Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

4

Тимофей медленно просыпался и не мог сообразить: то ли во сне, то ли в щелки почти закрытых глаз видит голову коня. Конь дышал ему в лицо, глядел умными глазами, щипал редкую, только вылезшую из земли травку, позвякивал сбруей. Вдруг поднял голову и тихонько заржал. Тимофей открыл глаза и увидел висельника. Тот в длинном, ниже пят мешке раскачивался на ветру, будто хотел дотянуться до столба, зацепиться за него и вылезти из петли. Рядом раскачивался другой, над тем уже основательно потрудились птицы и солнце. Вони почти не было, а был только скрип костей, веревки да сладковатое смердение. Под виселицей Тимофей увидел два трупа, уже обглоданных падальщиками. Один в руке сжимал кривую саблю, подле другого лежали колчан со стрелами и лук.

Не было ни страха, ни удивления. Тимоха понимал, что еще не проснулся. А вот как заснул, не понимал. Вспоминал, что шел с Витьком и Николаем, что полил дождь, спрятались под навесом на остановке, задремали… Далеким, сквозь сон, разумом, через силу соображал, что пора бы проснуться, что хватит спать, а то и не до такого можно доглядеться! Встал, перекрестился. Место было незнакомо, никакой остановки рядом. Дорога вроде бы та, по которой шли ночью. А вот лесок превратился в лес. Речушки, что теперь журчала слева, ночью он не слышал, хотя всегда четко различал и запоминал звуки.

Тимофей подошел к мертвецам, выбил ногой у обглоданного, должно быть, басурманина саблю, подобрал колчан, лук и направился к речушке. Конь за ним. Тимоха вымыл старинного вида оружие, отер, потом положил на траву. На всякий случай перекрестился и помолился Божьей Матери. Удивился себе, поскольку человеком был не пугливым, скорее, наоборот, и привычки молиться от страха за ним не водилось. Усмехнулся, ополоснул лицо. Холодная вода обожгла, и он проснулся. Проснулся и остолбенел! Не сон! Речка настоящая. Вода тоже. И сабля, и все остальное. Вокруг не опустошенная солнцем и ветрами полупустыня, а трава, живое поле.

Тимофей перекинул лук через плечо, будто всегда, а не первый раз в жизни так делал. Поднял саблю, покрутил в руке, рубанул воздух. Получилось ладно. Точно под него была. Помянул добром отца, с детства научившего фланкировке, метанию ножей, джигитовке и прочим казачьим премудростям, в нынешней жизни, да и в армии, вроде бы не нужным, но в душе, в сердце, во всем естестве сделавшим нечто главное. То главное, что теперь ученые и политики называют «идентификацией». А если сказать по-простому, то получится: «Казак казака видит издалека». Потом пожалел, что сабля была без ножен и придется все время держать ее в руке. Напоил коня. Сел на него, перешел вброд мелкую речку и направился к вершине пологого холма, который начинался прямо от берега. Мать честная! Прямо под холмом пировали. Человек двадцать. Тимофей пригнулся, чтобы не заметили. Развернул коня и поскакал назад. Но, видимо, запоздал, потому что там, под холмом, заулюлюкали, послышался топот, началась погоня. Он краем глаза увидел Витька, закричал, чтобы тот спасался, скакал к лесу, и сам помчался туда. Витек то ли не расслышал, то ли не понял, продолжал оставаться на месте, улыбался и глядел на приятеля. Тимофей натянул поводья, чтобы повернуть, но коня понесло, он мчался и мчался, а Витек оставался на своей лошади там, возле висельников. Николая вообще нигде не было видно. Тимофей тянул поводья, орал на коня и ничего не мог сделать. В голове его представлялись ужасные картины пленения бестолкового дружка, измывательств над ним нехристей, а потом рабства или мучительной смерти. Всего такого, о чем в детстве читал в книжках и школьных учебниках по истории. Но сделать ничего не мог. Конь летел к лесу. Тогда Тимофей соскочил с него, пробежал несколько метров, споткнулся, ударился о сухую землю. На мгновение потерял сознание. Потом вскочил, открыл глаза и увидел висельника с мешком на голове. Тот продолжал раскачиваться. Рядом скрипел другой, над которым уже основательно потрудились птицы и солнце. Николая и Витька нигде не было.

