Текст книги "Всегда живой"

Бунт

Во время восстания Дунайских и Рейнских легионов Марк только начинал службу рядовым в седьмом легионе, занимавшимся сбором налогов в Галлии. Сбором руководил Германик Цезарь, ему же принадлежало и верховное командование над рейнскими войсками. В Галлии Германик был с женой Агриппиной и детьми. И вот, взяв семью и отборный отряд, в который попал и Марк, скорее из-за своего роста и силы, а не боевого опыта, Германик ускоренным маршем отправился к бунтовщикам.

Германик тогда пошел навстречу восставшим и удовлетворил часть требований. Он, конечно, сильно рисковал, но иного выхода не было. Составили письмо от имени принцепса: те, кто отслужил по двадцать лет, увольняются с полным расчетом, а завещанное Августом выплачивается в двойном размере, отслужившие же шестнадцать лет переводятся в ряды вексиллариев, полностью освобождавшихся от службы, кроме одной обязанности – при нападении врага вернуться в строй.

Трибуны тут же кого было надо уволили, а выплату денежного довольствия отложили до возвращения в зимние лагеря. Часть народа это успокоило, но воины пятого и двадцать первого легиона отказались покидать лагерь и стали требовать заплатить сейчас. Пришлось цезарю и его свите скинуться из своих средств и выгрести до дна казну, предназначенную для дорожных расходов.

Как раз когда Германик практически уладил дела с вексиллариями, и те собирались отбыть на зиму с выходным пособием в Оппидиум Убиорум, который, кстати, совсем недавно планировали разграбить, в лагерь приехала делегация сената с бывшим консулом Мануцием Планком.

Вексилларии решили, что такие совпадения просто так не происходят, и Планк приехал с постановлением Сената, которое он и пробил, и как раз согласно этому постановлению у них все и отберут. Тут же началась новая заваруха.

Марк был в карауле в ночь, когда восставшие ворвались в дом, где спал Германик, и стали требовать у него свое знамя. Получив его, они успокоились. Но вот другой части бунтовщиков знамя было нафиг не нужно. Они стали искать сенаторов, чтобы взять их в заложники и выпытать истинную цель миссии. Некоторые из сенаторов успели добежать до Германика, а не успевшие попряталась. Марку и двум солдатам было поручено найти Планка.

Дом, где он остановился, был уже разграблен. Стали прочесывать улицы, заглядывать в другие дома, Планка нигде не было, и лишь минут через десять Марк с солдатами наткнулся на группу бунтовщиков, в центре которой стоял седой человек. Им сильно повезло, это был Планк, толпа вокруг гудела, обсуждая, где его лучше держать. Марк остановился буквально в нескольких шагах от народа, не зная, что делать.

Неожиданно один из бунтовщиков обернулся, увидел в темноте незнакомцев и закричал:

– Кто такие?!

Толпа затихла, Марк понял, что сейчас их узнают, и придется сражаться или спасаться бегством.

Не предупредив товарищей, он обнажил меч и двинулся на бунтовщиков.

– Именем цезаря я требую освободить Мануция Планка, – заревел Марк, вклинился в толпу, и его никто не остановил. Толпа растерялась не оттого, что испугалась одного, пусть даже крупного воина, а оттого, что в темноте не было видно, сколько с ним еще. Воспользовавшись замешательством, Марк схватил Планка за руку и увлек за собой. Прошло несколько секунд, прежде чем бунтовщики опомнились и устремились за ними, но сделали они это как-то боязливо.

Спутники Марка тоже не растерялись. «Стоять, именем цезаря стоять, кто двинется с места, будет казнен!» – закричали они, прикрывая отступление Марка. Бунтовщики снова помедлили, а вот Марк время не терял, увлекая Планка все дальше и дальше в темноту. За спиной слышалась ругань, звуки ударов – вдвоем сдержать больше десятка человек было нереально, но их пока не преследовали. Марк плохо представлял направление своего движения и остановился для ориентации, да и запыхавшемуся Планку надо было дать отдохнуть. Оглядевшись, увидел, что находится перед распахнутыми воротами лагеря первого легиона. Их никто не охранял, по лагерю бродили полусонные легионеры, в отдалении где-то с полсотни человек слушали агитатора, засланного бунтовщиками. Было неизвестно, удастся ли здесь найти защиту, но поворачивать назад поздно. Пока он с Планком шел к центру лагеря, Марку показалось, что пара человек узнала Планка, но вида никто из них не подал. По крикам за спиной он понял, преследователи уже в лагере, еще несколько секунд и их увидят, опознают и схватят. Единственным спасением был лагерный жертвенник.

