Текст книги "Инфолиа: обновления мирового сознания. Том IV–VI"

Отсюда, открыто говоря, мы вбираемся и подбираемся к не менее серьёзному и, более того, самому принципиальному вопросу, поскольку он, сам из себя, скорее привергается сознанию научной конфессии, нежели нечтому неограниченному в строгости рамок степени свободы размышления. Поскольку учёный, он чрезмерно критичен, он желает знать только то, что действительно сочетается с осязаемым и более того, только с тем, с чем производится манипуляция, то есть можно как-то воздействовать, к чему-то применять и искать пользу из этого, что собственно и называется знанием. А поскольку учёные, как правило, их подавляющее большинство сонники, для них достаточна отдалена стезя эзотерического. Довольно с этим, достаточно узреть диалог учёного и Далай Ламы, дабы отчётливо осознавать о чём здесь смысл. То есть, иначе говоря, они сами себя ограничили в безмерном мире. К тому же, ещё и пытаются ввергнуть в их культ, в их секту ещё большие массы. Но из работ Роберта Монро мы можем узнать многое о том, что есть сон и что есть астральная форма о чём он прелестно изложил в своих книгах и напоминает протеже Доктора Стренджа, быть может, действительно он был им вдохновлён, однако многое из того, что он излагает сочетается с моим опытом эзотерического сновидения. В общем, как бы то ни было, а открыто говоря и нас тревожит ноэзис о существовании мира в строгости его, стало быть и, следовательно, подчиняющийся закону достаточного основания, соответственно, и логическому императиву, здравому смыслу того, койторый, как не кажется, а действительно отражает и выражает суть вещей истинных, только и только сочетающихся с физическим законом и естественной природой натуральной. Ведь, каковы причины и следствия, характеризующиеся непосредственно у источника первопричины? Соответственно, дискурс космологии прямо определяет наше космическое пространство, стало быть, во-первых, признаком пространства-времени детерминирована локализация определённого. Что значит, как бы не были произведены манипуляции, а отстраняя прочь объективизацию из сферы пространства, оно – пространство-время и остаётся. Поскольку, мы не можем судить о абсолютном ничего. О том ничего, койторое действительно не обладает вовсе и совсем ничем. К этому относится атомарность, прежде всего, и, как следствие, образующееся из атомарности, составляющее фундамент, основу всего суще последующего в этом логическом следовании. Ведь мы, не можем помыслить о отсутствии любого и каждого лишь потому, в довольно-то элементарной причине, что громогласно вытекает из, как само собой разумеющее в виде признака рождения и последующей эволюции. Что значит, очевидно, в отсутствии любого и каждого, а в этом смысле, и в отсутствии самого ничего, как быть может порождено что-либо последующее. В этом, собственно и выражена парадоксальность самого явления существования мира.

Ведь, вместе с изречением силлогизма в ключе здравого, а прежде и более того принципиально логического, исходит неопределённости категозирования философского знания, обоюдно с её значениями метафизического, при койтором последовательность движется не от энтелехичного, а уже от нечто существующе экзистенционального к развитиям трансцендентальных истечений. Собственно, как-раз-то эта модель сама из себя подразумевает и наличествует о столь мультиобразных мнениях, учениях, мировоззрений по отношению к тому, что лишь только в действительности единолично определено истинной достоверного. В этом парадоксе, выражается состояние амианаксиса, при койтором элемент опровержения, если не иссякает, тогда как упирается только в то, когда завершённая, окончательная и конечная последовательность суждения порождает множественную дихотомию, сочетающая в себе каждое умозаключение истинным и не опровержимым, постольку поскольку, нет оснований отрицать партиципикацию, точно и сообразно, как и нет оснований для окончательного утверждения, не могущее само из себя стать верным, стало быть, само в себе заключение упирается в квантор. Он же, сам этот квантор последовательности, не однозначен, а многолик, в силу логического императива множественного сознания в определяющем выводе, при чём вывод из себя есть разветвление. Именно оное и подражается дефектом и порождением совместно с этим того образа, существующий как единое и шатко истинное, иначе говоря доказуемая недоказуемость определяется границами амианаксиса, а он же в свою разумность есть то, что мы называем недоказуемой доказуемостью, то есть парадоксом, а амианаксарное изречение есмъ суждение двоякое, кои относится к тому, что может быть реальным и ирреальным, как например то, что, согласно Роберту Монро, койторый смог, пребывая в астральной форме, подействовать силой к другому, а этот другой почувствовал. Это и есть амианаксис, как сложно проверяемая фантасмагория в койторую мы хотим не только верить, а сами применять это волшебство.

