Текст книги "Инфолиа: обновления мирового сознания. Том IV–VI"

Для вас, вы скажете не жизнь, а сказка. Но к этой сказке либо приходят, иначе просыпаются уже в ней. И в ней они не знают другого. Они знают другое, что существует, но они не хотят терять этого. Мы им говорим историю и то к чему она приводит. Общество то добывает только знание, только технологии и только развитие. Общество то стремится воплотить невозможное в возможное.

Ты скажешь, а когда оно будет у меня?

Ближе, чем ты себе можешь вообразить в памяти.

А сейчас, я явился сюда и что я вижу? Меня завладевают столько резонансных вопросов. И столь критичные ответы.

Один из ответов гласит: «Вы сами привели общество к этому». И это самое аномальное. Откровенно говоря, можете считать всю вашу историю дефектом, изъяном и ошибкой, отклонением.

Собственно, в этом и отождествляется мироздание…

Кто-то в нём занят внутреннем, по долгу пребывая, блуждая, мечтая, фантазируя, путешествуя и проводя созерцания, каждое из койторого направлено только для внутреннего, либо из внутреннего во внешнее, как с созерцанием. Когда ты из самого себя вызнаёшь то, койторое имеет место быть, а прочее не подражается действительно достоверной истине, покуда, привнося критерий истинности, вместе с ним, как правило, рассеиваются противоречия, парадоксы, неопределённости, несомненно полагать, упирающиеся о коллизорность, являющееся в следствии рефлексии и интенции о любом мысленном и мыслимом.

Других же заботить только личное и, как правило, нечто материальное, объективное, вещественное, предметное. Красующееся и радующее собственное эго наличеством этого у тебя.

Смысл всего этого в том, чтобы проявлять собственную волю, сделав её свободной от предрассудков и навязанного из вне.

Быть созидателями и творцами, выбирать лишь только то, койторое хочется только тебе и двигаться согласно велению желания, дабы достигнуть само это желание.

Ведь ты в этой жизни, в столь чудном явлении оказался, потому и нет смысла выбирать то, что не по душе твоей, ведь в любом случае, каждого из нас из раза в раз, вновь и вновь дожидается смертное одре.

По наитию свыше, да будет сказано и то, что и нет никаких оснований проводить жизнь в разрез собственного голоса, собственной судьбы, столь многоликой.

Продолжай верить, верить во что только вздумается и прежде всего верь в себя, в собственное эго и в собственную верность самому себе.

Ремарка:

Порой мне кажется, что книгу читает только один и это всегда я, потому я могу писать здесь всякую всячину, ведь никто кроме меня её не прочтёт… Не правда. И поэтому, покуда я это знаю, то и пишу, дабы я где-то это вновь понял. Правда.

К примеру, запретить убийство гражданина. Говорят законно наказуемо, но а как же смерти в войне? Животные этого не понимают. Это те, кто произошёл от неандертальца, даже ещё ближе, скорей от дикаря, плебея. Об этом я более детализировано сужу в трактатах о цивилизации.

Книга 3. Культ одержимости грехом осквернения Бога

Здесь, пожалуй, поставим первый и главенствующий вопрос о существовании Бога. Существует ли Бог? Существовал ли Бог? И что оно под этим означается?

Тут, я не стану рьяно доказывать или опровергать, а поведу слово о причинах, о следствиях и о признаках того всего того, койторое является в этой сфере нашего познания чуть ли ни самым противоречивым и резонирующем.

Прежде, следует отправиться в сказания, писания, легенды, баллады, эпосы, собственно, от койторых мы и знаем то, что есть Бог.

Некойторые легенды пестрят красочной метафизикой о обожествлении природных сил.

Кто-то видит в божествах покровителей естественных явлений.

Другие персонифицируют легендарных царей и прославленных героев.

Нам же следует во всём это хладнокровно разобраться, при чём самым основополагающем принципом будет правда и истина, постольку поскольку, у нас нет мотива вводить в заблуждение, покуда это вовсе не правильно.

Что ж, отсюда, мы осознаём то, что источником для нас, впрочем, как и для любого другого в самом знании Бога, являются книги, тексты, сказания, апокрифы и измерение внутреннее.

