Текст книги "Вселенная Марка Сенпека. Роман"

Глава 6. Марк Сенпек и тайный рынок Художки

Через месяц Марк получил приглашение на вечеринку Нирваны Иванны. Кружась на поворотах надземной железной дороги их многокольцевого лабиринта города-страны, делая пересадку в толкучке выбравшихся из четырех стен пассажиров, он то и дело замечает мужчину в респираторе с мерцающим рисунком перечеркнутой толстой книги; вновь тот преследователь. В этот раз книга рассыпается на пиксели и превращается в белобрысого супергероя, облаченного в черный костюм с серебряным плащом. На груди светится «А». Марк быстро-быстро мотает головой и встает. Но этот человек появляется в другом вагоне электрички, следит за ним в автобусе, и только недавно, Сенпек уверен, видел его черные глаза и этот респиратор в продуктовом между стеллажами с хлебом и газировкой. Поэтому он почти бежит от вагона надземки темными переулками до лофта Иванны, впервые радуясь жужжащим над головой полицейским дронам.

Вечеринка ничем не отличается от других, на которых когда-то он поглощал спиртное и завязывал узлы случайных связей. Все как обычно: виски, шампанское и гипноспрей. Голых женщин меньше, развязанных мужских языков больше. Квартира небольшая, в сравнении с логовом ИИИ или Виктора Корока. В одной из комнат сборная труппа из большинства закрытых театров тихо играет какую-то пьесу. Музыка не звучит. Все запрещено, но собираться вместе еще можно.

Все выпивают и по очереди выходят в уборную, где лечатся от насморка. Возвращаются с розовыми щеками и покрасневшими глазами, а нос ― нос пропойцы и дебошира. Кто-то робко произносит, что будут новые общественные возмущения, народ выйдет на улицы. Но его сразу осаждают: «Поглядите за окно, видите кого-нибудь? Культурные Протестующие? Волнения были, кажется, очень давно, но к чему привели (?), прошли и ушли, никого не арестовали, ничего не вернули, а само шествие даже не признали, сказали, что всё фантазия, запретное воображение, по телевизору ведь не показали, а все онлайн-трансляции уже забыты, да и сеть закрыта. Помилуйте, не смешите! „Джу&Фру“ заботится о нас, видите ― у всех на столе бесплатные свежие фрукты и соки».

Пререкания бегут волной от компании к компании, сквозь стены, в другие комнаты, но все по-прежнему тихо и шепотом. Только бы не накликать инспектора КВ в длинном кожаном пальто, которые им выдали с наступлением осенних холодов. Новая униформа.

Мухоловский несколько раз заходил к Марку в обновке: вернул часть книг, старые советские, научные труды прадеда, что-то еще безобидное в глазах Контроля. Вся Художка видимо сгорела в печах КВ.

Устав бродить по комнатам и чужим разговорам, Марк опустился в одинокое кресло и закинул по-хозяйски ноги на журнальный столик, заполненный пустыми бутылками и бокалами. Вокруг него и столика уселись все гости, уместившись на диване и креслах, на подлокотниках и чьих-то коленях, затерялись в ногах на полу. В центр воссела Нирвана Иванна, рассматривая хитрым с прищуром взглядом всех вокруг. И когда гвалт сменился тишиной, такой тишиной, что соседи могли заподозрить неладное за стеной, Нирвана движением фокусника, достающего кролика из шляпы, явила на свет лампы книгу, толстую, в мягкой обложке, помятую, но… художественную!

Дон Кихот! Нирвана держит книгу высоко, чтобы каждый увидел. И на мгновение Марк испуганно косится на окна, опасаясь заметить соседские глаза, мультяшно увеличенные в слишком большом бинокле, вдруг кто-то увидит оттуда их запрещенный фолиант, но окна предусмотрительно зашторены, а голоса приглушены еще ниже.

Склонившись, Иванна читает с первой страницы, а все гости тянутся к ней, к книге, хотят прикоснуться к бумаге, словам. Почти все закрывают в блаженстве глаза, упав на спинки диванов или прислонившись к другим гостям, и никто не испытывает неловкости или дискомфорта, не прогоняет, не возмущается. Остальные смотрят перед собой куда-то вдаль, или даже вглубь, в глубины разума и бытия, кажется, ныряют в саму вселенную.

