Текст книги "Всё по-честному"

14

Пришлось Клифту задержаться в компании ещё на какое-то время. Жил он здесь как при коммунизме, на полном бесплатном обеспечении. В гостинице его кормили, переодевали каждый день в чистое бельё и рубашку, и денег не спрашивали. Костюмы, туфли – как в магазине, рядами висят да стоят, подходи, выбирай. Куда торопиться? Глядишь, ещё деньжат подгонят, тогда и рванёт…

Удивительно, но только здесь, мотаясь по буровым, он впервые осознал по-настоящему значение слова «воля».

У зеков оно означало всё, что находилось по внешнюю сторону забора, опутанного колючей проволокой и спиралями «егозы», с вышками по углам периметра.

Но оказалось, что воля – это когда горизонт перед тобой – на сотни километров вокруг, но и там, где рыжая, выжженная палящим зноем степь сливается с белесым, безоблачным небом, пространство вовсе не сворачивается, не кончается, а тянется на юг, как объяснили здешние старожилы, через Казахстан до Монголии и Китая. И ты, в принципе, можешь, если появится такое желание, отправится в путь по этой огромной, воистину бескрайней степи, где редки людские поселения, и гуляет лишь тугой, жаркий полуденный ветер, шевеля реликтовый ковыль и спелые колосья налитой солнцем пшеницы.

Будучи по происхождению горожанином, Клифт, конечно, знал, что не на деревьях булки растут, что хлеб растят крестьяне, но представлялись они ему разве что по фильмам Шукшина да редким теперь кадрам телевизионной хроники, и казались если не простодушными недоумками, то уж недотёпами-неудачниками точно. И то – станет ли современный «продвинутый» человек ломить всю жизнь, без роздыха, выходных и праздничных дней, по колено в навозе, по локти в грязи, получая за свой труд столько, что бы только не сдохнуть с голоду, и опять – из года в год, пахать, сеять, убирать, выгребать да таскать…

Здесь, в целинных краях, степь, насколько хватало глаз, была словно позолотой покрыта – то сияла под солнцем поспевающая пшеница. Однако то там, то сям на этом переливающемся под ветром янтарном, светом напоённом, море, грязными пятнами выделялись делянки с буровыми качалками-вышками. К ним, взрезая поля, тянулись грунтовые, убитые в распутицу дороги с глубокими, как раны, разъезженными колеями, оставшимися от тяжёлых КАМазов-бойлеров. Земля вокруг буровых была мёртвой, пропитанной маслянистой нефтью, с содранным безжалостно до самой глины чернозёмным слоем, где ничего живое не сможет произрастать на века.

– Жалко, – подъехав к буровой и выбравшись из джипа, покачал головой, ступая по остро пахнущей нефтью грязи лакированными штиблетами, Клифт.

– Да, тут впору сапоги резиновые одевать, – поддакнул пыхтящий с одышкой рядом Борщёв.

– Да я не о ботинках. О природе, – поморщился Клифт.

– Природа, Юрий Степанович, на благо человека должна работать, – убеждённо возразил заместитель. – Вся наша цивилизация на нефти держится. А это, – обвёл он рукой пространство вокруг, – пейзаж, одна видимость. Растительность, считаю, вроде плесени на поверхности нашей планеты. А всё самое ценное – в недрах…

Клифт, брезгливо ступая по останкам убитой нефтью травы, хмыкнул угрюмо:

– Я вон по телевизору передачу видел – оказывается, человечеству не сорок тысяч лет от роду, как раньше считали, а сотни тысяч, если не миллионы. И всю эту прорву времени человек прекрасно обходился без нефти. А вот без еды, без мяса, хлеба, растительности этой, которую вы плесенью называете, без воды и нескольких дней не протянет – копыта откинет от голода и жажды. И что в итоге важнее: поля вот эти с пшеницей, реки чистые, или нефть, которая чёрные кляксы на всём оставляет, травит и убивает?

Заместитель покосился неодобрительно на шефа, вздумавшего произносить вдруг такие крамольные для любого нефтяника речи, а потом, сообразив мудро, что начальство имеет право и на такие вот чудачества, хохотнул примирительно:

– На наш век рек, полей и продовольствия хватит. Не мы же сами, в конце концов, эту нефть сжигаем. Гляньте, что в городах делается. У каждого – машина под задницей. От автомобилей уже не по улицам ни проехать, ни по дворам не пройти. Уже все деревья повырубили к чёртовой матери под автостоянки. Так что мы лишь потребности общества в энергоресурсах удовлетворяем. А потомки пусть выкручиваются, как хотят. Изобретут что-нибудь с голодухи. Белки синтетические. Или, я вон недавно вычитал – червячков разводить и жрать станут. Питательная, говорят, пища! В любом случае, то не наша с вами забота.

