Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

Глава четвертая

Филимонов вошел в стендовый зал. Операторов не было. Наверное, ушли в бытовку сбрасываться на обмывку неожиданной премии.

Вокруг стендов, стуча каблучками по кафельному полу, прохаживалась новая завгруппой Тамара.

– О вас столько интересного рассказали, что мне захотелось дождаться вас и познакомиться.

Она подошла к Филимонову совсем близко. На него повеяло запахом незнакомых духов, слегка пряным и возбуждающим.

Их лица почти касались.

– Можно, я вас поцелую? – прошептала Тамара.

Она обхватила Александра за шею, провела рукой по его волосам и нежно, как еще никто и никогда, поцеловала.

– Простите, я не смогла сдержаться. Вы такой мужественный и красивый.

Тамара дотронулась до руки Филимонова, подняла ее и прижалась щекой к ладони.

Александр обнял девушку, взял на руки, пронес через весь зал и положил на старинный диван. Расстегнул кофточку и нежно поцеловал в грудь. Татьяна затрепетала, прижалась к нему и…

– Филимонов, вы уже третий месяц держите книту по триботехнике, а у меня на нее очередь! Будьте любезны сдать.

– Ладно.

– Нет, не ладно. Сдайте сегодня же, а не то мне придется писать докладную Василию Николаевичу, – предпенсионного возраста дева, библиотекарша, была в институте одной из немногих, кто недолюбливал Филю.

«Ну, стерва, не дала познакомиться с девушкой, – подумал Филимонов, – еще бы полэтажа и…»

Пришлось развернуться и возвращаться на третий этаж, в свой кабинет, за давно ненужной книжкой.

– А это Филя, – услышал он, войдя в комнату.

Сбоку от только что поставленного нового стола сидел Николай и, видимо, посвящал Тамару в лабораторные взаимоотношения и сплетни.

– Кому Филя, а кому и Александр Петрович, – отрезал Филимонов. – Все сплетничаешь, Колюня? А темплан стоит.

– Всю лабораторию тащит назад, – кивнув на Николая Николаевича, продолжал разговор с Тамарой Филимонов. – А вообще-то для симпатичных, привлекательных и умных заведующих группами – Александр, естественно, в отсутствие руководства.

– А для уродливых и глупых? – поддержала тон Фили Тамара.

– Для таких – гражданин Филимонов А. П.

– Лучше – Александр. А я тоже, когда начальства нет, – Тамара, – она вышла из-за стола, подошла к Филе и протянула ему руку для пожатия.

Филя почувствовал запах уже знакомых слегка пряных духов и неожиданно для себя нагнулся, поцеловал ее руку, выпрямился и, немного застеснявшись, произнес «очень приятно».

– Николай, спасибо за помощь в установке стола. У вас, наверное, много дел. Была рада познакомиться.

– Саша, – Тамара обратилась к Филимонову, – я бы хотела отметить начало работы, посоветуйте, где можно купить вина, ну и всего остального.

– Пошли, помогу. Только сперва один звонок.

Филя набрал номер телефона.

– Палыч, ты после работы не исчезай. Намечается небольшое мероприятие. И всех, включая Михаила Юрьевича, оповести. Как всегда в подвале. А я – в гастроном.

Через полчаса, сразу после окончания рабочего дня, весь состав лаборатории поднимал тосты за вновь пришедшую сотрудницу, премию, любовь, успехи в труде, счастье в личной жизни и даже за мелкие, но очень редкие неприятности.

Так само собой получилось, что провожать Тамару поручили холостому Александру.

Троллейбуса на остановке долго не было, и Александр предложил не ждать его, а не торопясь дойти до дома, надышаться напоследок, перед зимой, чистым осенним воздухом.

Тамара согласилась.

Была та прекрасная осенняя погода, когда мерзкие холодные струи дождя не пронизывают одежду насквозь, не заливаются за ворот куртки или в башмаки, не заставляют пальцы синеть и застывать до неподвижности статуи Свободы, держащей в руках все равно не спасающий зонтик, а ветер не вырывает его из рук, выворачивая и ломая спицы.

