Текст книги "За океаном и на острове. Записки разведчика"

Через три-четыре месяца после нападения фашистской Германии на Советский Союз хозяин магазина неожиданно выставил на витрину небольшую картину «Русские казаки в Берлине, 1814 год», под которой на ватмане черной тушью по-английски было написано: «Повторится ли история?».

Интересно было наблюдать, как реагировали американцы, рассмотрев картину и прочитав надпись. В 1941-м и в начале 1942 года большинство прохожих скептически улыбались, не веря, что такое может произойти. Постепенно витрина стала привлекать все большее внимание, вызывать горячие дискуссии, особенно в дни окружения и уничтожения армии Паулюса под Сталинградом. Некоторые открыто утверждали, что история повторится, только вместо казаков первыми в Берлин придут советские танкисты.

О картине «Русские казаки в Берлине» газета «Нью-Йорк таймс» поместила короткую заметку, что привлекало еще больше людей к витрине магазина Золотницкого.

После победы советских вооруженных сил на Курской дуге летом 1943 года американцы, останавливавшиеся перед картиной, комментировали: «Теперь все ясно. История повторяется». Но однажды один прохожий возразил, подчеркнув, что произойти это сможет лишь в том случае, если союзники откроют второй фронт в Европе: Советский Союз в одиночку с Гитлером не справится. Раздался дружный смех. И я помню такую реплику: «Союзникам нужно торопиться, а то русские не только в Берлин, но и в Париж опять придут».

В последние дни войны, когда каждому стало ясно, что первыми в Берлин войдут советские войска, прохожие останавливались возле витрины все реже, некоторые с явным недовольством смотрели на картину, и на их лицах можно было прочесть сожаление и немой вопрос: «Почему же не американцы первыми войдут в Берлин?»

9 мая 1945 г. Золотницкий убрал картину.

В годы Второй мировой войны в США проводилось множество различных митингов, устраиваемых политическими, профсоюзными, женскими, молодежными и различными эмигрантскими организациями. Главной целью была моральная и материальная поддержка военных усилий советского народа. Американцы, не одурманенные антисоветской пропагандой и сознававшие, что фашизм является врагом всего человечества, требовали, чтобы США и Англия вели более активные военные действия против Германии.

Во время митингов обычно происходил сбор пожертвований в фонд помощи Красной Армии. На важных митингах выступали посол Советского Союза, генеральный консул или специально приезжавшие из СССР видные общественные деятели. Любили слушать писателей Илью Эренбурга и Константина Симонова, народного артиста СССР Соломона Михоэлса, Героев Советского Союза снайперов Людмилу Павлюченко и Владимира Пчелинцева, секретаря Московского комитета комсомола Николая Красавченко. Их яркие, страстные речи оказывали влияние на американское общественное мнение. На таких крупных митингах иногда присутствовали представители правительства США, а также финансовых магнатов – Рокфеллера, Дюпонов, Мелонов. Они тоже выступали за необходимость координации действий союзников, подтверждали готовность помогать СССР. Иногда прямо там, на трибуне, передавали от имени своих корпораций чеки на суммы пятьдесят – сто тысяч долларов в фонд помощи Советскому Союзу. Для них это были, в общем-то, мизерные суммы, ибо война приносила им миллиардные прибыли.

Как правило, все мероприятия, на которых мне пришлось присутствовать, представляя советское генконсульство, проходили без каких-либо эксцессов. Запомнились лишь две встречи при не совсем обычных обстоятельствах.

Радиовещательная компания Си-би-эс прислала письмо генконсулу с просьбой направить советского представителя для программы «Воюющие союзники», в которой должны были принять участие также представители США, Великобритании и Франции. Тот поручил это мне.

Через несколько дней состоялась репетиция, на которую я пришел, выучив наизусть пятиминутную речь. Ведущий программы и четыре представителя союзнических стран сели за стол. В зале, рассчитанном на тысячу двести человек, находилось около тридцати мужчин и женщин, которые должны были вечером стать заводилами оваций.