Отсюда, философия метафизики апеллирует категорией времени, покуда мыслящее существо тонет в контрадикции достаточного основания в отсутствии феномена времени в сфере наличественного бытия. Этот предрассудок мы отстраняем и привносим разграничение. Потому, в этом дискурсе и существует то, чем мы называем время физическое и абстрактным временем. Первое реципрокное действиям процесса, включающий в себя, как это можно узреть, внутренние взаимодействия, трансформации и трансфигурации, к тому же, тем же образом и сообразно, связано с перемещением в пространстве, койторое есть суть времени физического, означающее смещение от точки начала и ли либо тем, койторое подразумевает, как само собой разумеющееся пребывание вне степени свободы изменчивости или динамичности объекта. Иначе оное подражается коммутации энергии, массы и самого движения, являясь временем физическим, соответственно, и задаётся параметрически. Оно, если когда мы погружаемся глубже, само в себе детерминировано или намерено выбранной точкой отсчёта и ли либо могущее быть прогнозировано, как имеющее собственный ход, что значит является движимым, текучим, динамичным, в противном случае, лишь только сопряжение двух прародителей запускает самую начальную, искомую точку начала времени нового, порождённого объекта, проявляя его свойства вещественности, материальности. Подобно порождению эмбриона. Второе, время абстрактное, наличествует лишь только в метафизическом аспекте, утверждающий о бесконечности времени. Следовательно, последнее время было всегда. Подобно тому, когда мы, скажем, с этой самой поры мыслим о неком будущем, койторое где-то в далёком грядущем том, нас не застающее, вплоть в памяти и реликтовых ископаемых. Мы не можем знать то, чем оно окажется по отношению к самому космосу. Точно тем же, как и не можем знать будут ли существовать процессы и ли либо некий период стагнации. В этом смысле, когда мы судим о текущей элоквенции, мы приходим к положениям о, во-первых, возможности слияния всего в однородность, и, стало быть, той же возможности порождения всего последующего из однородности, во-вторых, в этом ключе, нам говорит религия, ссылающаяся к цикличности всего сущего. И ведь оное не лишено основы.

Однако, как бы то ни было, а достаточно сложно судить о целостном регрессе, свёртывании всего пространства и причастных ему объектов в нечтое односоставное, одноэлементное тем, чтобы действовало ко всему пространству бесконечному. В этом смысле, логика направляет нас продолжать судить о действительном отсутствии всего сущего, самого ничего. И оное, не постигается осознанностью в отсутствии любого и каждого, постольку поскольку, оное не в силах породить последующее, ведь само ничего не обладает ни массой, ни цветом, ни звуком, ни движением, ни плотностью, ни давлением, ни элементами частиц, ни атомом, самым последнем элементом, неделимой субстанцией, являющееся в этом смысле фоновым пространством и ли либо нулевым низшим порядком, койторое и подразумевается в виде начала то, койторое было ещё до большого взрыва и реорганизации пространства-времени к химическим элементам и физическим взаимодействиям. Вместе и с этим, в пролегомены мы говорим, ведь даже если когда существует ничего, оно обладает временем существования, постольку поскольку, мы знаем то, что пост этого безмерного времени произошла асимметрия, сподвигшая весь дальнейший мир к эволюции. В этом выражается определяющий признак трансцендентального мышления, позволяющий нам выражать и, более того, наделять даже конкретное ничего самим временем, иначе некой эонотемой в койторой оказывалось ничего. Лишь только тем, что мы в нынешнем. Отсюда, мы созерцаем о признаках ничего, иначе то всё то, под определением этого ничего, задавая вопрос откуда оно появилось. И с одной стороны, если когда религия нам подсказывает о цикличности общего мироздания, тогда как оное нам подходит и мы это согласовываем. Но нам этого недостаточно, поскольку существуют неопределённости в этом объекте тем, что цикл периоды наличествуют нам о пред сущем, ставшим ничем, иначе однородностью. Потому мы и отбрасываем последнее и созерцаем о задаче абсолютных условий источника ничего, о первопричинах этого ничего. Отсюда, если когда мы размышляем, тогда, как единственное к чему мы приходим, а именно, к погружению и воззванию философских категорий: жизнь и смерть. Отсюда, спрашивается то, каким образом абсолютное отсутствие способно жить и умирать, особенно учитывая сторону и невозможности экзистенционального качества стремления к жизни. Ведь в чём здесь парадоксальность суждения, открывающее нам как-раз-то само выражение этого ничего с тем, что и ничего существует, как хотелось бы нам, и, оное лишь подстрекает и переключает к верному, последовательному суждению этой логической цепочки. К тому же, достаточно неопределённо выражается само это ничего в её самости, как нечто существенное и в полной мере само ничего должное быть остановленным в самом ничего. К этому крайне и весьма парадоксальному изъяну сознания приходит любой здраво мыслящий и светло размышляющий только в том случае, когда мы не утверждаем в качестве признака степени свободы наличество последующе отдалённой мысли, утверждающая и определяющая наше согласование о самой существенности жизни, койторой обладаем, в койторой пребываем, койторая есть реальность, мир действительной реальности.

