Текст книги "Лентяйское сочинение"

«Маэстро, вы готовы?»

Толька потерял три рубля.

Мама велела ему купить в хозяйственном магазине пять лампочек по шестьдесят ватт. И рубль ещё должен был остаться. И вот – ни ламп, ни сдачи…

Мы сидели у меня на кухне, жевали соломку и обсуждали, как могут потеряться три рубля. Вот, скажем, как монета может затеряться – это мы все себе хорошо представляем. Монета может укатиться, закатиться, провалиться. Хоть пятак, хоть рубль металлический. И даже юбилейный. А вот как трёшка? Ведь это всё-таки денежная бумажка. Мы решили, что трёшка может прилипнуть к чужой подмётке и уйти. Может прилепиться к прилавку и остаться. Может свернуться в трубочку, а потом ветром её затащит за какую-нибудь урну.

В конце концов решили мы ждать моего папу, чтобы посоветоваться, как быть. Потому что Тольке без трёшки лучше домой не приходить.

И вот, пока мы с Борькой спорили, может ли трёшка с полу залезть в урну, Толька смотрел в окно. Он молчал. Ведь он уже где только не искал свою трёшку.

А Вадька ходил по кухне и ворчал:

– Потерялась и потерялась. Сколько можно об этом говорить. Может, завтра кто-нибудь из нас пятёрку найдёт. Отдадим Тольке – и всё будет хорошо. Даже два лишних рубля получится…

Вдруг он:

– Ля-ля-ля-ля! Го! Го! – прокашлялся в кулак и опять: – Тира-тира-тира! Туру-руру-руру! Ра-ра-ра! Конечно, – говорит, – плохо, что Толька потерял трояк. Из-за этой потери мы все очень расстроенные. Так что давайте я вас немного отвлеку. Спою-ка я вам что-нибудь.

Дело в том, что Вадька уже восемь дней ходит в кружок пения. Говорит, что там в кружке из него вырастят солиста-вокалиста. Говорит, что там в кружке у него откопали и слух, и голос кой-какой. Понятное дело, можно откопать, если человек с утра до вечера мурлычет себе что-то под нос. Когда он узнал, что из него может получиться солист-вокалист, он перестал мурлыкать и стал во всё горло рурурукать и рараракать.

– Ри-ра-ра-ра! – протарахтел Вадька. – Кажется, я сегодня в голосе. Ого-го-го!

Борька поморщился от Вадькиных звуков и сказал:

– Давай уж что-нибудь повеселее.

– Можно было бы спеть «Блоху» композитора Мусоргского, но это вам не понравится, – говорит солист-вокалист. – Ничего вы в ней не поймёте. – Вадька вдруг заорал: – Жила-была Блоха – ха-ха-ха-ха!..

Он так страшно и неожиданно захохотал, что Борька подпрыгнул на стуле, у меня причёска дыбом встала, а бедный Толька икать начал.

– Ты это… Ты уж какую-нибудь песню давай, – сказал Борька.

– Ну, песню, – скривился Вадька. – Арию бы… Жаль вот, ни одной не знаю от начала и до конца. Так, кусочки. Лучше я вам исполню романс.

– Валяй. Спой романс.

– И не «валяй», – обиделся Вадька, – и не «спой», а исполни.

Вадька просунул руку между пуговиц рубашки. Отставил одну ногу, топнул ею. Дёрнул головой. Хмуро на нас посмотрел. Мол, перед такими балбесами и растеряхами приходится сложнейшие романсы исполнять.

– Кхэ! Кха! – откашлялся и начал: – Выхожу-у оди-ин я на подмогу, сквозь туман та-ра-ра-ра блестит…

Мы с Борькой – ничего, спокойно слушаем. А у Тольки почему-то потекли слёзы по щекам. Стоит, хлюпает носом.

Вадька как увидел, что Толька прослезился, так и уставился в его мокрое лицо. Поёт дальше. Здорово так. Голос его потащился куда-то высоко на гору и вдруг рухнул вниз, оборвался.

Он закашлялся. Говорит:

– Высоко взял. Надо на октаву ниже. Го-го-го! – вот так. Эх, кто бы мне сейчас камертоном ноту «ля» дал. Я бы подстроился.

Мне показалось, что щёлкнула дверь. Выхожу из кухни, смотрю: папа пришёл с работы. Стоит, уши руками зажал.

– Это кто там колотится, как козёл об ясли? – тихо спрашивает меня.