Висельник, наконец, дотянулся до столба, к ужасу Тимофея, стал карабкаться вверх, к перекладине, уселся на нее, размотал петлю и стащил мешок. Под мешком, там, где должна быть голова, были ноги. Тимофей опять перекрестился и только потом сообразил, что висельника повесили за ноги.

– Эй, хлопчик, пособи слезть. Видишь, изнемог. Проклятая татарва, гореть им в аду нанизанными на прутах железных, подвесили, – хрипел тот, – а потом, ежели за сутки не сдохну, обещали на кол посадить.

Тимофей помог бедолаге спуститься с проклятого места, напоил водой из армейской алюминиевой фляжки. Тот оклемался, удивился диковинному сосуду с затычкой на резьбе, уважительно покачал головой, отдышался и завалился на спину. Минут пять смотрел не мигая в небо, потом сказал:

– Еще надо пить, а то помру.

Тимофей вспомнил, что поблизости речка. Осмотрелся, услышал журчанье и заспешил. Набрал воды, принес казаку. Тот лежал без сознания.

– Эй! – разбудил Тимофей. – Попей водицы.

Висельник открыл глаза, взял флягу и снова, как в прошлый раз, не отрываясь, опустошил. Но теперь не завалился, а наоборот, ожил, закрутил головой, стал прислушиваться, вскочил, прошептал Тимофею:

– Тикать надо. Слышь, татары возвращаются.

И верно, послышался топот коней. Подскакал Витек и, не спешившись, затараторил:

– Брателло, тут сплошные непонятки. Тут не то кино снимают, не то мы с тобой попали лет на триста назад. Помнишь, в госпитале по телику показывали про машину времени или про дыру во времени. Мы вместе глядели. Так вот, тут то же самое!

Глаза у Витька блестели, сам был взъерошенный, возбужденный, готовый воевать, а если и не воевать, так активно действовать. За пояс, скрученный им из какой-то длинной тряпки, были заткнуты двуствольный пистоль и здоровенный кривой кинжал.

– Ты где это все раздобыл? – спросил Тимофей и потряс головой еще не до конца понимая, где он и кто около него.

– Да вон там, – Витек неопределенно махнул рукой, – там этого добра навалом. Кажись, все-таки мы в прошлом. В том леске какая-то заварушка была. Народу порубанного человек восемь. Должно, было побоище. Я и взял на всякий случай. Надо было еще саблю прихватить, да я распереживался, поехал тебя с Коляном искать, а саблю забыл. Было же непонятно, где вы и как тут вообще очутились.

– А коней где скоммуниздил?

– Так там же. Стояли. Два. Я и взял. А чего, нельзя, что ли? – обиделся Витек.

– А это кто? – Витек только теперь увидел казака. – Это не Николай.

– Я Степан, – ответил тот, подкинул ногой саблю, лежавшую на земле, ловко поймал, не сдвигаясь с места, крутанул восьмеркой перед собой. Сабля от быстроты движений исчезла, остались только свист да колыхание разрубаемого воздуха, потом снова появилась. Казак воткнул ее перед собой в землю, подумал и добавил: – Степан Тимофеевич.

– Ловко! – восхитился Тимофей, знавший толк в таких делах.

Витек хмыкнул и спросил:

– А где Николай?

Тимофей вместо ответа пожал плечами, хотел что-то сказать, но свист и топот коней не дали договорить.

Я все это видел как будто со стороны или во сне. Видел, но не мог принимать в происходящем участия. Только наблюдал. Безвольно и безмолвно…

– Вот теперь точно татарва, надо уносить ноги! – закричал Степан, вскочил сзади Витька на коня, и они помчались к леску.

Татары улюлюкали, крутили над головами арканы, нагоняли. Степан вытащил у Витька из-за пояса пистоль, крикнул: «Отдай стремена!». Витек сообразил, вытащил из них ноги, Степан перевернулся, оказался лицом к татарам, вставил ноги в стремена, приподнялся и выстрелил. Ближний татарин откинулся назад и рухнул на землю. Следующий выстрел свалил второго. Остальные замешкались на секунду, приотстали, но скоро опять стали нагонять и охватывать с обеих сторон, чтобы наверняка не упустить. Лесок приближался. Кони влетели в него и встали. Тимоха и Витек выскочили из седел и свалились на землю. Степан поглядел на них, хмыкнул и спешился.