Однако, как бы то ни было, а сама светлость здравомыслие и упирается в признание ничего. А само суждение о ничего втыкается в действительную невозможность быть последующему. То всё то, есть дефект степени суждения мыслящего, при койтором не включается критерий истинности, детерминант койторого выражен прежде, то есть о наличестве жизни, как сущей и существующей ныне. А когда мы имеем дискурсивность сводимости причин и следствий, подражающие элементу критерия истинности, приходим к следующему острову преткновения в лике ранее названного признака о возможности свернуться всей бесконечности к однородности и ли либо лишь частно локально.

Последнее, чрезмерно элементарно для осознания и утверждается в виде невозможности двух бесконечно отдалённых быть взаимосвязанными к одному, равному моменту времени, ведь, как мы знаем, константное время не есть бесконечная, мгновенная величина, стало быть, для деструкции двух бесконечных, отдалённых бесконечностным, потребуется в одном направлении ровно столько же бесконечных времён.

Вместе и с этим, в качестве параллелизации, нам следует привнести разграничение в образе масштабирования, скалировании величин. Что значит, имея из последней задачи множества бесконечностей, они бесконечны в одной метрики, той, койторая относится к этим самым бесконечностям, соответственно, в одном пространственном измерении, бесконечности бесконечны при собственном взаимном соотношении. Однако, мы, в силу наличества бесконечного судим о бесконечной удалённости, что значит превосходить бесконечность в размере кратно превосходящий бесконечность, иначе сворачивая бесконечность, к виду точки, по отношению к превосходящей бесконечности и, принцип гласит то, что, покуда каждый элемент равносилен бесконечному, однако, одна бесконечность с точки зрения размерности равносильна точки и является бесконечностью, когда как превосходящая бесконечность столь велика, что она при соотносимости сравнения отличается. Оное возможно лишь только в их общем пространственном отдалении, подобно двум равным объектам, находящиеся в протяжении, среди койторой их компаративизации, ближнее для восприятия интерпретируется большим, нежели отдалённый объект подражающийся ближайшему. В этом принцип масштабирования. Однако, то и то пребывает в одном метричном пространстве, что значит возможно соприкоснуться и с тем и с другим, не взирая о их бесконечности. То всё то, лишь утверждает о существовании любой метрики в одном пространственном измерении, подводя к параллелизации о возможности или невозможности существовать бесконечным де-обособленно от равного им пространства-времени. Следовательно, с одной стороны, существует положение меньшей степени свободы, и, выражающее собой разделительную локальность, в виде грани стены между объективными объектами, стало быть, хоть и они никогда не смогут прикоснуться друг к другу, точно тем же образом и сообразно, отождествляет собой признак отношения к единому фоновому пространству, койторое и детерминирует их принадлежность к общему, соответственно, к самому этому фону. Хоть и в текущем значении каждое в отдельности обладает замкнутостью.