– Вадька, – говорю. – Он теперь серьёзно занимается пением.

– Во даёт! Ещё один Штоколов. От его вокала, того и гляди, цветы на подоконнике завянут. А по какому случаю сборище и этот концерт?

Я рассказал.

– Понятно, – сказал папа. – Позови-ка мне Тольку, а сам оставайся на кухне с ребятами. Ясно?

– Ясно.

Я вернулся на кухню.

Вадька исполнял романс. Борька смотрел ему в рот и слушал. Он так внимательно смотрел, будто считал у Вадьки зубы.

Я говорю Тольке шёпотом:

– Папа пришёл. Иди, он тебя зовёт.

Толька застеснялся, засопел, замахал рукой.

– Иди, – говорю ему и подталкиваю в спину.

Вадька перестал петь. Набросился на меня:

– Ты чего его выпроваживаешь? Он же слушает!

– Никуда я его не выпроваживаю. Сейчас придёт, – говорю.

Борька, похоже, понял, в чём дело.

– Ну что ты завёлся, Вадька? – говорит. – Спой-ка лучше ещё разок свой романс.

Вадька так и остался стоять с открытым ртом.

– Тебе нравится? – спрашивает.

Тут в кухню вошли папа и Толька. Совсем недавно Толька был такой несчастный, а тут стоит, улыбается.

– Вадик, – сказал папа, – а ты не мог бы спеть ещё раз? Для меня.

– Для вас?.. – Вадька замялся. – У меня ещё плохо получается.

– Ну, пожалуйста… – папа достал из пакета соломку. Откусил кончик. – Внимание, – лицо у папы стало серьёзным. Он посмотрел на Вадьку. – Маэстро, вы готовы?

Вадька чуть покраснел. Но руку просунул между пуговиц рубашки ещё глубже. Отставил ногу, топнул и говорит:

– Готов.

– Попрошу с первого такта. И-и… – папа взмахнул дирижёрской палочкой из соломки.

– Выхожу-у оди-ин я на природу-у-у… – заголосил Вадька.

Папа постучал соломкой по чайнику.

– Стоп, стоп, стоп!.. Маэстро, про какую природу вы поёте? У поэта сказано: «Выхожу один я на дорогу…» На дорогу. Понятно?

Вадька кивнул.

– Начнём снова. И-и… – папа взмахнул соломкой.

– Выхожу один я на доро-огу-у. Сквозь туман та-ра-ра-ра-ра-ра…

– Стоп! Маэстро, у поэта, между прочим, «сквозь туман кремнистый путь блестит», а не «та-ра-ра-ра».

Вадька замолчал. Стал красный, как пожарная машина. Насупился.

– Я ещё не как следует выучил. А вообще, я домой пойду, – и направился к двери.

Папа нам говорит:

– Проводите его. Он сейчас очень расстроен и нуждается в дружеском сочувствии.

Догнали Вадьку. Спускаемся по лестнице. Он молчит.

– Никакой из меня вокалист не получится, – вздохнул наконец.

– Это почему же? – говорю. – Главное – желание и способности.

– А ещё тренироваться надо всё время, – сказал Борька.

– Да какие способности, – махнул рукой Вадька. – Я ведь в хоре пою. И то только припевы. А Витька Кочерыжкин, солист наш, смеётся. Говорит: «Тебе, Вадька, медведь на ухо наступил».

– Да не слушай ты своего Кочерыжкина! Врёт он! Вспомни: ты когда запел, так у Тольки даже слёзы потекли от твоего пения. А ведь ему не до того было.

– Это он из-за трёшки.

– Может, и из-за трёшки, – говорит Толька. – Да и романс ты пел грустный. До сих пор не очень-то весело, хоть и трёшка нашлась.

– Как нашлась?! – остановился Вадька. – Пока я пел?

– Ну да.

– В кармане?

– Нет, на улице. У хозяйственного магазина, на ступеньке.

– Значит, нашлась! – обрадовался Вадька. – Как же она нашлась? Ничего не понимаю!

– Вовкин папа нашёл. Он как раз мимо шёл. С автобуса. И увидел.

– Вот это здорово! – совсем повеселел Вадька.

– Конечно! – сказал Борька. – Теперь Тольке дома не влетит.

– Ещё бы! – говорю. – Теперь-то не за что.

И мы пошли в хозяйственный магазин. Купили лампочки и сложили их в Толькину сумку.

