Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

Александр Горохов
Сочинения в трех книгах. Книга 1. Повести

© Горохов А. Л., 2021

© ГКУ ВО ЦИМТО, оформление, 2021

Перед Рождеством

1

В первых рядах блистали парадными мундирами, искрились звездами и медалями дорогие коньяки и марочные вина. Пониже толпилась гражданская шпана типа «Алиготе». Совсем внизу, почти на земле, бомжевали портвейны «Агдам» неизвестно какого разлива, предлагали свои услуги не первой свежести «Изабеллы» и «Лидии».

– Мадам, – вкрадчиво начал я, – нам бы чего прозрачного. Помягче, но подешевле на единицу объема. И чтобы утром голова не болела, и керосином не отдавало.

– А колбаску и сало не откажите в любезности порезать, – продолжил мой друг и показал движеньями ладони, как это надлежит сделать.

Мадам оценила наши внешние данные, сообразила про возможности, на всякий случай фирменный фартучек на бюсте на секунду напрягся, потом богиня расслабилась и предложила емкость из среднего ряда:

– Вот это Вам подойдет. Мы пробовали. Достойный приятный напиток.

Слово «Вам» было произнесено именно с большой буквы. Цена напитка еще более расположила к вдумчивой женщине. Мы кивнули, и на мраморном прилавке сверкнула золотой фиксой пробки пышных форм двухлитровая красавица. Потом еще одна. Потом на всякий случай к двум предыдущим флаконам, как сказал мой опытный товарищ, «чтобы потом второй раз не бегать», прибавилась «полулиторвая красноносенькая перцовочка».

– Из Союза художников, что ли? – спросила продавщица.

Мы кивнули, сказали: «Почти» и покраснели от вранья. Женщина в белом, но не медицинском халате понимающе улыбнулась, застучала ножом, нарезая шпик, колбасу, копченое сало, а мы отправились, разглядывая ряды полок, не отгороженных прилавком, за другой снедью.

Настроение и серьезная сумма, выделенная на покупки, не способствовали рассуждениям на тему бренности бытия, и оранжевая пластиковая корзина постепенно тяжелела, наполнялась кабачковой икрой, маринованными грибами, оливками, хлебом, огурцами величиной с пистолетный патрон девятимиллиметрового калибра, прочим не очень дорогим, но полезным для закуси. Мы толковали о своем и не заметили, как почти уткнулись в коренастого мужика.

Грязно-зелено-желтого цвета куртка вызывающе лоснилась антисанитарией и хрустела на сгибах. Штаны гармошкой стояли на рыжих ботинках. Со лба из-под вязаной шапки выползал пот.

– Я гляжу, вы интеллигентные люди, – зачем-то сказал он и показал пальцем на очки моего коллеги.

Розовая чистенькая холеная рука с аккуратно постриженными ногтями резко контрастировала с заскорузлой одеждой. Я от несоответствия замешкался.

– Наличие оптики не показатель, – отреагировал Михаил с высоты своих двух метров, повел плечами такой же ширины и спросил: – Чего надо?

– А ничего, интересуюсь, – проделал то же со своими плечами мужик, но страшно у него не получилось.

– А вы откуда будете? – Я пришел в себя и перевел беседу в мирное географическое русло.

– Вообще-то я здешний. Тут такое дело, граждане, – начал мямлить он.

– Поиздержался, что ли? – Михаилу охота было скорее закупить провизию и вернуться туда, где томились в ожидании наши дружки, начать вечерние предрождественские посиделки с закусоном, поддатием, интересной беседой.

Ему этот бомж был на фиг не нужен. Мне тоже, но нежелание посылать подальше кого бы то ни было тормозило.

– Нет, деньги у меня есть. – Мужичок залез под куртку и вытащил из нагрудного кармана пачку тысячных купюр.

Мы удивились.

– У меня другое. Мне поговорить надо. Рассказать, объяснить, чтобы самому понять.

– Чего понять? – сбавил напряг Михаил.

– Может, отойдем, а то здесь неловко?

Мы отошли, и мужичка прорвало. Говорил он негромко. Вроде бы спешил, но получалось неторопливо.

– Меня Юрой зовут, в смысле Георгием, но можно Жорой, я привык.