Тамара рассказывала, как она училась в аспирантуре, как ставила эксперимент, говорила про последние спектакли московских театров, рассказывала сплетни из жизни знаменитостей. Само собой получилось, что в подъезде, когда уже совсем распрощались, Филя коснулся тубами ее щеки. Тамара повернула голову навстречу поцелую, закрыла глаза, нашла своими тубами его тубы, обняла Александра за шею и нежно-нежно поцеловала. Александр ответил.

Расстались они за полночь.

Остаток дороги домой Филя прошел пешком. Не то чтобы он влюбился в молодую, достаточно интересную женщину, но легкий, свойственный этому настроению восторг в его душе был. Однако размышлял Филимонов не о прекрасном чувстве, которое уже не раз испытывал, не о том, что забыл по давно заведенному правилу сразу назначить Тамаре свидание, и не о том, чем поразить ее при новой встрече. В голове у Фили шевельнулась мыслишка, которую Александр сначала брезгливо изгнал, но она снова влезла в голову. Чтобы переключиться, Филимонов попытался размышлять о предстоящем эксперименте, о том, что надо бы новую пресс-форму заказать. Попробовать в качестве связующих эпоксиды.

Он совсем было увлекся рутинными околонаучными размышлениями, но, подойдя к подъезду, поймал себя на мысли, что если заявку в механическую мастерскую подаст Тамара, то форму наверняка сделают вне очереди.

Подойдя к двери квартиры, Филя неожиданно для себя заявил:

– А почему бы и нет? Не душу же дьяволу продаю! Хорошая девка. Симпатичная. Не я, так какой-нибудь козел подцепит ее, женится и получит пол-института в приданое.

Все сотрудники знали, что замдиректора Василий Николаевич Колтырин в начале приватизации предложил уже совсем престарелому генеральному директору, доктору наук, лауреату Ленинской премии, поручить именно ему заниматься в институте этими делами. В результате, когда старик, видимо, по наущению своих зятьев, опомнился, у него оказалось всего пятнадцать процентов акций, а у Василия Николаевича – тридцать шесть.

Вместе с несколькими своими закадычными друзьями и приятелями-завлабами, Колтырин контролировал пятьдесят пять процентов акций института и опытного завода.

Директору как умному человеку оставалось только или уйти, или смириться, что он и сделал. Тем более что Василий Николаевич на собрании акционеров долго упрашивал его остаться и возглавить обновленный институт. Называл себя его преданным учеником, последователем и уверял всех, что если тот уйдет, то институт рухнет. И лауреат согласился в надежде на то, что, будучи директором, вернет себе упущенное.

Однако на собрании совета директоров, глядя лауреату в глаза и невинно моргая, Колтырин предложил не переутомлять и не загружать великого ученого каждодневной рутиной, а дать возможность направить все свои гениальные помыслы на разработку новых перспективных направлений. Рутину же, покорно склонив голову, предложил взвалить на свои плечи.

В результате, после утверждения советом, в ближайшие пять лет Колтырин получил возможность фактически безраздельно руководить финансами, всей движимостью и недвижимостью института, а директор, кроме кабинета и автомобиля – ничего. Правда, раз в год, обычно летом, обласканный руководством прежней страны директор получал возможность ездить с каким-нибудь родственником в командировку за границу на три недели.

Все это Филя знал, все это было мерзко, обо всем этом на лабораторных посиделках было говорено, переговорено и обматерено тысячу раз, и каждый раз, завершая разговоры на эту тему, Филя, в шутку повторяя фразу из газет про честных пионеров, нашедших и вернувших государству клад, говорил:

– На их месте так поступил бы каждый.

Проснувшись утром, клад в виде перспективной, но еще не подозревавшей об этом будущей жены Филя отдавать не захотел. А захотел попасть на их место и поступить так же.