Ведущий произнес вступление и дал первое слово представителю Франции, потом – Англии. Перед началом их выступлений исполнялись национальные гимны, «Марсельеза» и «Боже, храни короля». Когда ведущий назвал мою фамилию, я подошел к трибуне. В этот момент из динамика вместо ожидаемого гимна Советского Союза «Интернационал» полилась мелодия «Дубинушки». Меня всего передернуло. Повернувшись к ведущему, я спросил, почему не исполняют советский гимн. Он ответил, что у них нет пластинки и что они решили пустить популярную русскую народную песню. Я отошел от трибуны и заявил, что без исполнения гимна моей страны выступать не могу, и покинул студию.

Шел пешком, чтобы успокоиться. По дороге все думал о том, как же не любят нашу страну американские реакционеры. Через двадцать минут я был в генконсульстве. Дежурный передал мне, чтобы срочно зашел к шефу. Когда я вошел в кабинет Киселева, там находилась женщина – представитель компании Си-би-эс. Она приехала на автомашине и уже сообщила генконсулу в дипломатичной форме, что я отказался от выступления и тем самым поставил под угрозу срыва важную политическую программу радиостанции. Не скрывая досады, я рассказал Киселеву, как все было, и предложил не участвовать в передаче. Генконсул заметил, что Си-би-эс уже принесла извинения по поводу происшедшего, что в студии нашли нужную пластинку и просят, чтобы советский представитель пришел на репетицию сейчас, так как о предстоящей передаче уже объявлено во всех газетах. Евгений Дмитриевич сказал американке, что он полностью одобряет мои действия, потому что мы не можем допустить даже малейшей дискриминации советского народа, несущего основную тяжесть борьбы с фашизмом.

Вечером мы собрались на десять минут до начала программы. Американец и англичанин словом не обмолвились о случившемся на репетиции, а француз, пожав мою руку, одобрил мой поступок и сказал, что в данной ситуации он сделал бы то же самое.

Летом 1943 года после Курской битвы редакция газеты «Новое русское слово» прислала генеральному консулу приглашение посетить собрание читателей, на котором в торжественной обстановке будет вручен чек на пятьдесят тысяч долларов для передачи Советскому правительству. Генконсул Киселев ответил, что он, к сожалению, из-за большой занятости не может лично воспользоваться их любезным приглашением, но вместо него обязательно прибудет другой представитель консульства. И назвал мою фамилию.

В назначенное время я пришел в русский клуб на западной стороне Манхэттена, в районе Сто сороковых улиц. Перед входом в здание меня встретил молодой человек, который, после любезного приветствия, сказал:

– Если вы не возражаете, то я хотел бы вас представить трем князьям, конечно бывшим, которые приняли активное участие в сборе средств и подготовке сегодняшнего собрания.

Я не возражал. Мы вошли в здание, сняли пальто, и молодой человек провел меня в комнату, где находились князья и еще три-четыре человека из руководства «Нового русского слова». Все встали. В комнате был накрыт стол – бутерброды и бутылка смирновской водки. Я обратил внимание, что справа от меня, около стены, стояли три старика. Один из них в царской военной форме. Я сразу догадался, что это и есть князья, и подумал: «Как же я буду их называть – господин, князь, мистер?» Первым мне представили князя Разумовского. В форме царского генерала, старый, белый как лунь, морщинистый, он стоял прямо, руки по швам, с высоко поднятой головой. На его груди было много начищенных до блеска царских орденов и медалей. Здороваясь с ним за руку, я произнес:

– Здравствуйте, рад с вами познакомиться. – Князь, судя по всему, тоже волновался перед встречей, может, первой в его жизни, с советским человеком и не знал, что ответить. Он наклонил голову, потом слабым старческим голосом сказал:

– Здравствуйте, здравствуйте… И замешкался. Чувствовалось, что князь не знает, как меня назвать – то ли «господином», то ли «товарищем».

Второй князь – плотный, подтянутый, седоватый мужчина лет шестидесяти пяти, в темно-сером костюме. Он спокойно поздоровался, назвал меня «мистером», произнеся это слово чисто по-английски. Его взгляд говорил о том, что хотя он и пришел сюда, но это еще не означает, что он все одобряет в СССР.