Вадька ещё раз проверил Толькины карманы. В самый надёжный – с пуговкой – он положил сдачу. Положил и пропел:

– Та-ра-ра, смотри не потеряй!..

Там, где трещат мотоциклы

Прямо над дорогой высоко-высоко висел длинный красный флаг. На нём было написано белыми буквами: «СТАРТ». А под этими буквами сидели кожаные мотогонщики. На своих мотоциклах. Мне хорошо было видно. Мы с папой и много болельщиков стояли на обочине, у самых канатов.

Было очень тихо. Я переступил с одной ноги на другую и услышал, как у меня под ногами заскрипел песок.

Вдруг судья махнул флажком. Мотоциклы заревели и рванули. У некоторых передние колёса так подпрыгнули вверх, будто мотоциклы встали на дыбы, чтобы сбросить всадников. Будто это не мотоциклы, а дикие лошади.

И не успел я опомниться, как ни одного мотогонщика не осталось – все умчались. Осталась только туча синего дыма.

Многие болельщики бросились в сторону. Я тоже бросился, но папа схватил меня за руку.

– Стой здесь! Гонщики идут по замкнутому кругу. Отсюда, – папа показал рукой в сторону поворота, – мы увидим, как они будут проходить вираж.

Рядом с нами спорили болельщики.

– Что там ни говорите, а Гаврилкин придёт первым! – сказал один.

– Кто?! Гаврилкин?! Да ваш Гаврилкин со старта ушёл четвёртым, а Севастьянов – первым! – ответил ему дядька в плаще.

– Гаврилкину давно пора пересесть на трёхколёсный велосипед – делать ему уже нечего на кольцевых гонках! – сказал парень в кожаной кепке. В руках у него была газета трубочкой, и он всё ею размахивал.

– Не говорите глупостей! Кто же, по-вашему, может обойти Гаврилкина или, скажем, Севастьянова?! У них – опыт!

– Да хотя бы Егоров!

– Ну, насмешили! Ну, расхохотали!..

Парень в кепке так размахался газетой, что сбил шляпу с дядьки в плаще. Шляпа упала и покатилась по земле. Все стали громко смеяться:

– Шляпа улетела!

– Эй, шляпа, лови шляпу!

– Умную голову пошла искать!

Но тут дядька, который кричал, что победит Гаврилкин, показал пальцем на небо и гаркнул:

– Тихо, братва!.. Идут.

Мы все бросились к дороге.

Где-то далеко-далеко что-то пищало, как комар.

Скоро из писка получился тихий вой, а потом – громкий треск. С этим треском мотоцикл промигнул мимо меня. Я видел, как мотогонщик лежал прямо на бензиновом баке мотоцикла. На голове у мотогонщика был синий шлем. Этот шлем прятался за прозрачный обтекатель. Мотогонщик смотрел вперёд. Из-за очков глаза у него были большие, как у стрекозы.

На повороте мотогонщик стал валиться набок. У меня даже дух захватило – ведь он разобьётся! Но мотогонщик не упал. И я так вздохнул, будто это я сам чуть не разбился.

Вдруг закричали:

– Севастьянов!

– Ура!.. Севастьянов!

– Страсти накаляются, – сказал папа.

Уже много кругов прошли гонщики. Несколько раз Севастьянова обгоняли другие, но он всё равно оказывался впереди.

И вот судья показал Севастьянову флаг с чёрными шашечками – значит, ему оставалось пройти последний круг. Мотогонщик увидел флаг, кивнул головой – и как даст газу.

– Отчаянная голова этот Севастьянов! – улыбнулся папа.

– Он чемпионом будет, – сказал я.

– Молчи, знаток… Ещё посмотрим… Остальные тоже настоящие спортсмены – будут бороться до конца.

– А Севастьянов что?! Не борется, да?!

И вот Севастьянов победил. И стал чемпионом. Он только съехал с дороги, как его обступили болельщики. Откуда-то появились большие букеты цветов, а мой папа куда-то подевался. И я сначала из-за этого разволновался, а потом стал думать про чемпионов. Оказывается, им тоже дарят цветы, а не только мамам.

Севастьянов, весь пыльный, прижимал к себе эти цветы и улыбался, но не очень весело. Наверно, потому, что он очень устал. Только всё равно было видно, что он рад. А болельщики стали его подбрасывать вверх вместе с мотоциклом.

Я тоже хотел подбросить чемпиона, но кругом было столько народу, что никак не пробраться. Даже не дотронуться до чемпионского мотоцикла. А мне так хотелось!

