Текст книги "Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?"

4. Два Августина

Перенесемся из современности в конец IV века, в город Медиолан (современный Милан), столицу Западной Римской империи. Пройдемся по его улочкам и заглянем в Новую базилику, которая стояла когда-то на месте нынешнего Миланского собора. По воскресеньям базилика переполнена – горожане стекаются послушать проповеди епископа Амвросия – одного из образованнейших людей своего времени. Среди слушателей мы можем увидеть женщину лет пятидесяти и ее взрослого сына. Это Моника и Августин, будущий отец Церкви, а в то время – манихей со стажем. Внешне у Августина все благополучно: он преуспевающий преподаватель риторики, подрабатывает спичрайтером при дворе Валентиниана II, посватался к приглянувшейся ему десятилетней девочке – осталось подождать пару лет, когда она достигнет брачного возраста, и можно сыграть свадьбу. Но на душе у Августина неспокойно – мы бы сейчас назвали это кризисом тридцатилетнего возраста. В чем смысл жизни? К чему вся эта карьера? Будет ли он счастлив в семейной жизни?

Манихейская секта, членом которой Августин был почти десять лет, больше не устраивает его – но к христианской религии, которую исповедует его мать, он тоже не решается примкнуть. Особенно Августина смущает Ветхий Завет – его простоватый язык не идет ни в какое сравнение с изящными сочинениями классической словесности, а плотские образы не отвечают возвышенным представлениям о духовности. И вот Моника, чтобы разрешить сомнения сына, знакомит его с епископом Амвросием. Августин был приятно удивлен интеллектуальным уровнем медиоланского иерарха и стал регулярно посещать его проповеди. То, что Августину казалось в Ветхом Завете слишком грубым и вульгарным (в том числе рассказ о сотворении человека), епископ Амвросий истолковывает в духовном смысле. Августин вспоминал в «Исповеди»: «Я с удовольствием слушал слова Амвросия, которые он часто повторял в своих проповедях: „Буква убивает, а дух животворит“ (2 Кор. 3: 6)»[44]44
  Августин. Исповедь. C. 547.


[Закрыть].

Амвросий Медиоланский заимствовал этот экзегетический метод[45]45
  Экзегетика – раздел богословия, посвященный истолкованию библейских текстов.


[Закрыть] от Оригена, великих каппадокийцев и других греческих богословов. Сам Августин так никогда и не освоил толком греческий язык, который ему безуспешно вдалбливали в риторской школе. Методика преподавания была далека от идеальной: детей заставляли заучивать наизусть отрывки из Гомера, в котором они не понимали ни слова. За невыученный урок нещадно секли: «Я полагаю, что и Вергилий будет противен греческому юнцу, если его будут принуждать изучать Вергилия так же, как меня – Гомера»[46]46
  Августин. Исповедь. С. 482.


[Закрыть], – вспоминал потом Августин.

А вот Амвросий преуспел в греческом гораздо больше, что открыло ему доступ к сочинениям отцов Церкви Востока. Амвросий активно переносил на латинскую почву достижения греческой мысли, о чем свидетельствует его раннее произведение «О рае», написанное вскоре после того, как он стал епископом Медиолана в 374 году.

В своем истолковании библейского свидетельства о рае св. Амвросий руководствовался интуицией восточных отцов о духовном характере райской жизни. Он полагал, что прародители в раю вели такое же равноангельское существование, которому, по слову Спасителя, предстоит приобщиться праведникам в воскресении. На этом основании Амвросий отвергал буквальное понимание заповеди, данной Адаму и Еве: «от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь» (Быт. 2: 16–17). «Есть те, кто полагает, что совершенно не приличествует Творцу неба и земли и всех вещей дать эту заповедь, и что она совершенно не подходит обитателям рая, потому что жизнь в раю была подобна ангельской жизни. И поэтому мы заключаем, что пища, предоставленная им для еды, была не земная и тленная, потому что кто не пьет и не ест „будут как ангелы на небесах“ (Мф. 22: 30)»[47]47
  Ambrose, St. Paradise // Hexameron, Paradise, and Cain and Abel. Washington: The Catholic University of America Press, 1961. P. 320.


[Закрыть].

