Текст книги "Территория книгоедства"

Жуковский В

Василий Андреевич Жуковский – родоначальник русской литературы ужасов, или хоррора, как выражается известный петербургский фантастиковед Василий Владимирский.

Не надо далеко ходить за примерами, чтобы доказать этот очевидный факт. Вот начало любимого мной с детства «Ночного смотра»:

 
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает барабанщик…
 

А вот отрывочек из «Светланы»:

 
…Виден ей в избушке свет;
Вот перекрестилась;
В дверь с молитвою стучит…
Дверыпатнулася… скрыпит…
Тихо растворилась.
 
 
Что ж?.. В избушке гроб; накрыт
Белою запоной…
 

Под запоной, естественно, – оживающий мертвец, который скрежещет зубами и пугает девицу сверканием грозных очей.

И так далее – примеров хоть отбавляй.

Конечно же, это не главная заслуга Жуковского перед отечеством. Он много чего успел сделать за свою долгую жизнь. Перевел «Одиссею», дружил с Пушкиным и оставил нам хронику его последних часов, воспитывал императорских детей. Полный список литературных трудов Жуковского составил бы не один том, такой он был трудолюбивый писатель.

Росту Жуковский был невысокого, судя по известной картине Г. Чернецова «Парад на Царицыном лугу», где поэт предстает перед нами в компании с Пушкиным, Крыловым и Гнедичем.

Кстати, к поэтической табели о рангах среди писателей того времени. Вот как описывает современник чередование тостов на обеде у книгопродавца А. Ф. Смирдина 19 февраля 1832 года:

Провозглашен тост: здравие государя императора, сочинителя прекрасной книги «Устав цензуры»… Чрез несколько времени: здравие И. А. Крылова… Иван Андреевич встал с рюмкою шампанского и хотел предложить здоровье Пушкина; я остановил его и шепнул ему довольно громко: здоровье В. А. Жуковского; и за здоровье Жуковского усердно и добродушно было пито, потом уже за здоровье Пушкина.

Символ веры у Жуковского был простой. Вот как он сам излагает его в письме к Пушкину: «Крылья у души есть! Вышины она не побоится!.. Дай свободу этим крыльям, и небо твое. Вот моя вера».

Зз

«Загадки русского народа» Д. Садовникова

Кто-то собирает этикетки от вин и водок, кто-то ношеные вещи от светил шоу-бизнеса, кто-то тщательно списывает в тетрадки надписи со стен общественных туалетов. И первое, и второе, и даже третье если и сделает вас богаче в плане духовном, то отечеству от этой вашей собирательской деятельности прибыли никакой. Ибо только тот настоящий коллекционер, кто, складывая в копилку частную, прибавляет, вольно или невольно, к общему национальному достоянию. Из великих собирателей настоящего это, в первую очередь, Илья Зильберштейн. Из великих коллекционеров прошлого – это Даль, Афанасьев, Рыбников, Гильфердинг, Третьяков, Щукин.

Человек, о котором сегодня речь, тоже из их породы.

Вряд ли кто мне поверит, если я скажу, что русскую народную песню «Из-за острова на стрежень» про Стеньку Разина сочинил не безымянный человек из народа, а очень даже конкретная личность с именем и фамилией. Так вот, автор песни – Дмитрий Николаевич Садовников, русский ученый, писатель, фольклорист, человек разносторонних занятий и широчайшей литературной деятельности. В 9 лет у него уже лежит готовая рукопись «Жаркие страны» – конспект прочитанного за четыре года по естественным наукам, в 13 Садовников пишет сочинение «Космос для детей», в 20 лет переводит «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, а в 21 публикует свои стихи в московской «Иллюстрированной газете». В 1874 году (Садовникову – 2*7 лет) в Москве выходит его книга «Наши землепроходцы (рассказы о заселении Сибири)», в 1875-м, в Санкт-Петербурге, – переводные «Норвежские сказки», а через год, снова в невской столице, напечатана главная работа писателя – книга «Загадки русского народа».