И Марк понимает их, узнает то чувство эйфории, схожее, с опьянением от гипноспрея или, он уверен, годжолоина, но у каждой радости свое послевкусие, побочный эффект. Сенпек вспоминает, как Матушка читала ему в детстве приключения Хитроумного Идальго, и, хотя никто не верит, что он помнит первые шесть лет своей жизни, Марк уверенно стоит на своем: все помнит, знает.

Волна удовольствия намного сильнее всего, что Марк испытывал до этого, накрыла его и бросила на дно океана. Ничего не слыша и не видя вначале, теперь он узрел на поверхности бултыхающиеся тела отринувших Художку, их крики боли и раскаяния. Монотонный голос Нирваны поднимается и опускается, дрейфуя в море самовыражения и актерской игры. Но нет, это не была игра, это переживание, целая прожитая жизнь, которую она пропустила через себя и выпустила наружу, отдавая им, и они благодарные покорно ее принимают.

Лишь через несколько минут Марк Сенпек понял, что что-то изменилось, и он почувствовал сильную эрекцию, распирающую ему джинсы. Открыв глаза, он увидел рядом сплетающиеся тела гостей: десятки губ приближаются к нему, полсотни рук тянутся к его лицу и туловищу, стягивают одежду, и вскоре вокруг него только голые женщины и мужчины двигаются и извиваются в ритме чтения Нирваны, возвышения ее голоса, взятой ею интонацией и скоростью. Марк слышит частые вздохи, выдохи, шуршание тел.

Одна из актрис жадно целует, словно безвольного, Марка, не подумавшего даже сопротивляться. Кажется, ее зовут Агафья. Агафья Каразинсская. До Закона она играла во многих популярных сериалах, которые показывали по центральному телевидению. Не прошли мимо нее роли с обнажением. Елозя по Марку и целуя его, она будто бы играет: безграмотная крестьянка, впервые познавшая любовь, несчастная возлюбленная, которая дождалась любимого с войны, расчетливая фотомодель, решившая отбить богатого мужчину у старой жены. От нее пахнет новыми духами «Дома Наслаждений Хозяйки Пурпурного Леса Аквадамки Контраушвиллы». Аромат по двадцать пять миллилитров в бирюзово-голубом флаконе с неизменным узелком шелковой подвязки на крышке, который часто видел Марк в парфюмерном магазине, при выборе подарков жене и любовницам, и который консультантки часто ему советовали и уговаривали улыбками и намеками прикупить сразу пару-тройку, чего ходить несколько раз. Город тогда наводнили девушки в фирменных халатах этой марки, предлагающие бесплатно послушать новый запах, и вскоре каждая улица источала смесь пряностей, киви и «влажных от росы листьев пальмы на рассвете». И он даже слегка кашлянул, когда почувствовал от Агафьи эти духи. Может она быть его бывшей любовницей, о которой он позабыл? Из ее рта пахнет шампанским и шоколадными конфетами, что приятнее и даже вкуснее, поэтому он едва не укусил ее язык.

Громкий звонок в дверь прервал чтение Нирваны и заставил всех замереть.

Кто-то прыгнул и выключил свет в гостиной, но в остальных комнатах лампы предательски светили, и сама попытка скрыться показалась Марку наивной и глупой, словно ребенок прячется от монстра под одеялом.

Нирвана бесшумно опустилась с дивана на пол и по-кошачьи прокралась к двери. На ходу ее голые ягодицы предательски тряслись. Скрывшись за поворотом в прихожую, Марк и остальные услышали, как она через несколько секунд спросила в трубку видеофона «Кто там?», а потом из небольшого динамика послышался приглушенный ответ. Нет-нет, квартира сто сорок три, ответила Нирвана еще через секунду, и все гости на вечеринке облегченно выдохнули, не дыша все это время.

Вернули свет, вновь показав кучу обнаженных тел. Нирвана вознамерилась продолжить чтение, и Марк заметил ее некоторую неловкость от наготы, от испытанного удовольствия, но все принялись одеваться, больше не было желания, момент упущен. Незнакомцы, ищущие других незнакомцев, разрушили все, оставив лишь сладкое послевкусие и надежду на новые Чтения.