Один цветок из букета упал на землю. Я поднял, потому что в этой толпучке его бы только раздавили.

Это был тюльпан на длинной ножке. Малиновый и чуть-чуть синеватый – с синими жилками на толстых лепестках. Один лепесток у тюльпана был сломан, и внутри цветка виднелось жёлтое донышко.

Мне тоже захотелось подарить букет, но у меня был только один тюльпан. «Ну и что, что один?..» – подумал я и снова стал пролезать в толпу.

Какой-то дядька схватил меня за плечо.

– Ты чего тут шастаешь?

Я хотел сказать, а он:

– Брысь отсюда! Пока не отвёл куда следует…

Я отошёл в сторонку и стал думать, как мне лучше пробраться. И тут я увидел другого мотогонщика. Он сидел боком на своём мотоцикле. Совсем один. И никто к нему не подходил. Он смотрел в землю и о чём-то думал. Мне даже показалось, что он вот так вот заснул от усталости. Я подошёл к нему и нагнулся, чтобы увидеть, спит он или нет. Нагнулся, смотрю: мотогонщик совсем не спит. У него из глаза выкатилась круглая слезинка. Она покатилась по пыльной щеке, и на щеке осталась белая бороздка.

– Ну… что, воробей? – сказал мотогонщик. Он посмотрел на меня, и у него так скривились губы, будто он хотел улыбнуться, а у него не получилось.

Я сразу догадался, что он не чемпион, что его обогнали. Он, может, оттого и плачет. Потому что он, наверно, не просто ехал, а мчался, чтобы победить.

– Да вы… вы… не плачьте, – говорю ему.

– Это я, брат, так… соринка в глаз попала… – мотогонщик потёр кулаком щеку. От этого щека стала совсем грязной.

– Конечно, – говорю, – если вы без очков мчались. А надо в очках. Чтобы соринки не попадали.

Мотогонщик улыбнулся. По-настоящему улыбнулся. И губы даже не скривились. Тут я обрадовался:

– А чемпионом вы ещё будете! Ещё каким! Ведь вы же мастер спорта!

– Мастер-то мастер… Только прошли мои чемпионства – пора сходить с трассы… – он снял шлем, и я увидел, что у него на голове совсем нет волос – одна красная кожа. – Видал, воробей, старого лысого гонщика?.. – мотогонщик улыбнулся, а глаза его были грустные-грустные.

Я совсем растерялся. Я прямо не знал, что сказать.

– Вот, – говорю, – это вам… Это цветок, – говорю, – тюльпан… И ничего, что у него один лепесток сломан, всё равно он живой…

Старый мотогонщик встал, подхватил меня и подбросил вместе с тюльпаном.

Он держал меня высоко – на вытянутых руках. И смотрел мне в глаза.

– Ну, воробышек… – сказал он.

А я и говорю:

– И вовсе вы не старый! У вас силищи – вон сколько! А старые с палочками ходят и всё ворчат. И всё говорят, что раньше всё лучше было, а теперь – всё хуже. И всё жалуются.

– Ну, воробей!.. – засмеялся мотогонщик. – Звать-то тебя как?

– Вовка.

– Вовка? Ты здесь один?

– Нет. Я с папой.

– Батька-то небось тебя ищет.

– Мы с ним договорились: если потеряемся, то найдёмся, где на флаге написано: «СТАРТ».

– Раз так, – мотогонщик опустил меня на землю, взял за руку, – пошли. Поздравим Севастьянова.

– А чего его поздравлять?! Ему вон сколько цветов надавали.

– Значит, по-твоему, не стоит?..

– Ну да!

– А вот Севастьянов, когда побеждал я, всегда приходил меня поздравить…

– Правда?! А я и не знал! Тогда конечно! Чего тут думать!

Болельщики расступились. Потому что Севастьянов увидел нас. Потому что он замахал руками и радостно закричал:

– Гаврилкин! Паша!..

Мы подошли. Старый мотогонщик протянул руку Севастьянову, что-то стал говорить ему, а потом нагнулся и сказал мне шёпотом:

– Пожми руку чемпиону. Он победил в честной борьбе.

Рука у Севастьянова оказалась большой и твёрдой. Такой же большой и твёрдой, как у старого мотогонщика.

Велосипедный сыщик

Вадьке купили велосипед. Двухколёсный. Он вытащил его на улицу и стоял около него, будто не знал, что делают с велосипедами. Радоваться надо, а он стоит такой несчастный.