Такое священное место, как жертвенник или храм, лишь теоретически могло спасти укрывшихся в нем. Практика показывала, что во время гражданской войны или бунта настоящего римлянина не останавливают ни стены храма, ни боязнь гнева богов. Не было ничего святого – уцепившимся за статуи богов отрубали руки, головы детей разбивали о постаменты, женщин насиловали на алтарях. Сами храмы жгли и грабили. И ничего с теми, кто творил это кощунство, не случалось, Юпитер не пронзал их молниями, Нептун не топил их в море, Аполлон не метал в них стрелы. Нет, они, конечно, оставляли этот бренный мир, кого-то убивали на войне, что не мудрено, кого-то предавали товарищи, и их жизнь прерывал кинжал заговорщика, кто-то погибал от ран и болезней, а кто-то спокойно доживал до старости. Никакого персонального наказания для кощунников не было, а раз не было, то чего бояться…

Когда они ввалились в алтарную палатку, то нашли там орлоносца Кальпурния, который, как только начались волнения, прибежал защитить святыни и казну. Времени на объяснения было мало. Кальпурний узнал Планка, а поскольку толпа с криками: «Он здесь!» – приближалась, приказал Планку упасть на алтарь и прижать к себе святыни. В этот момент полог палатки распахнулся, и преследователи, нисколько не церемонясь, заполнили собой все свободное пространство.

Марк увидел, как заходили желваки у Кальпурния, который едва сдержал себя, чтобы не схватиться за меч при виде такой наглости.

– Отдайте нам его, – сказал крупный воин, видимо, предводитель, указывая на Планка.

– Этот человек находится под защитой богов и никуда отсюда не уйдет! – твердо сказал Кальпурний.

– А это мы еще посмотрим, – сказал предводитель и попытался ударить Кальпурния.

Кальпурний уклонился, хотя кулак нападавшего все-таки задел его подбородок. Зато ответный удар был точен, он попал прямо в нос нападавшего, который после неудачного удара по инерции подался вперед и буквально налетел на кулак Кальпурния. Послышался противный хруст, и главарь, как подкошенный, рухнул на пол.

Толпа, не ожидав такого исхода и лишившись предводителя, оцепенела.

– Вы что творите!!! – закричал Кальпурний. – Вы собираетесь залить жертвенник богов кровью посланника римского народа, и сделать это в римском лагере. Такое даже в стане врага невозможно. Одумайтесь, гнев богов будет велик!

В этот момент главарь зашевелился и попытался подняться. Удалось это ему не сразу, опираясь на обе руки, он сначала встал на колени, но тут из сломанного носа хлынула кровь, он схватился левой рукой за него и снова чуть не упал, лишившись одной из четырех точек опоры. Распрямившись, он стоял на коленях, не решаясь подниматься дальше. Ближайший к нему солдат подхватил его под мышки и рывком поднял с пола. Все, как завороженные, смотрели на главаря, из его носа все лилась и лилась кровь, капала с подбородка и заливала кольчугу на груди.

Судя по всему, он не до конца понимал, где он и что с ним. Он повернулся к своим, оглядел их мутным взглядом и стал медленно падать, его подхватили и удержали на подогнувшихся ногах. Предводитель расслабился и снова потерял сознание. Кажется, только бесчувственный предводитель и вид настоящей крови, а не слова о ней и гневе богов, отрезвили нападавших, им уже было не до Планка. У самых активных руки были заняты телом главаря, а сочувствующая им масса на галерке, как и положено после спектакля, подалась на выход первой. Довольно быстро палатка опустела. За спиной последнего Кальпурний задернул полог.