Агафья, одевшись, лежала рядом с Марком, поглаживая его по лицу и поднося бокал с остатками виски. Выпивая, Сенпек наблюдал за остальными, видел их проявляющийся на щеках красный стыд, непонимание того, что произошло, и, главное, каким образом их разум закрыла пелена такого яркого удовольствия, стирающая грани, превращая или возвращая к началу времен, к первобытной обыденности наготы и размножения. А Марк понял, что прямо сейчас Нирвана показала силу литературы и мощь текста вымышленной истории, которая овладела каждым, кто ее слышал, и обнажила тайные желания и настоящую человеческую натуру присутствующих.

Еще Сенпек узнал, что у Нирваны нет мужа и нет детей. Нирвана была одна.

***

Возвращаясь в квартиру поздней ночью и часто оглядываясь по сторонам, Марк увидел, что его почтовый ящик на двери забит чем-то под завязку. Обычно в него накидывали бесполезные бумажки с рекламой ближайших ресторанов и кафе, новые предложения от ювелирных магазинов и прочую чушь, которую он то выкидывал, то демонстративно сжигал в мусорном ведре рядом с подъездной лавкой. Раз в неделю в ящике появляется прямоугольник бумаги с символом «Джу&Фру», призывающий каждого сообщать о подозрительных субъектах, о возможных запрещенных предметах в квартирах соседей, о том, что является поднадзорным и неразрешенным. В качестве вознаграждения обещан годовой запас свежих фруктов и соков.

Но теперь в прорезях ящика виднелось что-то плотное, толще рекламной листовки. Открыв ящик, Марк вытащил свой старый сборник. Тот, который подарил странный продавец в книжном подвале, тот, который забрал Мухоловский и не вернул. Мог ли инспектор отдать памятную книгу и показать свое расположение к надзорному писателю, заверить в дружбе? Почему-то при этом Сенпек осмотрелся вокруг, с подозрением выискивая наблюдателей или скрытые видеокамеры, прилепленные к потолку холодного подъезда, пахнущего сыростью и болотом. Быстро спрятав книгу под пальто, он закрыл почтовый ящик и молнией мелькнул к себе домой под грохот запираемых замков.

Включив ночник, он перелистал сборник, убедившись, что это не другая копия. Та же вмятина на обложке, опечатка на тридцатой странице, красное пятно. Из книги выпал клочок бумаги, на котором убористым почерком черными чернилами написано «ул Страховщика Ситцева-Ворожничева д 7 подвал спроси Куприяна Малохольного».

«Почему без знаков препинания?» ― подумал Сенпек. Записка его напугала. Точнее, факт ее наличия, а еще неизвестность, которую она таила: кто прислал ее и для чего? Сенпеку не нравилось, когда что-то неизвестное и непонятное врывалось в его повседневность. Он привык, что жизнь подчинена повторяющимся периодам: он пишет, наслаждается обществом женщин и алкоголем, принимает гостей или ходит в гости, видится с Агентом и прочими, кто стоит над ней или после нее. Но все это осталось в прошлом, даже не после Закона, а еще раньше.

Несколькими годами ранее, когда Марк Сенпек был женат, распорядок его жизни был другим. Примерно похожим, но алкоголя меньше, гипноспрея почти не было, женщина только одна, и ему даже не хотелось других, но ей захотелось другого, нет, не мужчину, хотя в будущем он станет мужчиной. Ее сын от нового мужа. Сенпек случайно, словно в кино, столкнулся с ней и ее мальчиком в Читательском проспекте, когда только выходил с автограф-сессии, устроенной модным книжным домом «Избушка-частушка». Много, слишком много лет назад. Наверное, теперь ее сын взрослый. Она хорошо выглядела, несмотря на увесистые мешки под глазами, полосы морщин на лбу и возле глаз, которые она неумело скрывала длинной челкой, несмотря на проступающие швы утягивающего белья под легким платьем, которое она надела в жаркий июльский день.

Сенпек выключил ночник и лег в кровать.

