Текст книги "Планета лысого брюнета"

Глава 7. Мудрость попугая Коломбо

Что-то странное творилось в природе – тучки были не просто тучки, а походили на голодных стервятников, кружащихся над будущей жертвой; ветер тоже был какой-то недобрый – не мурлыкал привычную колыбельную, нагоняя на попугая сон, а громко бухал в барабанные перепонки, как черт копытом по гробовой доске; а уж про тени, населяющие кусты, Коломбо вовсе боялся думать – он просто прятал голову под крыло и высовывал ее лишь тогда, когда бдительность побеждала трусость.

То ли Землю навестила комета, то ли Солнце покрылось пятнами, то ли страшная магнитная буря бушевала над участком газона, вверенным ему родным ЖСК, только попугаю Коломбо этой ночью было не до покоя. Попугая одолевали страхи. Ему мерещились дворовые хулиганы, целящиеся из рогатки в лоб. Ему чудилось, как на страшном вертеле зажаривают его бедную тушку и чьи-то острые, опасные зубы вот-вот вонзятся в попугаячью плоть. Ему слышались крадущиеся шаги охотников за птичьими головами и виделась человеческая рука, вылезающая из непроглядной тени, чтобы схватить, запихать в мешок и отнести в зоомагазин на комиссию.

Попугай шевельнул крылом и тихонько приподнял веко. Привидевшаяся со страху рука почему-то исчезать не хотела. Она нахально тянулась вверх и по-змеиному шевелила пальцами.

«Пошло вон, дурацкое привидение!» – Коломбо мысленно щелкнул клювом и попытался себя представить не попугаем, а могучим орлом. Но, видно, призраки не читают мыслей, потому что назойливая рука упрямо продолжала тянуться. Коломбо уже мог прочитать наколотое на руке имя. Привидение звали Боря.

«Ах так! – подумал Коломбо и нацелился твердым клювом в расплывчатую буковку „о“, круглящуюся в имени, как мишень. Подождал, когда буковка станет четче, и ударил в самую середину.

– Ай! – воскликнуло привидение Боря. – Какая нехорошая птица! Мало того, что она не спит, она, оказывается, еще и клюется! Ломакин, вылезай, твоя очередь.

Моментально рука исчезла, а из кустов, шурша листьями и треща веточками, вылезла подозрительная фигура. Вооруженная специальной пилой-ножовкой, которой перепиливают железо, фигура эта выглядела несколько жутковато в свете редких непогашенных окон и одинокой половинки луны, запутавшейся в сетях облаков.

– Как не спит? Должна спать! – сказала подозрительная фигура. – Птица, у тебя, наверно, бессонница? Ну-ка, поди сюда! Мы тебя сейчас вылечим. Ножовочкой по шейке чик-чик, и сразу уснешь как миленькая.

«Воры! Караул! Грабят!» – хотел выдать попугай незнакомцам свой фирменный словесный боезапас, но что-то у него в клюве заело и вместо привычной фразы он выдавил козлиное «ме-е-е».

Из тени появился другой, тот, чья рука с кружочком стала жертвой попугаева клюва.

– Ломакин, – сказал другой, – ты попугаячье мясо обычно жаришь или предпочитаешь кушать вареное?

– Я, Кусаев, попугаев обычно вялю, потому что под холодное пиво лучше вяленых попугаев человечество ничего еще не придумало. Разве только вареных раков.

– То есть ты, Ломакин, считаешь, что лучше его завялить, чем зажарить на сковородке?

– Да, Кусаев, я так считаю и мнение свое по этому поводу не изменю никогда. Пытай меня, прижигай мне грудь утюгами, пропускай меня через мясорубку на начинку для кулебяки, а я все равно тебе заявляю: вяленое и только вяленое!

– Нет, Ломакин, тут ты не прав! Ты что хочешь мне заявляй, а лучший попугай – это попугай жареный. С лучком, с перчиком, с укропчиком, с сельдереем. Да под картошечку с вологодским маслицем! Да под огурчик неженский малосольный! Да помидорчик астраханский порезать и посолить его крупной солью!

– Вяленый! – воскликнул принципиальный Кусаев.

– Нет, жареный! – твердо сказал Ломакин.