– Думаю, они сюда больше не сунутся, – сказал он.

Марк посмотрел на Планка, он дрожал, а кисть, сжимающая древко орла стала белой от напряжения.

На следующий день Германик отправил Планка и послов под охраной отряда вспомогательной конницы обратно в Рим. Одну проблему удалось решить: народ немного успокоился. Но оставалась вторая, что делать: оставаться в лагере среди бунтовщиков или отправиться за подмогой. Германик решил, что справится, но согласился с мнением своих командиров: беременной Агриппине и маленькому Калигуле не место среди мятежников.

Известие об отъезде в Оппидум Убиорум Агриппины и жен других военачальников заставило мятежников запаниковать, ведь заложники ускользали из их рук. Конечно, открыто это никто не мог признать, но любой здравомыслящий человек понимал: таким образом командование развязывает себе руки, теперь ничто не остановит Германика перед принятием крутых мер.

Главари быстро поняли, в чем дело, и кинулись к отъезжающим, пытаясь уговорить остаться, описывая опасности дороги. Подумайте, вы же отправляетесь к немцам, они хоть и наши союзники, но коварству их нет предела. Арминий ведь тоже был союзником, а что он потом сделал с тремя нашими легионами и Варом. С вами небольшой отряд, им не отбиться, если нападут, вас могут убить, изнасиловать, взять в плен, да все что угодно. Мы не переживем, если с вами такое случится.

Они обступили Агриппину и не давали ей погрузиться на повозку, ползали на коленях, рыдали, убеждая ее, внучку Августа, что ей ничто здесь не угрожает. Агриппина была непреклонна, но большинство все-таки заколебались, осознавая, какая опасная дорога им предстоит, и решили остаться с Германиком. Когда мятежники увидели, что Агриппина все-таки уехала, они бросились к Германику, надеясь, что он остановит жену.

– Нет, жену и сына я не верну, – сказал он. – Даже не думайте. – Не о них я беспокоюсь, хотя они мне дороги, но не дороже отца и государства. Но за Рим есть кому постоять, а за них, получается, некому. Я вижу, вы совсем обезумели и не подчиняетесь приказам. Это для вашего же блага, греха на ваших душах будет гораздо меньше, если вы убьете только одного меня.

Из толпы закричали, что это он их оскорбляет своим неверием, отсылая жену и детей к германцам, а не оставляя их под охраной римских воинов.

– Это не я вас оскорбляю, это вы оскорбляете звание римского воина своим поведением. Я бы мог сказать вам «граждане» вместо «воины», как в свое время сказал Цезарь десятому легиону, отказывающемуся отправляться с ним в Африку. Но, боюсь, на вас это не подействует, вы уже перешли все границы. Вас даже нельзя назвать просто гражданами, потому что вы не признаете власть сената и чуть не убили его послов.

– Нет! – снова закричали из толпы, на сей раз более осторожные. – Ничего такого мы не хотели, ни на что мы не покушались, мы просто хотели справедливости и свое честно заработанное.

– Я же заплатил вам, обещал уволить тех, кто отслужил свой срок – уволил. Я исполнил все ваши требования, как у вас хватает совести требовать что-то еще, а что из обещанного сделали вы?!

На этот раз толпа просто загудела, и было видно: главари мятежа не знают, что и возразить. Стоящий в оцеплении рядом с ним Марк ощутил легкую перемену в настроении воинов и посмотрел на Германика, заметил ли тот, что сейчас можно переломить ситуацию.

– Я не могу смотреть на вас, мое сердце обливается кровью. Вот стоит передо мной первый легион, вы героически сражались под командованием Вара, вы понесли огромные потери, но среди вас оказался только один предатель – ваш легат Куртциус, который подло покинул поле боя с вашим орлом. На вас не было вины, вас не стали расформировывать, а воссоздали практически заново, мой отец дал вам значки. И вы бунтуете против него сейчас. Я вижу двадцатый легион, его товарищ по стольким сражениям, отмеченный столькими отличиями. Что я скажу про вас Принцепсу, что его молодые воины, его ветераны не довольствуются ни увольнением, ни деньгами, что только здесь убивают центурионов, прогоняют трибунов, держат под стражею легатов, что лагерь и реки обагрены кровью, а я чувствую себя в окружении врагов…

Германик замолчал, переводя дыхание. Толпа на этот раз не издала ни звука.