***

На следующий выходной день Марк два часа трясется сначала в трамвае, а затем в автобусе, чтобы попасть на улицу Страховщика Ситцева-Ворожничева. Сжимает записку в кулаке, а кулак засунул в карман. На нужной остановке он вышел и засмотрелся по сторонам, словно турист в незнакомом районе, в опасном гетто.

Улица Страховщика и пролегала в одном из гетто О. Еще до Закона здесь проживали Нечитающие ― часть населения, отколовшаяся несколько десятков лет назад. Как и можно понять из названия, Нечитающие не любят и не читают книг, считая это пустой тратой времени, к тому же прерогативой среднего класса. Сенпек, возможно, раньше относился к среднему классу или даже чуточку выше, но он недолюбливал Нечитающих за их именно нежелание понять эту любовь к книгам. Хотя со временем стоимость книг возросла почти втрое, действительно став доступной только состоятельным людям.

Чтобы найти дом номер семь Марку пришлось пройти несколько перекрестков и полсотни мрачных прохожих. Седьмой дом вынырнул из-за угла высоким узким строением с одной входной дверью и восемнадцатью этажами. Вокруг невысокая по колено оградка, словно на могиле. Сенпек обошел вдоль ограды весь дом и вернулся к массивной металлической двери с глазком, звонком, домофоном и видеокамерой наблюдения. Первые от тротуара окна начинаются на уровне третьего этажа. Вновь опасливо осмотревшись, Марк постучал, а затем трижды позвонил в дверь. Ожидание длилось ровно тридцать секунд. Откуда-то прозвучал хриплый голос:

– Что надо?

– Я к Куприяну Малохольному, ― промямлил Марк, пытаясь увидеть динамик или микрофон и закашлявшись на «к».

Где-то над головой щелкнула вспышка, кто-то сфотографировал Марка. Через десять секунд дверь открылась и резко закрылась. Сенпек едва успел проскочить внутрь.

Длинная лестница повела его на первый этаж. А как пройти в подвал? Широкий холл и три двери в разные комнаты или квартиры, был ли этот дом жилым, может быть старое общежитие. Из центральной двери появляется старик с клюкой. Называется Куприяном Самодельным или как его там зовут. Почему-то Марк начал забывать нужное имя и фамилию, адрес, по которому приехал, и зачем приехал? Словно прочитав его мысли, Куприян берет его за руку своей морщинистой дряхлой дланью скелета и медленно ведет вглубь квартиры по старому паркету елочкой, мимо гобеленов и скульптур, в просветах дня сквозь пыльные окна, в средоточие пыли и запустения. Открыв узкую дверь в какую-то кладовку, Куприян тянет рычаг и в полу открывается лаз со ступенями. Так же молчаливо старик кивает, и Марк ныряет во тьму.

Виляя по лестнице, он попадает в небольшую комнату, похожую на склад: вокруг помещены несколько стеллажей, на полках лежат консервы и мешки, пачки с быстрыми завтраками Капитана Лавина, сыпучими продуктами, на полу тоже лежат мешки, постепенно проявляющиеся в худом свете из люка наверху. Разное барахло, будто из машины Приятеля. Осторожно ступая, Марк открывает следующую дверь и оказывается в длинном коридоре без окон с тусклыми желтыми лампами по углам. В конце так же виднеется дверь. Стены облеплены плакатами из прошлого, снова Капитан Лавина, обложки запрещенных журналов и книг, музыкальных альбомов, конверты пластинок. Сенпек дергает ручку двери, металл не поддается, но на уровне головы резко открывается узкое окошко и на него смотрит пара черных глаз.

– Я от Куприяна…, ― начинает Марк, но дверь сразу открывается.

Он попадает в большой сводчатый зал, заставленный рыночными прилавками, на которые неумело накиданы стопки и башни книг, стеллажи картин, скульптуры, виниловые пластинки и СиДи и прочим запрещенным. За прилавками стоят продавцы, он узнает бывших работников и владельцев магазинов Художки. Замечает кассира из подвала, подарившего ему старый сборник рассказов. Сенпек быстро мотает головой, ищет среди торговцев Марину, но так и не находит.