При переиздании «Загадок» в 1959 году (изд. МГУ) книгу предваряет предисловие В. Аникина, в котором читаем: «Многое в сборнике устарело. Не все в нем носит подлинно народный характер. Таковы некоторые загадки на религиозные темы. Все они опущены. Сохранены лишь те из них, в которых выразилось свободомыслие народа, его критическое отношение к религии. Ряд текстов отличается тем „озорством мысли“, которая не боится двусмысленностей. Из-за этого многие тексты, крайне неудобные в печати, пришлось из сборника изъять».

И все равно, даже после изъятия, двусмысленностей в текстах книги сохранилось более чем достаточно. Вот, например, загадка из раздела «Люди и строение их тела»:

 
Стоит хата,
Кругом мохната,
Одно окно,
Да и то мокро.
 

Или – из того же раздела:

 
Два яичка в моху,
Да морковка наверху.
 

Ответ на первую, оказывается: «Рот в бороде», а на вторую: «Нос и глаза». Правда, почему нос наверху – то есть над, а не под глазами, – этого я не понял. Наверное, носы в старые времена росли несколько иначе, чем в нынешние.

Все загадки сборника Садовникова обладают поэтическим строем. Собственно, это маленькие стихотворения в две – четыре строки. Законченные, потому что подразумевают озвученный ответ на вопрос.

Еще одно достоинство книг, подобных сборнику загадок Садовникова, в том, что они вольно или невольно подвигают человека на творчество. Я вот тоже взял грех на душу и сочинил по образу загадок из сборника несколько своих.

Предлагаю вам две из них:

 
1. Летит муха,
Три головы, два уха.
 

 
2. Скачет всадница,
Вместо головы задница.
 

Ответов намеренно не даю. Как говорилось в старинной радиопередаче моего детства:

 
Кто загадки любит,
Тот их и услышит.
Кто их угадает,
Тот нам и напишет.
 

Заемный юмор

Да, ради бога, не присылай мне английских анекдотов, которые я же тебе и рассказал.

Из письма Аркадия Стругацкого Борису Стругацкому, сентябрь-октябрь 1950 г.

Есть категория людей, которые определенные фразы или слова всегда встречают одними и теми же несменяемыми остротами. Как желудочный сок у собаки Павлова на мигание лампочки Ильича, так у этих представителей человечества на любое стандартное выражение выделяется готовая шутка, обкатанная миллионами ртов, языков и глоток.

Это как программа в компьютере, срабатывающая на узнаваемые сигналы. Спрашиваю я, например, о зарплате, в день получки приходя на работу: «Деньги нам сегодня дадут?» А коллега, которому я задаю вопрос, отвечает: «Дадут, дадут, потом догонят и еще раз дадут». Или у него же интересуюсь: «Как жизнь?» – «Бьет ключом – и все по голове», – отвечает он. И эти его ответы повторяются с ужасающей частотой, что, честно говоря, настораживает. Я, конечно, хорошо понимаю, что сам же и спровоцировал подобный ответ, произнесши трафаретную фразу. Сейчас любой второгодник знает, что слова от длительного употребления снашиваются и уходят далеко в сторону от вложенного в них изначально смысла. И формальный вопрос «Как жизнь?» нисколько не означает, что задавший его интересуется проблемами твоей личной жизни. Поэтому и рождаются шаблонные ответы-отшучивания вроде тех, что я цитировал выше.

Но – важный момент! – мой коллега, отвечая шаблонно, всякий раз искренне радуется своему ответу. Его радость я понимаю так: человек доволен собой, он доволен, что успел мгновенно отреагировать, отшутившись на обозначенную вопросом тему, он прилюдно предъявил свое заемное остроумие, доказал, что за словом в карман не лезет. И еще: он искренне полагает, что существует общественная копилка, из которой и нужно черпать остроты, шутки и афоризмы, и они всего лишь некий пароль, говорящий встречному, что вы одной крови, нацеженной из одной цистерны.

Кто-то из великих сказал, что шутка, произнесенная больше одного раза, теряет силу. Это уже не жемчуг, это уже стекляшка, дешевый секонд-хэнд из пластмассы, употребляемый по скудости и по бедности.