После умывания и чистки зубов Филя глянул в зеркало.

– Ну шо, падла, продал Родину? – спросил из глубин тридцать седьмого года посеревший от табачного дыма широкоскулый, стриженный под полубокс энкавэдэшник.

– Нет, гражданин начальник, я не продавал, – наивно пролепетал Филя, – я в долг дал. Они вернут. Правда, вернут. Они еще и взять не успели.

– Молчать, жидовская морда!

– Почему? – искренне удивился исконно коренной Филимонов.

– Потому что я приказал! – прошипел начальник.

– Я не про молчать, – попробовал выяснить Филя.

– Гыы! – заржал довольный энкавэдэшник. – Чирикает, гнида. Вша лагерная!

Он одернул гимнастерку, расправил складки у ремня и снова посерьезнел:

– Как Родину продавать, все мастера. Все суки. А как ответ держать – так «я не продавал, гражданин начальник», – передразнил Филю слезливым тенорком.

Сотрудник снова выпрямился, одернул гимнастерку, поглядел Филе в глаза и подобрел.

– Нравишься ты мне, парень. И умный, и работящий. Работать и работать бы на благо нашей любимой Родины, а ты… – Он вздохнул и по-старшебратски покачал головой: – А ты связался с дурной компанией, попал под влияние врагов народа и их приспешников. Начал лить воду на мельницу империализма. Скажи спасибо, что мы вовремя возвращаем тебя на путь созидания, добра и мира.

У Филимонова на сердце потеплело.

– Иди, сынок, – стриженный под полубокс по-отечески обнял Филю, прижал к себе, потом оторвал, глянул внимательно в глаза и продолжил: – Обо всем, что за день услышишь или увидишь, будешь докладывать мне лично. А я уж туда, – и он показал пальцем на потолок. – И смотри, чтоб у меня ни-ни.

Филя раскрыл было рот, чтобы сказать, что он не какой-нибудь доносчик, что он такими делами не занимался и не будет заниматься, но из кухни раздался голос матери:

– Саня, я тебе чай налила и две сосиски сварила. Иди завтракать. На работу опоздаешь.

И Филя пошел. Пошел, так и не отказавшись от доносительства.

А значит, согласившись.

Глава пятая

Тамары на работе не было. Направили в поликлинику проходить обязательную медкомиссию.

Суть этой комиссии сводилась к проходу без очереди в кабинеты разных врачей и немудреному диалозу «на что жалуетесь – ни на что – пригоден». А также к продырявливанию дырки в пальце и выжиманию из него крови в стеклянную трубочку.

Во время очередной медкомиссии Филя имел глупость пошутить по этому поводу, строго глядя медсестре в глаза:

– Так это вы высасываете кровь у христианских младенцев?

Та оказалась дурой, побежала жаловаться, и Филе чуть не закатали в медицинской карте: «Непригоден». Повезло, что главный врач оказался мужиком с юмором и, оставшись после слезной истерики медсестер и врачих в своем кабинете наедине с Филимоновым, подмигнул ему, достал из сейфа пузырек со спиртом, налил в две рюмки, сказал:

– Ну что, младенец, кровь христианских детей, говоришь, пьем? Ну, разбавим по чуть-чуть. Если что, заходи, пока эти стервы не сожрали, помогу, – потом подписал филимоновскую медкарту и отпустил того с богом.

Вспоминая эту историю, Филя, наверное, улыбался, потому что сидевший рядом завгруппой Николай спросил:

– У тебя что, Александр, голова после вчерашнего не болит? У меня так просто раскалывается.

– Ты же вроде почти не пил, – удивился Филя.

– Черт ее знает. Иногда ведро выпьешь и ничего, а иногда, как например вчера, три рюмки – и раскалывается. Какой-то дурдом.

Филя, посмотрев на его измученную физиономию, достал из лабораторной аптечки цитрамон.

– Прими, полегчает.