Равнодушно осмотрев вблизи вышку, поздоровавшись за руку с замурзанными, перепачканными с ног до головы нефтью буровиками, Клифт, придав лицу сосредоточенное, понимающее выражение, выслушал их, кивая согласно, а Борщёв, достав блокнот, записал какие-то данные, непонятные для Клифта – о дебете скважины, давлении, ещё какой-то технической хрени.

Через четверть часа, забираясь в чистое и прохладное, овеянное кондиционером нутро джипа, Борщёв предложил вдруг:

– А давайте, Юрий Степанович, новое месторождение осмотрим. Недалеко, километров двадцать отсюда. Наши разведчики недр определили: нефтеносные слои там богатейшие. Но земли пока не наши. И о том, что там нефть залегает, знает лишь ограниченный круг лиц. И нам предстоит, пока конкуренты не расчухались, это чёрное золото к рукам прибрать.

Джип мчался, оставляя за собой лисий хвост рыжей пыли, по просёлочной дороге, вдоль которой расстилались до горизонта поля пшеницы, подсолнечника. Вскоре впереди показалось по степному вольготно раскинувшееся село, застроенное заметно обветшавшими домиками, с тенистыми палисадниками, огородами да баньками на задах.

– Давай к правлению! – приказал шофёру Борщёв.

По разбитому, рассохшемуся будто асфальту, переваливаясь мягко на колдобинах, распугав кур и гусей, автомобиль подкатил к двухэтажному зданию с белёными кирпичными стенами и крупной, издалека читаемой табличкой у входной двери: «Закрытое акционерное общество «Колхоз Рассвет». Здесь же стоял на приколе заляпанный по самую крышу «Уазик».

– Вот и хорошо. Директор на месте, – кивнул на видавший виды вездеход Борщёв.

Пройдя через безлюдный вестибюль правления, с многочисленными дипломами, грамотами в рамочках по стенам, непременной доской объявлений и толстыми снопами пшеницы (а может, и ржи, Клифт в злаках не разбирался), поднялись по обшарпанной лестнице на второй этаж. По распахнутой настежь двери безошибочно угадали приёмную.

Место секретарши пустовало. Гости беспрепятственно прошли в кабинет директора.

Навстречу им шагнул высокий, с копной плохо расчесанных кудрей, голубоглазый человек в белой рубашке с короткими рукавами и джинсах.

– Привет колхозникам! – поприветствовал его Борщёв и представил: – Генеральный директор нашей компании Юрий Степанович Жабин.

– Виктор Николаевич Колесов, – протянул руку хозяин, и указал радушно на приставной столик: – Располагайтесь!

Клифт, не имея ни малейшего понятия, о чём следует вести разговор, сел, приосанившись, и выжидательно глянул на зама. Тот поинтересовался солидно:

– Как, Виктор Николаевич, без хлеба в нынешнем году не останемся? Мы тут помотались по полям – вижу, посевы жара подсушила.

– Есть маленько, – согласился Колесов, – но в основном у тех, кто хозяйствовать на земле не умеет. – И принялся объяснять увлечённо. – Надо же с умом сеять, сорта пшеницы подбирать. У нас из каждых пяти лет, как правило, три года засушливых. Азия! Зимой снег с полей в овраги сдувает, промерзает всё – озимые не родятся. Летом дождя не дождёшься. Одним словом, зона рискованного земледелия. Так я большую часть полей «Варягом» засеял. А «Варяг» знаете, что за сорт? Он путём скрещивания с афганской пшеницей получен. Что за климат в Афганистане – понятно. Та же жара, суховеи, нехватка влаги. Но растёт! И я даже в самый засушливый год с «Варягом» пятнадцать центнеров с гектара возьму!

– Научное земледелие – это, брат, сила, – с важным видом согласился Борщёв.

– А то! – азартно подхватил Колесов. – И всё же подобрать засухоустойчивые сорта – ещё полдела. – Он поднялся порывисто, подошёл к столу, стоявшему отдельно в углу кабинета. – Вот, полюбуйтесь!

Гости подошли, посмотрели. Клифт непонимающе воззрился на привядшие, с комочками грязи, присохшей к корням, стебли с зелёными, невызревшими ещё колосками, разложенными аккуратно, рядком на белом ватмане.