Подобно сфере или любой замкнуто-циклической фигуре, в койторой движение осуществляется вдоль поверхностей внутреннего и внешнего, и, как это элементарно можно узреть, никогда не встретятся. Хоть и, несомненно полагать, возможно прозреть качество разрыва контура, в койторой одно провалиться, другое вывалиться, что очевидно, однако, как бы то ни было, а для бесконечно тонкого контура, столь не однозначные условия силы и времени к преодолению и достижению его разрыва, приводящая к дестабилизации прежде стабильных пространств. Совершенно другое, трансцендентальное в этом дискурсе, наличествует нам о предметах, находящиеся вне причастности к фоновому пространству. С ракурса высокой точки зрения, мы не находим никаких разумных признаков существования оного. Поскольку не можем ясно точно и достоверно выразить основу экзистенционального характера для некойторых независимых и абсолютно де-обособленных множеств объекта, пребывающие каждый в отдельно бесконечном и, тем же образом и сообразно, не могущие быть локально выражены инвариантной автономностью.

Возможно, ты спросишь, для чего это вообще нужно и каковы причины этих размышлений?

Здесь, мы подбираемся к зачатиям перемещений во времени. Поэтому, в этом смысле, откровенно говоря, крайне и весьма требовательно осознавать то, как устроено мироздание, с учётом мультиобразного множества, подразумевающее само в себе, как само собой разумеющее. Ведь достаточно резонирует ноэма, сочетающая в себе характер описания основоположений инвариантной автономии мультиобразных множеств. Покуда нет оснований с титанической достоверностью признать, а до прежде, доказать существенность столь дисгармонирующего, покуда, если когда, мы редуцируем степень свободы созерцательного следования последовательности, упираемся в положение, спрашивающее нас о том, как разное может существовать в отдельном и не являться чем-то общим в том трансцендентальном признаке о койтором, в общем и целом, ведём монологический дискурс.

Тепережде, отбросив прежние рассуждения, мы привнесём разграничение в виде того, чтобы показать тебе, как по ту сторону, происходит процесс размышления и поиска истины достоверной. Тем, что судится о каждом оттоке, могущий и, более того, проявляющийся в результате акта мыслительной деятельности. При чём, самое принципиальное во всём этом течение, является продолжение рассуждения к поиску возможности доказать не доказуемое, познать амианаксарное суждение и вывести функцию амианаксизации. Даже и особенно учитывая тот факт, когда, используя и применяя критерий истинности, приходим к весьма определённому и более того, прежде всего к единственному койторое выражается. Нежели расчленять последовательность в дихотомии, порождая ложные умозаключения, являющиеся следствиями неверности всего ходя размышления, в купе, сочетающие в себе признак внутренних устоев, предрассудков и заблуждений, койторые, собственно, и приводят не к одному, а подражаются в неком определённом к партиципикации. И порой, некто добросовестный найдёт в себе силы и сможет уничтожить собственный дефект суждения, по большей части, навязанное ему из вне и прийти к верному исходу. Ну, а кто-то, лишь только породит эту амфиболию и забросит, оставит существовать в жизни знания, койторое лишь только множит сущее и нарушает принцип Оккама. Отсюда, скажем, в качестве примера, да будет воззванная аналогия, сочетающая в себе фантазии, воображения и причастность их к миру действительной реальности. То всё то, а именно и выражается в определении наличества вещественности, материальности и локализации, как внутреннего, но и внешнего к одному единому. Стало быть, обладающий жизнью некий внутренний объект или образ, относится тем же образом и сообразно, как и предмет сенсорного восприятия к одному общему. Стало быть, то и то, обладает массой, обладает материализацией. Отсюда, сама мысль, хоть и материальна, однако, тут, ставиться совершенно прочий вопрос, а именно в инкарнировании мыслительных образов, опыта, хранящийся в локусе памяти к трансляции вне одного источника их носителя. И, как это можно узреть, к тем следствиям, к койторым они ведут.