– Он же Гога, он же Жора, – процитировал Михаил оскароносный фильм.

Юра не услышал и продолжал:

– Работал я охранником в одном здании. Примерно в это же время. Год назад. Погода была мерзопакостная. Холод, ветер, жуть! Шел я на дежурство…

2

…Жорик шел на дежурство и размышлял: «И какая чудная погода у нас бывает зимой. Три дня валил снег, да такой, что дворник Белялетдинов как утром глянул в окошко, так в запой, а не на работу ушел. А другие дворники заявление про увольнение написали и в очереди выстроились к домоуправу. Так три дня и стояли, покуда снег на дождь не сменился и за сутки все потаяло. А вчера опять мороз под тридцать шандарахнул. Чудная погода. Видать, верно говорят, будто ось Земли сдвинулась или покривилась от экологии. Так и до конца света дожить можно, не дай-то Бог».

Было начало седьмого. Часы электронные на руке любившего точность Жорика показывали восемнадцать ноль шесть. Обычно Георгий ворчал, глядя на уже идущих с работы граждан. Но сегодня улыбался. Намечалось дежурство с Еленой Михайловной. И как он надеялся, не только дежурство.

Жорик служил охранником. Как в армии попал на КПП, так и прилепилась к нему эта деятельность. Денег больших она не приносила, но и особых потребностей у Жорика не имелось. Семьи у него не было по причине того, что не встретилась та единственная и неповторимая. А те, которые попадались, всеми своими действиями убедили, что этих самых неповторимых вообще не встречается. Хотя душа эту самую единственную ждала, хотела и мечтала о ней. На еду и одежду Юрию хватало, а корячиться и гробить здоровье за длинный рубль он желания не испытывал. Поэтому сидел днем у входа в здание, все замечал, смотрел на пропуска снующих туда-сюда служащих, знал (или догадывался) про них все, а по ночам, когда никого не было, глядел в окошко да прогуливался время от времени по пустым коридорам, размышлял о жизни. А еще любил Юрий качаться и, когда надоедало глазеть в окно, начинал отжиматься от пола, поднимать пудовые гири, подтягиваться на турнике, который когда-то привинтил к стене в дежурке. За годы стал крепким коренастым атлетом с редкостной красоты мускулатурой, которой, однако, не хвастался, и мало кто про это знал.

Почти никогда Жорик не спал, как другие лодыри-охранники, на диване, а только дремал и то вполглаза. Начальство об этом знало и ценило. Сам начальник службы безопасности сказал про него на собрании:

– Такой не подведет, не проспит вражину или бандюгу. Всегда на посту!

Холод был собачий. Под башмаками хрустел снег. Сообщал опытному городскому следопыту, что ночью будет еще морозней. Редкие автомобили осторожно, чтобы не заскользить, спешили домой, в гаражи, мечтали закончить дневную суету, освободиться от водителей, охладить двигатели и наконец расправить смятые сиденья, успокоиться, отдохнуть.

Узкий краешек месяца освещал черную бездну. Был он повернут так, что казалось, будто никакой это не месяц, а горящие дивным светом рога не то быка, не то неведомого чудища, морды которого не видать, но слышно, как из ноздрей валит дым, превращается в такие же черные, как бездна, тучи и заполняет с каждым выдохом промерзшее небо, вымораживает землю, а невидимые глаза этого чудовища заковывают в холод, леденят не только все живое, но и самую человеческую душу. Но улица была пуста. Жорик семенил по льду и глядел не вверх, а под ноги. И хотя первые звезды уже маячили в небесах, подмигивали сквозь дырявые облака и завлекали шального путника, но ветер срывал с гололеда песок, швырял в глаза, и рассматривать месяц, звезды и прочие астрономические бесконечности не было никакой возможности.

«У, разъерепенилась вьюга! А месяц-то, ну прямо как рога у беса», – подумал Жорик, поежился и перекрестился на всякий случай, вызвав этим особую неприязнь глядевшего оттуда.

Потом охранник похлопал себя по боку и улыбнулся. Там глубоченный наружный карман полувоенного цвета кацавейки приятно оттягивала и грела не столько тело, сколько помыслы литровая бутылка заграничной горилки «Немирофф».