– Видите? – победно глянул Колесов, указывая пальцем на корешки. – Вот этот – тонкий, ломкий, как спичка. Колос – в зачаточном состоянии. На этом поле и убирать нечего будет. Считай, сгорело всё к шутам. А почему?

– Почему? – что б ни молчать, выдавил из себя Клифт.

– Да потому, что этот фермер, на чьём поле я этот колосок вырвал, заделал семена в почву всего на глубину два-три сантиметра. А температура поверхности земли при нашей жаре – под шестьдесят градусов! Вот всходы и поджарились, как на сковородке!

– Надо же, – сочувственно чмокнул губами Клифт.

– А теперь вот сюда посмотрите, – предложил Колесов, указывая на другое растение. – Корешок разветвлённый, кустистый. Стебель мощный, колос развитый, налитой, полновесный. В нём… раз, два… – принялся считать он, – шестнадцать зёрен. Значит, урожайность – шестнадцать центнеров с гектара.

– А это с чьего поля? – неожиданно для себя заинтересовался Клифт.

– С моего, естественно, – не без гордости хмыкнул хозяин кабинета. – И, учтите, что ни на этом поле, – пренебрежительно ткнул пальцем на худосочный стебель, ни на этом, – огладил он нежно налитой колос, – за лето ни капли дождя не выпало! А знаете, в чём разница? В том, что я семена на пять – семь сантиметров заглубил при посеве! Вот они от жары и не пострадали!

– Да уж, – уважительно кивнул Клифт, – дело мастера боится…

– Земледелие – это искусство, – чувствовалось, оседлал любимого конька Колесов. – Ну, скажем, как живопись… или способность музыку сочинять. Не каждому дано. – И покровительственно похлопал Борщёва по плечу. – Это вам не нефть качать. Пробурил дырку в земле, и черпай!

– Ну-ну, – нахмурился Борщёв. – Нефть добывать – это тебе не лаптем щи хлебать! Тут тоже, знаешь ли, умение нужно.

– Да только нам за наши таланты копейки платят, – подосадовал Колесов, – так, что хозяйство едва концы с концами сводит. А вы, нефтяники, в шоколаде. Знаете, солярка нынче почём? А, ладно, – махнул он рукой. – Пойдёмте, пообедаем.

– Отчего ж не пообедать? – охотно согласился Борщёв. – У нас в багажнике, водочка заначена…

– Из нефти? – подколол Колесов.

– Да что ты! – всплеснул руками Борщёв, – Из самой что ни есть настоящей пшеницы! Может быть, даже из твоего «Варяга» хвалёного…

– А мне этот Колесов понравился! – заявил Клифт, когда спустя час, захмелевшие слегка и отяжелевшие от еды, они с замом отъехали от правления. – Есть в нём что-то этакое… первозданное. На таких мужиках Россия испокон веков держится!

– На нас она держится, Юрий Степанович, – мотнул головой Борщёв. – Если бы не наши, нефтяные да газовые деньги, посыпалась бы давно страна к чёртовой матери! К тому же ставлю вас в известность, господин генеральный директор, что на территории колхоза «Рассвет», где мы только что с вами побывали, нефтеносные слои богатейшие. И мы их в ближайшее время застолбить должны. Отжать у Колесова землишку.

– Это как, интересно? – полюбопытствовал Клифт.

– Да проще простого! «Рассвет» одному банку по кредитам десять миллионов рублей задолжал. С урожая планировал рассчитаться. Но это не раньше, чем месяца через три-четыре. Пока хлеб уберут, пока продадут, да деньги за него выручат… А мы ждать не будем. Наша компания долги «Рассвета» у того банка давно перекупила. И мы в ближайшие дни инициируем в отношении не рассчитавшегося по кредитам хозяйства процедуру банкротства. И земли его, а главное, недра, к нам в собственность отойдут!

15

Клифт не любил и побаивался того, что у братвы в криминальном мире называлось «везухой». Жизнь, как известно, складывается из полос, и вслед за светлой непременно чёрная наступает. Причём чем дольше «везуха» прёт, тем шире, продолжительнее затем чёрная полоса. А потому, считал он, лучше уж серенькая жизнь, этакая, серединка на половинку, что б без оглушительных удач, но и без глубоких провалов. Так-то оно надёжней, спокойнее.

Весь личный опыт его о том же свидетельствовал.