– Только вяленый! – не унимался Кусаев.

– Жареный! – Ломакин был как кремень.

Уже луна выпуталась из облаков и поливала траву газона струйками прозрачного света. Уже в окнах, тех, что горели, полуночники погасли свет. А эти двое все препирались и препирались, не желая поступаться своими принципами.

– Это видел? – В руке Ломакина блеснуло острым акульим зубом железное полотно ножовки.

– Подумаешь, напугал! – ответил ему Кусаев и выставил чугунные кулаки.

Так из области высокой теории спорящие перешли к практике.

Коломбо молча слушал их перепалку, набираясь потихонечку храбрости. Когда храбости набралось достаточно, он решил не будить хозяина криками «Караул! Грабят!», а положиться на свои силы.

Для начала он промочил горло, хлебнув из баночки дождевой воды. Затем, культурно махая крылышками, с насеста перебрался на дерево, росшее рядом с будкой, и клювом постучал по стволу.

Первым поднял голову вверх любитель жареных попугаев. Левый его глаз был подбит снайперским ударом второго, того, что предпочитал вяленых. Правда, и у любителя вяленых на лице наблюдались признаки вмешательства посторонней силы, а на костюме был оторван карман. Но на ногах он держался тверже.

– Я, конечно, неученая птица, – начал Коломбо издалека, – у нас в Африке, откуда я родом, до сих пор проблема образования самая проблемная из проблем. Проклятое наследие колониализма, будь он неладен. Но отложим этот вопрос в сторону. Поговорим о другом, гораздо более для нас актуальном на данный момент, – об употреблении попугаев в пищу. Последние исследования ученых-гастрономов выявили интересную закономерность – тот, кто ест попугаев вялеными, живет в среднем на пять лет дольше того, кто ест нас вареными.

– Я же говорил! – обрадовался Кусаев. – А он мне, поганка этакая, еще и карманы рвать!

– Но, с другой стороны, те, кто едят нас жареными, живут на семь лет длиннее поедающих попугаев запеченными в тесте.

– Так-то вот! Слышал? Дольше! – Ломакин переложил пилу-ножовку себе под мышку, чтобы радостно потереть ладони. Звук получился громкий, но, если честно, не совсем радостный. Были в нем оттеночки грусти, можно даже сказать – тоски. Да и понятно – чему здесь радоваться? Ну, проживет он на семь лет дольше! Ну, навыманивает на пару сотен больше ножей и вилок для своего лысого командира. А дальше? Дальше-то все равно – могила.

Дойдя мыслью до этого неприятного слова, Ломакин выронил из-под мышки пилу-ножовку, и она, звякнув о корень дерева, отскочила и поранила своим острым зубом ногу его подельника.

Тот решил, что Ломакин хочет его зарезать, и со страху свалился в обморок. В свою очередь любитель жареных попугаев тоже не на шутку перепугался, подумав, что погубил товарища, и тоже брякнулся в траву без сознания.

Шум падения двух человеческих тел не остался незамеченным чутким пенсионерским ухом хозяина попугая Сидора Кузьмича Бубонина. В трусах, тапочках и красной пенсионерской майке он выбежал на ночной балкон с пожарной кишкой в руках. Снайперским ударом струи первым делом он смыл на землю пернатого своего помощника, затем, сместив прицел чуть пониже, окатил водой мертвецов. Те вскочили и со страшными криками, перепрыгнув через проволочную ограду, бросились уносить ноги. Очень скоро их крики съела голодная городская ночь.

Так шесток на попугаевой конуре не достался двум незваным гостям, вооруженным пилой-ножовкой. Вот и говорите после этого, будто попугай птица глупая и, кроме как повторять за хозяином какое-нибудь «дурак» или «брюква», больше ни на что не способна.

Глава 8. Поединок на ночном пустыре

А ночь все не кончалась и не кончалась. Медленно, с востока на запад, она тянулась, как змеиный царь Уроборос тянется за своим хвостом. И в этой черной черноте ночи трудно было разглядеть человека, пробирающегося пугливой тенью по заповедной территории пустыря.