Во-первых, значит в мире не существует ни единого Бога, способного, подобно описаниям, метать молнии, ходить по воде, быть бессмертными, поскольку мы его не видим, мы его не знаем, о нём не говорят в новостях. Единственное койторое действительно существует, выражается самой идеей в Бога и, следовательно, верой. Как и то, что многие могут представить в своём внутреннем то, как кто-то летает или телепортируется, или же из рук его выходят языки златого пламени, а кто-то способен даже узреть то, что показывает себе другой, например, я. Оно раскрывается в искусстве толкования смыслов, иначе то, что оно вообще само собой подразумевает: наличие в мире действительной реальности – во внешнем или в мире действительном внутреннего измерения. В качестве примера, фразеологизм метать молнии, означает быстро бросать копьё. Однако, отвергать метавшего нет основания. Только и только в одно случае, когда оное является случаем воспроизведения, то есть тогда, когда полностью выдуманная история, подобно величавому множеству всех историй о фантазийных мирах художественной литературы и смежное с этим. Впрочем, как и продолжая изъяснять подобные тезисы, сводимые к как-раз-то основным вопросам. Во-первых, действительно ли сказания целиком вымысел или приукрашенное фантазированием? Сейчас, мы можем только сказать то, что существуют тексты, но не существует достаточного основание судить их. Текст эквивалентен существующей идейности, он уподобляется вере, но выдавать иносказание за часть наличественного бытия реальности, весьма прозорливая затея и часто граничит с тем, что называется навязчивой идеей или помешательством и ли либо дисперсией сознания и нарушением расстройства. Ведь, как оно оказывается в действительности тогда, когда мы исходим от невозможности лгать в писаниях? Иначе говоря, либо существует вымысел, подобный сказкам или лишь только некойторые украсы, дабы оно казалось живей. То есть здесь очень разителен вопрос герменевтики и экзегетики текста, как например, «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его», Апокалипсис Святого Иоанна Богослова. Как нам следует понимать оное? Как то, что существует в виде красоты и подобие дивных дифирамб греческого эпоса? Или, как некое уподобление метафоры, что кто-то кого-то узрел от куда-то сверху с ключом и со змеёй и сам он был какой-то злой и был у него какой-то зверь, змея или варан, или это метафора кандалов и цепей для того, кто внизу, например, Иисуса Христа до того, как его распяли или же кого-нибудь из Апостолов, быть может самого святого Иоанна Богослова и того, кто был внизу сковали и оставили в бездне, то есть в темницы. Или же нам понимать прямое значение слов, как проявление чуда и волшебства? В этом таиться огромнейшая задача и сложность, что отдаляет нас от Бога.

Крайне важно сказать и то, что здесь нет собственного мнения об этом вопросе, поскольку оно, быть может быть оказывать воздействие, койторое, откровенно говоря ни к чему. То есть, соответственно, столь требовательно то и осознавать то, что сама идея божества заточена в истории. От куда она появилась, остаётся только гадать.

А дабы не тонуть в неопределённостях и не множить противоречивость, следует обращаться к истокам самой первозданной мысли. И в ней, открыто говоря, с ракурса высокой точки зрения, помимо здравого смысла и логического суждения ничего. Что, значит, искомое побуждение любознательности к познанию знания, влечёт за собой поиск ответа, способного угомонить пылкость интереса в угоду того ответа, согласующийся с представлениями устройства видимых признаков. Иначе, некойторые персоны в силу естественной природы, обладают качеством закрыть нечто необъяснимое чем-то сильно определённым, несомненно полагать, напоминаю, в дискурсе исторической причины. Ибо как ещё только что развитому сознанию объяснить самому себе столь сложные вопросы, бытующие и впредь? К тому же ещё, в качестве параллелизации, следует говорить о значении переводов древних писаний. Иначе то, что они означали тогда и как преподносимый смысл оказывается после. Теперь же, некогда осознающее начало пришло к тем ответам, наделяя божественным любое явление и каждый феномен. Но как собственное размышление пришло к этой идеи, особенно учитывая тот факт, что прежде этой идеи не было? То есть, когда-то давно, необходимо было нечтое назвать нечтым, его и назвали Бог. Бог то всё то, кое не объяснимое. В настоящее время, мы называем всё сущее богом. То есть, тогда, в нашем понимании Бог – это то, койторое зародило каждое? Бог – это естество? Бог – это энтелехия? Бог – это зарождение? Бог – это жизнь? Бог – это закон? Бог – это время? Бог – это пространство? Бог – это необъяснимое? Как бы то ни было, но нам, здесь, нравится вся эта провиденциальная терминология и изречения в этом ключе, вместо того, чтобы вводить ещё больше терминов науки психологии к уже добавленному философскому дискурсу. Тогда же, допустим, мы можем объяснить весь ажиотаж инквизиции, как исторический этап развития судебной системы, коя была под влиянием религиозного догмата, этого фанатизма, а тех, кого ликовали ведьмами, равносильно тому, кого в двадцать первом веке, называют душевно больным. Вопрос глубинный в этом есть тот, кои утверждается в самой природе их диссоативного расстройства личности и вызываемых ими галлюцинаций, что мы откроем в Фолианте о сознании, к коему тебя ссылаю.