– Вы, я гляжу, хлопцы нетутошние. По лицам вроде православные, а по виду нет, не станичники. Хотя вроде видал вас уже. Ну да не о том теперь. Я энтих басурманов знаю, они навряд в лес сунутся. А если чего, так тут от меня не уйдут. – Степан зло улыбнулся и забрал у Витька кинжал. – А вы бегите в ту сторону. Там дорога. Вам к ней надо.

– А ты чего? – спросили оба.

– Мне туда нельзя. Мое место тут, – он вздохнул, перекрестился. – Мне за грехи мои тяжкие надо туда, откуда прискакали, на перекладину. Потом, когда кто объявится, слазить с нее, спасать. И снова туда. Поцарствовал, покуражился, теперь расхлебываю.

– За что же тебе одному-то?

Казак расхохотался:

– Не, не одному! Таких знаешь тут сколько! И бородатые, и бритые, и волосатые, и лысые. И коронованные, и законные, и выбранные. Всех надурить хотели, всех объегорить, а надурили-то себя! Тута, хлопцы, никого не обманешь! Всяк по-своему теперь отдувается. Хотели-то все как лучше, да умишки на хотелку не наскреблось. А вы, православные, не мешкайте, скоренько бегите, а то плохо всем будет.

– А как же Николай? – вспомнил Витек.

– Николай? – не удивился Степан. – Не боись, и он, куда надо, в срок прибудет. Вам, значитца, туда надо, а ему наоборот, другая дорога. Тута у каждого свой путь. Ну бывайте, хлопцы, не поминайте лихом!

Тимофей и Витек обняли казака, попрощались и поспешили.

Старый редкий лес скоро закончился, начался сплошной высоченный терновник. Продираясь сквозь него, Тимофей и Витек исцарапали руки и лица в кровь, а вот фирменные куртки трещали, скрипели, но не рвались. Охранники пробились через заросли и увидели ручей. Прозрачная вода скользила по разноцветным голышам, поблескивала в свете луны, манила, шептала. Мужики припали к ней и долго пили. Потом умылись, услышали шум автодороги, побежали к ней, увидели промчавшийся грузовик и только теперь разом спросили: «Что это было и было ли вообще? Почему там день, а тут ночь, там солнце, тут луна?». Ответа, само собой, не было, но это не озадачило и даже не насторожило.

Тимофей сообразил, в какую сторону надо двигаться, и они пошли. Шли долго, устали. Даже Витек перестал хвастаться, как он ловко уложил двоих лиходеев.

Послышался слегка уловимый, потом явный шум легковушки. Охранники едва успели отскочить на обочину. Мимо промчался «мерседес».

– Чтоб тебя! – ругнулся Витек. В голове его в тот же миг голос школьного учителя очередной раз продекламировал, очередной раз попытался втолковать и, кажется, только теперь достучался. У Витька в голове замкнуло, сложилось, и удалось впервые за жизнь осмыслить, понять то, что объясняли столько лет и учитель, и Тютчев. Теперь их слова стали простыми, понятными, отчего ужаснули реально случившимся: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…».

Раздался хлопок. «Мерс» сделал в воздухе сальто, несколько раз перевернулся, продолжал кувыркаться, превращаясь в искореженный комок железа. Вдруг этот комок, повинуясь механическим законам, встал вертикально на задницу, метров сорок проскользил, визжа жестью багажника об асфальт, выбрасывая снопы искр, потом грохнулся на колеса и замер.

– Сейчас бензобак рванет! – закричал потрясенный Витек. – Ложись!

– Не суетись, не долетит. Стой спокойно. Не спасем никого. Да там, должно быть, уже и нету живых. Вон как крутило и ломало, – ответил Тимофей.

– Тимоха, я же так, я же к слову, без задней мысли сказал, я же не хотел.

Но, как всем известно, слово, оно не воробей… хотел не хотел – материализовалось и…

Бензобак взорвался. Полыхнуло. Из машины выскочил человек, сбивая с одежды пламя, побежал в их сторону. Охранники кинулись к нему, помогли дотушить тлеющую одежду.

– Баллон, гад, лопнул. Только переобул резину. Только сменил на зимнюю. А он, гад, лопнул. И все! – твердил молодой парень. – И все! Взял и лопнул! Должно быть, этот, который менял в сервисе, трепался по сотовому с девицей и делал вполглаза, вполруки. Тяп-ляп делал. Думал, обойдется, другие дотянут, домажут, доделают. А вот недоглядели. И все! И все! Ему хоть бы хны, даже, гад, не узнает.