Тот вздохнул, выпил пару таблеток и отправился заниматься своим любимым делом – покурить.

Филимонов тоже поднялся и отправился в подвал.

Работа в подвале кипела. Татьяна и Галина делали навески новых рецептур. Иван Васильич, числившийся в группе слесарем, а на самом деле занимавшийся абсолютно всеми делами, связанными с проведением экспериментов, прессовал заготовки. Токарь Володя вытачивал из этих заготовок кольца – элементы трения для испытаний на стенде. Вдобавок ко всему стенды равномерно жужжали.

– Александр Петрович, как вам новенькая завгруппой? – сверкая карими глазками, начала Галина.

– Мы слышали, что она не замужем и папа солидный дядя. Почти директор, – поддержала подруху Татьяна, – уж если мы вам безразличны, то хотя бы на нее обратите внимание.

– Вы же замужние, – удивился Иван Васильич.

– Из-за такого завгруппой можно и развестись.

– Гляди, Татьяна, скажу твоему супруху, что пристаешь к неженатым мужчинам, выпорет, – пригрозил Иван Васильич.

– Скорей бы, – подыгрывая ему, Татьяна томно вздохнула.

– Не смейтесь над влюбленным, – укорила их Галина.

Все засмеялись.

– Накаркаете, – отрезал Филя.

Филимонову стало неловко за свою бездеятельность, и он, взяв последнюю партию испытанных на стенде колец, отправился к верстаку вырезать из них образцы для микроскопических исследований.

Дело это было хитроумное. Он сам придумал такую методику, чтобы не испортить поверхность трения и прилегающие к ней слои.

Если делать образец так, как это делали раньше, до Фили, то смотри хоть в световой микроскоп, хоть в электронный, а увидишь все равно не то, что надо. Увидишь поверхность среза, затертую и замазанную. Увидишь следы от пилы, ножа, чего угодно еще. Его методика позволяла, подрезая почти весь образец, скалывать его у самой поверхности трения, предварительно охлажденной в жидком азоте. На таком сколе и можно было при огромном навыке понять, что происходит с поверхностью трения, как влияет на нее рабочая жидкость, и многое другое.

Года два назад Филя торчал все свободное время у электронных микроскопщиков. Подружился с ними. Ребята там работали интересные, фактически научная элита института, и Филе было у них приятно посидеть поболтать не только о микроскопах, но и вообще.

Там он впервые для себя сообразил, что в электронный микроскоп можно увидеть все что угодно. Все, что захочешь. И при научной нечистоплотности подтасовать любые данные и «обнаучить» их. Поняв это, Филя еще больше стал уважать этих ребят. Многие из них были неостепененные, но не поддавались соблазну сделать вместо нормальной диссертации скороспелую халтуру, надергав плохо проверенные данные и подкрепив их электронно-микроскопическими подтасовками.

К своим данным он тоже стал относиться строже. И это потом, при защите, помогло ему. На каждый вопрос был у него проверенный, обстоятельный и многократно подтвержденный ответ.

Вырезав образцы, Александр отправился в препараторскую. Там подготавливали поверхности образцов для просмотра на микроскопах. Для электронных на поверхность напыляли тончайший слой подложки, делали реплики и прочее, и прочее.

Захватил Филя в стендовом зале и журналы с результатами испытаний.

Разобравшись с образцами, он поднялся в свою комнату, включил компьютер и задумался. Мысли его, к печали начальства, были далеки от обработки эксперимента и выполнения темплана.

– Чокнулись они все, что ли, – ворчал Филимонов, – женись, не замужем, девка красивая, папа богатый. Достали!

Но в голове уже ворочался этот червяк. Уже окукливался.

В комнату вошла Тамара. Прохладный ветерок от открытой ею двери разнес по комнате все тот же приятный запах сирийских духов.

– Привет, – сказала она, снимая плащ, и улыбнулась. – Как дела?

Проходя мимо Филимонова, на секунду остановилась, чмокнула по-дружески его в щеку и прошла к своему столу.