Из всего того, что было до прежде и до селе, отвечая о вопросе существования миров, мы говорим то, что сколько бы их не существовало в их мультиобразных монадах, а каждое в отдельности наличествует о причастности любого и каждого к одному общему, того фонового пространства-времени не взирая и не учитывая их протяжённости и отдалённость бесконечностного. Что значит одно к другом, в той или либо прочей степени свободы могущая быть сопряжена, могущая быть соприкосновенной и ли либо, в противном случае, выражаться локально совместимым друг с другом по отношению к третьему объекту, койторый собственно и зафиксирует их причастность к тому общему единству. Последнее, скажем, в качестве аналогии. Допустим два неких столь бесконечных тела, обладающие друг по отношению к другу однополярностью, койторая и не позволяет им соприкоснуться, поскольку физическое свойство их взаимно действующих полей отвергает притяжение тем, что обе системы при общем отношении будут пребывать в неком бесконечном отдалении друг от друга, равного их действию де-сопряжения тем, что системы не смогут узнать о наличестве друг друга, при идеальных условиях задачи. Лишь только третье их доказывает.

В качестве заключение, следует сказать то, что, то всё то, подражается и стягается к точке сочетания лишь одного аспекта, причастный ко всему общему мирозданию, койторое пребывало до прежде в истории неким ограниченным.

Тем не менее и вопреки, мироздание развеивает с себя прежние оковы и печати, столь пытающиеся его удержать, сдержать или сокрыть.

Время, жизнь и смерть делает существование возможным.

Книга 2. Всегранное мироздание, способное влиять

Всё есть мироздание! – Пролил я громогласно и оказался прав.

Открыто говоря, каждое и любое причастно мирозданию, при чём ему абсолютно не пристойно провозглашать какое есть истинное, а какое ложное. Мироздание, подобное существу, элементу, впитывающий в себя прочие сказания, явления и вмещающее в себя всеобъемлющее, будь то неотвратимость или целые эпохи. Находя в собственном чреве хранилище малейших зачатков мыслей, не вырвавшихся во вне, как и исторгнутых в мир действительной реальности, нашедшее предназначенное быть. Пожирая мысленное и мысленное, материальное и вещественное. Иначе, то всё то, некогда явившееся и диаметрально. Для нас, в отличии от мироздания, крайне и требовательно утверждать, что имеет из себя истинное, а койторое лишь есть зарождение фантасмагоричного, хоть и не бесполезного тогда, когда мы утоляем жажду познания. В этом смысле, параллелизация ведёт нас к тому, чтобы предельно конкретизировать целеполагание ноэматического склада. В этой причине, несомненно полагать, какая польза от того, койторое лишь представляется бликами образов сознания, фантазирования внутренних, параллельных миров, измерений по ту сторону. А именно в том, что оное сообразуется с зеркальным принципом, то есть то всё то, когда любое истечение из нас, вскоре отзывается в делах. Если ты ленишься, например, тогда, когда готовишь вкуснейшее блюдо, вскоре то и проявится, допустим, во время работы. Но если ты намеренно не пытаешься вести диалог, то и оное будет сказываться особой строгостью, поскольку соблюдаешь собственное отношение своей персоны.

Существует одно весьма определённое явление, подобное или в меньшую степень смежное с дежавю, а именно тогда, когда мыслящий объект размышляет о чём-то либом о том, как лежащее в сфере границы его интересов. Казалось бы, действительно ли внутренне сознающее столь неприкосновенно. Ведь порой происходят события, при койторых прежние размышления открываются в ком-то другом. Отсюда, нам собственно и интересно то, каким достаточным основанием наделён предложенный феномен о совпадении предмета мыслящего. С одной стороны, как мы знаем, существует грандиозный постулат: причина, ведёт к следствиям: вращение планеты знаменует смену дня и ночи; отсутствие воздуха побуждает пламя погибать. То значит, первая причина, койторую детерминируем мы, подражается прежде воссозданной информационной нагрузке, в следствии койторой, в случае заинтересованности существа, побуждается его интересующееся особа размышлять об этом предмете. Казалось бы, ничего столь критического, ведь мы знаем оное в выражении подражания и императива, койторому подвержены всякие личности и персоны. Как-раз-то в подражании и, в частном случае, в соприкасающихся сфер интересов. В этом выражается их индивидуальность, а именно в том, чтобы сознательно или бессознательно подражать в силу особенности вида или в причине близкого. В этом смысле, мы можем их уничтожать, мы можем их использовать или мы можем быть нейтральными. Прямо сочетаясь с настроением и предрасположенностью. Это ещё меньшее из зол, и, как ты можешь заметить, для этого найдена причина, в результате прежне ранее проявившегося следствия.