– Парень, попей водички, там ручей. Приди в себя, – Тимоха повел его к воде.

Постепенно тот успокоился. Поглядел на них, спросил:

– А вы кто?

– Мы? Мы охранники, по делам идем, – ответил Витек, – а ты-то куда летел? Думать надо было мозгом! Вот и долетался! Был у тебя «мерседес», а стал…

– Угомонись, – строго заткнул его Тимофей, – видишь, человек не в себе, а ты еще подливаешь, угомонись. Сам включи свой мозг, не жди, пока помогу. А язык укороти, пока еще чего не ляпнул.

Витек согласно кивнул:

– Да я че, понял я, понял. Его же жалко. За него же обидно.

Парень, видать, уже окончательно пришел в себя, огляделся, спросил:

– А где это мы?

– Где, где, в Караганде! – не удержался Витек.

Потом спохватился, зажал руками рот, испугался, как бы и в самом деле не в Караганде оказаться. Огляделся. Нет, были они там же, на обочине неизвестно какой и неизвестно куда ведущей дороги. Он успокоился и ответил без выкрутасов, нормально:

– Мы на трассе какой-то, а какой, сами не поймем. Знаем только, что нам туда идти. Пошли с нами.

Парень покрутил головой, посмотрел на луну, потом на часы, чего-то повычислял, показал в другую сторону:

– Нет, мне надо туда. Я понял. Мне туда надо. Я знаю.

– Туда так туда, – согласился Тимоха. – Ты не убивайся сильно. Железяка она и есть железяка, хоть и с колесами. Одна сломалась, другая появится.

Парень усмехнулся. Попрощались. Поглядели, как он идет. Уверенно, ровно, легко. Парень будто почувствовал, что они смотрят на него, обернулся.

– Вы, ребята, не переживайте, не ваша вина в том, но на всякий случай помните и другим скажите, что каждая случайность, каждое слово могут развернуть жизнь, повернуть судьбу. Изменить жизнь полностью, а то и лишить… И не только слово, а мысль, взгляд. Так и расскажите.

– Ладно, – кивнул Тимофей парню, а дружку сказал: – Пошли Витек, Николай, должно быть, уже материт нас. Должно быть, заждался.

– Не, не материт, он парень правильный. Он вон там ждет, – Витек показал на сверкающее стеклянное здание, которое видели ночью и к которому вдруг совершенно нежданно-негаданно вышли.

5

Витрины зеркального куба дышали торжественной аристократической холодностью. Над входом, в противоположность этой чопорности, иллюминировала то алым, то синим, то зеленым неоном и фамильярно подмигивала некоторыми буквами вывеска: «WELKOMM». Первая половина слова была написана по-английски, вторая светилась по-русски. Дальше пытались засиять еще несколько знаков, но окончание слова в темноте не читалось. Должно быть, неоновые трубки перегорели.

Витек ткнул пальцем и объяснил:

– «Вел» – значит хорошо, а «комм» – это коммунизм. Только «унизм» у них квакнулся или на электричестве экономят. Я этих коммуняк знаю. Тут ухо востро надо держать! Эти точно подлянку кинут.

По широким ступеням мы поднялись ко входу. Понятности не прибавилось. Над ржавым висячим замком, на цепи, свисавшей с золотых ручек стеклянной двери, трепыхался приклеенный скотчем листок с размазанным от дождя словом «СЭКС».

– Круто! – сообщил Витек и робко осведомился: – Это, что ли, бордель, или чего?

Расположенные ниже мелкие буквы разочаровали: «Сакраментальный экспериментально-коммерческий серпентарий».

– Гадюк, что ли, доют за деньги? Экспериментаторы хреновы, – возмутился Витек.

Пахнуло рыбой, и раздался из-за наших спин голос:

– Не, гадюк отпустили на волю. Экологи. Боролись, боролись за сохранение животного мира и добились. Выпустили и гадюк, и кобр, и гюрз, и еще всяких гадов. Каждой твари по паре. Осталась вывеска, и ту скоро дождем смоет. Так что сексу, мужики, тут не намечается. Правды ради скажу, что радовались зеленые грин-писы недолго, совсем недолго. Эти же твари их и перекусали. Всех. До смерти. Последнего намедни схоронили. А потом, когда экологических защитничков вертанутых не стало, мы с братаном Андрюхой гадов ползучих тяпками перебили. А какие уцелели, поуползали куда подальше.