– Как медкомиссия? – спросил Александр. – Жить будешь или крышка?

– Сказали, что пока буду. А еще главрач рассказал, что ты пьешь кровь христианских младенцев натощак, и просил передать привет.

– Помнит, – Филя улыбнулся. – Ну, давай.

– Что давай?

– Привет.

Тамара открыла сумочку, заглянула в нее. Сделала растерянные глаза:

– Потеряла.

– Придется вечером вместе искать.

Александр не ожидал от себя этой фразы, в глубине души не хотел ее говорить и тем не менее сказал.

– Хорошо, – согласилась Тамара. – В семь возле театра.

Александр согласно кивнул.

Время было предобеденное. Начинать обсчет результатов стендовых испытаний было бессмысленно. Пока вникнешь, пока разберешься – обед. Потом все заново начинай.

Филя поглядел на монитор, лениво пошмыгал мышкой по коврику. Экран ожил, зазеленел, засверкал, как генеральский мундир орденами, иконками. Александр вздохнул, подвел стрелку к надоевшему пасьянсу. Щелкнул мышкой два раза. Карты беззвучно разложились в «Косынку».

«Если сразу сойдется – пойду к театру, – решил он. – А если нет – завяжу».

После трехминутного перетаскивания карт «Косынка» сошлась.

– Зараза, когда надо, сроду не сойдется, а тут с ходу.

– Шура, ты обедать собираешься или тебя на банкет повезут в «мерседесе»? – приоткрыв дверь и не заходя в комнату, продекламировал Палыч.

– Иду, родимый, иду.

Филимонов выключил компьютер и отправился догонять приятеля, оставившего дверь полуоткрытой «с целью ускорения процесса выхода Фили из комнаты».

Пробираясь «тайными тропами Вьетконга» между кучами металлолома, железнодорожными путями и лужами, они подошли к месту обитания кота и остановились поприветствовать. Кот мяукнул, потерся грязноватым боком о штанину Палыча и лишь слегка глянул на Филю.

 
Жди меня, и я вернусь
С головой от курицы.
Кто не верит, тот пущай
Глазками не щурится,
 

– продекламировал Палыч из Константина Симонова и, подумав, для точности добавил:

– Всем смертям назло.

Филя одобрительно гыгыкнул, и они продолжили путь.

Палыч рассказывал про конференцию по трибологии, на которую только что пришла бумага. Про то, что надо писать на нее тезисы. И выбивать командировку.

– Ехать надо обязательно. Соберутся все. И так встречаемся всего раз в три года. Скоро забудем, как зовут друг друга, – говорил Палыч.

А у Фили в голове была одна тоскливая мысль: идти вечером или нет. И ответ на нее он давно уже знал.

Глава шестая

Александр к театру пришел точно в семь. Тамары еще не было. Для себя он решил, что подождет точно пятнадцать минут, и если она не появится, то «с чувством выполненного долга – уйдет». На шестнадцатой минуте Филя облегченно вздохнул и направился домой. Навстречу ему в распахнутом плаще спешила Тамара.

– Извини, что опоздала. Зато я уже купила билеты на спектакль. У нас еще пятнадцать минут до начала. Можно заглянуть в буфет.

Александр терпеть не мог местный театр. Особенно пошловатые переделки классики. Все эти «Вестсайдские истории» вызывали у него раздражение. А когда местный главреж начал переделывать русскую классику, «Горе от ума» и «Евгения Онегина», в откровенную полу порнуху, перестал ходить в этот театр. За три года, которые он не был в храме Мельпомены, многое изменилось. Все сверкало евроремонтом и дышало помпезностью. Но больше всего Филю поразили зрители. Вместо слонявшихся по фойе в ожидании начала спектакля старшеклассников и студентов, вместо собранных профсоюзом на культпоход тружеников орала, вместо беседовавших о судьбах России интеллигентов-завсегдатаев и старых дев фойе заполняли длинноногие топ-модели в мехах, камнях, желтом металле и длиннополых нарядах.