Вероятно, Августин на момент своего обращения был как раз одним из тех, кто считал земную пищу несовместимой с раем. Подход св. Амвросия помог преодолеть все его затруднения: «даже те кажущиеся несообразности, прежде соблазнявшие меня в Писании, после того, как я услышал правдоподобные объяснения многих из них, стали казаться мне возвышенными таинствами»[48]48
  Августин. Исповедь. С. 548.


[Закрыть]. В пасхальную ночь 387 года Августин принял от Амвросия крещение и вскоре сам стал одним из активнейших работников на ниве христианского просвещения. В 388–389 годах Августин пишет трактаты против своих бывших единоверцев-манихеев, где полностью следует своему учителю. Рай для Августина тех лет – это не физическое место на карте мира, а альтернативный способ существования: «словом „рай“ обозначается счастливая жизнь». Райские деревья – это не растения с корой и ветками, а символы иного бытия: «духовные наслаждения обозначаются деревьями, приятными взору разума и пригодными в пищу, которая не является тленной и предназначена для питания счастливых душ»[49]49
  Augustine, St. Two Books on Genesis Against the Manichees // On Genesis. Washington: The Catholic University of America Press, 1991. P. 107.


[Закрыть].

Рай молодого Августина – это не столовая и уж тем более не роддом. Там не может быть деторождения и половых различий. Мужчину и женщину, о сотворении которых идет речь в Книге Бытия, ранний Августин считал олицетворением души и тела, подобно тому, как св. Амвросий видел в них символическое обозначение ума и чувств. Заповедь «плодитесь и размножайтесь», обращенную к людям после их сотворения, Августин вслед за св. Амвросием интерпретировал аллегорически: при условии повиновения тела душе человек должен был наполнить землю «духовным потомством разумных и бессмертных наслаждений». Такой духовный рост, говорит Августин, «был обращен в плотское размножение после греха»[50]50
  Augustine, St. Two Books on Genesis Against the Manichees. P. 77–78.


[Закрыть] – то есть размножаться подобно животным люди стали только в падшем состоянии. Для раннего Августина, как и для греческих отцов Церкви, существует огромное различие между первоначальным творением и его последующим искаженным состоянием, в котором оно пребывает сейчас.

Но ближе к рубежу IV и V веков во взглядах Августина происходит резкая перемена. Его поздние сочинения как будто написаны другим человеком. Фактически можно говорить о двух Августинах: раннем и позднем. Книга итальянского исследователя Гаэтано Леттьери, посвященная перелому в богословии Августина, так и называется – L'altro Agostino («Другой Августин»). Возможно, причиной этого перелома явились оригенистские споры, начавшиеся в 390-х годах в Палестине по инициативе епископа Кипрского Епифания и затем раздутые епископом Александрийским Феофилом. Самым печально известным их эпизодом, пожалуй, явилась ссора Иеронима Стридонского – создателя Вульгаты, латинского перевода Библии, – и его бывшего друга и единомышленника Руфина. Иероним сам когда-то был симпатизантом Оригена, но под влиянием Епифания сделался его ярым критиком, тогда как Руфин остался верен Оригену.

«Жирная свинья» – это далеко не самый жесткий эпитет, которым Иероним наградил своего бывшего товарища. Августин состоял в переписке с Иеронимом начиная с 394 года и пристально следил за разгоравшимся спором. Накал страстей встревожил Августина не на шутку. В письме от 404 года к Иерониму он пишет: «Кто же теперь не станет бояться друга своего как будущего врага, если могло произойти между Иеронимом и Руфином то, что мы оплакиваем»[51]51
  Цит. по: Диесперов А. Блаженный Иероним и его век. М.: Канон плюс, 2002. С. 87.


[Закрыть]. В этом же 404 году в Константинополе происходит суд над архиепископом Иоанном Златоустом, привлекший немалое внимание церковного Запада. В числе множества надуманных обвинений, выдвинутых против Златоуста, значился и оригенизм. Иероним перевел с греческого на латынь полное оскорблений письмо Феофила Александрийского, главного борца с оригенистами, направленное против Златоуста, и нашел в нем даже «красоты стиля».