Грызунов пробирался крадучись, с оглядкой – он не любил ночей. Нелюбовь эта началась в детстве, когда забывчивые родители Грызунова забыли однажды мальчика на полянке в пригородном лесу. Сутки он питался кореньями и дикими невкусными муравьями. Но самое для ребенка страшное началось, когда наступила ночь. Стали вдруг оживать деревья, они пугали крючковатыми пальцами, больно бросались шишками, стряхивали ему на голову воду и за шиворот сухие иголки. Юркие горячие светляки обжигали ему лицо и руки. Ухала над ухом сова. Корни вылезали наружу и норовили ухватить за ступни.

Натерпелся он в ту ночь хуже некуда. Правда, папа после этого случая позволил сыну, чтобы тот успокоился, две недели не чистить зубы и до полуночи смотреть телевизор. Но стойкое отвращение к ночи осталось у Грызунова навсегда.

Если бы не задание лысого, Грызунов ни за какие коврижки не отправился бы на ночной пустырь. Одна забота, как Ломакину и Кусаеву, иметь дело с каким-то там попугаем, с которым и сухорукий справится. Совсем другая – шагать по пересеченной местности, заминированной чеченскими террористами, чтобы долбать потом по гипсовой статуе тупым, как табуретка, зубилом.

Грызунов остановился, прислушался. Впереди как будто что-то гудело. Звук был благородный и мирный – так гудят саксофоны и трансформаторы. Но откуда быть на пустыре саксофону? Тем более в комплекте с саксофонистом. Следовательно, это гудят трансформаторы, и цель его ночного похода – мальчик на проволочной ноге – находится совсем близко. Поскольку на плане местности, который ему нарисовал лысый, главным для Грызунова ориентиром была трансформаторная будка. Грызунов достал зубило и молоток и двинулся на источник звука.

– Пароль? – вдруг спросили из темноты суровым, шлакобетонным голосом.

«Это еще что за оказия? – Грызунов остановился как вкопанный. – Тут рискуешь, ботинки стаптываешь, а ему еще пароль подавай!»

– Пароль? – переспросил он. – Вот сейчас зубилом-то долбану, будет тебе тогда пароль.

– Мария Пантелеймоновна, моя учительница в первом классе, – ответили на это из темноты, – нам в таких случаях говорила: прежде чем пошутить, подумайте, не будете ли вы выглядеть дураком после того, как пошутите. По-моему, ваша шутка именно к таким и относится.

Хорошо, что было темно, и тот, кто ему это сказал, не видел его лица. Грызунов покраснел, как свекла. Услышать такое не от кого-нибудь, а от гипсовой подделки под человека, было стыдно примерно так же, как поскользнуться на ровном месте.

– Значит, говоришь, говорила? – Грызунов вытащил зажигалку и посветил себе маленьким огоньком. В мечущемся газовом свете на разбитом постаменте из камня стоял мальчик на проволочной ноге. На его бледном, потрескавшемся лице, вечная, как на праздничной фотокарточке, отпечаталась гипсовая улыбка. Грызунов погасил огонь, не вынеся открытого взгляда этой честной, прямодушной физиономии, а заодно, чтобы поберечь газ. – Да я тебя, истукана каменного, одним ударом в порошок превращу, и никакая тебе Мария Пантелеймоновна не поможет.

– Что ж, попробуйте, посмотрю, что у вас получится. Только предупреждаю заранее: когда-то я имел полный комплект значков за заслуги перед пионерской организацией школы – БГТО, БГСО, БГПВХО, «Юный техник», «Юный натуралист» и «Юный турист». И еще: под Челябинском на Южном Урале на подземной американо-фашистской базе, куда меня однажды предательски взяли в плен во время летних школьных каникул, я, как знаменитый граф Монте-Кристо из романа Александра Дюма-отца, в одиночку прорыл подземный туннель к берегу реки Белой и вывел таким образом на свободу несколько сотен пленников, томившихся в подземных застенках. Так что, прежде чем угрожать, подумайте хорошенько, стоит ли ваша овчинка выделки. Это вам не у детей в песочнице отнимать резиновые игрушки!