Зал забит под завязку любителями запретного. Толпы возле каждого прилавка. Марк замечает, что книги взвешивают на весах и продают по сто джуттсов за килограмм. Грабеж! За тысячу можно купить автомобиль. Но очереди не иссякают. А тут картина за несколько тысяч. Винил растаскивают многослойными тортами.

Прогуливаясь среди прилавков, Сенпек присматривается к товару. Испытывая острое недочитание ― болезнь, которую он самостоятельно нашел у себя по возвращенной после Изъятия медицинской энциклопедии Евлампии Мародёрской, ― Сенпек вспоминал, сколько у него осталось джуттсов. Свой сборник он перечитал за ночь и хранил его в том же почтовом ящике, закидав старыми газетами, надеясь, что внезапно нагрянувшая проверка не засунет туда нос. А еще втайне он был уверен, что таким образом сможет отвести от себя обвинения, прикинуться идиотом, сказав, что, разумеется, кто-то подбросил.

Вид новых книг возбудил в нем животный голод и напомнил о вечеринке Нирваны. Все еще сомневаясь, он втиснулся в очередь.

Он встретил несколько собратьев-писателей, продающих свои книги, каким-то волшебным образом сохранивших тираж, видимо, где-то в сумраке и тишине подвалов друзей или кого-то еще. Елисей Фельцер-Конев стыдливо встретил его тонкой улыбкой. Он осунулся и как-то потемнел, покрылся желтой коркой увядания и, скорее всего, ржавчиной немытого тела. Возможно, у него отключили воду за неуплату. Запах, который Марк принял за вонь подвала, в котором притаился черный рынок, мог исходить от Елисея. Как он устроился продавцом? На его прилавке сотня книг: старые и новые, большие и совсем маленькие, умещающиеся на ладони.

Сенпек среди других покупателей роется, перебирает фолианты, наслаждаясь от прикосновения к бумаге, несущей художественный вымысел, тепло фантазии. Вдруг под кирпичами книг взгляд Марка цепляется за что-то яркое и цветастое. Комикс «Капитан Лавина»! Не в идеальном состоянии: обложка чуть помята, загнут уголок, потертость, но внутри разноцветные картинки истории не тронуты царапинами и не смяты. Схватив тонкую книжицу комикса, Марк уже не хочет отпускать, отдавать обратно под пресс пыльных книг. Он ловит взгляд Елисея, спрашивает безмолвно цену, а расплатившись, скорее прячет под пальто, думая, что, видимо, придется уменьшить свой рацион.

Потратив джуттсов больше, чем планировал, Марк поискал взглядом выход. Он был уверен, что путь, которым он попал на рынок, не был одновременно и выходом. И вскоре нашел широкие складские двери, возле которых стояли двое охранников, одетых, как полагается по кодексу охраны, во всё черное и даже нацепив солнцезащитные очки, притом, что в подвале было довольно мрачно. Сенпек поспешил на выход, но возле дверей замер, а потом быстро пригнулся, окунувшись в толпу.

За крайним прилавком мило улыбается покупателям Савелий Павлович Мухоловский. Инспектор даже помогает заворачивать покупки в пластиковые пакеты, которые давным-давно убрали из производства и потребления, заменив на пакеты из экологически чистых материалов, но спустя несколько лет в начале сороковых вернули обратно. Спрятавшись за широкой спиной высокого человека в очереди, Марк рассматривает товар Мухоловского. Среди прочего, он видит книги из своей библиотеки, доставшиеся от матери и отца, а им в свою очередь от бабушек и дедушек. Книги, которые Сенпек читал в детстве, книги, которые Матушка Сенпек читала ему перед сном. Изъяты, но не сожжены, а привезены инспектором с подлой душой и распроданы. «Возникнуть перед ним резко и внезапно, объявить на всю округу, что он волк в овечьей шкуре, а не торговец, смотрите ― кавэшник (!), лови его и бей», ― думает Марк. Его брови сведены в острую галочку, а из носа резко вырывается воздух гнева. Но и ему здесь быть запрещено. Что он может сделать? Достав телефон, Марк укромно из-за плеча соседа фотографирует Савелия Павловича.