Но раз недругам удалось отправить в ссылку самого архиепископа Константинопольского, то у Августина, епископа африканского городка Гиппон, было еще больше поводов опасаться за свою будущность. Сильное влияние восточного богословия и пристрастие к аллегорической экзегезе делали Августина легкой мишенью для недоброжелателей, тем более что во многих отношениях он был куда ближе к богословию Оригена, чем Златоуст. Августину даже приписывали послание «О воплощении Слова к Януарию», которое в действительности представляет собой компиляцию из сочинений Оригена.

Может быть, чтобы вывести себя из-под удара, может, еще по какой-то неведомой причине – но факт есть факт – примерно в это самое время Августин разворачивается на 180 градусов и выступает с принципиально новым грубо материалистическим учением о первоначальном состоянии человека. Тем самым он перечеркивает все, чему научился от св. Амвросия. Этот переворот во взглядах был настолько силен, что на закате жизни Августину пришлось написать книгу «Пересмотры», чтобы разрешить недоумения, возникающие в связи с его ранними текстами.

Например, разбирая свое сочинение «О Нагорной проповеди» (393–396), где необходимость заботиться о пропитании понималась как следствие греха, Августин кается: «Я не принял во внимание, что телесное пропитание было дано даже первым людям в раю до того, как они, согрешив, навлекли на себя наказание в виде смерти. Поскольку они были бессмертны в теле еще не духовном… они прибегали к телесной пище»[52]52
  Augustine, St. The Retractions. Washington: The Catholic University of America Press, 1999. P. 84.


[Закрыть]. В «Пересмотрах» Августин ругает самого себя и за труд «Об истинной религии» (390), где утверждалось, что люди не имели бы супружеских и родительских отношений, «если бы природа наша, пребывая в заповедях и в подобии Богу, не впала в состояние настоящего повреждения» [53]53
  Августин. Об истинной религии // Творения. Т. I. СПб.: Алетейя, 2000. C. 452.


[Закрыть]. Августин заявляет о своем решительном несогласии с этой своей ранней формулировкой, поскольку она «ведет к утверждению, что первые супруги не приносили бы потомства, если бы они не согрешили»[54]54
  Augustine, St. The Retractions. P. 56.


[Закрыть].

«Ошибки молодости», в которых раскаивался пожилой Августин, были в то время распространенной, если не сказать общепринятой точкой зрения, на которой стояло большинство греческих отцов Церкви. В начале своего пути Августин определенно находился ближе к церковному преданию, чем в старости, когда его суждения о жизни в раю становились все более неожиданными и шокирующими. Если раньше Августин – в русле восточного богословия – подчеркивал отличия между райским бытием и нынешней жизнью, то теперь он настаивает на их отсутствии. Применительно к этому этапу его творчества справедливы слова еп. Василия (Родзянко): Августин «словно не замечает, что после грехопадения эта земля уже не та, и спокойно переходит через границу взад и вперед, даже не думая о паспорте и визе», он «так и не вспомнил об испорченности Адамовым грехом падшего мира сего»[55]55
  Родзянко В. (еп.) Указ. соч. C. 196, 199.


[Закрыть], перестав видеть принципиальную разницу между падшим миром и исходным творением.

Перебирая библейские образы рая в трактате с говорящим названием «О Книге Бытия буквально» (401–414), Августин неумолимо пригвождает каждый из них к нынешней, осязаемой реальности. Древо жизни? Оно «действительно было некоторым деревом». Древо познания добра и зла? «И это дерево надо принимать не за иносказание, а за некоторое действительное дерево» – грехопадение состояло во вкушении какого-то фрукта (pomum) наподобие яблока или инжира. Четыре реки, которым давал начало поток, орошавший рай? «Это – настоящие реки, а не иносказательные образы, которых не существует в природе»[56]56
  Августин. О Книге Бытия… C. 506–507.


[Закрыть]. В «Пересмотрах» Августин сожалеет, что в молодости «объяснял слова Писания согласно их аллегорическому значению, не осмеливаясь понимать великие тайны естества буквально»[57]57
  Augustine, St. The Retractions. P. 76.


[Закрыть].

Ранний Августин вслед за греческим богословием без колебаний проводил аналогию между праведниками, которым уготовано воскресение, и первозданными людьми: «после телесной смерти, которую мы несем за первый грех, тело наше в свое время и своим порядком будет восстановлено в своей первобытной крепости»[58]58
  Августин. Об истинной религии. C. 408.