Мы обернулись и разглядели говорившего. Был он худым, длинным и бородатым, в темно-синем старом плаще. На ногах у мужика болотные сапоги, в одной руке ведерко с водой, в котором плескалось несколько рыбин, в другой – удилище с леской, закрученной вокруг старого, потемневшего от многолетнего применения бамбука.

Я неожиданно для себя решил поддержать разговор:

– У нас в институте тоже решили экологией промышлять. Экспертами для чиновников: то запретить, это закрыть. А я директору говорю, что не закрывать надо, что так скоро вообще все позакрываем, а где работать-то будут люди. Говорю: «Им помогать надо, узкие места расшивать».

– И чего этот директор?

И я, непонятно зачем, распушил хвост, расхвастался:

– Директор, он покривился, но говорит: «Валяй попробуй». Я и попробовал. Поехал на огромный химкомбинат, возле которого все эти экологи, как коты возле сметаны, крутились, чтобы штрафами обложить или взятки получить. Узнал про самый вредный их отход, набрал килограмма три. Привез в лабораторию. Изучил, прикинул, куда его можно применить, и им для эксперимента привез грузовик отходов, попробовали, говорят, пойдет на все сто! Короче, решил не одну, а две проблемы. Теперь у этих нет вредоносного отхода, а у тех нет проблем с сырьем. И продукция стала дешевле. Теперь даже расширяться собираются.

– Круто, – протянул Витек.

– А тебя-то отметили или как? – спросил Тимоха.

– Меня-то? Меня-то «или как». Отметили, – хмыкнул я, – директор премию смешную выписал, да так и не выдал. А сам и к тем, и к этим присосался. Вот теперь и подумываю, может, свое дело открыть, что ли? Таких заводов полно. У каждого свои проблемы. К чему мне этих дармоедов лжеученых директоров-академиков катать на своем горбу?

– Этих лжеученых академиков надо гадюкам на пропитание откатить. В этот серпентарий, – поддакнул Витек.

Мужик покачал головой:

– Не, не сомневайтесь, здесь этого сексу в ближайшее время не будет.

Говорил он убедительно, не спеша, с расстановкой.

– А чего будет? – спросил Тимофей.

– Будет этот, опять запамятовал, – мужик поставил на землю ведро, почесал затылок и крикнул в темноту: – Как его, Андрюха, как его называют, который будет?

Мы присмотрелись и увидели бабу в огромном платке, распахнутой кацавейке, подбитой облезлым кроликом, в полосатой юбке и в таких же, как у первого, резиновых сапогах.

Баба выпрямилась и оказалась крепким мужиком. Под кацавейкой полосатилась длинная, ниже колен, тельняшка.

– Ты чего, Петруха?

– Да я позабыл, как этот называют, который будет?

– Этот, который завтра будет, в смысле заступит сторожить, это Жорик, сменщик наш, он как ты, – Андрюха показал на Тимоху, – тоже военным раньше был. Гадов этих, почти всех, сам перебил. Жорик до этого дела дюже охочий. И тварей пресмыкающих жуть как не любит. И сноровка, куда нам. Почти всех сам и укокошил. А мы так, только чуток подсобили.

Мужик отер руки о подол тельника и переспросил:

– Так ты чего, Петруха?

– Да позабыл я, как этот называют, который будет?

– А, этот, – Андрей отдышался, – будем узнавать ху из ху.

– Не, про ху я помню, а сперва который будет?

– А, сперва, сперва этот будет, хэллоу вин. Потому как известно, ин вина веритас, и что у пьяного на уме, у тверезого на языке, или наоборот.

– Мы в армии тоже языков брали. Полезное дело, – согласился Тимоха.

– Да, так вот! Этот будет, хэллоу вин, – подтвердил тот, который объяснил про гадюк, – видишь, бурак прошлогодний копаем. Свекла перемороженная, она слаще, это знать надо! Потом будем бражку делать. Потом гнать, потом от сивухи чистить и настаивать на поджаристых сухих яблоках и через угли березовые пропускать, а уже потом будет этот самый хеллоу вин. Понятно?

Мы кивнули, удивляясь замысловатости превращения одного мероприятия в другое.

– А вы тут чего? – проявил бородатый интерес к нам.