Все также пригибаясь, Марк пробирается к воротам. Один из охранников, смерив его сканирующим взглядом, приоткрывает ровно на тридцать сантиметров половину ворот, и Сенпек пролезает наружу. Но это еще не выход. Вновь череда коридоров, поворотов, вместе с несколькими покупателями он выходит в какое-то помещение, из которого дверь ведет в подземную парковку торгового центра «Телестены и все для кибержизни».

Домой Марк возвращается на такси.

Глава 7. Марк Сенпек, Наблюдатели и Капитан Лавина

Марк Сенпек в поношенном шелковом халате, который ему когда-то подарила жена, на кухне заваривает кофе и краем глаза смотрит в мини-телестену «Пиксельлейк», расположенную рядом с окном, выходящим на гудящий проспект. Новости-новости-новости галдят, сводка погоды и новых смартфонов, документальные фильмы о животных. На предпоследних телеканалах показалась картинка фильмов для взрослых, притом, что недавно часы пробили лишь девять утра. В стране демографический кризис, говорят репортеры из Дирекции Статистики, особенно заострившийся с массовыми самоубийствами, и потому срочно выпустили новый Закон, и теперь разрешено показывать обучающую эротику уже с пятнадцати лет. Чем раньше начнешь рожать, тем больше родить успеешь. Разумеется, никто не отменял родительское воспитание и решение показывать ли, но настоятельно рекомендуется.

Марк остановился на обучающем телеканале «СексStudy», потому что увидел знакомое лицо. Молодой человек в школьной форме только что позвонил в дверь квартиры. Дверь открывает женщина в домашнем халате, улыбкой и рукой провожает парня в комнату, там за столиком с чаем и конфетами сидит девушка, тоже одетая в школьную форму. Втроем они сидят за столиком и рассматривают обучающий журнал, в котором в виде комикса показано, как правильно пользоваться средствами контрацепции и все механизмы соития. Экран телестены поделен напополам, слева крупным планом страницы комикса, справа продолжается кино. Потом женщина, не снимая улыбки с лица, быстро выходит из комнаты, пожелав напоследок удачи молодой паре. Парень и девушка раздеваются, укладываются в постель и начинают сам процесс, как будто в первый раз: на лицах румянец стыда, неуверенности, и всё наигранно, показаны лишь лица, но через пару минут, когда все заканчивается, оба улыбаются, как немного раньше улыбалась женщина. Лежат под одеялом и радостно говорят в камеру: «Пополни население, выполни гражданский долг!» В конце все же появляется надпись, что всем актерам уже исполнилось восемнадцать.

Выключив телестену, Марк еще некоторое время смотрит в черный экран, а потом понимает, что школьницу играла Агафья Каразинсская.

Марк закрыл глаза, потому что почувствовал головокружение и даже не заметил, что слишком быстро перемешивает кофе, а чашка летит на пол, куда уже упала стеклянная упаковка. Звоооооон разбитой посуды затягивается в один долгий протяжный стон. По телу пробежала мгновенная дрожь, и он вспомнил вечер у Нирваны и Чтение, и Агафью, слипшуюся с ним. Несколько недель он ходит на Чтения, встречает там новых актрис. По выходным он тайно посещает черный рынок, но уже давно ничего не покупает, потому что почти все отдает в счет долга, а оставшихся джуттсов едва хватает на жизнь. При этом ему, казалось бы, достаточно просто посмотреть на книги, пощупать их обложку, вдохнуть старый запах страниц. Что больше его удивило, так это отсутствие Мухоловского, как будто бы предусмотрительно слинявшего. Но в прошлый визит на рынок он увидел человека, похожего на его друга детства, Роберта.

Почему-то Роберта он не вспоминал с окончания университета, когда успел уже утонуть в семейном вихре и взаимном недовольстве, а еще радостная мысль, что пожениться в двадцать вовсе не глупо, перестала быть радостной, а стала выглядеть глупой. Марк выходил из квартиры, бродил, забывая улицы и дома, и лица. Зависал в очередном вымышленном мире, который вдруг появлялся за следующим поворотом, на безлюдной площади в четыре утра, на заброшенной стройке. Вместе с Робом они тоже бывали на заброшенках, бегали от бездомных, которые приватизировали эти постройки без окон и дверей. Дикими хищниками те ощетинивались на каждого, кто проникал в их убежище. И один из них попытался укусить Роберта, но получил камнем в живот, а еще его визг, вспоминал Марк, был похож на треск расколотой чашки.