Третий князь оказался самым молодым. Полнеющий, только начинающий седеть, высокого роста, с красивым лицом мужчина. Когда я сделал шаг в его сторону, он стоял со сдержанной улыбкой на лице, сложив руки в замок на животе и вращая большими пальцами один вокруг другого. Как только наши взгляды встретились, он, оставаясь в той же позе, неожиданно для меня сам себя представил:

– Бывший князь Владимир Кудашев. В настоящее время никаких препятствий большевикам не чиню. Все громко рассмеялись, а Кудашев, сдержанно улыбаясь, подал мне руку. Тут же бразды правления перешли к нему. Он сказал, что по русскому обычаю гостя встречают угощением, и предложил выпить всем по рюмке русской водки.

– За скорую победу нашей Родины над фашистской Германией!

Пока другие продолжали закусывать, он сообщил мне намеченный порядок собрания. Все присутствующие в комнате идут в зал и садятся на сцене за стол президиума, я – рядом с князем Разумовским, являющимся дальним родственником фельдмаршала Голенищева-Кутузова. Будут два кратких выступления от русской колонии, а после вручения чека они хотели бы, чтобы несколько слов сказал я. По окончании официальной части состоится концерт самодеятельности.

Мы прошли в небольшой заполненный до отказа зал. Кудашев открыл собрание и произнес искрометную краткую вступительную речь. После него слово взяла одна писательница. К сожалению, память моя не сохранила ее фамилию. Она страстно говорила о чувстве негодования, охватившем русскую колонию, когда Гитлер напал на Россию, и о том, что эмигранты, как истинные патриоты, все «распри позабыв», стали вести работу по оказанию помощи героическому русскому народу, чтобы хоть на малую толику умерить его страдания. В конце выступления она вручила мне чек на собранные деньги. Речь писательницы была доброжелательной, патриотической, но она избегала произносить слова «советский» и «Красная Армия». Советский Союз она называла Россией.

По окончании официальной части члены президиума спустились в зал и устроились в первом ряду, я – рядом с князем Кудашевым. Начался концерт самодеятельности. Играл небольшой оркестр русских народных инструментов, выступали хор и солисты – главным образом дети эмигрантов, никогда не видевшие Отечества своих родителей и знавшие его только по книжкам и рассказам взрослых. Они с душой пели русские народные песни. Мне понравилось их исполнение, и я искренне аплодировал артистам. Потом доморощенный конферансье объявил следующий номер – русскую народную песню «Бублики» – и назвал исполнителей. Зал замер в ожидании чего-то необычного. На сцену вышли парень с девушкой в русских национальных костюмах и стали танцевать под аккомпанемент гармошки. Танцуя, выступавшие напевали куплеты с антисоветским душком. Я повернулся к князю Кудашеву и спросил:

– Это что, специальный номер для советского гостя? Кудашев задал встречный вопрос:

– А вам это не нравится?

– Это же антисоветчина, – ответил я.

Тогда князь взобрался на сцену, встал между исполнителями и, махая руками, недовольным голосом прокричал:

– Вы, глупцы, прекратите свои нечестивые песни и пляски! Прекратите, прекратите! Вы оскорбляете соотечественников, сражающихся с нашим злейшим врагом.

В зале раздались аплодисменты. Вначале робкие, они быстро перешли в овацию, в которой потонули отдельные неодобрительные голоса. Куплетисты исчезли за кулисами.

Когда мы выходили из зала, Кудашев стал заверять меня в том, что он не знал о подготовке «нечестивого номера», иначе он уговорил бы организаторов не показывать его. Я поблагодарил князя за его благородство за то, что он взял на себя смелость остановить куплетистов.

– Это была просто реакция порядочности с моей стороны в отношении Родины, – заметил князь. – Вы знаете, все русские эмигранты, признают они СССР или нет, сейчас исполнены гордости, ходят с высоко поднятой головой. Победы Красной Армии над казавшимся несокрушимым гитлеровским вермахтом морально возвысили всех русских. И это чувствуют даже американцы.

Представительская деятельность – подготовка речей, поездки в разные города, выступления и присутствие на митингах и собраниях – требовала большого напряжения сил, отнимала много времени. Но польза от нее была несомненная – она давала возможность находить друзей Советского Союза, которые могли оказать важную секретную помощь, а также пополняла мои знания, обогащала опыт общения с иностранцами, что немаловажно для успешного ведения разведки. Тогда я четко понял: только постоянное и добросовестное выполнение официальной работы способствует успешному осуществлению разведывательных заданий. И наоборот, пренебрежение обязанностями по «прикрытию» отрицательно сказывается на разведывательной деятельности.