Мы как увидели Вадьку с велосипедом, так все и побежали к нему.

– Новый? – спросил Толька.

– Не видишь, что ли?

– Ну что же ты на него смотришь?! – сказал Борька. – Садись и поезжай.

– Поезжай, поезжай… А если я не умею?!

– Ха-ха-ха! Посмотрите на этого неумеку! Велосипед есть, а он не умеет! – кричал я на всю улицу.

– Чего хохочешь?! – сказал Вадька. – Сам-то умеешь?

– Я-то?!

– А то кто?!

– Да мне знаешь как?! Как чихнуть! Вот как.

Вадька немного повеселел.

– А ну, чихни! Посмотрим, как ты чихаешь.

Ребята расступились. Я схватился крепко за руль. Поставил ногу на педаль. «Ну, – думаю, – сейчас оттолкнусь другой ногой, закину её, сяду на седло и… помчусь. На трехколёсном-то я ещё в детстве катался. Подумаешь, одного колеса нет. Тоже мне…»

Я оттолкнулся, закинул ногу и… полетел. На землю. Вместе с закинутой ногой.

– Ха-ха-ха! – смеялся Толька. – Великий наездник шмякнулся с коня!

– Хо-хо-хо! – смеялся Борька. – Укротитель велосипеда под велосипедом!

Только я не смеялся. И Вадька.

Он подскочил ко мне. Поднял велосипед и стал рукавом вытирать руль.

– Ты, Вовка, знаешь кто?.. – говорит.

Я и сам знал, кто я, но промолчал.

– Ты, Вовка, трепло и хвастун! Вот ты кто. Больше велосипеда никому не дам. И так чуть весь не переломали.

Мы стояли вокруг Вадьки и его велосипеда. Рассматривали руль, колёса, раму и седло. И звонок. Блестящий звонок нам очень понравился.

Вадька разрешил нам всем по очереди в него позвонить. И мы звонили, будто мчались на огромной скорости.

– С таким звонком не пропадёшь! – сказал Борька.

– Ещё бы! – сказал Вадька.

А Толька говорит:

– Ребята! Я придумал! Пусть Вадька сядет на велосипед, а мы все его окружим и будем держать, чтобы не свалился. А он постепенно поедет. А?!

Нам всем это очень понравилось.

Мы посадили Вадьку и поехали. Вернее, пошли.

Вадька вцепился в руль и вытаращил глаза, будто перед его носом вырос столб и он в него сейчас врежется. Он даже педалями забыл крутить. Просто сидел и боялся. Наверно, потому, что сидел высоко.

– Ты чего педалями не крутишь?! – просипел от натуги Борька.

– Ведь мы уже устали тебя тащить! – пропыхтел Толька.

И когда мы совсем устали, мы упали. Упал и велосипед. Вместе с Вадькой. Прямо на нас. Хорошо, что на нас. А то бы руль опять поцарапался.

Мы поднялись. Отдышались. Вадька посмотрел на велосипед. На нём было всё чудесно – только старые царапины.

Оказалось, Вадька тоже устал, хоть и сидел. И теперь мы посадили на седло Тольку. Мы его немного протащили и даже устать не успели, как он закричал:

– Отпустите! Отпустите меня! Я сам!..

– Нельзя его отпускать! – кричит Вадька. – Он брякнется, как Вовка!

Но тут как-то так получилось, что не то мы его отпустили, не то он сам вырвался. Смотрим: а наш Толька крутит педалями и его не догнать. Руль только чуть-чуть виляет.

Мы сначала бежали за Толькой и кричали: «Ура!» Но потом отстали.

А Толька повернул за угол и исчез.

Ждём его, ждём – нет его. Как сквозь землю провалился. Что делать? Пошли искать.

Вадька и говорит:

– Вдруг он на большую дорогу выехал? На проспект? И под машину попал?..

– Ох и попадёт ему дома! – говорит Борька.

– А мне, думаете, не попадёт?

– Тебе-то за что?

– Как за что?! От моего велосипеда, может, один звонок останется.

– Заладил: мой велосипед, мой велосипед… Тут человек, может, погиб, а он за велосипед трясётся!

– Кто погиб? – спросил чей-то голос.

Мы даже не сразу поняли чей.

Оборачиваемся – парень стоит. Здоровенный толстый верзила. В очках. И глаза за очками очень строгие.

На боку у парня сумка. Из сумки торчит бумага, трубочкой свёрнута.