И вот какой парадокс: я раньше всегда считал, что пользоваться заемным юмором – это свойство людей нетворческих, не способных самовыражаться оригинально. Но на каком-то этапе жизни внезапно с удивлением обнаружил, что многие люди творческие (имен называть не буду) активно таким юмором пользуются. И даже не опрощения ради, не ради показной демократии, а просто по-другому не получается.

Неисповедимы пути таланта – единственное, что тут можно сказать.

«Записки о моей жизни» Н. Греча

Николай Иванович Греч – самая одиозная после Фаддея Булгарина личность в истории российской словесности. Убежденный консерватор, сподвижник Булгарина, добровольный агент Третьего отделения тайной полиции, он в то же время печатал и ценил Пушкина и, несмотря на временный разрыв отношений в 1830–1831 годах, инспирированный Булгариным и связанный с литературной борьбой, впоследствии восстановил дружеские отношения с поэтом, продолжавшиеся до самой гибели Пушкина.

Греч – автор множества сочинений, о которых в наше время знают исключительно литературоведы. Собственно говоря, уже на закате жизни писателя его книги не востребованы читателями, а попросту говоря – забыты.

Характерна в этом смысле история с чествованием полувекового юбилея литературной деятельности Греча в 1854 году. Вот отрывок из письма П. А. Плетнева П. А. Вяземскому по этому поводу: «С Гречем произошла вот какая история. Уже года три он хлопотал, чтобы его друзья отпраздновали 50-летний юбилей литературной его жизни. Нынешней осенью удалось ему склонить Я. И. Ростовцева войти через государя наследника с докладом к его величеству о дозволении праздновать этот юбилей… Соизволение воспоследовало. Напечатали приглашение участвовать в этом деле денежными приношениями и брали с рыла не менее 25 рублей серебром…»

Соизволить-то государь соизволил, и сам Греч лично обходил с приглашениями своих сановных знакомых, да вот только на юбилее литературной деятельности практически никто из литераторов не присутствовал. Не было там даже Булгарина, с которым Греч на этот период состоял в ссоре. Билеты на юбилей принудительно распространялись в военных кругах, находившихся под начальственным ведомством генерала Ростовцева.

Единственное сочинение Греча, пережившее его век, – это «Записки о моей жизни». Это действительно уникальный памятник общественного и литературного быта России первой четверти XIX века. Характеристики его лишены лести. Казалось бы, человек, купленный властями чуть ли не с потрохами, должен петь дифирамбы императору и его окружению. Ничуть не бывало. Страницы об императорах Павле, Александре, цесаревиче Константине и прочих августейших особах полны такой беспощадной критики, что понятна причина изъятия этих мест из суворинского издания 1886 года.

Зеленая Шляпа

Среди библиофилов России встречаются люди поистине фантастические. Чудаки и оригиналы, как любил говорить Пыляев, а я повторю за ним. Я тоже встречал таких одержимых личностей, которые за редкую книгу готовы были продаться кому угодно – дьяволу, ЦРУ, человекорыбам с Юпитера, эфиопской мафии.

Одним из самых ярких представителей библиофилов такого рода был Николай Николаевич Лодыгин по прозвищу Зеленая Шляпа.

Среди петербургских книжников в 60-80-е годы Лодыгина знали все. Это был абсолютно безумный книжник, прославившийся когда-то тем, что заявился в американское консульство и потребовал политического убежища. Случилось это после того, как у Лодыгина в букинистических магазинах перестали принимать книги. А жил он исключительно тем, что играл на непостоянстве цен: покупая, например, в «Старой книге» на Московском проспекте «Собрание портретов россиян знаменитых» Бекетова за 1000 тогдашних рублей, нес его на Литейный и продавал там вдвое дороже.

За спекуляцию (была такая статья в Уголовном кодексе) посадить Лодыгина не могли; в прошлом постоянный клиент городских психиатрических клиник, он прикрывался железной справкой о невменяемости. Прописать на постоянку в лечебницу не хотели – из-за острой нехватки мест. Поэтому поступили просто – товароведы всех букинистических магазинов города договорились между собой у Лодыгина книги не принимать, лишив его тем самым единственной доходной статьи.