Мозговые полушария Грызунова трудно терлись одно о другое, скрежеща, будто жернова мельницы. Золотая же мук а умных мыслей, сколько Грызунов ни старался, не заполняла закрома его головы. В голове была только м ука. «Долбить или не долбить?» – мучил Грызунова вопрос. С одной стороны, надо бы проучить негодника, раздолбать его в прах зубилом. А то стоит тут, гипсовое страшилище, смущает дурацкими разговорами про какое-то БГПВХО. С другой стороны, кто знает: вдруг он говорит правду? Долбанешь пару раз зубилом, а из кустов как полезут гипсовые да как накостыляют по физиономии грубыми, тяжелыми кулаками. Жаль, что кончился порошок злости! Тогда бы он, уж точно, не колебался.

– Послушай, – спросил он вдруг, – вот ты у меня пароль спрашиваешь. А для чего тебе он нужен, пароль?

– Потому что без пароля неинтересно, – ответил мальчик на проволочной ноге. – Без пароля человек пройдет мимо и сразу же про тебя забудет. А с паролем человек остановится, поговорит, расскажет что-нибудь новенькое.

– Ага. – Грызунов задумался. – И какой же этот самый пароль?

– Сказка, – ответил мальчик.

– Просто сказка? – Грызунов удивился. – Хорошо, есть у меня в запасе одна. Слушай. – Грызунов стал рассказывать.

Жили-были старик со старухой. И кроме сына, дочери да козы, не было у них в доме больше никакой живности. Вот однажды послал старик сына в лес козу караулить. Сын покараулил, покараулил да и пришел домой. Старик вышел на крыльцо и у козы спрашивает: «Козонька, сыта ли? Пояна ли?» Коза-то и говорит:

Не сыта я, не пояна -

По горочкам скакала,

Осиночку глодала.

Вот старик сына-то бил, бил да и убил.

Пошла караулить дочь. Покараулила и пришла домой. Старик вышел на крылечко и спрашивает: «Козонька, сыта ли? Пояна ли?»

Коза говорит:

Не сыта я, не пояна -

По горочкам скакала,

Осиночку глодала.

Старик-то ну дочь свою бить. Бил, бил да и убил.

Послал старик в лес старуху, чтобы та козу караулила. Вот старуха покараулила и пришла домой. Старик вышел на крылечко и спрашивает: «Козонька, сыта ли? Пояна ли?»

Коза опять говорит:

Не сыта я, не пояна -

По горочкам скакала,

Осиночку глодала.

Вот он бил старуху, бил и убил.

«Дай-ка, – говорит старик после этого, – сам я нашу козоньку пойду караулить». Пошел. Возвращается. Спрашивает: «Козонька, сыта ли? Пояна ли?»

Коза ему:

Не сыта я, не пояна -

По горочкам скакала,

Осиночку глодала.

Вот он козу бил, бил и убил. Потом пошел да с горя и удавился.

– Нравится? – спросил Грызунов. – Но это еще не все. Слушай, чем дело кончилось. Ведь коза-то на самом деле не умерла. Она притворилась мертвой. Ну так вот – встала она на свои копытца и только собралась пощипать травку, как откуда ни возьмись выбегает бородатый козел:

Взял козел козу за гриву,

Повалил на спину;

Черева – на дерева,

Кишки – на шишки,

Рожки да ножки

Разложил на окошке,

Головушку – под кустик,

Бородушку – на кустик,

Кожуриночку повесил на осиночку,

Тут козе и поминочки!

– Спасибо, – сказал мальчик на проволочной ноге, выслушав сказку до конца. – Когда я томился в плену на американо-фашистской подземной базе, у нас был тоже аналогичный случай. Только там была не коза, а корова. И убил ее не козел, корова стала жертвой обвала, когда по приказу американских хозяев наш управляющий герр фон Штюбе в нетрезвом виде проводил испытания землеройного атомохода «Дуайт Эйзенхауэр».

– Что же мне с тобой делать, мальчик на проволочной ноге? Делать мне с тобой что? – Левая рука Грызунова мучительно стискивала зубило, правая мяла молоток. – Не раздолбить я тебя не могу, тогда не получу порошок злости. Раздолбить тебя тоже жалко – парень ты не плохой, хоть и гипсовый. Да и вряд ли у меня получится тебя раздолбить со всеми твоими БГПВХО, БГСО и крупным опытом земельных работ на американо-фашистской военной базе. Посоветуй, пожалуйста, что мне делать?