Ну и голосок у него! «Бу-бу-бу!..» – страшный такой, будто не человек, а огромный пароход перегруженный. Я даже немножко затрясся. А Вадька побледнел.

Парень посмотрел на меня. И прямо проткнул своим строгим взглядом. Насквозь.

– Так кто погиб?..

– Т-толька по-по-по… – говорю.

– Сам ты по-по-по!.. Завёл, как попугай! – толкает в бок меня Борька. – Может, он живёхонький! Катается себе, а ты!..

– Тихо! – пробубукал парень, а потом: – Кхэ! – сердито кашлянул и полез в сумку.

Достал записную книжку, карандаш.

– Выкладывайте всё по порядку и начистоту, – говорит. – Кто расскажет толково?

Тут Вадька приободрился.

– А с чего это мы должны вам всё выкладывать?

Парень покосился на Вадьку, но Вадька не дрогнул.

– Да, – говорим, – с чего?

– Значит так, – сказал парень. – Зовут меня Бенджамин. Можете звать попросту Бедж. Так будет короче.

Я посмотрел на Вадьку, Вадька на меня. А Борька на нас с Вадькой. Мол, Тольку надо искать, а тут какой-то Бедж взялся… Да ещё с пароходным голосом.

– Кхэ! – сердито кашлянул этот Бедж. – Вам повезло. Я профессиональный сыщик.

– Сыщик?!

Борька так и остался стоять с открытым ртом. А у Вадьки на голове чёлка приподнялась веничком.

– Есть специалисты по пропавшим картинам, – продолжал Бедж, – есть – по пропавшим стиральным машинам, есть – по портфелям системы «дипломат». И так далее, конечно. Я – специалист по велосипедам и велосипедистам.

Короче, велосипедный сыщик. Ну?.. Так кто будет давать толковые показания? – и он постучал карандашом по записной книжке.

– Я, – говорит Борька.

И начал рассказывать. А этот Бедж – записывать.

– Так, – приговаривает. – Короче! Про то, как Вовка шлёпнулся, ты уже третий раз сообщаешь. Короче надо! Давай приметы. И покороче.

– Какие приметы?

– Во что был одет, как выглядел пропавший.

Борька рассказал.

– А рубашка чисто-белая? – переспросил Бедж.

– Нет, кажется…

– Вспомнил! У него, знаете, на рубашке лодочки с парусами были нарисованы! Синие лодочки, – сказал Вадька.

– Кхэ! Да это же яхты!

– Конечно, яхты!

– Очень важная деталь. Молодец, – и хмурый Бедж потрепал Вадьку по голове. – А из тебя может вырасти приличный специалист по пропавшим яхтам. Кстати, какого цвета глаза были у Толяна?

Мы переглянулись. Никак нам было не вспомнить Толькины глаза. Надо же! Какого же они цвета?..

– Кхэ! Глаза бывают цвета жареного миндаля, зелёно-бутылочного, морской волны, расплавленного свинца, генеральской шинели и чёрные, как цыганская ночь, – сказал Бедж.

– Они у него зеленоватые были, – говорю.

– Так и запишем: зелёно-бутылочного. Всё! – Бедж захлопнул записную книжку. – Где тут ближайший узел связи?

– Почта?

– Неплохо бы почту, но обойдёмся и телефонной будкой.

– А зачем нам будка?

Бедж сердито посмотрел на Вадьку. Покачал головой.

– А я-то думал, из тебя вырастет сыщик…

– Ничего из него не вырастет, – говорю. – Вон будка!

– Спасибо! – и он зашагал к телефону-автомату.

– Бедж, а нам что?

– А вам, – обернулся он, – не отставать от меня.

Мы побежали.

Бедж бочком втиснулся в будку.

– Понаставили тесных скворечников… Старому сыщику не развернуться, – проворчал. – Эй, ассистенты, держите дверь открытой, а то мне тут кислорода не хватит!

Мы дружно навалились на дверь. У неё была очень тугая пружина, но мы держали.

Бедж снял трубку.

– Дежурный по управлению?.. Докладывает Бедж. Ничего, ничего. Отдыхать буду на пенсии… Да, конечно. Терентьев Анатолий. Возраст – ранневесенний. Особые приметы: нос средней курносости. Волосы цвета пшеницы молочно-восковой спелости, глаза – зелёно-бутылочного… На белой рубашке синий рисунок: изображены яхты класса «Дракон». Да, конечно. Объявляйте всероссийский. Да, да. Приступаю к работе на месте. Срочно нужен Бронетанк. Что?! На задании!.. Вот чёрт! Да я без него, как пчеловод без пчёл! Легко, сидя в креслах, говорить: справишься. Ладно, доложу. Всё, – и он сердито бросил трубку на рычаг.