У Филимонова мелькнула мысль, что спектакля не будет, вернее, он уже вовсю идет и называется «Показ мод». Об этом он и сообщил Тамаре.

– Ты, Саша, даже не представляешь, в какие десятки тысяч долларов эти куклы упакованы.

Девиц, как породистых борзых, выгуливали и хвастались ими друг перед другом местные тузы с огромными золотыми перстнями на мизинцах и дорогущими часами с сапфировыми стеклами на запястьях. За ними следовали телохранители.

В этой толпе встречались крупные чины из областной и городской администраций, одетые не менее парадно.

Тамара, к удивлению Фили, многих здесь знала, с ней приветливо здоровались, обменивались фразами, и при этом все с интересом разглядывали Филимонова.

Как только закончился первый акт, Тамара шепнула Александру:

– Пойдем скорее, мне надо поговорить с одним интересным человеком.

Они весьма тактично, никого не толкнув и не наступив никому на ногу, обогнав многих, вышли в фойе. Тамара встала возле одной из колонн так, чтобы видеть всех выходящих из зрительного зала.

– Дядя Коля, – негромко, но так чтобы услышал тот, кого она дожидалась, произнесла она.

Мужчина лет сорока пяти, одетый в элегантный темно-серый костюм, найдя взглядом, кто его зовет, улыбнулся, помахал Тамаре рукой и направился к ним.

– Здравствуй, крестница моя любимая, – он обнял Тамару и поцеловал ее в щеку, – ты все хорошеешь. Как отец, не звонил ли?

– Звонил час назад прямо из министерства и просил вам передать, что все получилось. Завтра вылетает.

– Рад слышать. Приятная новость, надо отметить.

– Николай Порфирьевич, разрешите вам представить, – Тамара перешла на официальный тон, – это Александр Петрович, кандидат наук, заведующий группой нашего института. Очень талантливый человек.

Дядя Коля улыбнулся, пожал Филе руку.

– Очень приятно, и я заведующий, только маленьким отделом. Ну что, молодежь, прошу в буфет.

Почти у входа в буфет они столкнулись с директором театра.

– Николай Порфирьевич, дорогой, я вас всюду ищу, прошу ко мне, – несмотря на то, что всю сознательную жизнь провел в России, директор говорил с легким грузинским акцентом, придававшим его образу именно тот необходимый штрих, который он как режиссер своей жизни, видимо, когда-то давно задумал и воплотил.

У Фили мелькнула мысль, что жизнь директора была, наверное, единственным удавшимся его спектаклем.

– Не моту, Отарик, я с крестницей. Идем в буфет лимонад пить.

– У меня в кабинете лимонад вкусней, прошу всех, не обижайте старого грузина, – директор со смаком играл свою роль.

Через минуту они, разместившись в глубоких кожаных креслах, пили сначала шампанское, потом Отари открыл только что присланный другом детства коньяк КВ.

Коньяк был действительно настоящим, выдержанным и вкусным.

Прозвенел звонок, и Тамара поднялась. Одновременно с ней поднялся и Александр.

– Нам пора. Спасибо за гостеприимство, – произнесла Тамара и подала Отари руку, которую тот театрально поцеловал, потом пожал руку Александру.

Тамара поцеловала дядю Колю, и они заспешили в зал досматривать спектакль.

– Тамара, а кто этот дядя Коля?

– Кому дядя Коля, а кому и Николай Порфирьевич Завгороднев – заведующий отделом образования, науки и культуры всей нашей области и одновременно заместитель губернатора.

– Ну и родственнички у вас, Тамара Васильевна, – в тон ей ответил Филимонов.

– А как же, щи не лаптем хлебаем.

Второй акт спектакля был еще пошлее, чем первый. По сцене носились и орали благим матом полураздетые, а два раза и совсем голые девицы. Крепкие начинающие артисты хватали их, поднимали так, чтобы интересующимся зрителям было видно, что у тех под прозрачными юбками ничего нет, и утаскивали за кулисы.