В резидентуре

В 1941 году в резидентуре насчитывалось тринадцать человек, включая трех технических сотрудников. В годы войны возможности заменять разведчиков регулярно, как в мирное время, не было, и они работали бессменно четыре-пять лет. Так случилось, что в Нью-Йорке часто менялись резиденты, потому что они были самыми активными разведчиками, об их деятельности становилось известно противнику и им приходилось покидать страну. Дело в том, что в те годы резидент обычно считался не только начальником, но и ведущим разведчиком. Он проводил особо важные вербовки и имел на связи наиболее ценных агентов. Считалось, что только активно работающий резидент мог правильно руководить подчиненными ему людьми, быть для них авторитетом в оперативных вопросах. Действительно, личный пример руководителя резидентуры психологически сильнее воздействовал на молодых разведчиков, чем слова, и побуждал их энергично включаться в разведывательную работу.

До конца апреля 1941 года резидентуру в Нью-Йорке возглавлял Гайк Бадалович Овакимян, в прошлом научный сотрудник, кандидат химических наук. Он прекрасно знал Соединенные Штаты и хорошо владел английским языком. По прикрытию Овакимян являлся инженером-консультантом Амторга. Он сумел завербовать нескольких агентов для научно-технической разведки, которые успешно действовали долгие годы и после его отъезда из США. В апреле сорок первого он был арестован сотрудниками ФБР на месте встречи с одним из его агентов, который, как выяснилось впоследствии, оказался провокатором (на жаргоне разведчиков – «подставой»).

Овакимяна выпустили под залог пятидесяти тысяч долларов, и над ним должен был состояться суд. Но после нападения фашистской Германии на СССР по указанию президента Рузвельта провалившегося резидента судить не стали, и в начале июля он выехал в СССР.

Затем на должность резидента назначили опытного разведчика Василия Михайловича Зарубина, на которого Центр возложил ответственность за организацию разведывательной работы не только в Нью-Йорке, но и в Вашингтоне.

Позднее я узнал, что перед отъездом в США Зарубина вместе с начальником разведки Павлом Михайловичем Фитиным принимал Сталин. Он определил: главные усилия резидентура в США должна направить на то, чтобы помочь выиграть войну, и поставил конкретные задачи:

– следить, чтобы Черчилль и американцы не заключили с Гитлером сепаратный мир и все вместе не пошли против Советского Союза;

– добывать сведения о военных планах Гитлера в войне против СССР, которыми располагают союзники;

– выяснять секретные цели и планы союзников в этой войне;

– пытаться узнать, когда западные союзники собираются в действительности открыть второй фронт в Европе;

– добывать информацию о новейшей секретной военной технике, создаваемой в США, Англии и Канаде.

Сталин также отметил, что советское правительство заинтересовано в получении секретной информации и по многим другим вопросам, важно, чтобы это помогало приблизить разгром фашистской Германии и вскрывало тайные планы союзников относительно послевоенного устройства мира.

Зарубин родился в 1894 году, коммунист с 1918 года. Активный участник гражданской войны. В 1921 году направляется в органы ВЧК. Через четыре года стал сотрудником внешней разведки. До приезда в Нью-Йорк около тринадцати лет находился на нелегальной разведывательной работе во Франции и Германии. Лично провел ряд ценных вербовок, характеризовался как мужественный, решительный и результативный разведчик.

Когда Василий Михайлович прибыл в Нью-Йорк, ему исполнилось сорок семь лет. Среднего роста, полнеющий блондин с редкими волосами, которые он зачесывал назад, всегда носил очки в белой металлической оправе. Обладал недюжинной физической силой, прекрасно играл в теннис. Большой жизнелюб, в компании заводила, любил петь, хорошо играл на различных музыкальных инструментах. Его серые глаза всегда были немного воспалены от постоянной многочасовой работы и чтения огромного количества материалов. Умел слушать собеседника. Говорил быстро, каким-то трубным голосом. Обладал чувством юмора, любил шутку. В обращении с подчиненными вел себя просто. Требовал, чтобы его сотрудники были инициативными, смелыми, даже отчаянными. «Смелость города берет», – часто говорил он молодым разведчикам. Он не любил иметь дело с серенькими, боязливыми, во всем умеренными людьми, которые весь свой ум направляют на то, чтобы доказать, что они не могли выполнить трудное задание, так как условия-де не позволяли.