Здесь же введём экземплификацию и скажем, что вознесение и воскрешение Иисуса, с ранней точки зрения, действительно священное чудо. Но у этого чуда, существует весьма не безосновательное научное следствие, основанное с продолжением родословной, следовательно, сопрягая идею продолжения жизни после смерти, поскольку последующее поколение переносит части предыдущих поколений, называя наследственностью тогда, если у Иисуса были родственники, а они несомненно полагать были, ибо Иисус был рождён, хоть и непорочным зачатием, что вообще можно интерпретировать, как половой акт с девственницей или же, даже можно сказать то, что семя попало в неё без соития, а как-бы сразу внутрь, что не исключается или же, можно допустить неверный перевод, что имеет место быть, в этом и есть сила экзегетики тем, что оное возможно интерпретировать, как непорочное, то есть как чистое, следовательно по любви. И в этом смысле, если мы опираемся к лику и образу Иисуса Христа по тем картинам, что нам предлагают, то с лёгкостью можем отыскать в настоящем мире сравнимого по внешности с Иисусом Христом, следовательно, он либо является его коленом, то есть относится к нему по родословной и ли либо это грандиозная генная инвариация того, что гены вновь слепили подобие Иисуса Христа. В этом смысле, в религиозной идее порождается начало к нечтому существенному, могущее быть охарактеризовано не только научным языком, а в большую степень свободы к знанию природ и естества. Потому я часто повторяю, религия знала всегда, а наука – это знание доказывает.

По наитию свыше, обобщая сказанное, существует достаточно основание самой идеи, койторую абсолютно никто не в силах осквернять. Не имеет значения в чём, где и как она выражена. Будь-то фантазийный вымысел или пёстрая сказка о свершённых подвигах, столь бушующая сердце поэта, что он видит собственным долгом воспеть то, койторое не удавалось прочим, а кому-то одному бесстрашному, безупречному и досталась вековечная похвала, не канувшая где-то в могиле, а живущая всквозь пески времени. В этой идеи сокрыта сила эстетического духа, культурная ценность цивилизаций, духовная нравственность устройства отношений, выливающаяся в добродетель, и, как следствие, в фундамент привычных законов, с другой мы можем элементарно сказать, что оное есть развившаяся идея, вторгаемая в сознания и пост всего, позволяющая церкви существовать в изобилии, поскольку знаем из её исторического становления, что однажды церковь просила о подаянии, но а теперь часто можем видеть то, как кто-то просит милостыню возле самого храма и может сидеть там целые месяцы, собирая крошки монет. А что касается их психологических предпосылок, то они действительно сильны и не бесполезные, порой даже спасают и выручают лучше любого доктора, быть может даже с этой стороны есть что-то провиденциальное, есть что-то волшебное и чудное тогда, когда отступаем от клерикализма и рассуждаем о истинно верующих.

Атеизм же отвергает эту идею, что не разумно. Но откуда им знать, какое есть вымысел, а какое действительно было? К тому же, ещё и агитируя, и призывая следовать за ними. Невозможно и не можно отвергать существующее. Атеизм может себе позволить только одно единственное: во-первых, не отрицать саму идею, во-вторых, сказать самому себе, что нет никакого Бога, ни сущего, ни вездесущего, ни единого, ни многоликого, но посягать к самой идеи Бога ничтожно. Собственно, в этом и сокрыт смысл о божестве.

Иначе говоря, столь прежняя прямизна охвачена разумным началом, голосом рационализма и ингуманизацией, ставящие к возвышению доводы логического здравомыслия, не иначе.

Мудрствование изысканий, когда их ограничиваем, сами из себя только лишь и олицетворяют не то, чтобы противоречивость, а скорее, более корректно, невозм