Вот тогда-то Николай Николаевич, посчитав это политической провокацией, пошел сдаваться американцам.

Те как на Лодыгина посмотрели – сандалии на босу ногу, пиджак на голое тело, мятая зеленая шляпа, – так сразу дали ему от ворот поворот. Словом, никакого убежища Николай Николаевич не получил, а имел долгую беседу с работниками органов государственной безопасности на предмет того, что психи бывают разные, и есть психи наши, советские, психи-патриоты, а есть другие, готовые за жевательную резинку и кеды фабрики «Адидас» продать любимую родину. Строгих мер к виновнику все же решили не применять, ограничились серьезной беседой и направили очередной раз в психушку.

Таких сумасшедших книжников, как Николай Николаевич Зеленая Шляпа, в прежнем Питере было хоть пруд пруди. Саша Гэ (Говно), Витя Полчерепа, Слава Железнодорожник… О любом из них можно писать поэмы, и когда-нибудь они, я верю, будут написаны. Город, страна, вселенная должны помнить своих героев.

«Зеленый фургон»

1. Задолго до того, как Одессу осаждали и оккупировали войска Румынии, союзницы фашистской Германии во Второй мировой войне, город осаждали и брали: «армии центральных держав, армии держав Антанты, белые армии Деникина, жовто-блакитная армия Петлюры и Скоропадского, зеленая армия Григорьева, воровская армия Мишки Япончика…» Всего, по подсчету отца Володи Патрикеева, героя маленькой повести Козачинского «Зеленый фургон» (откуда я взял цитату), властей в городе за короткий срок перебывало числом не то четырнадцать, не то восемнадцать – точной цифры не назовет никто, слишком часто происходили смены, – пока наконец не установилась большевистская власть, не навсегда, но надолго.

Ничего хорошего в годы хаоса не бывает. Переворачивая с ног на голову известную китайскую поговорку – желаю вам, соотечественники мои дорогие, не жить во времена перемен. Единственное, что скрашивает в памяти человеческой эти нечеловеческие времена, – книги, которые остаются благодаря или же вопреки им.

Не стану говорить о больших шедеврах – книгах Шолохова, Алексея Толстого, «Белой гвардии» Булгакова и бабелевской «Конармии». О них сказано много. Гораздо меньше вспоминают о книге, которую я цитировал выше, – о «Зеленом фургоне» Александра Владимировича Козачинского. Книга же действительно уникальна, и иначе как маленьким шедевром эту повесть не назовешь, настолько живо и виртуозно она написана. Но почему-то в нашей литературе повесть проходит по разделу книг детских, приключенческих, несерьезных, а это сразу выводит книгу за пределы литературы значимой – так уж почему-то сложилось в отечественной литературной традиции.

Не знаю, каким мерилом меряется литературное качество – по мне, чтобы оценить книгу, надо просто хорошо ее прочитать.

Не буду говорить о сюжете и композиции, но вот некоторые, на выбор, места из повести «Зеленый фургон», где, по-моему, и слепой увидит ее высокие литературные качества.

«Бричка вздрагивала на ухабах, чокались друг о друга германские бомбы-лимонки, черный американский кольт, качаясь на ремешке, позвякивал о сталь японского карабина, а молодой начальник, прислонившись к плечу соседа, тихонько посапывал, словно дул в камышинку».

Это из сцены погони за Красавчиком. А вот о помощнике Володи, агенте второго разряда Викторе Прокофьевиче Шестакове, поклоннике траволечения: «Виктор Прокофьевич пронес через всю жизнь бремя некоторых научных заблуждений, от которых ни за что не хотел отказываться.

Не человек произошел от обезьяны, а обезьяна от человека. Огурцы вредны. Писатель Алексей Толстой – сын Льва Толстого. Лучший в мире пистолет – наган солдатского образца. Арбузы чрезвычайно полезны. Евреи могут петь только тенором. Характер мышления зависит от состава пищи и т. д.

Желая отметить свое пятидесятидвухлетие, Виктор Прокофьевич поехал в Одессу и купил себе в подарок гипсового коня».