Несмотря на постоянную загруженность, Зарубин находил время беседовать с начинающими «охотниками за секретами», особенно с теми, которые только что включились в оперативную работу. Он очень ценил в них самостоятельность, инициативу и творческий подход к делу. Беседуя или читая отчеты о проведенных мероприятиях, радовался и одобрял, когда молодой сотрудник в силу изменившейся обстановки или появления новых, ранее неучтенных обстоятельств инициативно и умело сам вносил коррективы в ранее намеченные планы. И наоборот, выговаривал тем, кто в своих действиях слепо придерживался утвержденных проектов, несмотря на то, что сложившаяся ситуация требовала внесения изменений.

В то же время Зарубин настаивал, чтобы сотрудники точно и качественно выполняли его распоряжения. Знаю несколько случаев нерадивости и медлительности некоторых разведчиков, которых Василий Михайлович подверг резкой, но справедливой критике, после чего провинившиеся сразу начинали работать более активно и продуманно. Сильной стороной резидента мы считали его огромный опыт оперативной работы, в том числе в нелегальных условиях, и его блестящий профессионализм. Он имел много связей среди иностранцев, успешно вербовал агентов. Лично работал с самой важной агентурой. Беседы, указания, товарищеская критика Зарубина, а самое главное – его практическая деятельность помогали развить у молодых сотрудников самостоятельное оперативное мышление, воспитывали сознательное отношение к работе, желание отдать все силы и знания для успешного выполнения поставленных задач.

Проявляя огромную активность, Зарубин, видимо, не всегда уделял достаточное внимание зашифровке своих действий. Его деятельность стала известна ФБР. В конце 1944 года он был объявлен «персоной нон грата» и вынужден выехать в СССР.

Под непосредственным руководством генерал-майора Зарубина нью-йоркская резидентура, по оценке Центра, проделала серьезную работу по проникновению в правительственные учреждения и на военно-промышленные объекты США. Это позволило разведке получить ценную документальную информацию, касавшуюся новейших видов оружия, военно-политических планов, в том числе послевоенного переустройства мира.

За заслуги перед Родиной Зарубин был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и знаком «Почетный сотрудник государственной безопасности», многими медалями. Умер он в 1972 году.

Центр долго не мог прислать на место Зарубина равноценную фигуру. Обязанности резидента исполняли сотрудники, которые не обладали большим оперативным опытом, умением работать с людьми. А это было так нужно, ибо условия для советской разведки в Соединенных Штатах ухудшались с каждым месяцем.

Около года резидентом оставался Степан Апресян. В органы разведки он пришел в 1932 году. В Нью-Йорк Апресян приехал в возрасте тридцати пяти лет. Сотрудники резидентуры уважали его за эрудицию и добрый, покладистый характер. Его старший брат, нарком внутренних дел одной из Среднеазиатских республик, в 1938 году был арестован и расстрелян. Степан тоже угодил под арест. Через год брата посмертно реабилитировали.

Апресяна тут же освободили и вновь направили в разведку. Он был талантливым лингвистом. Иностранные языки изучал неимоверно быстро, за три-четыре месяца, и знал их множество, включая такие трудные, как финский, турецкий, арабский. Оперативные документы составлял великолепно: с точки зрения логики, стиля и грамматики они считались безукоризненными.

На связи у Апресяна находился агент, встречи с которым для него стали мучением. Расстрел брата, месяцы, проведенные в тюрьме, видимо, не прошли для Степана бесследно. Он стал болезненно нерешительным, за несколько дней до встречи с агентом начинал нервничать. Это состояние отражалось на всем его облике и действиях. Степан весь уходил в себя, невнимательно слушал собеседника. В ходе проверки перед встречей беспокойно осматривался кругом, быстро, почти бегом, большими шагами передвигался по улицам.

В 1945 году Степан Апресян был отозван в Москву. В центральном аппарате он проработал до пенсионного возраста и вышел в отставку. Затем поступил на работу редактором в Издательство литературы на иностранных языках, где его очень ценили. Когда в Праге начал выходить журнал «Проблемы мира и социализма», Апресяна пригласили туда. Много лет он жил в Чехословакии, считался незаменимым сотрудником, так как отлично редактировал издания на многих иностранных языках.