Он вышел весь потный. Посмотрел на часы.

– Кхэ! К месту происшествия! Быстро!

– А куда это, Бедж?

– Где вы в последний раз видели пропавшего?

– А-а!..

– Понятно!

Бедж шёл тяжёлыми шагами. И быстрыми. Мы едва поспевали.

– Бедж, а танк нам вышлют? – спросил запыхавшийся Вадька.

– Нет. Только не танк, а Бронетанк.

– А он бы нам пригодился?

– Очень.

– Для чего?

– Для успешного проведения операции.

Мы все посмотрели на Беджа, но у него было такое лицо, что спрашивать его больше не хотелось.

– Пришли, Бедж.

– Вот здесь мы держали в последний раз велосипед, а Толян в последний раз на нём сидел.

– Потом он ка-ак рванётся!..

– И поехал, и поехал! Сам.

– Дельные мысли надо уметь излагать покороче, – сказал Бедж, оглядевшись по сторонам.

Он вырвал из блокнота чистый листок. Положил его на асфальт и постучал по нему кулаком. Перевернул листок. Долго и внимательно рассматривал его. Потом дал посмотреть нам.

Мы увидели пыльные кружочки и чёрточки.

– Ясно, – сказал Бедж. – Судя по отпечаткам, машина марки «Орлёнок».

– Верно!

– Только у нас не машина, а велосипед.

– Велик у нас, Бедж!

– Велики относятся к классу машин. Ладно… Пойдём по следу вашей машины.

Мы шли и всё нагибались над дорогой, рассматривали след.

– Бронетанка бы сюда… – приговаривал Бедж. – Ему бы только понюхать эту бумажку. Одной ноздрёй… В два счёта имели бы перед собой Толяна и машину велик марки «Орлёнок».

– Бедж, – сказал Вадька, – а разве бывают такие бронетанки, которые нюхают бумажки?

И вечно этот Вадька сунется куда не надо.

Бедж остановился, строго взглянул на него.

– На свете есть один Бронетанк. Единственный и неповторимый. Кхэ! Это гениальный пёс!

– Пёс?!

– Значит, это собака?!

– Да. Служебно-розыскная. Бронетанк– гордость нашего управления. И моя личная гордость. Я сам его воспитал.

Бедж снял очки и протёр глаза платком.

– Без него я как… как яркий фонарик без батарейки, – сказал он. – Ладно. Не будем терять светлое время.

Мы обходили десятиэтажный дом, как вдруг Бедж остановился и потянул носом воздух.

– Чуете?

– Нет.

– Чем пахнет, Бедж?

– Жжёной резиной. Да-а… Бронетанк бы учуял за версту…

Бедж сделал ещё три шага, нагнулся.

– Вот, – показал.

Мы увидели жирный след, короткую чёрную полоску.

Я потёр её пальцем. От пальца запахло резиной.

– На этом месте, – сказал Бедж, – с Толяном случилось дорожное происшествие…

– От Толяна тут ничего не осталось, – сказал Борька.

– Если бы его на скорой увезли, остался бы велик, – сказал Вадька. – А тут и велика не осталось!

– Только и думаешь о своём велике!

– Ладно вам! Бедж, а с Толяном-то что?..

Бедж ещё раз взглянул на жирный след.

– Пока могу сказать одно: он жив. Не видно ни обрывков одежды, ни пятен крови…

Мы все так и вздохнули.

Бедж вдруг поднялся. Огляделся по сторонам. Тихо пробубукал:

– Откроете дверь вон той парадной. Видите?

– Видим.

– Войдёте. Только без шума у меня… Всё.

Мы так и сделали.

И сразу за дверью натолкнулись на Тольку. И велик оказался здесь, под лестницей.

– Толька!

– Живой! С велосипедом!

– А мы его ищем! Если бы не Бедж, не нашли бы!

А Вадька:

– Постой, Толян. Ты чего спрятался?

– Так… – хмуро отвечает.

– Нет, ты говори! Тут, понимаешь, с ног сбились. Мучаются, ищут его, а он в парадной прохлаждается!..

Толька помолчал немного, вздохнул.