[Закрыть]. Но в преклонном возрасте Августин принялся яростно отрицать эту мысль: «не следует думать, что мы по воскресении будем иметь такое тело, какое имел первый человек до грехопадения»[59]59
  Августин. О Граде Божьем. Кн. I–XIII. С. 588.


[Закрыть], «когда уподобимся ангелам Божьим (Мф. 22: 30), мы получим не то тело, которое потеряли в Адаме, а настолько лучшее, насколько духовное лучше душевного»[60]60
  Августин. О Книге Бытия… С. 465.


[Закрыть]. Но если о начале нельзя судить по концу, то для понимания райской жизни остается прибегнуть к реалиям дня сегодняшнего. И поздний Августин ровно так и поступает, приписывая райским обитателям все, чем занимаемся мы с вами, включая весь процесс пищеварения и половые контакты.

Августин вопрошает: «Если жена сотворена не для рождения детей, то для чего»?[61]61
  Там же. С. 534.


[Закрыть] Если бы Адаму не хватало рабочих рук для благоустройства райского сада, то Бог дал бы ему в помощь физически крепкого мужчину. Но раз Адам получил женщину, то она нужна была не для прополки грядок: «Если бы они [первые люди] жили верно, праведно и послушно и свято служили Богу, от семени их, по изволению Божию, могло бы рождаться потомство безо всякого страстного волнения похоти и без трудностей и болезней деторождения»[62]62
  Там же. С. 533.


[Закрыть]. Следовательно, Бог с самого начала оснастил человека всеми органами, необходимыми для размножения. Единственное, чем, по мнению позднего Августина, отличался райский человек от нас, так это своей способностью произвольно контролировать свои гениталии: «Они, если бы не согрешили… повелевали бы своими членами, которыми зачинается плод, силою того мановения, каким повелеваем мы своими ногами, когда ходим»[63]63
  Августин. О Книге Бытия… С. 540.


[Закрыть].

Августин до своего крещения имел богатую историю амурных похождений и даже успел прижить ребенка. Со знанием дела он сокрушается о плачевной бесконтрольности полового желания: «то побуждение приходит не ко времени, когда о нем никто не просит, а бывает, что душа горит, а тело остается холодным»[64]64
  Августин. О Граде Божьем. Кн. XIV–XXII. С. 35.


[Закрыть]. В раю все было не так – «„родовое поле“, не соверши первые люди греха, так бы осеменял предназначенный для этого снаряд, как ныне осеменяет землю рука селянина»[65]65
  Там же. С. 43.


[Закрыть]. Скептикам, которые считают это невозможным, Августин напоминает «о естественной способности некоторых животных удивительным образом приводить в движение отдельные участки кожи, дрожанием которой они могут не только отгонять мух, но и сбрасывать вонзившиеся дротики». Да что там коровы и буйволы – «есть люди, умеющие управлять отдельными членами тела так, как обычный человек управлять ими не может: кто-то умеет искусно двигать ушами, обоими вместе или попеременно; другой – кожею лба, опуская волосяной покров почти что до уровня глаз; третий может глотать всевозможные предметы, а затем без труда извлекать их обратно»[66]66
  Августин. О Граде Божьем. Кн. XIV–XXII. С. 44.


[Закрыть]. Так что же мешало Адаму произвольно вызывать у себя эрекцию? – вопрошает Августин.

Подобный натурализм вызывает некоторую оторопь даже у современных читателей, которых нелегко удивить полетом сексуальной фантазии. Так, по словам французского писателя Паскаля Брюкнера, Августин «придумал нечто, что можно было бы назвать сексуальностью без либидо». Приписываемое Адаму умение «безмятежно управлять своим членом» напоминает Брюкнеру о фривольной песенке Жоржа Брассенса, где описывается нечто прямо противоположное: «Стоит вспомнить об Эдит – у меня стоит, вспоминаю о Коллет – ничего такого нет». Конечно, в своих выводах Брюкнер не совсем справедлив к Августину: «Механический акт, лишенный волнения, – Августин предвосхитил современную порнографию, эту обесточенную сексуальность»[67]67
  Брюкнер П. Парадокс любви. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010. С. 177.


[Закрыть]. И все же сложно не согласиться, что рай в понимании Августина отдает грубым чувственным гедонизмом. Интересно, обратился бы сам Августин в христианство в том далеком 387 году, если бы услыхал нечто подобное с церковной кафедры?