В резидентуре я чаще всего сталкивался по работе с Л. Р. Квасниковым, А. А. Яцковым, К. А. Чугуновым, С. М. Семеновым, М. А. Шаляпиным. Этих очень разных людей объединяло одно – все они были беззаветно преданы разведке и нашей Родине.

Для меня было весьма поучительно наблюдать, как они строили свой рабочий день. Их отличали организованность, трудолюбие, умение использовать каждую минуту для дела. Я часто обращался к ним за помощью, старался перенять все положительное. В целом они сыграли большую роль в моем формировании как разведчика. Поэтому хочу кратко рассказать о них.

В 1942 году в резидентуру прибыл заместитель резидента по научно-технической разведке Леонид Романович Квасников. Он родился в 1905 году в семье железнодорожника. Работал строителем, помощником машиниста и машинистом.

Окончил институт, по специальности инженер-механик. Три года учился в аспирантуре. В 1938 году его взяли на работу в Иностранный отдел НКВД. Он стал одним из основателей научно-технического направления внешней разведки. Находясь в резидентуре до конца войны, проявил себя способным руководителем. Много времени уделял работе с подчиненными, глубоко и в деталях намечал оперативные мероприятия, что во многом способствовало успешной работе разведчиков.

Квасников считался умелым конспиратором. Особенно большое значение он придавал организации надежной скрытой связи с агентурой. Он приучил сотрудников беседовать с ним в резидентуре шепотом, не называть фамилии, псевдонимы и другие личные данные на лиц, о которых шла речь, а писать все это только на бумаге и требовал, чтобы так делали его собеседники. Постоянная забота Леонида Романовича о соблюдении конспирации, несомненно, положительно сказывалась на работе научно-технической линии. Под его руководством резидентура сумела добывать важные разведывательные материалы по использованию энергии атома в военных целях, по авиации и реактивной технике, по радарам, компьютерам и другой электронной аппаратуре.

Опытным разведчиком оказался тридцатилетний Семен Маркович Семенов. Он прибыл в США в 1939 году. Около двух лет проучился в Массачусетском технологическом институте, после чего его направили на работу в Амторг в Нью-Йорке. За время учебы в институте хорошо изучил английский язык и американскую действительность. Маленького роста, с утиным носом и большими глазами, которые при разговоре с собеседником медленно вращались, как параболические антенны, он быстро сходился с людьми. Вид у него был солидный, и он вполне сходил за средней руки американского бизнесмена.

Семенов легко устанавливал контакты с американцами и иностранцами, умело разрабатывал и вербовал их. Он поддерживал хорошие деловые отношения с агентами и искусно руководил ими, хотя на связи у него были весьма трудные и неуживчивые «секретные помощники».

Я помогал Семенову в работе с агентурой: принимал от него документальные материалы, которые он получал от агентов, а затем возвращал их ему, когда явка завершалась. Отснятые пленки я проявлял, внимательно прочитывал их, составлял аннотацию, которую потом он включал в отчет о встрече с агентом для отправки в Центр. На следующий день он обычно приходил в генконсульство, где я передавал ему пленку с материалами, а он, в свою очередь, рассказывал мне в общих чертах, как прошла очередная встреча. Это было весьма полезное партнерство.

Семенов остался доволен моей помощью, которая освобождала его от лишней траты времени, а главное – подстраховывала и повышала продуктивность работы. Я же был благодарен ему за то, что он щедро делился со мной своим опытом.

Запомнились мне его рассказы о работе с агентом по кличке Хват. Опытный химик, он трудился на одном из заводов компании «Дюпон», передавал нам материалы по нейлону и новейшим видам пороха. Был до мозга костей аполитичным человеком. Свое кредо он неоднократно выражал в таких словах: «Для меня одинаковы демократы, республиканцы, фашисты, коммунисты. Я встречаюсь с вами потому, что мне нужны деньги, чтобы построить дом, дать образование дочери, хорошо ее одеть и удачно выдать замуж».

Хват приходил на встречу и, показывая пакет с материалами, обычно заявлял:

– Давай тысячу долларов, тогда получишь.