– А вы кто? Вас, извините, как зовут? – вместо ответа раскрыл рот я.

– Я-то? Ну ты прямо как фарисей какой, – хмыкнул худой, – мы тут с братаном, Андрюхой, охраняем. Так сказать, сторожим, а в свободное время на речухе местной рыбешку ловим. Ловим так, по мелочам, смолоду к ушице привыкли, вот и ловим. А зовут Петя.

Мужик приосанился, разгладил усы, бороду и протянул руку, повторив: «Петр».

Мы пожались.

– А ты кто?

Я назвался, остальные тоже.

– Молодцы, – похвалил он и объяснил: – Молодцы, что через нашу летнюю речушку перебрались, молодцы. А то многие не могут. Вроде и не широкая, а не простая. Ох, непростая. Коварная. Одним словом, злая речуха.

– Так это река! А мы думаем, чего это такое. Сперва думали эстакада, потом – акведук, а это река, – вступил в разговор Тимофей.

– Река. Хотя в известном смысле можно и акведуком назвать. Практически акведук, – подтвердил мужик. – Только мы его по привычке речухой зовем. А так, можно сказать, акведук. Старинный. Как говаривал поэт, «построенный еще рабами Рима», а может, Греции, а может, и до. Практически тут всегда был. Обычно по нему сюда народ сплавляется. Иногда знакомец наш на лодке кое-кого перевозит. Лодку мы, правда, время от времени для рыбалки у него одалживаем. А вы-то как, не с Харитоном, что ли, сюда перебрались? Не по речухе?

– Мы под ней, по туннелю, – сказал свое слово Витек.

– По туннелю? Так он еще не совсем завалился? Мы его «Верблюжьим ухом» кличем.

– Не верблюжьим, а игольным, – поправил брата Андрей, – вечно ты их путаешь.

– Точно, вечно путаю, – согласился Петр, – «Игольным ушком». Потому как узкое больно. А мы-то думали, все, трындец тоннелю. Думали, завалился, вообще не пролезть. Тогда понятно. Так вы тут чего?

– Да у нас беда. Полетела шаровая на «газели». Пятнадцать человек посреди дороги стоят, маются, по делам опаздывают. Может, подскажете, где тут можно раздобыть шаровую.

– Шаровую? – забросил добычу прошлогодней свеклы, вытер руки о подол тельняшки и подошел к нам Андрюха. – Шаровая – это не беда, это так, мелкая мелочь.

Мы пожали плечами, мол, кому мелочь, а кто враскоряку на пустой дороге мерзнет.

– Так значит, шаровую? – повторили братья.

Я кивнул. Тимофей и Витек тоже кивнули.

– Значит, шаровая, говорите? – снова спросили сторожа.

Я опять кивнул.

– Да, слышали, слышали про ваши дела, – задумчиво произнес Петруха. – Значит, все-таки шаровая.

– Кажется, шаровая, – вздохнул Тимофей, – шаровая опора.

– Опора, – уважительно протянул Петр, – это у Константи-ныча должно быть. В гараже. Только у него. Больше негде.

– Точно, как ты допетрил? Опора – это у него. Где ж ей еще быть-то. У него все опоры. В гараже должна быть, в гараже и есть, – согласился тот, который копал бурак, – больше не у кого. Это только у Константиныча.

– Да, – подтвердил Петр, – там у него сейчас три «газели».

– Уже три! Ексель-моксель! Уже три, – опять удивился Андрюха.

– Ага, третью позавчера притащили. А я так соображаю, скоро будет и четвертая, – он глянул на нас, и оба одинаково вздохнули.

Мы пожали плечами: может, и сами справимся.

– А есть «газели», значит, и шаровые должны быть, – продолжил Андрей, видать, любивший помудрствовать. – Только Константиныч теперь не в настрое. Он еще от тех трех не отошел, а тут еще этот, на «мерсе». Это же надо так гонять. А у самого двое малявок. Близняшки. Вчера родились. Константиныч в расстройстве. Так что и не знаю, может, лучше переждать.

– А гараж-то далеко? – в надежде вернуть разговор в полезное русло вступил я.

– Не, тут, на задах нашей богадельни, – Петр показал на стеклянный куб, засуетился и махнул мне: – Пошли провожу.

– Сходи, сходи, проводи его, может, и получится, – кивнул Андрей, взял лопату и направился назад к буракам.