«Леночка», – нежно подумал Жорик и вздохнул.

Глубокоуважаемый читатель, Леночка, это, как вы уже знаете, никакая не бутылка, это девушка лет тридцати шести. Георгий обхаживал ее с осени. Дежурили они в одном здании, но в разных его половинах.

Здание было когда-то государственным НИИ, и Жорик уже тогда, сразу после армейской службы, работал там вахтером. Потом академик, директор научного института, начал этот НИИ приватизировать, но внезапно умер, и непонятно как помещение оказалось в собственности у двух бугаев. Ходили они по институту осторожно, рассказывали, что внучатые троюродные племянники зятя сестры жены академика. Что академик их сильно любил и, когда помирал, отписал в завещании это здание. На собрании обещали продолжить дело академика. Но вдруг как появились, так и сгинули. Говорили, что их посадили, а может, и убили. После них здание долго делили, то появлялись приставы с женами бандитов, то люди в погонах, то гражданские, но строгие мужчины в черных галстуках. После хитрых и неведомых Жорику комбинаций трехэтажный сталинской постройки научный особняк размежевался на две половины. Стеклянную вычурную дверь, соединявшую эти половины, заменили железной и заперли. Нынешние собственники друг другу не доверяли и свои части некогда единой недвижимости крепко охраняли. Жорик числился в охранном предприятии «Анаконда», а у второй половины дома крышей была «Мангуста».

В этой конкурирующей фирме и появилась молодящаяся, приятно полноватая разведенная Елена. Заметил Георгий Елену Михайловну сразу и положил глаз. Влюбился. Три месяца обхаживал. Дамочка выслушивала комплименты, кивала, томно хлопала ресницами. Жорик два раза осенью дарил хризантемы, провожал после дежурства до дома, но дальше не допускался. Отчего страсть его только крепла. А месяц назад Ленкин сожитель запил и пропил телевизор. После скандала вещички его были выставлены. И у Георгия появился шанс.

Через неделю затосковала красавица без мужика и дополнительных средств к существованию, огляделась и на всякий случай разузнала про Юрия, который выказывал ей симпатии. Заметила у него много достоинств. Во-первых, своя квартира. Небольшая, но двухкомнатная. Не курил, да и пьющим не видели. Мужики из тех, которые в доме Георгия бывали, отзывались с уважением. Рассказывали, что ремонт сам сделал, а значит, прикидывала красавица, можно попросить и ей с этим хлопотным и затратным делом помочь. Одно смущало – здоровый мужик, а занимается самым что ни на есть простым и неденежным делом. Сторожит. Однако, поразмыслив, Елена Михайловна решила, что если сладится, то Жоркину квартиру она сдаст внаем, его перевезет к себе. Сделают приличный ремонт, а после заставит подрабатывать. И получатся приличные деньги. С жильцов квартиры – раз, зарплата охранника – это два и плюс Жоркина подработка – три. На том и успокоилась. Оставалось, чтобы все придуманное сбылось. Но в этом уверенная в себе красотка не сомневалась и, поболтав с женихом перед прошлым дежурством, вздохнула, вроде бы как поддалась мужскому обаянию и согласилась вместе отметить на службе Рождество. Жорик, не ведавший обо всем замышленном, летал на крыльях любви. Радовался своему успеху. За неделю подобрал ключ к железной двери, проверил. Все было чин чинарем – открывалось и закрывалось. Помещения, разделенные недоверием, соединялись любовью. И вот сегодня в предвкушении приятного времяпрепровождения прикупил Георгий бутылку дорогой и солидной, чтобы не ударить в грязь лицом, водки себе и, если захочет Елена, то и ей, а если не захочет – то будет наготове для дамочки полусладкое вино. Его же, если не хватит водки, может употребить и он. Жорик гордился своей продуманностью и кроме вина в сумке тащил закусь, коробку конфет «Чаровница», четыре яблока, хлеб и блины с мясом из полуфабрикатного киоска. В здании имелась микроволновка для разогревания подобной снеди.