Эпизод из жизни одесских преступных элементов: «Однажды в камеру арестованных севериновского розыска был заключен мелкий вор Федька Бык, изобличенный в краже цепей с общественных водопоев в Севериновке и Яновке. Бык был арестован на шляху. Он брел, сгибаясь под тяжестью своей добычи, которую тщетно пытался продать в течение нескольких дней. Бык даже обрадовался аресту, освободившему его от цепей, которые, возможно, ему пришлось бы носить на себе еще долго».

А вот эпическая картина беспредела, творившегося на тогдашней Одессщине: «Три месяца назад из Одессщины ушли белые, на этот раз навсегда; до них ушли петлюровцы, махновцы, французы, англичане, греки, поляки, австрийцы, немцы, галичане. Но еще носился по уезду на красном мотоциклете „Индиан“ организатор кулацких восстаний немец-колонист Шок; еще не был расстрелян гроза местечек Иоська Пожарник, обязанный кличкой столь прекрасным своим лошадям, что равных им можно найти лишь в пожарных командах; уныло резали своих соплеменников молдаване братья Мунтян; грабил богатых и бедных болгарин Ангелов, по прозвищу Безлапый; еще не был изловлен петлюровский последыш Заболотный, уходивший после каждого налета через Днестр к румынам; еще бродил на воле бандит в офицерском чине Сашка Червень, не оставлявший свидетелей. В самой Одессе гимназистка седьмого класса Дуська Верцинская, известная под кличкой Дуська-Жарь, совершила за вечер восемнадцать налетов на одной Ришельевской улице и только по четной ее стороне».

И еще одна цитата, последняя: «На улице бандиты приободрились – в конце концов то, что случилось с ними, было в порядке вещей – и затянули воровскую „дорожную“. Ветер забросил во дворик ее бойкий напев и веселые слова:

Майдан несется полным ходом…

Последними выехали со двора товарищ Цинципер и Володя на „берлиэ“. Худая серая собака со стерляжьей головой бросилась за машиной, чтобы укусить ее в заднее колесо, но раздумала и отбежала. Двор опустел. Только часовые стояли у дверей разгромленной „малины“».

Биография автора повести о зеленом фургоне такая же необыкновенная, как и события самой книги. Но об этом рассказ отдельный.

2. В 1910 году волею Владимира Митрофановича Пуришкевича, ровно через пять лет создавшего печально знаменитый Союз русского народа, а тогда учительствовавшего в одесской гимназии, оказались за одной партой два юных гимназиста – Саша и Женя. Они подружились, ходили друг к другу в гости, читали вместе Майн Рида, а однажды на Николаевском бульваре приятели порезали себе стеклом палец, потом приложились ранками – поклялись на крови.

Наступил 1917 год. Саша оставил гимназию, и дороги двух «братьев по крови» временно разошлись. Тем более что Софиевская, где жил Володя, входила в территорию деникинской Одесской республики, а Канатная, где проживал Женя, принадлежала петлюровской незалежной Украине, и без специального разрешения перебираться с Софиевской на Канатную было сложно.

В 1919 году шестнадцатилетний Саша, теперь уже Александр, становится конторщиком уездной милиции и в этой должности пребывает до мая месяца 1920 года, то есть до прихода в Одессу красных. Должность конторщика романтически настроенный юноша меняет на профессию сыщика, поступив работать в уголовный розыск 3-го района Одессы. Здесь он прославился раскрытием дела налетчика Бенгальского. Но, якобы уличенный в должностном преступлении, приговаривается к трем годам лагерей. Справедливость временно торжествует, молодой агент УГРО добивается пересмотра дела и даже определяется на должность инспектора уголовного розыска в Балтский уезд. Здесь-то у нашего героя и наступает период разочарования деятельностью на ниве борьбы с преступностью, и герой наш подается в бандиты.

Произошло это так. Начальнику балтской милиции местный мельник привез в зеленом фургоне шестнадцать пудов зерна. Дал на лапу, чтобы легче дышалось. И настолько это нашему инспектору не понравилось, что он, взяв в подручные немецкого колониста Феча, которого перед этим вызволил из тюрьмы, угнал повозку.