– Очень просто, – ответил мальчик на проволочной ноге. – Ведь задание меня уничтожить дал вам лысый брюнет, не так ли?

– Так, – не стал кривить душой Грызунов.

– И нужно это ему, наверное, ради проволоки, из которой состоит мой скелет?

– Ради проволоки, – сказал Грызунов.

– То есть главное – не я, а проволока?

– Проволока, – подтвердил Грызунов.

– В чем тогда, спрашивается, проблема? Я для вас нахожу проволоку, вы ее отдаете лысому, и все довольны. Как говорится – и волки сыты, и овцы целы.

– Гениально, – сказал Грызунов.

– Есть здесь, правда, одна небольшая мелочь, один маленький пустячок, в общем-то не заслуживающий внимания.

– Какой же? – Грызунов удивился.

– Думаю, что причина столь пристального интереса к моей персоне со стороны лысого брюнета таится не в одной проволоке.

– В чем же еще? – заинтересованно спросил Грызунов.

– Во мне самом, – сказал мальчик на проволочной ноге. – Я для лысого брюнета одновременно немой укор и немой свидетель подозрительных его махинаций.

– То есть… – Грызунов упал духом.

– Вовсе нет, не то, о чем вы подумали, – успокоил его мальчик на проволочной ноге. – Просто нужно сделать все таким образом, чтобы я для лысого брюнета как бы больше не существовал.

– «Как бы» это как? В каком смысле? – не понял непонятливый Грызунов.

– В смысле, для него я бы стал невидимым, а для всех других оставался видимый.

– Но это невозможно! – взволнованно сказал Грызунов. – Наука в принципе отрицает саму идею пошива шапок-невидимок как в промышленном, так и в индивидуальном масштабе.

– Шапок – да, – возразил ему мальчик на проволочной ноге. – Но есть специальная мазь, преломляющая солнечные лучи в зависимости от взгляда наблюдателя. Если наблюдатель смотрит на тебя дружелюбно и не замышляет против тебя никакой каверзы, тогда он тебя видит прекрасно. И наоборот, если он, как лысый брюнет, желает твоей погибели, натираешься невидимой мазью, и наблюдатель тебя не замечает.

– Потрясающе! – сказал Грызунов.

Тем временем чуточку просветлело. Громады многоэтажных зданий, вплотную обступивших пустырь, открывали заспанные глаза и зевали приоткрытыми форточками. Где-то на далеком балконе закукарекал одинокий петух. Выросший в городской неволе, голос он имел неестественный, как русская народная песня в исполнении солистов Большого театра.

Мальчик на проволочной ноге рассеянно рассматривал Грызунова. Взгляд его был тяжелый; наверное, половиной сознания пребывал он где-нибудь далеко – в тех самых подземных норах, куда его занесло однажды злодейским поворотом судьбы. А может, он раздумывал о причинах, делающих людей завистливыми, замышляющими против других зло, и, как результат этого, ухудшающих человеческое здоровье и сокращающих людям жизнь.

– Не будете ли вы так добры позвать сюда одного человека. – Мальчик на проволочной ноге стряхнул с себя пену памяти и пригасил фитиль размышлений. – Это дядя Петя, мой друг, опытный картофелевод-любитель. Слева от трансформаторной будки в зарослях сухого чертополоха дядя Петя держит маленький огород. Только, когда придете, непременно ему сообщите, что вы от меня. Не то он человек вспыльчивый, решит, что вы воруете у него картошку, и могут быть неприятности. Скажите дяде Пете про мазь – я знаю, у него есть, он, когда картошку растит, этой мазью ботву смазывает, чтобы не привлекать внимание колорадских жуков и прочих вредителей картофельного хозяйства. А вы у дяди Пети возьмете проволоку, сколько вам нужно. Договорились?

Глава 9. Дед Архимед

Лето близилось к сентябрю, к школе и календарной осени. Природа примеривала к себе пестрые осенние платья, но погода держалась теплая, веселая и почти без дождей.

До школы оставалось четыре дня, и супердевочке Уле Ляпиной хотелось их провести так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно проведенное время.