Помнится, как-то бомбанул на пол-лимона отечественных рублей одного лоха в автосалоне, а через день глупо спалился. Приметил в метро пассажирку с приоткрытой сумочкой, недолго думая, рефлекторно больше, чем из нужды в деньгах, клешню туда свою запустил, и – бац! На опергруппу по борьбе с карманными кражами нарвался. Дамочка эта, капитанша полиции, как оказалось, намертво руку его прихватила, тут же друганы её – опера подоспели. В итоге – трёшку строгача схлопотал, и пол-лимона на хазе пропали. Кенты божились, что деньги в общак, для согреву Клифта на зоне, передали. Может, и так, а только он бабками теми не попользовался. Он ведь по той, зоновской жизни, слава те Господи, в авторитете, с ворами чаи гоняет. Уж чего-чего, а чаёк на замутку, или косячок раскумарится ему с любой дачки перепадает. И чифирнуть – последний глоток непременно за ним. А, как известно, не каждому фрайеру «пяточка» достаётся!

Вот и сейчас, вляпавшись неожиданно в масляную, покатившую вдруг, словно «ломбарджини» по немецкому автобану, жизнь, Клифт не расслаблялся ни на минуту. Предвидя отчётливо, что кончится эта кучерявая пора либо командировкой очередной на длительный срок, либо вообще деревянным прикидом под железной табличкой с номером в безымянной могиле, в каких неопознанные, невостребованные трупы за государственный счёт хоронят.

А потому держал Клифт навострённые уши на стороже, а хвост – пистолетом.

И всё-таки неожиданным для него оказалось то, каким будничным тоном доложила ему на следующий день в офисе секретарша по селекторной связи:

– Юрий Степанович! К вам супруга приехала.

– К-какая супруга? Чья супруга? – ошеломлённо воззрился он на красный огонёк, пламенеющий над микрофоном аппарата.

– Да ваша, чья же ещё! – не без ехидства, как показалось Клифту, пояснила Гиена Львовна.

«Приплыл» – успел тоскливо подумать Клифт, начал было оглядываться по сторонам затравленно – куда бы сейчас сквозануть, но тут дверь в его кабинет отворилась.

Блондинка среднего возраста, чуть полноватая, со следами былой красоты, благоухающая тонкими духами.

Клифт сразу понял, что принадлежит она другому, недоступному ему в обычных условиях, миру. Обитающему в огороженных заборами виллах Рублёвки, куда и домушникам-то соваться не след, а уж карманникам и вовсе нечего делать – слишком бдительно стережёт своих работодателей вымуштрованная охрана, да и к карманам да к сумочкам домовладельцев ни в жизнь не подступишься.

Клифт, намеревавшийся до того просто пройти мимо визитёрши с каменным выражением лица, и пока начнутся разборки – что да как, спуститься в лифте, рвануть от этой нефтяной конторы подальше, вдруг обмяк за столом.

А дамочка глянула на него васильковыми, с поволокой, глазами, и, кажется, не удивившись ничуть, произнесла прищурившись:

– Ну, здравствуй, дорогой муженёк!

А потом, глядя на столбом застывшего Клифта, выговорила сердито:

– Что ж ты не удосужился позвонить, или хотя бы эсэмэску прислать, как доехал, как на новом месте обосновался?

«Что она несёт? – лихорадочно соображал Клифт. – Почему не орёт дурным голосом, мол, куда супостаты её настоящего мужа дели? А может, она близорукая, или вообще слепая, и подмену не разглядела пока ни хрена?».

– Э-э… занят был… – проблеял он, заметив через проём открытой двери, что столпились там набежавшие девчонки из секретариата, и пялятся с жадным любопытством, хихикая в кулак – шутка ли: жена босса приехала!

Однако супруга Жабина явно слепой не была. Она шагнула с распростёртыми объятиями на встречу Клифту:

– Я так рада тебя видеть, дорогой!

«Дорогому» не оставалось ничего другого, как выйти из-за стола на ватных ногах, и осторожно, словно авиабомбу с необезвреженным детонатором, приобнять визитёршу. А та, щекотнув ему платиновым локоном ушко, шепнула чуть слышно:

– Расслабься, идиот! Морду радостную сострой. После всё объяснишь…

Четверть часа спустя они ехали рядышком на заднем сиденье джипа, Клифт молчал, косясь на новоявленную жену, а та щебетала так, будто и впрямь была слепа и считала сидевшего рядом незнакомого мужика своим законным супругом:

– Я без предупреждения решила нагрянуть. Вдруг ты здесь… хи-хи… какую-нибудь молоденькую нашёл! Знаю я вас, мужиков. За вами глаз да глаз нужен. А городок этот, Южноуральск, ничего. Цветов много на улицах, зелени. Я думала, грешным делом, тут одни трубы комбинатов разных дымят, да нефтяные вышки на каждом шагу…

Клифт поддакивал заморочено, бормотал в ответ что-то невразумительное.

