Текст книги "Мать всех грехов"

– А что ты сам обо всем этом думаешь?

– Пока сложно сказать, как по мне, так еще очень рано делать хоть какие-то выводы. Для меня все отнюдь не так очевидно с этим Родионом. Но если наш несгибаемый шеф что-то решил, то его едва ли возможно переубедить. Вообще Чернов видится мне личностью абсолютно расчётливой и холодной, хотя кто знает, может его эмоции просто скрыты от чужих глаз, может их просто трудно увидеть. Такое ощущение, что в его жизни произошло что-то… Даже не знаю, как сказать, что-то очень плохое, что-то страшное, с чем он до сих пор не смирился, что-то, что запрятано очень глубоко.

– Здорово, обожаю загадочных людей, в них есть что-то невероятно притягательное. Нет, я теперь точно попрошусь к вам в контору. А знаешь, что! Я возьму у него интервью, интересный материал мог бы получиться для нашей газеты.

– Ага, ты еще уговори его тебе дать это интервью. Ты даже не представляешь, насколько это сложный и упрямый человек.

– Ну ничего, я тоже не лыком шита, еще неизвестно, кто упрямее.

– Вот с этим готов согласиться, уж если ты что-то вобьешь себе в голову, то все, пиши пропало.

– А ты как думал, журналисту без этого нельзя. Слушай, что-то я замерзла. Давай-ка нырнем в какое-нибудь кафе.

– Я только за.

– Отлично, ужасно захотелось выпить горячего кофе. Нет, эта идея с интервью определенно классная, нужно будет заняться этим в ближайшее время. Надеюсь, ты мне поможешь связаться с вашим великим и ужасным Черновым?

– Куда ж от тебя денешься, – вздохнул Максим, – но результат не гарантирую.

– Ну вот и отлично. Так, я возьму латте с клиновым сиропом.

– А я, пожалуй, двойной эспрессо. Ужасно хочу спать, может хоть он меня взбодрит.

ГЛАВА 13

– Сынок, как у тебя дела? – голос матери в телефонной трубке звучал слегка встревоженно. – Я звонила тебе домой, но тебя там, естественно, не оказалось. Отец говорит, что ты совсем не вылезаешь из своего офиса.

– Мама, не мне тебе говорить, что он всегда имел обыкновение преувеличивать. Просто дело попалось интересное, а ты как никто знаешь, что я увлекающаяся личность. В этом мы с отцом похожи. – Чернов как мог пытался успокоить мать, он чувствовал, что она сильно переживает за него, и что все это не идет на пользу ее и без того слабому здоровью.

– Да уж, ты с детства был таким, безгранично любопытным и невероятно упрямым. Тебе бы поговорить с отцом, он переживает за тебя, хотя и не подает вида. Я раньше не говорила тебе об этом, но меня никогда не покидало ощущение, что после тех страшных событий между вами словно черная кошка пробежала.

– Не бери в голову, ты же знаешь, я всегда уважал отца, просто…

– Иногда мне кажется, что ты считаешь его виноватым в том, что случилось.

– Нет, мама, это вовсе не так, и я сейчас говорю тебе чистую правду, отец ничего бы не смог сделать, это было не в его силах. Да, сначала я злился на него, потому что тогда не мог мыслить здраво, но сейчас, когда прошло много времени, я понимаю, что он сделал все, что от него зависело и даже больше. В конце концов ему ведь тоже пришлось нелегко.

– Я рада это слышать, сынок. Но тогда я не понимаю, что происходит. За эти годы вы с отцом очень отдалились друг от друга.