Она тихо сидела на деревянном борту песочницы и смотрела, как умный мальчик Никитка Ладушкин играет в милицейскую машину. Тихо Уля сидела потому, что думала. Думать ей никто не мешал – Никитка играл в свою игру молча, он сидел и мигал глазами, изображая мигалку. Думала Ульяна одновременно о двух вещах. Первая – для чего нужны были лысому все эти железные мелочи, которые он выменивал у детей? Сдавать их в металлолом? Невыгодно. Торговать ими возле рынка, как это делают безработные и старушки? Но на много ли наторгуешь старыми кривозубыми вилками и подержанными тупыми ножами, которыми звякали о тарелки еще Улины прадедушки и прабабушки.

Вторая вещь, не дававшая ей покоя, выполнит ли лысый брюнет свое обещание, которое он дал ей вчера?

Лодочкой легла на песок лопоухая тень Моржова.

– Мне на первое сентября подарят котенка, серенького, – сообщила тень мрачно, как положено всякой тени.

Никитка Ладушкин перестал мигать и сразу из машины с мигалкой превратился в обыкновенного человека.

– Хочешь я твоему серенькому котенку на первое сентября подарю стихотворение Жуковского? Хорошее, котенку понравится.

– Хочу, – сказал Пашка грустно.

– Слушай и запоминай. – Никитка Ладушкин приосанился и прочитал с выражением:

Там котик усатый

По садику бродит,

А козлик рогатый

За котиком ходит.

– Спасибо, – поблагодарил Пашка. – Только причем тут козлик?

– Козлик на всякий случай. Вдруг тебе вместе с котенком подарят козлика?

– Не подарят, – вздохнул Моржов. – Котенка я уже променял на перочинный ножик с десятью лезвиями, пилочкой и пинцетом для изучения почтовых марок.

– Покажи, – Никитка протянул руку, – ни разу таких не видел.

– Нету у меня больше ножика. – Пашка опустил голову. – Ни ножика, ни котенка, ничего у меня больше нету.

Супердевочка внимательно посмотрела в набухшие глаза Пашки. Тот не выдержал ее взгляда и отвернулся. Уле сразу всё стало ясно.

– Лысый? – спросила супердевочка грозно, уже заранее предвидя ответ.

Пашка молча, не поворачиваясь, кивнул.

– И что же, интересно, он тебе подсунул на этот раз?

– Билет на Луну.

– Куда, куда? На Луну? – обалдело переспросила Уля.

– Он сказал, что сегодня с площадки перед магазином «Золотой ключик» специально в честь первого сентября стартует ракета со школьниками. Полетят только отличники и четверочники, а троечникам, таким, как я, билеты не продают. Капитан ракеты его знакомый, и он ему по знакомству уступил последний билет. Но взрослых на Луну не берут, потому что они тяжелые и нужно очень много горючего, чтобы ракета преодолела силу притяжения Земли. Поэтому он готов обменять билет на Луну на мой малюсенький перочинный ножичек, у которого не триста, не двести и даже не пятьдесят, а всего-навсего десять лезвий.

– И ты, конечно, сразу же поменялся! – с усмешкой сказала Уля. – Моржов, Моржов! – Супердевочка безнадежно махнула рукой. – Это надо же – на Луну! Где только такие дремучие существа берутся, не понимаю?

– Я… я… – Губа у Пашки затряслась, как у зайца из стихотворения про деда Мазая. – Я даже на Черном море никогда не был. Валька, моя сестренка, была, а я тогда ангиной болел, и меня не взяли. А тут – на Луну!

– Нет, ну каков обманщик! Он же мне честное слово дал, что больше никогда никого не будет обманывать. – Уля от гнева колотила кулаком по песку, словно именно здесь, в песочнице, окопался этот лысый хитрец. Затем поднялась на ноги и спросила у Пашки: – Когда ты с ним поменялся?

– Час назад.

– Где?

– За первым корпусом двадцать восьмого дома, где качели ломаные. Там еще скамейка в кустах.

– Поздно. – Уля посмотрела в ту сторону. – Не будет же он сидеть на одном месте, тебя, дурака, дожидаться, когда ты с Луны вернешься. Хотя… – Уля задумалась. – Лысые такие непредсказуемые. На всякий случай надо сходить проверить. Но как бы так сделать, чтобы подойти к нему незаметно? Что бы мне такое придумать?