Марк наконец-то вздрагивает от звона стекла и замечает за окном незнакомца. И поначалу он считает его новым продуктом рекламы. Но тот держится за черный трос, свисающий откуда-то сверху, и смотрит прямо на Сенпека. Черный строгий костюм, фетровая шляпа и темные очки сварщика. Что-то внутри Марка обрывается и падает. Застучало в ушах и висках. Он не может моргать, потому что его и незнакомца взгляды прилипли страхом и ненавистью. Но вот наблюдатель отталкивается от стены и скрывается из квадрата окна, спугнув налетевших голубей. Сбросив оцепенение, Марк открывает окно и осторожно высовывает нос. Машины визжат клаксонами, вокруг только улицы и дома, и пешеходы, но по стенам ползает несколько наблюдателей в черных костюмах, шляпах и очках, и их лица кажутся одинаковыми, а может быть они и правда одинаковы, клонированные по воле закона. И вот они ползают по стенам, держатся за тросы и заглядывают в каждое окно, а оттуда изредка доносится вскрик, ругань, но все стихает, ибо страх и неизвестность сковывают, а потом, видимо, как и Марк, каждый подбирает с дивана или тумбочки свой смартфон и вчитывается в новый Закон о Наблюдателях.

***

Он выходит на улицу, пытаясь сбежать, щурит глаза от солнца, мимо прохожих, вдоль новых торговых и обучающих центров «Как поставить внутренний блок на фантазию», «Дом правильного питания для пенсионеров», почему-то всегда оказываясь против общего потока, словно все слаженно идут ему навстречу и заговорщицки намеренно сшибают плечами. Марк внушает себе, что просто хочет купить кофе.

Наблюдатели скребут ногтями и тросами, черными очками по стенам многоэтажек, по окнам старых домов, втыкаясь в стекла. Они не ведут тайное наблюдение, они открыто заглядывают в чужие жизни. Им разрешено. А все остальные как будто не видят их, не смотрят. Марк на ходу оборачивается и замечает нового Наблюдателя возле своего закрытого балкона. Как часто они будут приходить? Ему хочется спрятаться, но некуда, тут дроны, глаза, камеры.

В общем, он поступает, как, наверно, поступали многие. Он быстро-быстро идет, потом сворачивает в ближайший проулок и бежит, стараясь найти безлюдное место, слепую зону города. Тут пахнет протухшей рыбой, и ее кровавые следы на асфальте, будто пятна из фильмов ужасов, которые теперь не разрешены. Кто-то разделался с сырым окунем или щукой прямо за мусорным баком ресторана морепродуктов «Горячие клешни от Пьетракка». Возле черного входа/выхода толпятся трое поваров и посудомойщиков, покуривая одну по кругу папиросу и плюясь смехом в смурое небо. Грязные фартуки на тощих и необъятных животах, ― точно картины абстракционистов, парней запросто могут затолкать в черный фургон кавэшников. Глаза поварят слегка прикрыты, и они похожи на любителей годжолоина, хотя могут быть обычными гипноспрейщиками.

Он огибает их широкой дугой, стесывая краску со стены напротив, проходит дальше за мусорные баки, наклоняясь под почему-то протянутой тут веревкой с вывешенным бельем, и оказывается в палаточном лагере бездомных или изгнанных. Парочка на входе направляет на него острые взгляды, угрожая когтями и клыками, его пытаются прогнать, но сначала обокрасть, «эй, что у тебя есть, выворачивай карманы!» Но большинство из тех, кто прячется в палатках, настоящих или слепленных наспех из картонных упаковок и найденных шнурков или проводов, прячутся от реальности за украденными визорами с выдуманным миром, за оставшейся разрешенной классической музыкой, вибрирующей в динамиках их старых покоцанных наушников, уткнувшись носом в холод и темноту. Где-то в глубине этого оазиса бездомных приютился человек, чье лицо некогда мелькало на всех видеоплакатах и телеэкранах, поблескивало потрескавшимся принтом на футболках и кружках.