– Ладно, – указывая глазами на водителя, пресекла его потуги лже-жена, – дома поговорим.

Осмотрев гостиничные апартаменты, заключила снисходительно:

– Неплохо устроился.

А когда хлопотливая хозобслуга, всполошённая приездом супруги шефа, наконец, оставила их одних, произнесла со вздохом:

– Ну, колись, муженёк, куда ты моего засранца дел?

– К-кого? – непонимающе переспросил Клифт. Он стоял посреди гостиной, соображая судорожно: «Эта баба что, тоже самозванка? Аферистка-шантажистка? Но откуда она, падла, то, что настоящего Жабина кокнули, пронюхала, и чего теперь хочет? Сколько за молчание своё запросит?».

А дама между тем опустилась устало в мягкое кресло у низкого столика, отщипнула крупную виноградину от увесистой кисти в хрустальной вазе, положила в напомаженный ротик, передразнила сварливо:

– Кого-кого… Муженька моего настоящего. И за каким чёртом ты его тут изображаешь?

– Мужа? Вашего? – тянул, медля с ответом, Клифт.

– Да моего, не твоего же, – усмехнулась гостья.

– Не понимаю, гражданка, о чём вы толкуете, – пошёл в несознанку, будто на допросе у следователя, не имеющего железных улик, Клифт. – Я, если хотите знать, вообще холост. А вас в первый раз в жизни вижу!

– А я тебя, хрена моржового, тем более! – с недобрым прищуром заявила дама. – Я вот сейчас свисну челядь, и прикажу ментов пригласить. И паспорт им покажу. А в нём, между прочим, штампик имеется. Удостоверяющий, что я, Ольга Игоревна, сочеталась с гражданином Жабиным законным браком… э-э… страшно подумать, пятнадцать лет назад! И учтите, господа полицейские, – обернулась она к воображаемым стражам закона, коих, слава Богу, пока в комнате не наблюдалось, – этот гражданин вовсе не мой муж. А стало быть, не Жабин Юрий Степанович, за которого его здесь все принимают!

Клифт, сообразив, что ломать комедию дальше бессмысленно, присел рядом на соседнем кресле, взял со стола сигареты, щёлкнул зажигалкой, пустил дым в потолок. А потом поинтересовался с кривой улыбкой:

– Что ж ты сразу меня не сдала?

Дама похрустела очередной виноградиной на белоснежных зубах, ответила уклончиво:

– Да-а… Разобраться надо сперва… Хотя бы познакомится для начала. Ты вообще, мать твою, кто?

– Я-а? – мусоля сигарету, пожал плечами Клифт. – Так, случайный пассажир на этом нефтяном танкере.

– А зовут тебя по-настоящему как?

– Арчибальд. Арчибальд Пантелеймонович Тараканов, – выдал без запинки первое, пришедшее в голову карманник.

Дама хмыкнула понимающе:

– Ну и чёрт с тобой, Арчибальд. Ты мне, Пантелеймоныч, только честно скажи: муж-то мой благоверный где?

Клифт понял, что придётся колоться. Придав лицу подобающее моменту печальное выражение, он произнёс торжественно-скорбно:

– Крепитесь, мадам. Вашего супруга больше нет. – И торопливо добавил: – но я к этому отношения не имею. Просто… оказался случайным свидетелем того, как некий злоумышленник всадил ему в сердце две пули. Ну, и вот… не преминул воспользоваться… Взял грех на душу… Решил, раз такая везуха, немного бабла срубить. Под его, как говорится, личиной.

Гостья встала, широко, с размахом перекрестилась:

– Ну, слава те, Господи. Свершилось, значит. А то я уж венок послала. Потом прослышала, что муженёк мой жив и невредим, к руководству компанией приступил. И засомневалась было: неужто, обманул меня, стервец? И за что я ему такие крутые бабки отвалила?

– Кому отвалила? – не мог взять в толк Клифт.

– Да киллеру. Который моего благоверного грохнул!