Что было за кулисами, желающие могли додуматься по стонам и вскрикам, видимо, переписанным звукорежиссером из какого-нибудь порнушистого фильма.

После спектакля Александр предложил пройтись, и они под желтоватый свет фонарей отправились гулять по затихающему городу.

– Папа давно пробивал проект создания единого областного научного центра, который бы курировал все вопросы, связанные с экологией. Это и выбросы газовых отходов, и сточные воды, и просто создание банка данных и паспортов отходов промышленных предприятий. Их последующая утилизация и многое другое. И вот сегодня он наконец добился утверждения программы на пять лет с финансированием частично из федерального бюджета и частично из местного. А местный бюджет для этого целенаправленно перечисляет один процент от всего объема производства всех промышленных предприятий.

Филя присвистнул.

– Молодец, – возбужденно продолжала Тамара, – сразу сообразил, какие это деньжищи. Тут работать и работать. Всем хватит. А главное, дело святое – экология. Ни одна рука в областной думе не поднялась против, когда голосовали. А все папа с дядей Колей пробили. Тот сумел убедить губернатора. И в Москве многих. Они с папой почти половину этого года проторчали в Москве. И не зря.

– Да, – только и сумел ответить Филя.

Эта сторона институтской деятельности была ему незнакома и непонятна. Вернее, казалась слишком понятной и примитивно простой, чтобы всерьез в нее вникать. Ему казалось, что все финансирование института сводится к заключению лабораториями договоров с различными заводами-заказчиками. А деятельность руководства – к перераспределению этих заработанных средств так, чтобы меньше всего досталось исполнителям.

Судя по Тамариным данным, это было не совсем так.

Постепенно разговор перешел на более лирические темы и закончился в подъезде поцелуями. Тамара в ответ на дежурный прощальный поцелуй Фили ответила долгим и затягивающе-нежным. Александр не остался в долгу, и через минуту они демонстрировали друг друту свои способности в этом занятии. Потом уже не демонстрировали, а просто целовались, потому что не могли оторваться друг от друга. Филя расстегнул кофточку на груди у Тамары, провел рукой по шее, стал ее целовать, а рука уже скользила вниз, нежно касалась упругой груди. Тамара задыхалась от поцелуев, целовала Филю в шею, прижималась к нему всем телом. Потом она оттолкнула Филю.

– Что ты со мной делаешь, Сашенька. Не надо.

Филя закрыл ей рот поцелуем.

– Пойдем ко мне. Дома никого нет. Мама уехала к бабушке с ночевкой, а папа, ты уже знаешь, будет только завтра.

Как они поднимались по лестнице, открывали дверь, раздевались, Филя потом не помнил, помнил только, что Тамара пошла купаться в ванну, забыла закрыть дверь, он, конечно, пришел к ней, и первый раз все произошло в ванной. Потом с небольшими перерывами это происходило во всех четырех комнатах, кухне и даже туалете. Под утро они добрались до Тамариной кровати, которая только благодаря невообразимой прочности уцелела после жарких сцен, несравнимо более эффектных, чем на вечернем спектакле.

В семь часов, когда, выполняя свой долг, японский электронный будильник заиграл «Венский вальс», они были убеждены в том, что именно сейчас надо ложиться и спать.

Однако Тамара поднялась, поцеловала Филю и, сказав, что он может поспать десять минут, пока она приготовит завтрак, отправилась в душ.

Такого в жизни Филимонова еще не случалось.

Через минуту он был на ногах, умыт, одет и помогал Тамаре намазывать хлеб маслом и резать колбасу и сыр.

На работу они шли вместе. Филе, впервые в жизни вместе с женщиной шедшему от кровати до самой лаборатории, было и непривычно, и приятно одновременно. Он еще не отошел ото сна и воспринимал происходящее слегка отстраненно.