В обшарпанной дежурке стояла жарища, и с мороза Жорика пробил пот. Он снял кацавейку, потом фирменную анакондовскую куртку с эмблемой почему-то кобры на рукаве и отправился проверять пластилиновые печати на дверях кабинетов. Потом вернулся, распрощался со сменщиком, включил чайник, разложил на столе еду и пошел проверить заветную железную дверь в конце коридора. Постучал. С той стороны протопали знакомые сапожки и тоже постучали. Жорик полез за ключом в карман куртки, вспомнил, что снял и повесил ее на стул, и побежал назад. Куртка висела на спинке старого засаленного венского стула. Но куртка не его! Засранец-сменщик перепутал и ушел в его форменной одежде. Естественно, с ключом от железной двери.

Сменщиком у Жорика был отставной капитан Твердоусов. Мужчина грузный, по виду рохля, но на самом деле редкостной шустрости проныра и шельма. Пока иной тощий увидит на земле оброненный кем-то рубль, сообразит: нагибаться или не очень-то это ловко делать при людях на улице, потом решится, рубль этот давно будет в кармане Твердоусова. По увольнении из вооруженных рядов Твердоусов получил квартиру, на радостях (свалившаяся свобода, приличная пенсия и дармовое жилье) крепко запил и очнулся, когда ушла жена, а квартиру разменяла. Сама получила хоромы, а ему уготовили комнатенку в ободранной и загаженной квартире на четырех хозяев. Тогда Твердоусов протрезвел, обозвал жену сукой и устроился в охрану. Пить завязал, но появилась новая страсть. Охранник стал воровать. Нагло, бессовестно. Воровал из опечатанных кабинетов, подбирая и подделывая ключи и печати. У секретарей таскал чай, кофе и чайные ложки, у директоров – дорогие ручки, отливал, усмехаясь и самому себе подмигивая, из распечатанных бутылок коньяк, виски, текилу. Но воровал капитан по-умному. Понемногу. Так, чтобы не бросалось в глаза, не было заметно. Вроде и не поймешь, то ли украли, то ли само потерялось, то ли и не было. Ни разу не попался, даже когда спер у собственного начальника травматический пистолет. За трезвость был уважаем этим же руководством. А через год бывшему капитану подфартило. Дом задрипаный твердоусовский, вернее, не дом, а земля понадобилась строительной фирме, и Твердоусов, вызнав все юридические тонкости, затеял тяжбу и получил не однокомнатную, как другие жильцы, а двухкомнатную квартиру, которую поменял тут же на однокомнатную в центре, да еще получил приличную доплату.

Начальству своему охранному и нескольким правильным сменщикам Твердоусов устроил новоселье, на котором все поняли, что человек он ушлый и с ним лучше дружить.

Вот этому самому сменщику Жорик и стал названивать на сотовый телефон про свою фирменную куртку.

Твердоусов откликнулся и резонно предложил Жорику походить в его куртке до следующей их смены. Тогда назад и разменяют.

– Не, надо сейчас. Без своей куртки никак не могу, – говорил Жорик, догадавшись, что сменщик нарочно вроде бы перепутал по той причине, что его, Жоркина, была новей, и после будет тянуть, забывать в нее одеться, приходить в других одеждах, покуда не замылит окончательно. Но даже не это было главным, а то, что в ней оказался ключ. Можно сказать, к сердцу возлюбленной.

– Устал я сутки не спавши, да и дорого, Жор, туда-сюда мотаться, – ненавязчиво намекал капитан, покручивая действительно твердый ус и ухмыляясь.

Жорик нудил, упрашивал, вспоминал, как подменял Твердоусова, когда тот по судам таскался. Договорились на сто рублей, хотя проезд стоил двадцать, да Твердоусов еще по дороге домой вытащил у Жорика пятьдесят, подменив десяткой. Через полчаса куртки были разменяны.

Мудрый Твердоусов, как бы между прочим, заметил:

– Там у тебя какие-то ключи были. Весь бок мне искололи, пока ехал, так я их выложил. После, когда буду тебя менять, привезу.

– Чего? – взвился Жорик. – Да я только из-за этого ключа и просил тебя привезти куртку.

Ловелас понял, что сболтнул лишнего, и прикусил язык.

В ответ Твердоусов сделал вид, что ничего не понял, пожал плечами и сказал, что не мальчик после дежурства мотаться туда-сюда по десять раз. Но речь свою стал гнуть в сторону ключа.