Поскольку, согласно позднему Августину, человек с самого начала представлял собой биологический организм, и Бог изначально наделил людей точно такой же телесной конституцией, какая свойственна ныне живущим представителям рода человеческого, то обитатели рая являлись столь же тленными и уязвимыми, как и мы сейчас. Бессмертие для райского человека было сугубо внешним даром – Адам и Ева со всем их потенциальным потомством должны были периодически прикладываться к плодам древа жизни, используя их как своеобразное лекарство от смерти и старения: «Его [первого человека] бессмертие заключалось не в устройстве его природы, а в древе жизни, от коего он после грехопадения был отлучен, дабы мог умереть». Помимо плодов древа жизни, люди в раю «имели и другую пищу, которую принимали для того, чтобы душевные тела их не чувствовали чего-либо тягостного из-за голода и жажды».

Если бы люди размножались, но не умирали, то очень скоро им стало бы тесно в райском саду, каким бы большим он ни был. Августин нашел выход: люди, пожив в раю, автоматически переносились бы на небо, подобно Еноху и Илье-пророку, и превращались бы в ангелов, не нуждающихся в пище и сексе. В представлении Августина взятие на небо можно сравнить с поездкой на лифте – в один прекрасный миг ты, минуя смерть, просто взмываешь вверх. «Почему же Адам и Ева не могли бы дать место своим преемникам не путем смерти, а путем перенесения (на небо), если бы они, живя праведно, безгрешно рождали детей?»[68]68
  Августин. О Книге Бытия… С. 536.


[Закрыть] – вопрошает Августин. Вследствие преслушания люди лишились возможности безболезненной трансформации в духовных существ. Таким образом, жизнь ангелов на небесах, обещанная в воскресении (Мф. 22: 30), ранее никогда не была достоянием людей. Адам был изгнан из рая, так и не успев стать ангелом.

Отождествив людей в первозданном состоянии с падшим человечеством, Августин – считающийся отцом католического учения о первородном грехе и испорченности человеческой природы – по сути, радикально преуменьшил масштаб грехопадения. Да, епископ Гиппонский учил, что в результате греха люди стали одержимы похотью (concupiscentia), а их воля оказалась настолько испорченной, что без помощи благодати они не могут уверовать в Бога и стремиться к добру. Однако при всем при этом Августин настаивал, что грехопадение никак не отразилось на онтологическом статусе человека – грех не внес никаких мало-мальски существенных изменений ни в человеческое тело, ни в окружающий мир. Именно это утверждение перекочевало из поздних сочинений Августина в последующее западное богословие и затем предопределило успех теистического эволюционизма.

5. Как из Адама сделали питекантропа

Августин стал главным источником вдохновения для западной средневековой мысли. Все многоголосие патристической традиции заглушил голос одного-единственного отца Церкви с его специфическими мнениями. Если не считать Иоанна Скотта Эриугену, деятеля Каролингского возрождения IX века, то на Западе никто всерьез не пытался прислушаться к богословию Востока. Более того, Фома Аквинский не стеснялся открыто критиковать св. Григория Нисского и св. Иоанна Дамаскина за их отказ допустить половое размножение в раю. В «Сентенциях» Петра Ломбарда (XII век), которого называют отцом систематической католической теологии, Августин по количеству приведенных цитат в разы превосходит всех остальных отцов Церкви, вместе взятых. Именно с подачи Ломбарда августиновское учение о рае обросло дальнейшими натуралистическими подробностями.

В частности, Ломбарда занимал вопрос, какими должны были рождаться дети в раю – физически и интеллектуально развитыми или же беспомощными, как нынешние младенцы. У Евы утроба была столь же мала, как и у нынешних женщин, и из нее не могло выходить ничего крупнее среднестатистического новорожденного, рассуждает Ломбард. Следовательно, дети в раю развивались бы так же, как и дети падшего человека: «Посредством тех же законов, которые управляют человеческим размножением сейчас, они росли бы и прогрессировали в использовании частей тела, дожидаясь того возраста, в котором они будут способны говорить и ходить, как это происходит и с нами. Это составляет не дефект, но особенность естества»[69]69
  Peter Lombard. The Sentences. Book 2. On Creation. Toronto: Pontifi cal Institute of Mediaeval Studies, 2008. P. 89.