16

Повидавший на своём веку всякого, Клифт всё-таки был слегка ошарашен признанием гостьи. Понятно, что мир нынешний жесток, прагматичен, и пуля становится последним аргументом не только в криминальных разборках. Но и, как принято выражаться, в спорах хозяйствующих субъектов, но что б жена… мужа…

Словно прочитавшую его мысли дамочку прорвало:

– А что бы любой на моём месте сделал!? – и указала на початую бутылку «Хеннеси» на столе, – Налей! – глотнула из бокала, продолжила со слезами на глазах: – Выходишь девчонкой замуж за смазливого голодранца, родители у которого – никто, мазутные хари. Отмываешь его от барачной грязи, покупаешь ему высшее образование, в приличное общество вводишь. Пятнадцать лет на это, всю молодость тратишь. А он? Вместо благодарности за каждой юбкой бегать начинает. Да хрен бы с ним, если бы где-то в саунах со шмарами кувыркался. Так нет, развод затеял. Нашёл себе какую-то шлюшку модельной внешности. Дескать, мне теперь по статусу жена молодая, красивая положена. Хрен тебе что положено! Ста-а-тус! Да если бы не папа мой, министр экономического развития при Ельцине, теплотрасса тебе была бы положена, и жратва с помойки!

Клифт кивал сочувственно, утешал, как мог:

– Ну, вы тоже ничего ещё… очень даже вполне симпатичная.

Гостья приложилась к бокалу, непроизвольным движением поправила белокурую прядь.

– Спасибо. Был бы папа жив, он бы это быдло неблагодарное, муженька моего, быстро на место поставил. А теперь вот самой… все вопросы решать пришлось. Он ведь, гад такой, всё имущество хотел у меня отсудить. Не им, говнюком, нажитое. И коттедж на Рублёвке, и виллу в Италии, другую недвижимость. Ну не скотина, а? И как прикажете поступить с этой скотиной?

Клифт скорбно кивал, соглашаясь.

А дамочка, промокнув платочком уголки глаз, вдруг поинтересовалась совсем другим, деловым тоном:

– И как же мы с тобой, мелким жульманом, из этой ситуации выходить будем? Одно дело я – вдова безутешная, убиенного безвинно мужа единственная наследница. И совсем другое дело, когда супруг драгоценнейший, оказывается, жив, только он не муж мой на самом деле, а хрен знает кто?! Или мне и в самом деле в полицию обратиться?

– Ну, в полицию-то не стоит, – резонно заметил Клифт. – Я ведь им тоже вашу жалостливую историю рассказать могу. Про киллера, в частности…

– Да ничего ты не докажешь, жульман, – пренебрежительно махнула рукой гостья. – Я же всё отрицать, естественно, буду. А вот на тебя убийство повесят. Ты, небось, и документы Жабина прихватил, и денежки? Сидишь тут, на его месте, щёки надуваешь. Твой корыстный мотив на лицо. А я что? Несчастная вдова, потерявшая единственного кормильца!

Клифт примирительно подлил ей в бокал:

– Думаю, мы это дело как-нибудь без полиции… утрясём. Я ведь ненадолго здесь. Завтра исчезну – только меня и видели. Я же на имущество ваше не претендую. Так, перекантовался здесь чуток, деньжат по-малой срубил. Должность-то всё равно… вакантной была!

– Нет, похоже, ты тупой, и не понимаешь, что натворил! – ощетинилась дамочка. – Нет тела – нет и преступления. И никакая я не вдова, а жена здравствующего гражданина Жабина. Где труп?

– Я его на лавочке на вокзале в Самаре оставил. С моими документами. Так что он теперь наверняка похоронен как Валерий Павлович Пузанёв, то есть я. Родственниками не востребованный по причине отсутствия таковых.

– Ты ж, мать твою, Арчибальдом назвался!

– Это я так… нравилось в детстве мне это имя… – сконфузился Клифт.

– Короче, Арчибальд-хрен-тебя-знает-по-настоящему-как! Даю тебе сроку – один день. Прыгай в свой джип, и лети в Самару. Что бы завтра справка о смерти Юрия Петровича Жабина у меня на руках была. Не какого-то, на хрен, Пузанёва, а Жабина! Можешь тело его эксгумировать, и сюда на опознание притащить.

– Ладно, попробую… – согласился Клифт. – Только, боюсь, одного дня мало будет…

– Правильно боишься, – отрезала гостья. – Потому что иначе мне придётся ментам за отсутствием настоящего мужа твой труп предъявить.