– Просто отцу трудно принять мой выбор, ему всегда хотелось, чтобы я пошел по его стопам, хотя в глубине души он прекрасно понимал, что этого никогда не будет. Он безгранично предан своему делу, свято верит в закон и его силу, я приветствую это, в конце концов мне приятно осознавать, что в наше дешевое время еще остаются те, у кого есть убеждения. Ради этих убеждений он готов был многое терпеть и на многое закрывать глаза, принимать мир таким, какой он есть, для этого, скажу я тебе, тоже нужна не дюжая сила духа. Однако в этом же и состоит его главная слабость, он утонул в статьях уголовного кодекса, ему всегда не хватало живого восприятия, смелости выйти за рамки его персонального видения мира, осознания того факта, что в жизни не все так просто, как он думает. Ведь жизнь – это не кодекс, она куда сложнее и многообразнее, но все же в те страшные для нашей семьи дни даже его убеждения пошатнулись. Он не хочет в этом признаваться даже самому себе, но я-то знаю, что это так. К сожалению, несколько лет назад мне пришлось на своем опыте убедиться, что руки у закона не такие длинные, как хотелось бы моему отцу, и иногда это может привести к весьма скверным последствиям. Кому как ни тебе знать об этом.

– Ты прав, до сих пор не понимаю, как я пережила все это. А ведь отец и действительно очень хотел, чтобы ты тоже работал в полиции, он всегда гордился тобой, говорил, что у тебя незаурядный ум, что ты бы мог стать талантливым аналитиком.

– Может и так. Но все же работа детектива не сильно отличается от работы следователя или аналитика, а свободы, между тем, гораздо больше, меня ничего не ограничивает в выборе методов, которыми я добиваюсь своей цели, здесь я сам себе хозяин. Из меня бы вышел скверный служака, я не очень люблю подчиняться кому бы то ни было, отец в этом смысле куда терпеливее меня, его выдержке можно только позавидовать.

– Я очень беспокоюсь о тебе. Я ведь знаю, что ты ничего не забыл, я же мать, и чувствую ту боль, которую ты носишь в себе в два раза сильнее, чем ты сам. Отец думает, что после смерти Веры ты стал другим, скрытным, связался с какими-то страшными людьми. Паша, конечно, просил не говорить тебе, но иногда ему кажется, что помимо детективной деятельности, ты занимаешься чем-то еще, о чем не хочешь говорить, может быть даже чем-то противозаконным, и ему все это очень не нравится. Я думаю, что отец все-таки знает о тебе что-то, просто не считает нужным поделиться со мной, и это сводит меня с ума.

– Это лишь его домыслы, не более того, не бери в голову.

– Возможно все это и правда моя проклятая мнительность, но… Понимаешь, я ведь и сама чувствую, что ты изменился с тех пор, хотя и прошло много лет.

– Все мы меняемся со временем, в этом нет ничего особенного. Так что тебе не о чем беспокоиться, я в полном порядке.

– Я бы очень хотела в это верить, дорогой. Если бы я только могла что-то изменить, чтобы того злополучного дня не было вообще, я бы это сделала, но, увы, это не в моих силах. Ты знаешь, я часто вспоминаю тебя маленьким, ты был славный малыш, до ужаса любопытный, но даже тогда мне казалось, что ты смотришь на мир по-другому, иначе, чем многие твои сверстники. Помнишь, мы как-то пошли с тобой гулять в лесопарк; мы долго гуляли, уже наступил вечер, и ты, вдруг, спросил меня: «Мама, а что там, в самой глубокой чаще, там есть чудовища?» Я подумала, что ты боишься и сказала, что никаких чудовищ там нет, а ты ответил…

– Я ответил: «Зачем нужна эта темная чаща, если там нет чудовищ.» Да уж, у меня было богатое воображение. В глазах ребенка мир выглядит в определенном смысле гораздо интереснее и многообразнее, чем в глазах взрослого. Я вот, например, был твердо убежден, что невероятный сказочный мир, наполненный волшебством и удивительными приключениями, находился за тем далеким шоссе, что я мог наблюдать, стоя на балконе нашей квартиры и стоило лишь добраться туда, чтобы убедиться в этом лично. Я вовсе не боялся темноты и тех существ, которые, как мне казалось, обитают в ней. Наоборот, часто по ночам я выключал свет и прислушивался к тишине, стараясь обнаружить их присутствие, заметить их движение, и это было поистине невероятное ощущение какой-то потрясающей тайны, которая вот-вот должна мне раскрыться. Но больше всего мне нравилось смотреть на ночной лес, когда мы с тобой и с отцом ездили к нам на дачу, вот уж где мое любопытство и воображение разворачивались в полную силу, мне казалось, что за этой черной стеной из деревьев бродит огромное множество разнообразных невероятных и жутких созданий. Так свято верить во что-то, придуманное ими же самими, могут только дети.

– Мне кажется, это было совсем недавно.

– Фраза хоть и банальная, но ужасная в своей правоте. А ведь с тех пор многое произошло.

– Да, и, увы, было много такого, о чем я предпочла бы забыть.

– Я тоже, мама, но, к сожалению, это невозможно.

ГЛАВА 14

– Послушай, может все-таки объяснишь, чего ты, вдруг, так перепугался, когда Виктор рассказал тебе о том рисунке? – Максим изо всех сил старался всеми правдами и неправдами вытянуть из Марка хоть какую-то информацию. – Ты тогда вылетел из комнаты как пуля. Пойми, это очень важно, вокруг нас происходит какая-то непонятная чепуха, а ты тут играешь в молчанку.

– Я не хочу об этом говорить, – резко ответил Марк, он был чрезвычайно раздражен назойливостью брата и не имел ни малейшего желания что-либо с кем-либо обсуждать. После того злополучного разговора с Виктором, его и так мучали постоянные ночные кошмары, а упорные попытки сосредоточиться на учебе безнадежно терпели крах одна за другой. Из-за этого Марк все время находился в подавленном состоянии и чувствовал сильное переутомление. Будучи истинным интровертом, полной противоположностью Максима, он считал совершенно неприемлемым рассказывать кому бы то ни было о своих страхах, проблемах и сокровенных мыслях, которые в последнее время беспрестанно роились в его голове, не давая спокойно спать. Он всегда был крайне застенчив и часто испытывал серьезные трудности в общении со сверстниками, предпочитая полное внутреннее уединение, в котором он чувствовал себя гораздо комфортнее. Для него весь окружающий мир был наполнен непрерывным звучанием, издаваемым миллионами разных источников, и состоял главным образом из бесконечного количества слуховых впечатлений, и только потом из всего остального, включая живых людей. Марк мог услышать музыку и найти ритмическую последовательность где угодно и в чем угодно: в стуке колес поезда о железные рельсы, в уютном треске каминных поленьев и даже в монотонных ударах капель из крана на кухне или в ванной; он безошибочно определял тональность бескрайнего калейдоскопа звуков, будь то внезапный порыв ветра, завывающий в водосточных трубах или протяжный гул автомобильного двигателя. Он был твердо убежден, что все вокруг имеет свою уникальную, неповторимую мелодию, которую не в состоянии почувствовать обычные люди, не обладавшие тонкостью его восприятия, не способные понять, что музыка везде, стоит лишь внимательнее прислушаться. Однако сейчас Марк ни о чем не мог думать, кроме той самой комнаты с синими занавесками и пурпурно-красной вазой на круглом столе.

– Эй, вот только не вздумай снова отмалчиваться, я и без тебя знаю, что ты отлично умеешь это делать, – не желал униматься Максим, – я все понимаю, ты у нас не от мира сего, может твоя загадочность и восхищает девчонок у тебя в консерватории, может ты и сам получаешь удовольствие от осознания мрачной романтичности своей натуры, но можешь ты хоть один раз не замыкаться в себе и ответить на мой вопрос.

– Оставь меня в покое, я ужасно устал, у меня как на зло ничего не получается, а тут еще ты лезешь со своими идиотскими вопросами.

– Марик, послушай, у нас в доме что-то происходит, родители вообще сами на себя не похожи, уверен, что ты и сам это заметил.

– Даже если и заметил, что с того? Какое мне дело? Пусть родители сами решают свои проблемы, причем здесь мы. Вечно ты суешь нос не в свои дела.

– Очнись, братишка, наших предков кто-то преследует, я почти в этом уверен.

– Чепуха, с чего ты вообще взял, что…

– Да ладно тебе, ты и сам все прекрасно понимаешь. Тот рисунок, он ведь напугал не только отца, но и тебя, когда ты о нем услышал. Ты что-то знаешь, Марк, я же вижу.

– Я не хочу ничего знать! – с плохо скрываемым гневом в голосе ответил Марк. – не хочу, понимаешь ты или нет?! Как мне еще тебе это объяснить? Я уже жалею о том дне, когда Виктор рассказал мне об этом злополучном рисунке.

– Вот! Я же говорил, ты что-то знаешь. Может все-таки объяснишь, что такого было в словах Виктора, что не так с этим рисунком?

– Все, довольно, мне это уже надоело! Я уже сказал и повторю еще раз: мне нечего тебе сказать, уходи. У меня скоро отчетный концерт, мне нужно репетировать, а не болтать с тобой о всякой ерунде, которую ты сам выдумал.

– Ну и отлично! Можешь и дальше считать, что ничего не происходит, это твое дело, а я все равно докопаюсь до истины. Удачно попиликать на скрипочке, маэстро.

– Это твое дело, если тебе так скучно, и ты не знаешь, чем себя развлечь, то можешь и дальше заниматься ерундой, только меня не впутывай в свои дурацкие игры.

– Какой же ты все-таки упрямый осел, просто невероятно! – раздраженно выпалил Максим и вышел из комнаты, резко захлопнув за собой дверь. Он был здорово раздосадован тем, что ему так и не удалось разговорить Марка. Тем не менее, хорошо зная своего брата, Максим все же понимал, что в данной ситуации едва ли можно было ожидать другого варианта развития событий. «Я должен узнать хоть что-то, – твердил он себе, – вся эта таинственность меня здорово достала.» Он был полон решимости продолжать свое расследование, его подстегивало не только врожденное любопытство, но и стойкое ощущение неведомой опасности, которое появилось у него недавно и, по его мнению, в общем-то по большей степени беспричинно. Это ощущение пугающей неизвестности волновало, будоражило кровь, суля уникальную возможность соприкоснуться с неразгаданной тайной, с чем-то по-настоящему интересным и может быть даже опасным, оно было сродни тем эмоциям, которые испытывает человек перед своим первым прыжком с парашютом, поэтому остановиться Максим уже не мог, да и не хотел. Он понял, что тянуть больше нельзя, стоит попытать удачу и позвонить этому Вадиму, тем более что он дал сестре свою визитку, авось что-то из этого и выйдет. Тогда он еще не знал, с каким кошмаром ему предстояло столкнуться в скором времени.

ГЛАВА 15

Елене казалось, что этот голос, такой сильный, но в то же время такой невероятно нежный, заполняющий собой огромный зал консерватории словно могучая полноводная река, принадлежит не ей. Даже она, зная свои способности, не представляла, что может так петь. Все сидящие в зале были будто ошарашены этим прекрасным потоком, который подхватывал их и уносил куда-то очень далеко, пробуждая в них что-то бесконечно глубокое, бескрайнее как звездное небо, заставляющее глаза наполняться предательской влагой, что-то родное и давно забытое, которое никак не получается вспомнить, а лишь почувствовать на несправедливо короткий миг.

Еще несколько минут назад Елена не была уверена, что сможет справится со своими эмоциями и выйти на сцену, не говоря уже о том, чтобы что-то там петь. Но стоило ей появиться перед публикой, как она отчетливо поняла, что все опасения и страхи мгновенно исчезли, исчезла та предательская дрожь во всем теле и желание убежать куда-нибудь подальше от этого места. Мать говорила Елене, что та не имеет права отказываться и подводить организаторов и зрителей, но не слова матери убедили ее. Она почему-то думала, что первым, кто начнет ее отговаривать от выступления будет Максим. Но, как ни странно, все произошло с точностью наоборот. В тот день он вошел к ней в комнату, обнял за плечи и, внимательно посмотрев ей в глаза, сказал: «Послушай, сестренка, я понимаю, тебе сейчас очень больно, конечно же ты можешь послать все к черту, но поверь мне, потом ты себе этого не простишь, я же тебя знаю. У меня есть один знакомый, театральный актёр, так вот он сказал мне, что каждый артист забывает о себе, когда выходит на сцену, свои тяготы и горести он оставляет в раздевалке вместе с другой верхней одеждой, и они ждут его там, пока он не вернется, попрощавшись с публикой, и снова не наденет их на себя. Я почти все и всегда старался делать наперекор матери, но в этот раз я вынужден признать, что она права, ты должна выступать. Мы все немного странные, сестренка, и я, и ты, и конечно же наши неугомонные Виктор и Марик. Кто-то больше, кто-то меньше, но мы все одержимы тем, что мы делаем и нам от этого не уйти. Наверное, многие нас бы не поняли, но так ли это важно. Поверь, ты сильнее, чем ты думаешь, и через несколько дней у тебя будет возможность в этом убедиться, та боль, которую ты чувствуешь никуда не денется, но она придаст тебе силы пойти до конца, как бы это странно не звучало. Пойми, каждый, кто по-настоящему занимается творчеством, будь то актер, или художник, или музыкант, как губка впитывает в себя все пережитые эмоции, все плохое и все хорошее, что с ним когда-либо происходило, он перерабатывает их и превращает в уникальный материал, из которого потом создает удивительные шедевры.» Елена завороженно слушала брата и понимала, что с каждым его словом к ней постепенно приходило ощущение какого-то невероятного спокойствия, и, хотя сомнения еще терзали ее, где-то глубоко в душе она чувствовала, что все будет хорошо.

Когда она закончила петь, в зале на несколько секунд повисла оглушительная тишина, публика затихла, чтобы потом взорваться оглушительными аплодисментами. Елена почти физически ощущала эту огромную волну, накатывающую на нее из зала, в какой-то момент она почувствовала, что у нее темнеет в глазах. Она испытывала невероятную усталость, прошлой ночью ей удалось поспать лишь два часа. «Только бы не свалиться в обморок», – подумала она про себя. Ей кричали «браво», кто-то подходил с цветами, она видела направленные на нее смартфоны и слышала щелчки профессиональных камер. В толпе она разглядела восхищенное лицо матери, потом заметила братьев, которые вскочили со стульев и громко аплодировали. «Ленка, ты молодец! Я же говорил тебе!» – услышала она голос Максима. Она не без удивления начинала понимать, что все происходящее, включая весь этот шум, этих людей, эту сцену, а самое главное – осознание того, что она справилась, постепенно наполняло ее какой-то невероятной силой, заставляя хоть на этот короткий миг забыть о мрачных мыслях, которые так долго не давали ей покоя. В голове Елены постоянно вертелась фраза ее брата: «Кто-то больше, кто-то меньше, но мы все одержимы тем, что мы делаем, и нам от этого не уйти.»

ГЛАВА 16

Туманная дымка, пришедшая с запада, быстро заволокла город молочной пеленой, наполнив воздух тяжелым запахом влаги. Удушливая безветренная погода еще больше усиливала чувство и без того назойливой сонливости, которую Чернов испытывал постоянно, поскольку в последние несколько дней очень мало спал. Он приехал в Нижний поздно вечером, дорога и неожиданная огромная пробка на шоссе, возникшая из-за аварии, окончательно вымотали его, и единственное, чего ему хотелось больше всего, так это побыстрее заселиться в номер и хорошенько выспаться. Однако первым делом он позвонил Таисии Резниковой, работавшей в свое время медсестрой в той самой психиатрической клинике, о которой упоминал Чубакка в своем письме. Представившись журналистом одной из московских газет, Чернов попросил о встрече. К его большой радости, женщина оказалась общительной и открытой, что позволило ему не тратить драгоценное время на долгие и утомительные уговоры. Гостиница, в которой Чернов снял номер, была довольно старая, хотя и не лишенная определенного провинциального обаяния. Кроме того, у нее было одно неоспоримое преимущество – она располагалась совсем недалеко от дома, где жила Резникова. В кирпичном пятиэтажном здании с покатой железной крышей, пропитанном запахом старой древесины и сырого камня, было несколько десятков довольно уютных небольших номеров со всеми удобствами, сохранивших нестираемый отпечаток былого советского лоска. Назначив встречу на девять утра, Чернов быстро поужинал в кафе на первом этаже, после чего вернулся в номер и моментально заснул под убаюкивающий шум ветра за окном и мерное постукивание старых оконных рам. К своему немалому удивлению, утром он проснулся довольно легко, еще до звонка будильника, потом быстро оделся и отправился по адресу, который дала ему Резникова.

Чернов не без труда нашел в густом утреннем тумане нужный ему дом. Ветхое пятиэтажное строение, находившееся на окраине города, представляло из себя весьма печальное зрелище: в его тусклый обшарпанный фасад намертво въелась копоть от проезжающих по соседней дороге машин, а узенькие балконы, казалось, вот-вот готовы были с треском обвалиться на голову неосторожного прохожего. Квартира Таисии находилась на третьем этаже.

Изнутри дом был в таком же плачевном состоянии, как и снаружи: обшарпанные синие стены, желтые разводы на потолке, надтреснутые шашечки напольной плитки и плесень в углах. Всю эту удручающую картину дополняли высокие, выкрашенные дешевой бежевой краской двери квартир, которые не менялись, кажется, с момента постройки дома. Чернов поднялся по лестнице на третий этаж, подошел к двери с номером «9» и нажал на черную кнопку хлипкого старенького звонка, слегка запачканную побелкой. Через несколько секунд на пороге появилась пожилая женщина с добрым широким лицом и приземистой фигурой:

– Вы, наверное, Николай? – приветливо улыбнувшись, спросила она. – Проходите, пожалуйста, хотите чаю? Извините за небольшой беспорядок, силы уже не те, да и гости у меня бывают не часто, ну разве что моя соседка Нина. Мы, знаете ли, обе одинокие, вот и ходим друг к другу в гости, болтаем о том о сем.

Создавалось впечатление, что женщину вообще не интересовало, ответят ей или нет, было видно, что ей катастрофически не хватает общения, и поэтому она говорила не останавливаясь. Казалось, что если ее не прервать, то она сама найдет повод, о чем еще рассказать своему гостю, которому, судя по всему, она была несказанно рада. Таисия проводила Чернова в маленькую комнатушку, которая была для нее и спальней и гостиной одновременно и усадила за небольшой, слегка рассохшийся деревянный стол, покрытый белой льняной скатертью. Все в этой комнате, начиная от выцветшего серо-зеленого ковра на полу и заканчивая простенькими, но в то же время не лишенными определенного очарования настенными часами с кукушкой, было буквально пропитано прошлым. На черном неказистом шкафу, сохранившемся еще с восьмидесятых, громоздились старые журналы, покрытые толстым слоем пыли вперемешку с осыпавшейся штукатуркой, виниловые пластинки, пакеты с какими-то вещами, и даже толстенная энциклопедия домашнего хозяйства.

– Так вы журналист?

– Да, я…

– У вас интересная профессия, молодой человек, но все же очень уж опасная. Друг моего покойного мужа был журналистом, чего он нам только не рассказывал, такой умный мужик был, да вот только убили его несколько лет назад. Ясное дело, дорогу кому-то перешел. Ой, да что это я все болтаю и болтаю, вы извините меня, так иногда хочется поговорить с кем-нибудь, я ведь даже телевизор почти не выключаю, он у меня всегда работает, с ним-то хоть чуть-чуть повеселее.

– Я пишу статью о психиатрической клинике, в которой вы работали. Она ведь, как я понял, сгорела не случайно, пожар устроил один из пациентов.

– Да, все верно. Его звали Олег Котов, до сих пор ума не приложу, как ему удалось выбраться из палаты. В тот вечер все сотрудники больницы находились в ординаторской, отмечали день рождение нашего главврача. Котов запер их там, а потом поджег здание. Выломать массивную железную дверь никто из тех, кто находился там, так и не смог, хотя это не удивительно, ведь она была отлично укреплена как раз в целях безопасности. Вот вам и ирония: укрепляли для безопасности, а в результате сами оказались в ловушке. Пожар был страшный, не выжил никто: ни врачи, ни пациенты. В газетах потом писали, что после пожара нашли десятки обугленных тел, особенно жутко выглядела ординаторская. Хотя, честно говоря, я предполагала, что все закончится чем-то подобным, – Таисия вздохнула и на мгновение замолчала, поджав губы, будто в ее памяти всплывало что-то страшное и крайне неприятное. – Паршивое это было место, нехорошее, при одной мысли о нем у меня мурашки по коже. К тому же само здание находилась за городом, рядом лес, вокруг, считай, ни души. Вы же понимаете, что такое психиатрическая лечебница, работать в подобном заведении и без того задача отнюдь не из простых, я бы и врагу такого не пожелала, а тут… Если бы вы знали, сколько страху я там натерпелась. Ну мне особо выбирать не приходилось, трудные времена тогда были, как раз начало девяностых, многие вообще сидели без работы, так что мне еще повезло. Знаете, а я ведь могла находиться там в ту злополучную ночь и стать одной из жертв.

– Вы сказали, что вам было страшно работать в клинике. Вы боялись пациентов?

– Ну а как вы думаете? У нас же не простые пациенты лежали, некоторые из них были по-настоящему опасны, в том числе и Олег. Хотя чисто внешне он был бы вполне симпатичным юношей, если бы только не этот ужасный шрам на его лице. Да и буйным он не был, скорее наоборот, тихоня, постоянно молчал, никогда не проявлял агрессию, всегда спокоен, сосредоточен и абсолютно равнодушен ко всему, что происходило вокруг, вот только от этого противоестественного спокойствия у многих мороз шел по коже. И тем не менее я бы не назвала его сумасшедшим, по крайней мере он отличался от остальных… Даже не знаю, как вам объяснить. В общем, я насмотрелась на разные проявления психических заболеваний, опыт, конечно, не самый приятный, но все же опыт, так вот, по моему скромному мнению, Олег скорее был психопатом. Вы знаете, многие ведь ошибочно полагают, что психопат это тот, кто постоянно ведет себя агрессивно, асоциально и откровенно жестоко. Но это не совсем так, все как раз наоборот. Психопат – это очень спокойный до определенного момента человек, как правило вежливый, тихий, неприметный, но в то же время абсолютно бессердечный и равнодушный к чужой боли и страданиям. Почти все маньяки были психопатами, именно поэтому те, кто жил рядом с ними, считали их очень скромными и безобидными людьми и не могли поверить, что они способны на столь кровожадные преступления. Между прочим, Олег очень любил читать, причем все подряд, у него в палате была целая куча разных книг и журналов, которые приносил ему наш главврач, Егор Карлович Бурцев. Олег попал в лечебницу еще до того, как я пришла туда на работу. Моя коллега, Ирина, которая, кстати, тоже погибла в том пожаре, рассказала мне, что его сюда перевели из детского дома, где он находился с четырнадцати лет после смерти отца. Ему в ту пору было, кажется, семнадцать, точно не помню. Тогда-то я и узнала его историю. В детдоме над Олегом сильно издевались из-за его шрама. Вы же понимаете, что подросток с таким увечьем был обречен стать объектом травли своих сверстников, причем особой изобретательностью отличались трое местных заводил. Лицо парня изуродовали его одноклассники, когда тот еще жил с отцом, который вскоре погиб, сгорел в гараже по пьяни. Хотя кто знает, может это Олег его убил. Егор Карлович предполагал, что такое вполне могло произойти, ведь папаша этот, говорят, лютый зверь был и сына колотил беспощадно. Так вот, те ребята, видимо, перестарались, и Олег решил совершить над обидчиками справедливый, как ему казалось, акт возмездия: в один прекрасный день он украл с кухни нож, дождался тихого часа и убил всех троих. Ирина говорила, что он перерезал каждому из них горло, а потом еще долго кромсал их ножом. Ходили слухи, что одна из воспитательниц, которая утром обнаружила истерзанные тела троих своих подопечных, через несколько дней уволилась с работы и еще долгое время просыпалась по ночам в холодном поту. Бурцев сразу заинтересовался Олегом, называл его крайне занятным экземпляром. Егор Карлович, надо сказать, был человеком весьма незаурядным, хотя и очень странным, нелюдимым, полностью поглощенным своей работой, он тщательно изучал своих пациентов, их повадки, привычки, постоянно отслеживал их состояние. Он не раз говорил, что хочет отыскать причины того или иного психического заболевания, выяснить, почему оно так многообразно и многолико, и почему, порой, накрывает свою жертву так внезапно и так стремительно. Егор Карлович проводил огромное количество времени в обществе психически больных людей, стремясь понять саму природу безумия. Для меня и сейчас абсолютно непостижимо, как при всем при этом ему самому удавалось оставаться в здравом уме. Я бы так не смогла, меня очень сильно угнетала даже сама атмосфера этого места, тяжелая, вязкая, обреченная, не говоря уже о его несчастных обитателях, у которых нет ни прошлого, ни будущего, да и настоящего тоже нет, живые мертвецы с серыми лицами, которые уже и не лица вовсе, а скорее какие-то дикие маски. Все эти ужимки, навязчивые движения, беспорядочная болтовня, а еще глаза, в которых нет ничего, кроме пустоты, смотрящие в никуда, в бездну. Мне до сих пор снятся эти узкие коридоры, этот протертый до дыр линолеум, иногда мне кажется, что даже во сне я чувствую вездесущий запах ядовитой смеси из лекарств, мочи и хлорки.

– Мне кажется, что вы боялись чего-то еще, просто почему-то вам трудно об этом говорить.

– Как вам сказать… – Таисия слегка замялась, пытаясь подобрать нужные слова. – Просто я боюсь, что вы сочтете меня сумасшедшей.

– О, об этом можете не волноваться, я имел удовольствие видеть настоящих безумцев. Уверяю, вы к ним не относитесь.

– Не знаю, мне кажется, вы измените свое мнение, когда услышите то, что я собираюсь вам рассказать. Понимаете, все это началось как-то неожиданно, где-то за полгода до пожара. Сперва по неизвестной причине закрыли один из блоков лечебницы, допуск туда имел лишь главврач и несколько его ассистентов. Сам же Егор Карлович в те дни пребывал в каком-то возбуждённом состоянии, как будто чего-то очень ждал. Вскоре он стал проводить довольно много времени в том самом блоке, постоянно вел какие-то записи и о чем-то переговаривался с другими врачами. Мне кажется, он что-то очень тщательно исследовал, и столь же тщательно скрывал свои изыскания. Причем не он один. Доктор, как я уже сказала, собрал небольшую группу ассистентов, которые, судя по всему, тоже были посвящены в его планы, о которых остальной персонал, включая меня, не имел ни малейшего представления. В той группе было четверо коллег профессора, в основном, его ученики, а также его сын. А потом… Потом вообще начали происходить какие-то странные вещи. Мои сослуживцы рассказывали, что несколько раз во время ночных дежурств отчетливо слышали, как кто-то очень тихо ходил по пустым коридорам, открывал и закрывал двери, да я и сама не раз была тому свидетелем, как вспомню, до сих пор мурашки по коже, причем все палаты были надежно заперты, так что это точно не мог быть кто-то из пациентов. Самое интересное, что эти непонятные звуки слышали не только медсестры, но и санитары, а они в своей жизни много чего повидали, их уж точно сложно обвинить в массовом психозе. Они не раз делали обход, пытаясь найти этого неуловимого нарушителя спокойствия, но безрезультатно. А вообще, дурдом он и есть дурдом, кого хочешь сломает, даже самых стойких. Но так или иначе какой-то непонятный страх тогда охватил всех нас. В таких условиях, знаете ли, хочешь-не-хочешь, а поверишь во всякую чертовщину. Но больше всего меня поразили те изменения, которые произошли с Олегом. Он, вдруг, стал вести себя по-другому, его безразличие куда-то внезапно исчезло, появился огонек в глазах, едва заметный, но все же. Думаю, что именно тогда он начал задумываться о побеге. Он был похож на человека, у которого внезапно появилась мечта, цель в жизни, причем появилась недавно. Вот только абсолютно не понятно, в чем была причина таких ярких и быстрых перемен.