[Закрыть]. Сам вопрос Ломбарда о размерах матки применительно к обитателям рая показался бы греческим отцам Церкви абсурдным и кощунственным, как и его утверждение, что «в первоначальном состоянии человеческое тело было животным, то есть нуждающимся в пище»[70]70
  Ibid. P. 82.


[Закрыть].

В XIII веке Фома Аквинский в «Сумме теологии» отточил августиновское учение о рае уже в мельчайших подробностях. Он отрицал какое-либо влияние грехопадения на человеческое естество: «грех не может ни прибавить, ни отнять то, что присуще человеку по природе»[71]71
  Фома Аквинский. Сумма теологии. Ч. I. Вопросы 75–119. Киев: Ника-центр, 2005. C. 336.


[Закрыть]. Чтобы ни у кого не осталось сомнений в тождественности состояния первозданных и нынешних людей, Фома уделял немало внимания физиологическим отправлениям в раю. Например, он указывал, что люди в раю спали и видели сны, а также испражнялись: «необходимость в выведении излишков существовала [и тогда], но это было расположено Богом так, чтобы быть приличествующим [тому] состоянию»[72]72
  Фома Аквинский. Указ. соч. С. 330.


[Закрыть]. Поскольку в раю было жарко, то человек в нем не мог не потеть – Фома говорит о «потере влажности под действием естественной высокой температуры»[73]73
  Там же. С. 331.


[Закрыть], что, по его мнению, компенсировалось поеданием сочной мякоти райских плодов. Если бы Фома был знаком с современным курсом физиологии, он бы без колебаний приписал райскому человеку хромосомы, кишечные ворсинки и анальный сфинктер. Помимо способности произвольно шевелить половыми органами, о которой писал Августин, люди, по предположению Фомы, до грехопадения имели возможность выбирать пол будущего ребенка: «поскольку тогда тело было подчинено душе, потому мог бы зачаться ребенок того пола, какой бы родители просто пожелали»[74]74
  Там же. С. 343.


[Закрыть]. (Если это так, то, пожалуй, генетические манипуляции с зародышами, против которых возражает Ватикан, в реальности приближают нас к райскому состоянию.)

По мысли греческих отцов Церкви, человек исходно был равен ангелам, тогда как в понимании «ангелического доктора» (так потомки называли Фому) он был равен животным: «порождение посредством соития столь же естественно для человека в силу его животной жизни, которой… он обладал и до греха, сколь естественно оно для других совершенных животных, о чем свидетельствуют нам их телесные члены». Проведение таких параллелей было совершенно немыслимо для св. Григория Нисского и других богословов Востока, которые брезгливо отзывались обо всем, что роднит людей с животными, – по их мнению, в скотоподобие человека вверг грех, исказивший его истинную природу. Во включенности человека в организменную жизнь святоотеческая мысль видела аномалию, отклонение от Богом установленного порядка вещей.

Также, например, отцы Церкви Востока рассматривали хищничество как признак падшести всей твари – Фома же считал, что оно присутствовало в мире уже с самого начала: «природа животных не была изменена вследствие человеческого греха, и потому невозможно вообразить, чтобы такие плотоядные хищники, как лев или сокол, в то время [мирно] пощипывали траву». Еп. Василий (Родзянко) справедливо отмечает: «Фома Аквинат „закрепил“ наш падший мир философией Аристотеля как тождественный сотворенному Богом миру вначале и сразу же оказавшийся под действием предопределенных законов природы»[75]75
  Родзянко В. (еп.) Указ. соч. С. 204.


[Закрыть].

Фома доходит до того, что переносит в рай даже социально-политические отношения, свойственные современному человечеству. Раз человек по природе – существо политическое, то государственная власть должна была существовать до грехопадения: «общественная жизнь многих людей может протекать только под руководством кого-то одного, который бы заботился об общественном благе… Такое господство одного человека над другим могло существовать и в состоянии невинности»[76]76
  Родзянко В. (еп.) Указ. соч. С. 334.