– Переодеться, – подсказал ей Никитка Ладушкин.

– Правильно, – согласилась Уля. – Только в кого?

– Лучше всего переодеться в какого-нибудь незаметного старичка. В деда Архимеда, к примеру.

– Знаю, это который в бочке, – сказал Моржов.

– В бочке – это дед Диоген, – поправил его Никитка, – а дед Архимед это у которого есть торпеда.

Примерно через двадцать минут к утопшей в дремучих кустах скамеечке вышел мелкий скрюченный старичок, опирающийся на лыжную палочку. В бороде по цвету и запаху напоминающей классическую мочалку и в заправленных в зеленые валенки вылинявших буденновских галифе, в одноухой солдатской шапке с вмятиной в форме пятиконечной звездочки и в черных диверсантских очках, закрывающих пол-лица и уши, он был вылитый дед Архимед – для окончательного сходства с последним не хватало только торпеды. Маленькими старческими шажками доковылял он до скамейки в кустах и увидел следующую картину.

– Хватит! Надоело! В болото! – Лысая знакомая личность, топая нечищеными ботинками, ходила взад-вперед вдоль скамейки. Перед личностью с поникшими головами на скамейке сидели двое. Рядом с ними сидел и третий, только вид у этого третьего был немного жизнерадостней, чем у этих двух. То и дело лысый брюнет руки возносил к небу и обращался к небесным авторитетам, жалуясь на нерадивых помощников: – Для них стараешься, недоедаешь, недопиваешь! На них горбатишься, как двугорбый верблюд! Для них жизнью рискуешь, о здоровье уже не говорю! А им не справиться с какой-то пернатой дрянью! С каким-то глупым недоразвитым попугаем! Ухожу! Сегодня же! – Лысый повернулся спиной к помощникам. – В глушь! В Каркалово! От вас подальше! – Он сделал несколько шагов от скамейки. – Карету мне! Коня мне! «Мерседес»! «Боинг»! Все равно что!.. – Он осекся, заметив недалеко от себя маленького, незаметного старичка, опирающегося на лыжную палку. – Дедушка, вам чего? – спросил он неприветливым тоном.

Старичок почесал за ухом и скрипучим голосом произнес:

– Я, конечно, сильно извиняюсь, но я старый, усталый, больной дед Архимед, страдающий подагрой, хроническим плоскостопием, а также язвой двенадцатиперстной кишки и ангеоцеребральным склерозом в последней стадии. Можно я посижу тут с краешку, у меня ножки устали, хожу не евши, не пивши которые, почитай, сутки, не имея ни приюта, ни сострадания.

– Садитесь, дедушка, – разрешил лысый, еще не успевший принять с утра достаточно порошка злости. – Вот тут с краю, от этих остолопов подальше. Но сразу предупреждаю: милостыни не подаем.

– Я, конечно, извиняюсь, но кто вы, добрые люди, такие будете? – спросил незнакомый дедушка, присаживаясь на край скамейки.

– Ямокопы мы, – пошутил лысый. – Ямы копаем.

– Большие ямы-то? – поинтересовалась супердевочка Уля Ляпина, переодетая в дедушку Архимеда.

– Это, дедушка, смотря какие у кого габариты. Вы вот маленький, для вас яма полагается маленькая. А были б вы, к примеру, побольше, для вас и яма полагалась бы больше.

– Ага, – кивнула супердедушка Архимед. – В Фыркалово, про которое вы давеча говорили, у вас, наверное, я извиняюсь, дача?

– В Фыркалово у меня проживает больная тётя, которую я не видел с детства. Однажды она подавилась куриной косточкой: тётя ее съела специально – чтобы та не досталась соседской собаке Ваське, очень мерзкому и опасному типу. Тётя – единственный человек на свете, от которого я ничего не скрываю. С ней я могу поделиться самыми заветными тайнами.

– Ага, – повторила супердедушка Архимед, поднимаясь. – Посидели, пора и честь знать. Спасибо этому дому, пойдем к другому. Будете в вашем Зыркалове, передавайте тете привет. Скажите, старый дедушка Архимед желает ей скорейшей поправки.