Совершенное другое, чрезмерно смежное в том, когда не сказанное кому-то, проявляется. Это и побуждает нас искать причину столь сложного феномена, койторый, элементарно, лишён проведенческой причины, побуждая нас лишь только погружаться в лоно созерцания эмпиризма воззрения, дабы закрыть олицетворённый вопрос в изыскании ответа, могущий быть применён практически. Не исключено, что дежавю, есть то видения, явившееся нам в забытом сне. Но то, что касается совпадения мыслей у двух лиц, что ведут беседу, весьма трудноформализованно, хоть и видны причины тогда, когда ты пытаешься узнать то, как взаимодействуют друг с другом тела, то и вопрос отпадает.

Взывая к аналогии, привносим некий определённый сон, сформировавший в памяти событие, койторое я знаю, койторое я помню и, скажем, оно прям случилось только что тем, что забыть его невозможно и оно прокручивается, просматривается после пробуждения, между тем, говоря о методологии анализирования сновидений, о коих можно найти, допустим у Марии-Луизы Фон Франц «О снах и смерти». Тогда как случается и то, что ты узнаешь из внешнего адресата эти события, описывающий и рассказывающий видение, оказавшееся не только у него в жизни, в виде самого этого наличественного акта, но и разделилось и явилось в сновидении, найдя подтверждение явления в реальности. Тут, порождается вопрос и изыскания того, чем оное характеризуется и объясняется. Мы, в силу нашей особенности, мыслим всесторонне, поскольку ограничиваясь, имеет место быть вероятность упустить нечтое и особенно примечательное и существенное. При чём, для нас признаки экзистенционального, трансцендентального, религиозного, эзотерического, научного лишь только для степени свободы, всегранной созерцательности. Продолжающаяся в самом что ни есть основополагающем и принципиальном, как это можно узреть, а по существу говориться о герменевтики, ведь довольно часто то, что мы ищем, пребывает в совершенно другом мире, а прежде изложенное совершенно другим значением в выражении семантической парадигмы, что очевидно.

Говорят, сущее единое в религиозном мире, тогда как в мире естествознания и мы приходим к единству. Очень много подобно симулированного в языках эзотеорий в коллизию науки. И, да, пусть чрезмерно грубо и не точно, однако, выражающее сам принцип в самости, что не менее важно и значительно существенное. Ведь, если когда мы применяем физические законы природы, приходим к вероятно статистическим признакам сопряжения энергий. А влияние и аффектация их к осознанию, подражается тому, койторое и пребывает по ту сторону и не беспричинно, как видно.

По наитию свыше, отбросив прежнее, мы интересуемся поведением видений характера фантазий или знамений при отсутствии тебя в них. Оное, следует разграничивать с того острова, что даже когда ты вне мира потустороннего или астрального, или параллельного не значит и то, что он замораживается, ведь само сознание продолжает воспроизводить и производить сюжеты в общем. С другой стороны, мы в любой момент оказываемся в повелении фатализма не вольно предназначающего и ли либо в контраддиктность, являться из одного лишь побуждения собственной воли, вторгаясь в тот мир.