– Я тут упал, – говорит грустным голосом, – и звонок от руля… отвалился…

– Я так и знал, что ты что-нибудь да сломаешь! – закричал Вадька.

– Подумаешь, звонок, – говорю. – Пустяки! Весь-то велосипед целый!

Мы с Борькой разозлились на Тольку. Ведь теперь Вадька, конечно, никому больше не даст велика.

И пока мы злились и ругались, подошёл Бедж. Он потянул меня за рукав, отвёл в сторонку. Даёт монету.

– Двести пятьдесят – пятьдесят – ноль пять. Телефон управления. Слетай-ка звякни.

– Есть! – говорю.

– Доложишь коротко и ясно: Терентьев найден. Всероссийский розыск отменить. Повтори номер телефона.

Я повторил.

Бедж щёлкнул меня слегка по затылку.

– Дуй.

Я помчался.

Звоню.

– Дежурный по управлению?.. Терентьев найден. Всероссийский розыск отменить. Нет, это не Бедж… Так… хороший помощник. Ага, ассистент…

Передам обязательно. Справились. Только нам туговато пришлось без Бронетанка.

– Сожалею, – ответил дежурный, – но Бронетанк занят на другом, не менее ответственном задании, – и повесил трубку.

Я – назад.

Прибегаю… ни Беджа, ни велика.

– Где он?! – спрашиваю ребят.

– Уехал, – отвечают спокойненько.

– Как уехал?!

– Как, как!.. Сел на Вадькин велик и поехал.

– Да ты не волнуйся, он на десять минут. По срочному велосипедному делу.

По другому.

– И звонок увёз, – добавил Толька.

– Тут ему, – говорю, – из управления благодарность от лица службы.

– Приедет – и передашь. А забудешь – так я передам, – говорит Борька.

Смотрим: какой-то парень несётся на велосипеде. Прямо на нас. И вовсю звенит звонком.

– Ур-ра! – закричал Толька. И так и бросился под колёса. – Звонок починен!

Видите?! Звонок-то починен!..

Парень на полном ходу соскочил с седла.

Мы даже не сразу сообразили, что это Вадькин велик.

– Вот ваша машина. Бедж не подходил?

– Нет ещё.

– Ну, подождём.

– Ему тут благодарность из управления, – говорю. – От лица службы.

– У него таких благодарностей полные карманы, – отвечает парень.

Я его никогда не видел, а голос показался знакомым. Очень даже. А-а!..

Да ведь это же дежурный по управлению! Куда я звонил!..

– Вовка! Чего рот разинул?! – толкает меня Толька. – И ты, Борька! Держите велик. Шины подкачаем.

Качаем по очереди. Вдруг поднимаю голову: Бедж. Идёт рядом с какой-то женщиной. И с ним тот… из управления.

– Опять ты к детворе липнешь, – пробубукала женщина. – Я тебя спрашиваю: когда это кончится? Ведь сессия на носу. Достукаешься, выкинут тебя из института. Ой, достукаешься, Вася…

– Ну что ты, мама… Не надо, прошу тебя… Ты преувеличиваешь…

Я страшно удивился, что это Бедж так говорит. Его было просто не узнать. Какой-то совсем другой, убитый горем человек. Он даже похудел немножко. И сгорбился. Будто у него в сумке лежали не тетрадки и бумага трубочкой, а гири.

Они уже прошли мимо.

Бедж уходил. Его мама всё посматривала на него сердито, всё недовольно, а я прямо не знал, что делать, как ему помочь. Ведь нельзя, чтобы человек уходил вот такой вот… Да ещё, может, мы его больше никогда и не увидим…

И я крикнул:

– Бедж!

Он не сразу обернулся. А когда обернулся, развёл руками.

– Бедж сделал своё дело, – сказал. – Бедж может уходить, – совсем не весело сказал.

– Постой, Бедж!

– А мы как же?! – закричали ребята.

Всей кучей, вместе с великом, мы так прямо и потащились к нему.

– Стойте! Стойте! – кричал Вадька. – Дайте хоть насос отвинтить!

И тут Бедж будто вспомнил про нас. Он вдруг улыбнулся.

А когда он снял очки, мы все увидели, какое у него большое и круглое лицо. И на его таком большом, круглом лице всё улыбалось: и глаза, и губы, и даже ямочка на подбородке.

Он взмахнул рукой.

– Спешу, – сказал своим старым сыщицким голосом. – Короче, телефон управления у Вовки в голове. До новых встреч, подрастающее поколение!