– Да зачем тебе на работе ключи от квартиры? Тут ими нечего открывать.

– Это я, что ли, не свою куртку напялил и утащил, а потом из нее ключ вытащил? – начали сдавать нервы у Жорика.

Твердоусов вторично пожал плечами.

Капитан давно смекнул, что дело у Жорика с ключом нечистое, давно догадался, но виду не подавал и хлопал удивленно глазами.

Пришлось Жорику посвящать его в намечавшуюся историю с Еленой Михайловной. Тут Твердоусов изобразил восхищение способностями некоторых к знакомству с прекрасным полом, вздохнул, полез в карман, потом снова вздохнул, вытащил ключ и вручил Жорику со словами: «То-то, а то „не могу без куртки, зябну“, – друзьям надо правду говорить, тогда и они придут на помощь!»

Забрал сто рублей, потом подумал, полтинник вернул, сказал, чтобы выпили за его здоровье, пожал руку и ушел.

Жорик набрал номер своей пассии и объяснил, из-за чего была задержка встречи.

Леночка томно вздохнула и сказала, чтобы Георгий не спешил, что у них вся ночь впереди, еще налюбезничаются. А еще захихикала и добавила, что приготовила ему интересный сюрприз, и чтобы приходил он к ней через два часа.

Жорик чмокнул телефонную трубку, повеселел и посмотрел на часы. Шесть ноль шесть показывал электронный циферблат.

– Черт, сломались.

– Не поминал бы ты всуе, – тоненьким голоском заметил совсем захмелевший перчик, вынырнув из «немироффки» на поверхность поближе к горлышку, чтобы глотнуть воздуха.

– Я чего, я ничего, – оправдался Жорик и подумал: «А чего это я, вроде еще не пил?»

Глянул на стручок – тот спокойно кайфовал на дне бутылки и признаков разговорчивости не проявлял.

Жорик подумал: «Померещится же, – и почти одновременно: – А как ему бедолаге на дне говорить – водяра вмиг в рот зальется. После не откашляешься, – и чуть позже окончательно сообразил: – Да у него и рта нету. Ни пить, ни разговаривать нечем».

Георгий вспомнил про свой рот, раскупорил пакет с блинами, куснул один, понял, что так не проглотить, и отправился разогревать в микроволновке, дабы подкрепиться перед застольем, не захмелеть и не опозориться потом перед девушкой Еленой.

В коридоре было темновато. Хозяева здания экономили электричество. Вечером отключали основной свет и оставляли специальные ночники, которые еле мерцали зеленоватым светом, не освещая, а лишь обозначая, куда идти. Жорик бодро топал, думал, что два часа пролетят быстро и окажется он за столом с Еленой, пусть не столь прекрасной, как в Древней Греции, но тоже весьма аппетитной и привлекательной.

«Родит же природа-мать такую красоту, как женщина, – размышлял Жорик, – и грудь, и фигура, и волосы. То светлые, как пшеничное поле, то длинные черные, будто грива вороного ахалтекинца. А к этому пшеничному полю как продолжение, словно синее июльское небо или черные, чернее восточной жаркой ночи, глаза. Глаза! Разве у мужиков глаза? Так, две дырки, чтобы сканировать окружающие ландшафты. А вот у женщин глаза! Это же уму непостижимо, это целое море, целый океан, целый космос – женские глаза! И стоит чего не по ее случиться, вмиг нахмурится, и не поймешь, то ли молния из них сверкнет, а после гром разразится и обрушится на тебя, то ли заблестят, влагой переполнятся берега, и выкатится из них слезинка, и тогда, при виде этой детской беспомощности, растает сердце самого бессердечного мужлана и сделает он все, как захочет женщина. Все будет по ее, все как она пожелает. А надо ей для этого всего-то навсего – захотеть!»

Однако высокопарные поэтические рассуждения закончились вмиг. Жорик споткнулся, еле устоял, подвернул ногу и треснулся о косяк, да так, что крякнули оба.

– Мужик, ты чего! – завопил косяк.

– Споткнулся я. Извините, – ответил Жорик и уставился на дверной проем.

