону.