Текст книги "Желтый Эскадроль"

Вторая часть. Улица

Пятая глава

26 мая 1821 года.

Война шла, и никто о ней ничего не знал. Все любили войну, но знали о ней только солдаты. Война! Ярость, ненависть, веселье! А что такое война? Кажется, там нужно убивать, нужно побеждать, что-то захватывать… Никого война не интересовала. Те рабочие из трактира просто сидели, слушали пение и веселились в то время, когда в версте от них происходило грандиозное зрелище. Они такого больше никогда не увидят. Обгоревшие белым огнем трупы, разрушенные строения, достаточное для удовлетворения количество искалеченных тел, – рабочие сидят и слушают песенки. Песенки про ту же войну. Слушают – вместо того, чтобы выйти на улицу и посмотреть на все своими глазами. Вряд ли такая мысль могла прийти в их органические головы.

Эскадроль. Что это вообще? Общежитие четырехсот миллионов людей, не объединенных ничем, кроме жажды хорошей, богатой жизни. Если бы рабочим Централиса заплатили за то, чтобы они вышли и узрели бога, они бы вышли. Нет, это не лицемерие, это естественный порыв. Его никто не осуждает, не осуждаю и я. Люди ведь просто выполняют то, что велят им органические инстинкты. Все гордятся ими, и я горжусь ими. Они – великие люди. Два века они строили грандиозное пространство, два века они увеличивали свои богатства и шли просвещать другие народы через их смерть. Они не знали, куда они идут. Не знали, чего хотят. Не рассуждали, не планировали, не строили стратегий, они творили, не думая. Мысль – она рождается не в голове, а в руках. Слово не от мыслей, а от горла и языка. Знакомо, да?

Вот она – главная улица Гедониса. Я шел по ней к центру мира. Будто Централис не центр. Или у мира уже два центра? Я шел ко Дворцу Императора и к Военной Администрации. Тепло. Солнечно, как и везде. Шумно. Наверно, эта не названная никем улица, – важнейшее, сиятельнейшее место нашего пространства, единственное место Эскадроля, где шумно. Количество людей здесь, кажется, не меньшее, чем то, которым я заселил Централис. Ах, надоели. Я все сравнивал с городом, который еще не был мне возвращен.

Улица! Можно ли говорить, что это святилище Эскадроля являлось лучшим показателем нашего населения и нашей культуры? Здесь не было ни одного военного здания. Черные тяжелые гробы в десять этажей здесь не замутняли взор, не приглашали внутрь, дружелюбно хлопая крышкой. Военные были, но они не ходили строем. Эта улица не плац, военный здесь был лишь частью толпы. Толпа! Длина улицы девять верст. Длина толпы девять верст. Я, как назло, решил «прогуляться» и пройти это расстояние, чтобы сильно устать. Именно так я спешил на важнейшую встречу с губернатором. Спешил, любуясь толпой любой масти, различных цветов радуги, возрастов и нравов. Ненавижу описывать одежду и цвета волос, но расписные синие мундиры фондовцев здесь были самым скучным нарядом.

Народ был веселый и такое чувство, что пьяный. Может быть, почти все глядовцы под наркотиками, а может быть, в Гедонисе уже начали пить, во что я не верил. Я внимательно смотрел за всеми, с отстранением и воодушевлением, но долго задерживать взгляд на человеке было нельзя, он бы захотел мигом подбежать и породниться, а я, видите ли, спешил.

Улица – свободна. Улица – счастлива. Улица – едина. Я представлял для наглядности и собственного понимания абстрактного человека (да, я просто шел девять верст, нужно было себя чем-то занять), который случайно попал на эту эскадрольскую улицу. Первым его явным вопросом будет нечто такое: «Почему поголовно все пародируют это типичное пустое и безжизненное (органическое) Солнце и так же ослепительно улыбаются?» Ах, нет, до чего же громоздкий вопрос. Люди в жизни так не говорят. Впрочем, ладно. Неосознанно абстрактный человек сам начнет улыбаться, видя повсюду лишь счастливые лица. Однако такой человек быстро поймет, что что-то не так. Ему покажется, что улыбки эскадрольцев безумны и неестественны, словно приклеены на лица. Впрочем, человек успокоится, ведь поведение и характер людей также абсолютно дружественны и приветливы.

Человек пойдет дальше, будет смотреть на прохожих, дивясь прекрасной погоде, чистоте улицы, ее насыщенности, великолепию и стройности. Вот он встанет у небольшого частного заведения, а других, как известно, в Эскадроле нет, и продолжит внимательно смотреть на мир. Он будет искать подвох. Он его не найдет. Человек уже заразился, вдохнул ядовитого воздуха и ни о чем, кроме людей, не думает. Люди для него постепенно становятся единственным, что имеет ценность. В самом бытовом понимании.

Любая обычная улица зачастую полна людей. Но по глядовской улице всегда бессмысленно туда-сюда бегали сотни тысяч. Практически на каждом углу слышались фразы милого приветствия и небольшие вежливые разговоры. Абстрактный человек быстро найдет людей счастливыми. Сколько бы он ни всматривался, задумчивых или тревожных людей наберется не более пары человек на несколько сотен. Их, разумеется, стоит извинить. Абстрактный будет смотреть дальше. Многие люди идут группами. Некоторые совершенно спокойно вдруг заговаривают с незнакомцами на улице, те что-то ласково отвечают, знакомятся. И идут дальше вместе, общаясь как старые друзья. Познакомиться с человеком на улице, особенно если вы идете по пути, не составляет труда, ведь вы братья, здесь не нужен даже повод. Именно до слова «брат» абстрактный интуитивно дойдет. Он возрадуется своему открытию, подумает, что попал в лучшее, утопическое общество.

Но, быть может, яд Эскадроля не полностью завладел абстрактным человеком. Он заразился, но не до конца, и картина, к которой он будет приглядываться, вдруг начнет его отталкивать.

В какой-то момент абстрактный заметит кое-что, что до этого укрывалось от его внимательного взгляда. На лице каждого из людей он наткнется на гордость за себя и друг за друга. Невероятно мерзкую, тщеславную гордость. Человек ужаснется. Ужаснется сначала высокомерию, въевшемуся в лица людей настолько, что его сложно заметить. Потом тому, что высокомерны все. И, наконец, удивится тому, что выражения лиц у всех людей абсолютно одинаковы. Все люди одинаково счастливы и высокомерны. Но при этом ведут себя вполне естественно и живо, так, что далеко не сразу замечаешь их странность.

Эскадрольцы все два века любили друг друга до исступления, до умопомрачения, до безумия, любили себя как наивысшую мировую ценность. А потому они любили Императора – как апофеоз своей народной гордости и взаимной любви. Абстрактный человек застынет на месте, пораженный, и не сможет понять причин этой любви. Потом он посмотрит на картину в целом и уже совсем ничего не сможет понять: ни причин высокого уровня счастья, ни причин непробиваемой гордости. За что они любят друг друга? Если он дойдет до мысли, что все эти люди просто лицемерные и циничные лжецы, и уверится в этой мысли, то совершит ошибку. Такая ошибка издревле называлась органическим сбоем, никогда не прощалась и каралась на месте. Караться она могла, в том числе, наиболее грубым способом. Человек вдруг увидит на лицах этого счастливого потока людей внезапное недовольство, досаду (не более), затем они побегут на него и постараются убить самым быстрым способом. Ибо цель выполнить нужно, а время тратить не хочется.

Но если человека посетит красивая и простая мысль – стать безразличным ко всем причинам, то он обретет спасение. Пройдет миг, и абстрактный человек сам станет образцовым жителем славного Эскадроля. Абстрактность встанет в один ряд с фельетонами, сатирами, некрологами и прочим. А сказка об этом человеке и его братьях будет длиться вечно.

Но, разумеется, такая ситуация невозможна. Ведь как попасть в Эскадроль, ничего о нем не зная? Такое вероятно, если этот абстрактный человек иностранец или он психически нездоров. К таким сразу применяется последняя мера, потому что люди, которые не вписываются в обычную картину, нарушают естественный уклад жизни и уничтожаются ради баланса и равновесия.

О, где-то заиграла музыка. Тихая, задумчивая и тревожная, но толпа почему-то еще сильнее повеселела, стала хлопать в ладоши и танцевать парами под руку и даже водить хороводы. Мне стало хорошо, а музыка все мрачнела и мрачнела. Толпа все веселела и веселела. Чтобы не ринуться в пляс, я ускорил шаг, стараясь скорее пройти музыкальное место, потому что музыка звучала негромко. Под такую музыку, казалось мне, могли топить людей.

В пути меня окружали пышные рестораны, богатые кондитерские, банки с вывесками из чистого золота и гостиницы с пятикомнатными номерами за десять копеек. Аккуратно подстриженный парк и широкие газоны обрамляли беспредметный «памятник Фоме»: апостол Фома по-молодецки смело засунул руку свою по локоть в подобие груди сложной геометрической фигуры. Как говорили, у фигуры было 33 плоскости и 666 углов. Вряд ли это было истиной, но совсем нельзя было представить, чтобы эскадрольцы это сосчитали. «Мы не Фомы неверующие, здесь и верить не во что», – гласила надпись под памятником. Противная какая-то статуя, не думаю, что в ней есть смысл. И это замечательно.

Все строения казались сказочными и горделивыми. Как старый смешной офицер на плацу, что ходит выставив грудь вперед, так и эти здания. Офицер с плаца никогда не воевал, а эти здания гордятся собой просто так. Если ты можешь гордиться собой – гордись, пусть ты идиот, урод и последнее ничтожество. Да, так ведь, домики? Хорошо, что эти дома красивы, а то иной урод действительно подумает, что я не шутил. Торжественные и праздничные дома, словно золотые слитки, манили в них зайти. Оттого-то толпы и ходили туда-сюда без конкретных целей. Наверняка каждый из толпы добровольно отдал половину своего дохода в военный бюджет. На этих безумцах и держится совсем все. Когда капиталист ставит своей целью не собственную наживу, а благосостояние общества, тогда общество и начинает процветать. Поле красивых белых роз раскрывает свои бутоны, но видит рядом поле красных роз и тратит еще больше денег на то, чтобы красных не было.

А если некий дурак подумает, что дома действительно были бы красивыми, не будь они покрыты позолотой, то он еще хуже урода. Обычные серые пятиэтажные ящики.

Хотя странно, что здания выглядели слишком современными, что ли. Будто их построили здесь лет пятнадцать назад. Странно из-за того, что Гедонис существует гораздо дольше самого Эскадроля, а город, как известно, строится с главной улицы. Впрочем, дома могут часто перестраивать, бесконечные деньги-то нужно куда-то тратить.

Стиль таких домов когда-то предложили назвать «имперским», но против этого мигом поднялась общественная кампания, настроенная резко негативно против любых смысловых оттенков слова «империя» и производных от него прилагательных. Под «империей» мы не понимали ни величия, ни военной силы, ни помпезной красоты. Только старый мир, ненужный смысл и государство. К тому же какой это был имперский стиль? Я видел такой в городах старой Ликонии. Разве есть нечто общее у облитой золотом бетонной стены и имперского стиля?

Гляд запоминался чем-то иным. Никогда точно не знаешь, что можешь встретить за углом, даже если ты был за этим углом вчера. Скажем, сейчас в каждом левом переулке легко находились слишком экзотические для нас магазины, в которых продавали трофеи с фронта и с возвращенных территорий. Кружки, столы, знамена, бумаги на незнакомом языке, разорвавшиеся артиллерийские снаряды, драгоценности, кресты, гробы, обитые бархатом, одежда лишних и их книги. Пять лет назад подобное в гляде не продавали. Мы все имели право на трофеи, потому что воевало не Священное Воинство, воевал Эскадроль. В конце концов те рабочие, наверно, уже отдали сбережения на восстановление города и фабрики. Они имеют право сидеть и слушать свои песни.

Или, например, неожиданно открывшееся между домов поле, на котором неаккуратно были расставлены колонны разных форм и размеров, выполненные из разных материалов. От грубого железа до изысканного мрамора. Зачем они стояли здесь? Видимо, этим вопросом задавались многие, потому что вокруг колонн стояли сотни людей. Стояли и задумчиво разглядывали странный артефакт.

Где-то во дворах рядом с главной улицей находился знаменитый Колодец. Ничего особенно интересного, лишь некий торговец вырыл на своем земельном участке глубокую яму, аршин двести в глубину и аршин тридцать в ширину. Оборудовал туда удобный спуск и водил экскурсии. Человек платил денежку, спускался и поднимался. Все просто и захватывающе. В итоге, правда, обвалился почти акр земли вокруг ямы, но когда это было? Ныне очередь стояла за версту до Колодца.

Ближе к Белой площади находились обширные свободные стрельбища. Каждый мог прийти со своим оружием и просто пострелять. Там обычно тоже было много людей, потому что стрелять любили все.

Как я понимал, мое предприятие в гляде могло затянуться. Я не думал, что можно заставить губернатора подарить мне Централис обратно, если они уже там что-то решили. Но отступать я не хотел. Вечером двадцать третьего я так и сказал Флору и даже уговорил его сюда приехать. Он был недоволен, он был зол, он был раздражен, но сразу согласился. Он приедет. Не скоро, через полторы недели, ибо он хотел сначала со всеми договориться и получить заверение, что они приедут. Что бы общество без него делало? Эх, господа коммерсанты. Но, в принципе, он, как и любой эскадролец, может просто так уехать куда угодно в любой момент. Если только он не заключил обязательный контракт. Крестьянин, например, может легко уйти с полей и отправиться в путешествие по пространству без денег. Народ перестроится так, что каждый встречный даст ему все необходимое, а оставленным полем целый год будут просто так заниматься другие люди. Существование пустеющего пшеничного поля нецелесообразно.

Долго ли, коротко ли, средне ли, как говорится, но я дошел. Встал посреди центральной Белой площади и посмотрел на мир.

Главный императорский Дворец Эскадроля, бывший де-юре основной резиденцией, стоял, разумеется, в Гедонисе. Императору было необходимо создавать образ своего постоянного пребывания в нем. Огромный, возвышающийся на холме глядовский Дворец носил название самого гляда – Музыкальный. Переименование Белого Замка в Музыкальный Дворец поначалу вызвало высокий резонанс в обществе и даже ходившие в народе резкие протесты и громкие восторги. Однако протест Императору был традиционно органически невозможен, а восторгаться чем-то простым быстро надело, так что народ более-менее привык к подобному названию. Хотя это лишь распространенный слух. Как мне кажется, все гораздо проще – в нраве жителей Гедониса военщина, «замок», не преобладала, а всем остальным эскадрольцам до гляда не было никакого дела.

Меж тем сие здание, безусловно, было более замком, нежели дворцом, учитывая его мощные стены с бойницами, высокие башни и, в общем-то, изначально военное предназначение. Оно возвышалось кубом посреди города, однако не стояло обособленно. Со всех сторон, кроме Белой площади, Дворец скрывали различные важные строения. Слева от входа во Дворец стояла громадная глядовская Военная Администрация, которая ведала военными кадрами по всему пространству и отвечала за поставки ресурсов на фронт. Военная Администрация Гедониса также располагала функциями штаба военного округа и ведала распространением важной информации. Туда-то и лежал мой путь. Тут же, почти вплотную к Администрации, стояли глядовские казармы. Красивые четырехэтажные здания молочно-коричневых оттенков тянулись буквой «Г» вокруг Музыкального Дворца. Говорят, там в просторных условиях могли поместиться до ста двадцати тысяч солдат, что порождало слухи об огромной подземной части здания. Казармами владели самые неизвестные мирозданию военные, черно-стрельцы. Разумеется, их так прозвали в газетах, потому что официального названия у них не было.

Непосредственно за Музыкальным располагалось, вероятно, первое по значимости здание пространства – Синий Замок, в котором располагался Императорский Фонд Управления и Спасения. Главный, глядовский филиал. Фонд ненавидели, Фонд боялись, перед ним преклонялись и его любили. Даже к Императору могли относиться как к уважаемой вывеске, но к Фонду отношение у всех было ярким. Эскадрольцы не верили в сказки, но любили их. Посмотреть в театре представление про каннибалов и маньяков, что жили десять тысяч лет назад, весьма весело и интересно. Но утверждение, что эти каннибалы основали Фонд, весьма раздражительно и мерзко. Фонд обычно сторонились, потому что он считался остатком их культуры. В нашем сознании легко укладывалась мысль о том, что каннибалов никогда не было, и о том, что Фонд – это их наследие. При такой прекрасной жизни многие, конечно, могли создать себе фантом, который нужно ненавидеть. Метку, в которую можно стрелять. Общественное равновесие оставалось, пока был такой объект.

Многие не знали, какие функции выполнял Фонд. Откуда-то рождались слухи, что Фонд все еще секретно производит ритуалы жертвоприношения и каннибализма, несмотря на то, что все сотрудники Фонда были всегда приветливыми и вежливыми с обычными людьми. Не со мной, конечно. На самом же деле Фонд просто выполнял указания Императора и осуществлял внешнюю разведку. Это была простая частная организация.

Я не считал, что Фонд связан с какой-то мистикой, такие слухи придумывались рабочими, которые пьют малиновую газировку и не интересуются войной на их улице. Фонд виноват в том, что он осуществляет управление, а мы не государство и управления не терпим. Отсылка на каннибализм и жестокость здесь простая: «государство ело людей заживо».

С западной стороны от Музыкального располагалось несколько домов богатейших эскадрольских раскапиталистов. Этих богачей в Эскадроле мало кто видел, но всем было известно, что они занимали высокие места в армии и Фонде. Их дома были изготовлены из довольно приветливого белого камня, они стояли в глубине густого парка под названием Зеленая роща, который был обнесен золотым забором. Обычно, когда в обществе начинали говорить об этих таинственных людях, высказывались одобрения и даже восхищения. Этих капиталистов уважали, гордились их индивидуализмом и скрытностью, хвалили их за то, что они «сглаживают собой проклятый государственнический Фонд». Но кто скажет, как можно открыто ненавидеть организацию, обладающую бесконечной властью, организацию, главой которой является сам Император?

Фонд не создавал никаких законов. Никаких рамок и непреложностей. Никаких обязательных исполнений правил. Никаких прописанных прав и обязанностей. Никакого «произвола власти» или «тирании», как писали иностранные авторы. Полнейшая свобода действий и мыслей. Лишь бы воевали, но народ войны хочет даже больше, чем Император. Армия, можно сказать, сдерживает народ, чтобы он с кухонными ножами всей своей массой из сотен миллионов не побежал на фронт, ведомый невероятно красивой и утонченной звериной жестокостью. Я не знаю, как подобная игривая и легкая жестокость сочетается с безразличием к военным действиям на улице… те рабочие даже из окон не выглядывали. Ой, черт, я только об этом примере и думаю, будто исключения не подтверждают правила, или как там. Но уверенность в бездумной кровожадности масс у меня безграничная. Как и у всех, кого я знаю. Значит, я прав.

Впрочем, зачастую в таких противоречивых ситуациях эскадролец не может найти ответ, даже если уже озвучил его, и забивает, просто-напросто забивает на любой вопрос. Так и необходимо. В Эскадроле ничего не объясняется, потому что объяснение не важно. Ну что бы дала, например, такая фраза: «Эскадролец не живет по законам, потому что имеет необъяснимое народное сознание, которое органически отвергает любое предписание и также органически создает неписаные правила и нормы, которым эскадролец и подчиняется»? Это слова. Весь мир живет по законам, а Эскадроль – по присказкам и сказкам. Ну, если точнее, или наоборот, расплывчатее, по народному чутью. Как говорилось в прошлом веке, «определение – враг Эскадре».

Фонд не собирает никаких налогов, как это было везде в мире или всегда в прошлом. Нет, Императору эскадролец ничего не платит. Армия держится на народные пожертвования и контрибуции. А точнее, на высоком народном понимании и желании. Народ кормит свою армию, потому что народ хочет войны, бесконечной войны, больше даже, чем армия. Обычный наш житель смотрит на войну и истребление лишних как на бытовую задачу. Народ жаждет быта. Он не шовинист, не ксенофоб, он глубоко безразличен к лишним и понимает лишь то, что они должны быть повержены. Вырезать народ – как поле вспахать. Так говорят даже не военные, а крестьяне. Скучное определение, но емкое.

С другой стороны, эскадрольцы ненавидят сравнивать. Разве что с природой. Эскадролец видит только себя и только в настоящем. Он не интересуется историей, не интересуется будущим, следовательно, живет не прошлым, не будущим, а настоящим. Крестьянин. Встать утром, вспахать поле, поесть, сходить в магазин, сходить в ближайшую казарму поговорить с солдатами о жизни, пойти в гости к друзьям, почитать книжку перед сном. Вот его жизнь. По праздникам сходит в театр с семьей или поедет на ярмарку себя показать, других посмотреть да диковинок каких купить. Сына в армию отпустит, порадуется новой победе, съездит в гляд, увидит Императора, растрогается, потом год всем рассказывать будет, какие у монарха красивые усы да величавый стан. А как Император говорил хорошо! Может, и не услышит голоса монарха издалека, а покажется ему, что слышит. Ибо видел символ – живой, наполненный смыслом, горячий и родной каждому. Мы ведь воспринимаем Императора не как отца, по глупому обычаю давних времен, не как старшего брата, который где-то там далеко живет и гостинцами нас радует. Мы воспринимаем его как прохладный ветерок в жарком поле, как грохот артиллерийских орудий при атаке, как детскую мечту об игрушечной железной дороге, как сказку про Ивана-дурачка, которую я не читал, как сказку, в которую превратилась наша жизнь. Император для нас не живой человек, он для нас только символ, любимый и прекрасный. Крестьянин его уважает, радуется за него, но пока его нет – вот, землю вспахать да книжку почитать. Даже о нем не вспоминает и вспоминать не захочет. Красиво.

Территория у нас никогда не была утверждена. Вечный фронт вечно двигает ее на запад все эти два века. К тому же власти на этой весьма условной территории нет никакой. Фактически территория Эскадроля выделяется только тремя признаками. Первый – здесь легально действуют наше Священное Воинство и ФУС. Там, где действуют они нелегально, – там уже война. Второй – на нашей территории живут эскадрольцы. Фактически мы больше нигде не живем. И кроме нас здесь никто не живет. Разве что те несколько процентов недобитков из резерваций да люд, попрятавшийся по лесам и глухим деревням. Выучил язык, пропитался органикой – живешь себе тихо, никому не мешаешь, ну и живи, черт с тобой. Ассимилянт. И третий признак – на нашей территории действует императорское право частной собственности. Централис официально личная собственность Императора, хоть на словах он и вручил город мне. Заводы, фабрики, школы, больницы, мастерские, верфи и прочее, куда ни обернешься, – везде всем управляет императорский Фонд. Хорош монарх, многим владеет! Такое же право дается всем: можешь быть промышленником – будь. «Во славу и мощь Эскадроля!» Благо – у нас и промышленники народно мыслящие, ибо эскадрольцы, ибо органические и естественные. Эскадролец – это тот, кто является эскадрольцем. «Будь собой и построишь мир по-своему!» – сказали ромейцы. Видимо, они были слабыми сами по себе или собой так и не стали.

При этом никто фразу «частная собственность» в речи не употребляет, а знает про это словосочетание мелкая горсть людей. Мы собственностью пользуемся. Органически мы все понимаем, и ничего нам объяснять не нужно. Мы побеждаем, потому что не думаем о ненужном. Вот и социальными науками у нас заниматься – это признак дурного тона.

У Фонда нет карательных органов. У нас народ карательный орган сам для себя. Переварит любого, кто будет маргинально действовать. Даже сейчас не знаю, кто на кого влияет больше, Император и армия на народ или народ на армию и монарха.

Фонд управляет императорской собственностью, разведкой и исполняет монаршие указы. Монархия у нас, конечно, самодержавная, совершенная, абсолютная, но Император ничем кроме войны не занимается. Думаю, основное строительство общества идет вообще от предпринимателей типа Флора. Школы – частные, больницы – частные, дороги – частные. Заводы в большинстве случаев частные, некоторые императорские, фондовские.

У старого мира есть полиция, есть суд и какие-то системы юстиций, пусть я и не понимаю до конца этого слова. На западе глупцы судят судом, они не додумались до частного разбирательства. Если Флор поймал вора в своем подвале, который еще и обрезал ему провода, то он этого вора у себя в подвале и держит, может его убить любым способом. А эти идиоты на западе сажают в тюрьму. Большинство не знает, что такое тюрьма, потому что тюрьмы у нас только армейские. И даже в Централисе она пустует.

Мы считаем, что убиваем дураков за то, что они дураки. Лечить-то их зачем?

В общем, идиллия. Утопия. Наша социальная утопия. Войди в человечество и сам стань человечеством.

Я широко раскрыл узкую дверь Администрации. Здание огромное, а парадного входа нет. Крыльца нет, военного величия нет, восхищения перед армией у входящих не рождается, «военный нрав гляда». Лишь дверца в стене, будто в конторку далекого города заходишь.

Приемная тоже небольшая. Ядовитый желтый свет из-под потолка, все сплошь из сосны, очень светлой, даже без лака. Ни единого признака того, что ты заходишь в военное заведение. Мне начинало казаться, что устраивать штабы и администрации по-военному – это признак отсталости. Ни единого опознавательного знака, как я и помнил, в фойе не было. В нескольких аршинах от входной двери было окошко служащего приемной, забранное толстой решеткой. Название должности этого офицера я не помнил, и, как назло, меня опять встречала женщина.

– Добрый день! – чуть не закричал этот офицер. Женщина была намного грознее и в несколько старше той, что я встретил в «Элизиуме». Я не мог прилично разглядеть ее через решетку и полумрак ее маленькой комнаты, но четко запомнил ее воспаленные и даже злые глаза, из которых все равно не смогла сбежать эскадрольская дымка и запыленность взора. Эти глаза находились на широком, но довольно неплохом лице, а голова с лицом росли из пропорционально широкого тела, которое уже не было видно.

– Танский, – представился я со смесью вежливости и иронии в голосе.

Женщина этого не заметила.

– Имя! – вскричала она в ответ.

– Искандар, – продолжал я отвечать все так же, несмотря на ее крики.

– Фамилия!

– Танский, я же сказал.

– Да. Слышала. Но нужно всегда переспрашивать, – говорила она резко и с перерывами после каждого слова. – Звание!

– Генерал-майор.

– У вас назначено?

– Да, я должен быть в списках. По крайней мере, меня в этом заверили офицеры вашей Администрации, охотясь за мной на вокзале.

Женщина посмотрела на меня с сомнением и стала листать журнал. Очень быстро что-то нашла.

– Вижу. Назначено. Но вы пришли рано. Вам через полчаса. Хотя можете попробовать пройти сейчас. Господин Ювелиров без посетителей. Постучитесь, если пустит.

– Премного благодарен, – кивнул я ей и пошел к лестнице, которая была в стороне и позади окошка женщины.

– Второй этаж, по коридору направо крайняя дверь! – снова крикнула она вдогон.

– Я знаю.

Я раньше часто задумывался, почему главное военное заведение пространства, если не считать Штаб, настолько тихое и нежное. Но меня всегда это устраивало. На втором этаже никого не было, как и всегда. За три года Военная Администрация почти не изменилась, лишь ту женщину я видел впервые. Несколько волнительным от предстоящей встречи и умеренной ностальгии шагом я дошел до нужной двери. Весь второй этаж был в той же сосне и светло-желтых тонах, но дверь губернатора Ювелирова была белой, металлической и немного обшарпанной.

Я постучался и привычно, не дожидаясь ответа, вошел внутрь.

Примерно в трех аршинах от двери стоял небольшой письменный стол. За ним сидел, сгорбившись, усталый человек лет сорока пяти. Несмотря на возраст, его аккуратная борода и короткие волосы уже поседели и начинали редеть. Генеральской формы, по привычке, Ювелиров не носил, он сидел в грубо связанном сером свитере. Свитер не был лишним, в кабинете губернатора было действительно довольно холодно. На лице Ювелирова сидели очень маленькие очки, несоразмерные с его крупной, даже немного тучной фигурой.

Все три аршина пространства между нами были заставлены шкафами с книгами и бумагами, картотеками, толстыми папками и всем прочим, что обычно составляет содержание канцелярского кабинета. Спрашивается, разве может быть кабинет второго лица нашего пространства таким маленьким? Конечно, нет. Кабинет имел форму, скажем, бутылки. Площадь три на три аршина между нами была «горлышком», а за спиной губернатора находилась большая часть. Все было белым – пол, стены, потолок, окна. Белым и пустым, там не лежало ни единого предмета. Лет семь назад я спрашивал у Ювелирова, почему он так обустроил кабинет, на что он ответил примерно такой фразой: «Позади бело, тихо, безмолвно, хорошо. Там надежда, красота и покой. Впереди – сложно и ответственно. Впереди – старания, позади – награды за труды». Понимай, так сказать, как знаешь.

Я закрыл за собой дверь и козырнул, глядя на Ювелирова. Тот еле заметно кивнул, не отрываясь от документов, в которые он старательно что-то вписывал.

Он писал, а я стоял и смотрел на него. Так продолжалось минуты две. Трудолюбие и ум Ювелирова были, конечно, широко известны. Он мог так сидеть и писать часов по четырнадцать в день. Но он мог и заговорить. И он заговорил. Заговорил обычным внушительным, но беглым голосом.

– Танский, значит. Я думал, вы приедете недели через три, в документах указан именно такой срок вашего назначения, – он продолжил писать, не поднимая на меня глаз.

На меня напал небольшой ступор, и я несколько секунд не знал, что ответить.

– Именно по поводу моего назначения и я хотел поговорить.

Ювелиров снова молчал секунд тридцать.

– Говорите.

– Я протестую против возвращения меня в гляд. Я в данный момент нужен Централису, а перевод меня в Гедонис-Преференц никак не поможет Эскадролю в производстве военных благ. Император хочет взять город-фабрику в личное пользование, то есть передать его Фонду. Но Фонд – это гражданская организация, она не имеет компетенции управления такими сложными военными объектами. Фонд не сможет восстановить город в достаточно быстрые сроки, чтобы продолжить успешное производство машин. А вы, я думал, наслышаны, насколько Машина показала себя как боевая единица. Я подавил восстание в своем городе, официально переданном в мою собственность Императором, и за это меня лишают звания губернатора? – я высказал все довольно просто. Ювелиров демагогии и ораторства не любил, он любил простоту и всегда ставил вопрос в лоб.