[Закрыть]. Опять же, богословию Востока, которое говорит о падшести человеческой природы, подобный подход чужд. Так, по словам св. Иоанна Златоуста, необходимость в государстве создал грех: «вследствие нашей испорченности оказалась нужною власть»[77]77
  Иоанн Златоуст, св. Восемь слов на книгу Бытия // Полное собрание творений. Т. 4. Кн. 2. СПб.: СПбДА, 1898. С. 747.


[Закрыть].

Сыграв решающую роль в развитии схоластического богословия, доктрины позднего Августина во многом предопределили и идейное содержание ранней Реформации. Мартин Лютер и Жан Кальвин по сути были радикальными августинистами, которые прочли Библию через призму августиновского учения о благодати и предопределении. В том, что касается учения о рае, два этих апостола Реформации следовали Августину столь же бескомпромиссно. Так, Мартин Лютер в своих «Лекциях о Книге Бытие» подчеркивает: «как звери имеют потребность в пище, питье и отдыхе, чтобы укреплять свои тела, так и Адам, даже в своей невинности, должен был бы пользоваться ими»[78]78
  Лютер М. Лекции о Книге Бытие. Т. 1. M.: Лютеранское наследие, 2009. [Электронное издание] С. 27.


[Закрыть]. Подобно Фоме Аквинскому, не обходит Лютер и мельчайшие подробности райской физиологии: «в экскрементах не было зловония, отсутствовали и другие омерзительные вещи»[79]79
  Лютер М. Указ. соч. С. 49.


[Закрыть].

Лютер рассматривал рай как своеобразную аграрную утопию – Адам, если бы не впал в грех, должен был вести в Эдеме жизнь немецкого крестьянина, наслаждаясь неслыханным плодородием почвы и не зная болезней и смерти. За исключением седьмого дня недели, посвященного Богу, человек в раю «возделывал бы свои поля и присматривал за скотом». Правда, вопреки Ломбарду (на которого он, впрочем, одобрительно ссылается по другим поводам), Лютер утверждает, что в раю «рожденные дети не нуждались бы в материнском молоке на протяжении столь долгого времени. Возможно, они немедленно вставали бы на ноги, что, как мы видим, происходит с цыплятами». Кроме того, согласно Лютеру, женщины в раю разрешались бы более многочисленным потомством, чаще принося двойни, тройни, а то и по четыре ребенка.

Жан Кальвин также считал, что до изгнания из рая люди жили плотской жизнью. Нас не должны вводить в заблуждение те сильные выражения, в которых «женевский папа» описывал последствия первородного греха: «при сотворении Адам был совсем другим, нежели все его потомство, происшедшее от гнилого корня и перенявшее от него наследственную болезнь»[80]80
  Кальвин Ж. Наставления в христианской вере. Кн. I–II. М.: Изд-во РРГУ, 1997. С. 189.


[Закрыть]. Все изменения, произошедшие в человеке вследствие грехопадения, Кальвин ограничивал духовной сферой – наш разум утратил способность ясно познавать Бога, а наша воля стала неспособной к добру. Как справедливо отмечает Эмиль Бруннер, «когда речь заходит о природе в объективном смысле, Кальвин совсем немного говорит о ее повреждении грехом; чем в большей мере речь идет о внешней по отношению к человеку природе, тем меньше говорится о повреждении грехом… повреждение или помрачение natura, богозданного порядка бытия является, так сказать, легким, так что через греховный беспорядок ясно просвечивает изначальный порядок»[81]81
  Бруннер Э. Природа и благодать // Сравнительное богословие: немецкий протестантизм XX века / Сост. Гестрих К. М.: Изд-во ПСТГУ, 2009. С. 276–316.


[Закрыть].

Посттридентское католическое богословие[82]82
  Тридентский собор (1545–1563) был созван Ватиканом, чтобы выработать стратегию противостояния протестантизму.


[Закрыть]в данном вопросе рассуждало в унисон с протестантской мыслью. Например, кардинал Роберто Беллармин (1542–1621), известный своим участием в церковном процессе над Галилеем, писал: «состояние человека, последовавшее за грехопадением Адама, отличалось от чисто естественного состояния Адама не больше, чем раздетый человек отличается от голого»[83]83
  Цит. по: Harrison P. The Fall of Man and the Foundations of Science. New York: Cambridge University Press, 2007. P. 67–68.


[Закрыть].