Теперь вы понимаете, откуда растут ноги у повести «Зеленый фургон»? Ну конечно, отсюда, из этой криминальной истории. А похититель, как вы тоже, наверное, догадались, оказался не кто иной, как писатель Александр Козачинский собственной, так сказать, персоной.

Под Тирасполем похитителей повязали, но вскоре отпустили всухую – к тому времени вещественные доказательства, то есть мешки с зерном, распределили по личным нуждам представители местной власти. А без вещдоков даже в те веселые времена расстрелять человека, оказывается, было не так-то просто – даже большевикам.

Далее Козачинский с Фечем сколачивают вооруженную банду, куда вступают сначала дружки Феча Бургардт и Шмальц, также немецкие колонисты, а затем налетчики из отряда полковника царской армии Геннадия Орлова, командовавшего карательным отрядом у Колчака.

Первое их крупное дело – налет на пассажирский поезд, следующий в Одессу, – прошло блестяще. Российский Робин Гуд со товарищи, окрыленные успехом, вернулись в штаб, располагавшийся в деревушке в районе Люстдорфа, где обитали немецкие колонисты.

Целый год Козачинский и его шайка совершали нападения на конторы, поезда, зажиточные хозяйства, банки, пока власти это не надоело и она не решила с этим делом кончать. Тем более подвернулся случай.

В начале осени 1922 года предводитель банды двадцатипятилетний атаман Козачинский решил устроить налет на ветеринарный лазарет 51-й дивизии. Целью нападения были лошади, которых он собирался угнать. Но, как водится у благородных разбойников, перед тем, как совершить нападение, атаман сочиняет следующее легкомысленное послание: «Комиссия по разгрому несчастных частей 51-й дивизии постановила: всех хороших лошадей, где только последние отыщутся, изъять и копии актов оставить для красноармейской сволочи». И шлет письмо в штаб дивизии. В результате, хотя лошадей все-таки угоняют, банда Козачинского попадает под перекрестный огонь и увозит с собой нескольких раненых.

После этого вопиющего безобразия милицейское начальство Одессы бросает на поимку Козачинского и его банды лучшие оперативные силы. В том числе внедряет в среду преступников своего агента. Он-то и сообщает место и время, где и когда бандиты собираются сбывать излишки краденых лошадей. Произойти это должно было в самой Одессе на Староконном рынке.

Теперь представьте себе – раннее сентябрьское утро, пригород Одессы, по дороге трясется на ухабах знакомый вам зеленый фургон, на козлах молодой красавец погонщик, за фургоном следует табун лошадей. Все это въезжает на шумный рынок, кучер спрыгивает на землю, и тут ему в спину упирается дуло маузера.

Но наши люди просто так не сдаются. Козачинский, а это он, что-то такое делает, после чего человек с маузером быстренько отлетает в сторону, а юный герой-разбойник лихо перемахивает через ограду, бежит по направлению к Молдаванке, петляет проходными дворами, поднимается на чей-то чердак, хочет отдышаться, как вдруг… Чердачная дверь трещит, и перед обалдевшим налетчиком стоит… догадались кто? «Брат по крови», тот самый Женька, правда, тоже уже не Женька, а Евгений Петрович Катаев, брат писателя Валентина Катаева, сам в будущем блестящий писатель, известный в русской литературе под именем Евгений Петров, а на момент их чердачной встречи – сотрудник уголовного розыска.

Так их свела судьба, бандита Сашку и мента Женьку.

Потом был суд, были двадцать три человека на скамье подсудимых и тридцать шесть листов обвинительного заключения, была высшая мера, замененная на пятнадцать лет исправительно-трудовых работ… И был агент уголовного розыска Евгений Катаев, тайком показавший «брату по крови» указательный палец, когда приговоренных под конвоем выводили из зала суда.

Конец этой истории светел.

В 1925 году Козачинского амнистировали. Вскоре он переезжает в Москву, работает журналистом, а в 1938 году Евгений Катаев, уже Петров, один из авторов «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», уговаривает «брата по крови» написать повесть. Так родился «Зеленый фургон».

Умер Козачинский в Сибири, в 1943 году, но не в ссылке, как, наверное, подумали многие, а в эвакуации, куда был направлен по нездоровью.