Дверь, скрипя, открывалась. Жорик поглядел на нее и подумал, что снова показалось. Включил большой свет, запихнул блин в микроволновку, поставил таймер и присел дожидаться. Печка жужжала вентилятором с минуту, потом в ней щелкнуло, заискрилось, закашляло, дверка распахнулась, блин вылетел. Печка отплевывалась.

– Что же ты такую гадость жрешь, Георгий! Себя беречь надо, а ты пихаешь внутрь организма невесть что, как будто это не твое собственное нутро, а помойное ведро.

– «Блины с мясом. Говядина. Сорт высший. Перец пряный, молотый. Соль», – процитировал Жорик надпись на коробке.

– Ты, Жорик, внимательней прочитай. Там написано не «говядина высший сорт», а «гов. высший сорт», – все на кухне захихикало, засмеялось, затыкало, заржало.

– Сорт высший! Гляньте на высшую говядину с перцем! – хихикали стулья.

– Я бы, господа, даже сказал не «гов. с перцем», а «гав», – хохотнул басом старинный, стоявший здесь со времен основания буфет.

Блин на полу развернулся, из-под него действительно выглянул тоскливый глаз, потом другой, потом показалась собачья морда, а уж после и весь щенок. Отряхнулся, заскулил, зарычал и тявкнул на Жорку за укушенную еще в дежурке ногу.

– Я же не знал про тебя, – непонятно зачем сказал охранник, – извини.

– Еще встретимся! – зло зыркнул рыжий щенок и, похрамывая, бросился наутек, а сам блин свернулся в начальную форму, пожал плечами, мол, извините, не я клал, а в меня, так что я лично ни при чем, и полез назад в печку.

Жора сидел. Молчал. Смотрел на знакомый пищеблок и не соображал. Мозги закаменели, не работали. Зазвонил таймер. Печка отключилась. Дверка открылась. Внутри на поддоне, как обычно, лежал блин. Жорик по инерции достал его. Развернул. Внутри было пусто.

– Надурили! Вечно у нас недоклад. Типичная история. Одних дурят, обвешивают, обворовывают, а другие на этом целые состояния сколачивают. На чужой беде. Вот, к примеру, в тысяча девятьсот семьдесят э… – начал комментировать стол.

Его перебил буфет:

– Тихо ты! Видишь, Георгии очумел от избытка нетипичной информации. Не гони лошадей. Пусть очухается. Мужик-то он неплохой. Свойский. Работает давно. Мебель не портит, помещение тоже. Раньше, бывало, промахивался, мимо унитаза отливал. Я, господа, помню, тот жаловался. Так и этого в последний год за ним не замечалось. Старается. Попадает. Пусть оклемается. Помолчим.

Жорик и вправду слегка очумел. Крутил шеей. Глазами хлопал, пытался осмыслить происходящее, и постепенно складывалось в его голове, что ничегошеньки ему не кажется, а все это есть на самом деле здесь и сейчас.

Он вспомнил, что еще по дороге, когда глянул первый раз на часы, почудилось ему, что дрожит от холода красный «немироффский» перчик. И он ему посочувствовал:

– Еще бы тебе не дрожать. Запихнули в бутылку, залили сверху литр сорокаградусной, на мороз выставили, и еще неизвестно, что дальше сделают!

– А чего сделают? – тогда жалостно глянул из бутылки перчик.

– Не боись! Праздник сегодня будет! Водку выпью, а тебя отпущу на волю и пропуска не спрошу.

– Чего за праздник-то? – опасливо шмыгнул перчишка.

– А завтра Рождество Христово! А вдобавок мы с Ленкой дежурим!

Жорик тогда думал, что это он сам с собой шуткует. Ан нет! Эта вся камарилья уже тогда начиналась, да он не знал и подозревать не мог подобного! Вот и дошутковался.

Георгий снова по привычке взглянул на часы. Нет, они не были поломанные и никакие не шесть ноль шесть показывали, а шесть шестьдесят шесть!

– Э, да вот тут в чем дело, – сообразил наконец охранник.

А в педантичном мозгу не соглашалось, говорило, что шесть шестьдесят шесть это всего-то семь ноль шесть, а значит, часы идут, и вообще, дела в порядке и ждать ему встречи с возлюбленной осталось всего-то один часочек.