Бэкк Полувинцев aka Капитан Лавина.

Теперь Марк знает, что волосы у Полувинцева по-настоящему белые, но сейчас с примесью грязи и пыли и сального блеска, так что кажется, что их белизна ― это седина, притом довольно ранняя, учитывая, что актеру едва должно быть тридцать пять. Он смотрит на Сенпека полупьяным взором, похожим на взгляд поваров из проулка, а потом начинает безудержно ржать, тыкая в него промасленным от консервной банки в руке пальцем, и его смех кажется безостановочным и больше выражает искренность, чем его актерская улыбка супергероя. Опустив взгляд на себя, Марк понимает предмет ржача. Футболка на нем с принтом Лавины. «ЛёдСити теперь в безопасности» вырывается облачко из неизменно белоснежной улыбки. Но сейчас зубы Бэкка покрыты коррозией времени и нищеты, а еще налетом курева и бог знает чего еще. Он подскакивает и кидается обнимать Марка, будто родного брата, после пятилетнего поиска среди руин социального неравенства. Несмотря на условия его проживания, мускулы Полувинцева еще не совсем одряхлели, и потому объятия крепки и опасны. Кости и ребра хрустят от его доброты.

«На самом деле я здесь не живу», ― говорит Лавина. Он навещает нескольких друзей-актеров, он присматривается к тем, кого, возможно, вскоре придется сыграть в новом документальном кинофильме об уличной жизни.

– Хей, братишка, а у тебя нет чего-нибудь от насморка? ― хихикает он и заговорщиком подмигивает.

– У меня нет насморка, ― врет Марк. ― Но у меня есть чудо-жвачка. Хочешь немного чудо-жвачки?

– Братииииииишка! Это «Та-Самая-Чудо-Жвачка»?!

– Да.

– Да?

– Определенно, она ― чудо.

– Давай.

И берет из руки Сенпека две пастилки чудо-жвачки, как он думает, и как ему сказал Марк, хотя он снова солгал, от страха, либо из-за привычки все время что-то сочинять, потому, что он передал ему пастилки обычной жевательной резинки со вкусом клубничного молочного коктейля. И да, это жвачка от никотиновой зависимости, ставшей, впрочем, сейчас менее актуальной, чем гипноспреевая. А еще Марк не жевал эту жвачку те несколько лет, что она хранилась в подкладке кармана его старого пиджака и вот, пока Марк галопом преодолевал полгорода и проулок, вывалилась обратно через дырку, через которую тогда пропала.

Полувинцев экстазно закатил глаза, предаваясь некоему, только ему известному заоблачному удовольствию от обычной жвачки. Возможно, в нем еще не пропал талант актера. Потом Марк вспомнил о тех случайных торгашах гипноспрея на улицах, которые могут всучить тебе плацебо или обычные капли от насморка, а тебе придется изображать улет, чтобы не опростоволоситься на глазах друзей, и Сенпек почувствовал себя неуютно, как-то даже мерзко. Он не узнавал себя. Зачем бы ему врать? Он ведь не продал эту резинку Капитану. Но теперь его мучила совесть, а еще он понял, что нарушил закон, потому что вот буквально здесь, в проулке, в загоне для изгнанных он подключил Фантазию.

– Идем, ― говорит Бэкк и манит грязным сальным пальцем. ― Идем!

Тут же образуется черная после дождя дорога между сложенными спальными мешками и палатками, и взглядами, пристальными и подозревающими, но раз Капитан Лавина пригласил, значит можно. И вслед за покрытой кляксами и прилипшей жвачкой пиджачной спиной Полувинцева он ступает под навес будто бы волшебного базара, на котором торгуют разными улетными специями, то, что он искал. Вскоре появляется длинный полог, а внутри темно и сыро, и пахнет плесенью. Напоминает чердак, на котором Чердачные Старики устроили несколько дней бунта. Через много лет его облюбовали местные растаманы и иже с ними, чтобы прятаться от полиции и дронов, раскуривать трубку мира, разговаривать о любви, творчестве и загробном мире. Их прозвали Детьми Неба, и они приняли к себе Марка и Роберта, еще не окончивших школу.