Совместными усилиями католические и протестантские мыслители приблизили райский мир к нынешнему состоянию бытия. Граница стерлась до такой степени, что некоторые европейцы в эпоху Великих географических открытий всерьез занялись поисками следов рая. Например, Христофор Колумб, в 1498 году во время своей третьей экспедиции подобравшийся к истокам реки Ориноко, полагал, что находится в окрестностях Эдема. Когда же с развитием науки стало ясно, что рая на Земле нет и никогда не было, многие и вовсе отказались от представления о рае. «Предположение о догреховном райском периоде истории, во время которого человек безмятежно наслаждался знанием Бога… конфликтует с большей частью того, что современная научная мысль говорит о структуре и единстве природы»[84]84
  Hick J. Evil and the God of Love. New York: Palgrave Macmillan, 2010. P. 175.


[Закрыть], – в книге «Зло и Бог любви» пишет американский богослов Джон Хик.

Но кто, кроме западных богословов, виноват в том, что рай вообще стали искать в природном мире? Они, а не ученые несут ответственность за то, что понятие о райском совершенстве оказалось подменено естественно-научными представлениями, относящимися к биологической праистории нашего вида. Когда Дарвина еще не было и в помине, рай в понимании западной мысли уже приблизился к представлениям о естественном состоянии и первобытной дикости. Это не эволюционное учение заставило пересмотреть идеализированную картину человеческого прошлого. Это Августин и его продолжатели потрудились над тем, чтобы предельно биологизировать райского человека и приписать ему максимум животных качеств. Но здесь уже совсем недалеко до утверждения, что человек с самого начала был родней животных и произошел от них. Схоласты сделали все, чтобы доказать – в раю человек ничем не отличался от нас с вами. Но отсюда рукой подать до полного отрицания рая как особого состояния бытия.

Поскольку наше животное тело с подачи Августина расценивалось как изначальный дар Божий, то, когда выяснилось, что оно на самом деле является продуктом эволюции, западным богословам ничего не оставалось, кроме как отождествить эволюционный процесс с процессом сотворения мира Богом, а обитателей рая – с человекообезьянами из джунглей. Библейского Адама приравняли к пещерному человеку, образ жизни которого напоминал все что угодно, но только не блаженное существование в единстве с Богом.

Рассмотрим пару примеров такого «синтеза» библейской истории и эволюционного нарратива. Один из них можно найти в сочинении «Изгнанные из Эдема: первородный грех и эволюционная история» (2006) швейцарского священника-иезуита Раймунда Швагера. Он свел грехопадение к инциденту, случившемуся с группой наших предков еще на этапе Homo erectus. Эти создания, говорит Швагер, поддались порыву злобы и свершили что-то вроде ритуального убийства. С той поры агрессия вошла в норму и повлияла на эволюцию человеческого мозга. В Библии этому событию соответствует не столько сорванный запретный плод, сколько убийство Авеля Каином. Но первобытная орда – не слишком-то подходящий антураж для райской жизни. О каком единстве человека и Бога тут можно говорить? Могло ли разрушить грехопадение то, чего не было?

Денис Александер, почетный директор Фарадеевского института науки и религии, в книге «Творение или эволюция: должны ли мы выбирать?» (2008) предложил еще более изощренное прочтение рассказа о рае. По его словам, Бог избрал «пару неолитических фермеров на Ближнем Востоке или, может быть, группу фермеров, которым Он решил открыть Себя особым образом». После этого неолитические Адам и Ева сделались «главой всего человечества, жившего в то время… будучи избранными Богом, чтобы стать представителями Его новой духовной семьи на Земле»[85]85
  Цит. по: Schneider J. The Fall of ‘Augustinian Adam': Original Fragility and Supralapsarian Purpose // Zygon. 2012. Vol. 47. P. 949–969.


[Закрыть]. Однако эта парочка, вместо того чтобы вести за собой остальных людей, отвернулась от Бога и тем самым ввергла все человечество во грех. Александер сравнивает последствия грехопадения неолитических Адама и Евы со взрывом водородной бомбы, который распространил духовное загрязнение на весь мир. Но эта метафора едва ли объясняет, почему богоотступничество двух ближневосточных фермеров затронуло 10 миллионов людей, разбросанных по всему земному шару (именно такова в то время была приблизительная численность человечества согласно Александеру).