И знаешь, что я тебе скажу? Вы те, кто якобы добро, вы мерзкие, как можете вы убивать зло? Само убийство есть зло. Вы те, кто совершает убийство во имя добра, будете возмездно преданы судом. В вас кровь и смертный смрад, растворяющий плющом благосветлое, чистую благодать, вы подобны тварям, что позабыли о себе. А что до зла? Их естество, натура. И если раньше, они были слепы, тогда как сейчас, они, способные и признают горечь, они меняются и стремятся к светлости, быть добрыми. То зло, тепережде устремляется прочь, в другие миры, лишь чтобы меньше вредить. И даже столь страшные деяния вас не оправдают тех, кто уничтожил, умерщвлил самое потрошительное зло. Само зло, наростом охватывает вашу милость, вашу светлость тогда, когда вы мните себя благим, слепые вы глупцы. А я скажу, и что? Но ты не я. Потому закрыто для тебя то, койторое у меня. А ведь почему? Ты не игрок, ты впал в чужое мнение, наставление и смиренно следуешь за кем? За ним? Ты мерзотное порождение ни зла и не добра. А самое важное, не совершать зла. Ад внутри заточить. Ведь к чему те не приятности? Но ты не я. Ты, когда к тебе придёт презренный час, не совершишь добро, зная, что за ним, для тебя следует смерть. Ты выбираешь совершать намеренное зло, во благо собственно лучшего, а оно, карающий трибунал, вершитель судеб, сомкнёт в тебе и то и то, взывая к справедливости судьбы, лишь усмехнётся, ведь ты укрылся, а не встал в почёт. Столько миров я зрел, в конфликтах утопали и не мирились они, а убивали. Столько видел я мнимо добродетельных, поставив себе целью быть против зла, устраивая геноцид или, как-то им противостоять, герои добра. Их тех и тех истворяли, изводили из памяти мироздания. Подобно едкому гену, вызывающий дефект в продолжениях поколений. Вы и ваши руки в крови, я весь в ней утопаю, она в глазах и утяжеляет волосы багряной стужей, я вкушаю её вкус. И я чище, чем ты и самый благонравный, и я грязней, чем самый ужасный, и самый кровожадный. Кто я? Великая иллюзия, не правда ли? Не совершай зла, даже во имя добра, в этом развитие и воля создателя вещей всех сущих, архитектора. Он признал ошибки и тебе пора осознать дефект собственного бытия.

Что зло, что добро, а они хоть и из категории философии этики, но вместе с ней, весьма субъективные элементы генеалогии морали и нравственности. Для её деструкции, следует сказать то, что нам, как всеобщему, цельному, единому в многомировой интерпретации к обществу цивилизованному, койторое мы хотим видеть в нашем будущем развитии самого мира, следует утверждать, согласовывать и внимать благую светлость священного нрава. Мироздание само в себе хранит гармонию, сочетая и сопрягая две противоположности. Одна та, что владеет массами и они позволяют себе являть зло, а противопоставление любое зло не проявляет и не вредит никому и никто не таит обиду. Достаточно и довольно обратиться прочь в эволюционной последовательности хроник, дабы узреть то, как трансформировалась нравственность. Что касается в отношении степени свободы морали, с ракурса высокой точки зрения, она, как и прежде, ценительница результата и воодушевляется внутри, словно и будто бы интуитивно знает то, как реагирует духовное высочество к событиям окружающих. Первобытное племя и их сознание, воображали, как копья они метали, словно молнию artificiosis (от лат. искусного) кузница античности – Гефеста и, как в землю закопали врага – Тирана того, что угнетал их, или как сняла оковы золотой орды объединённая Русь.

Вообще, сама из себя манера культурного просвещения ни в коем случае не сокрыта от нас, ведь она наличествует из самости высшего созерцания, наполненная по истине красой искусства, слогом прекрасного поэта, свободного от цепей рабства и страха, коим присущи массы молчаливых глаз. Оное исходит только и только самой музой чувственного сладострастия, жажды, страсти, похоти и разврата поэтичных губ. И, вместе с тем, внутренние химические и физические движения не столь блистают в рокочущих скандалах. За ними стоят суровые, грубые и конкретные определения непосредственно тех жидкостей, участвующих в реакциях и реагирующие к изменчивости процентного содержания, продолжаясь в протекании энергий, что мчится сомкнуть веки из раза в раз и достучаться до кончика уголка рта, чтобы явить в мир улыбнуться от самого искреннего чувства, дёргая путь шёлковой ниточки нервного окончания. То всё то, назначается быть для нашей светлости духовности, мерцая извержениями того, чем отзывается в твоей душе. Когда по ту сторону, внутренне фундаментальное значение, являющееся нам для нашего знания обо всём. Тогда как, то и то всё то, есмъ рождённые существа мироздания. Не отнимем мы дитя от родителя, дабы ангелы не пели томным эхом хор протяжных нот терзаний и стенаний. Ибо даже тогда, когда есть самое мерзопакостное зло, мы его не испепеляем, но переносим дуновением ветра далеко туда, где оно не будет затронуто и не станет резонировать, как возбуждающийся медный сосуд, наполненный водой от будоражащего его движением палочки.