В ответ Семенов спокойным тоном отвечал, что он не может платить такие большие деньги, не показав сначала «кота в мешке» специалистам и не получив их заключения: представляют ли документы для нас интерес или нет. Торг обычно занимал минут двадцать – тридцать. В итоге договаривались, что Семенов немедленно выдает аванс в две сотни долларов, а через четыре часа возвратит материалы с дополнительной суммой в зависимости от ценности сведений.

Хват сердито ворчал, но соглашался с предложением, ибо не хотел возвращаться домой с пустыми руками. В то время, как я обрабатывал материалы, Семен Маркович за ужином в ресторане проводил с агентом беседу. Когда Хвату возвращали документы, то дополнительно в конверте вручались двести или триста долларов. Получив в общей сложности в два раза меньше, чем он первоначально заламывал, агент приходил в ярость:

– Вы обманщики, жулики, бандиты, прохвосты. Я прекращаю с вами все отношения!

И быстрыми шагами уходил. Разведчик, догоняя агента, на ходу старался успокоить его и повторял ему условия очередной встречи через месяц, но агент, казалось, никак не реагировал на это.

Семенов рассказывал, что после встреч с Хватом он приходил домой вконец измотанным и в течение многих часов не мог успокоиться, так как не знал, придет агент на очередную встречу или нет. Но тот приходил, и все начиналось сначала.

На мое замечание, что, может быть, следовало платить Хвату столько денег, сколько он просил, чтобы улучшить отношения с ним и избежать нервотрепки, Семенов ответил:

– Во-первых, Хват – рвач, и, во-вторых, – это самое главное – Квасников и я считаем, что если мы будем выплачивать агенту значительно большее вознаграждение, то он быстро построит дом, сделает необходимые накопления и прекратит сотрудничество с нами…

Центр такую позицию в работе с Хватом одобрял.

В конце 1943 года Семенов обнаружил за собой усиленное наружное наблюдение. Он перестал выходить на встречи с агентурой. Однако слежка не прекращалась. По указанию Центра Семенов был отозван в Москву после пятилетней активной деятельности в США. Впоследствии его командировали во Францию, где он успешно вел разведывательную работу. Но когда в 1950 году началась чистка МГБ от лиц еврейской национальности, Семенова, который был евреем, уволили из министерства, не приняв во внимание его прекрасный послужной список.

Он пошел работать переводчиком в издательство «Прогресс» и быстро стал мастером своего дела – способный человек нигде не пропадет!

Активным сотрудником нью-йоркской резидентуры был мой однокашник по разведывательной школе Анатолий Антонович Яцков. В семнадцатилетнем возрасте он приехал в Москву, работал чернорабочим на стройке, затем слесарем, жил в бараке. В 1937 году окончил Московский полиграфический институт.

В США Яцков приехал, зная лишь французский язык, но благодаря способностям и упорству очень быстро, за какой-нибудь год, выучил английский. Каждый день он вел прием посетителей. Так же, как и я, был определен на научно-техническое направление резидентуры. Кроме того, он выполнял ряд заданий резидента по другим линиям. К разведывательной работе относился серьезно, все аспекты предстоящих встреч с агентами всесторонне продумывал. По складу характера любил основательно помозговать, но тугодумом его назвать было нельзя. Ум у него был острый, мысли оригинальные. Яцков был связан с агентами по атомной проблеме. Работа велась через связников, с которыми Яцков встречался в городе. Некоторая часть копий документов передавалась в тайнописи, и Яцкову приходилось долго возиться с реактивами, а затем разгадывать проявившийся английский текст, в котором нередко трудно было прочитать не только отдельные буквы, но и целые слова.

Во второй половине 1946 года Яцков несколько месяцев исполнял обязанности резидента. Прямо из Нью-Йорка он был переведен в парижскую резидентуру.

По политической линии активно действовали два молодых сотрудника нашей нью-йоркской точки – К. А. Чугунов и М. А. Шаляпин.

Чугунов – небольшого роста, со вздернутым носом, глаза глубокие, темно-голубые. Не по годам серьезный, собранный, осторожный, аккуратный. Во время выступлений или бесед мысли излагал неторопливо, логично убедительно. Говорил всегда по делу.