– Я уже сильно пожалел, что в самом начале не покончил с собой, когда один из вас предложил мне меч, решив, что мой клинок не так остер. Но когда я держал свой меч у груди, я не думал о себе, я думал о вас и вашей чести, полагая, что только моя смерть остановит вас от падения на самое дно. Но я ошибался, вас ничто не остановит, но лучше мне все равно было быть мертвым, потому что я бы не знал об этом. Я представлял, как вы выбрали бы себе нового полководца, который хоть бы и не стал никого карать за мою смерть, но зато бы отомстил за смерть Вара и гибель трех легионов. Как хорошо было бы мне там, где обитает божественный Август, где поселился мой отец, когда я вместе с ними увидел бы поверженных германцев… – последние слова Германик произнес почти шепотом, и они прозвучали как завещание умирающего.

По рядам прошли дрожь и шевеление, воины стали оглядываться друг на друга, как бы спрашивая, что происходит.

– Я уже вижу, – сказал он доверительным тоном, всматриваясь в глаза ближайших к нему и показывая рукой, – как изменились ваши лица и ваше настроение. Я уже вижу, что мои слова дошли до вас. Если вы и вправду хотите вернуть императору повиновение, а мне – супругу и сына, вытравите заразу, поселившуюся в ваших головах, убейте мятеж в душе своей, это будет знаком раскаянья, это будет доказательством верности! – закончил Германик, почти крича.

И толпа ответила ему. Сначала Марк почувствовал неожиданно образовавшуюся перед ним пустоту, будто в одно мгновение исчез воздух, которым он дышал, будто тысячи, стоящие перед трибуналом, разом вдохнули его. Сквозь это безвоздушное пространство не доносилось ни звука, будто звук выключили. Марк видел, как толпа совершает какие-то движения. Вот кто-то машет руками, кто-то бьет по щиту, кто-то ударяет копьем о землю, а кто-то просто раскрывает рот, как рыба, выброшенная на берег. А потом воздух вернулся, будто все разом выдохнули, проложив путь звуковой волне. Сначала волна принесла лишь шум, но потом сквозь него стали пробиваться возгласы и крики, постепенно обретавшие форму слов и предложений.

– Да, – кричали воины, мы хотим того же, что и ты. Прости нас, мы заблуждались, вместо того чтобы бунтовать, нам надо было пойти на немцев и задавить гадину в ее логове, и там бы мы добыли и славу, и деньги, но нас некому вести. Веди нас, цезарь, покарай виновных и веди, но, ради богов, верни себе супругу, а легионам их питомца. Ведь твой Калигула вырос на наших глазах, а он теперь у немцев в заложниках.

Германик слушал. Марк изредка поглядывал на него и видел, какие чувства рождаются и умирают в нем, как расслабляются и напрягаются мышцы на его лице. Сначала это было чувство победы, потом чувство сомнения, неверие в то, что все изменилось, потом снова – я смог, я подавил бунт, но что если опять, причем дважды, промелькнули злоба и досада. Марк заметил, как мучительно старается цезарь не пустить чувства на свое лицо и как плохо у него это получается. Нет-нет, он хорошо владел собой, воины, стоявшие на расстоянии нескольких метров, не могли заметить этих мгновенно подавляемых эмоций, но Марк был рядом и он умел их читать.

– Хорошо, – подождав, пока возгласы стихнут, сказал Германик. – Я понял, что теперь вы жалеете о сделанном. Вернуть жену я не могу, она ждет ребенка и скоро зима, но сына я вызову обратно, так и быть. А вот судить виновных вы будете сами.

Толпа загудела одобрительно, и среди рядов солдат тут же возникли суета и беготня. Марк понял, что началась ловля главарей бунтовщиков, это благое дело никто не стал откладывать в долгий ящик. Германик сошел с трибунала, на его бледном лице стал проступать румянец.

В тот же день пойманных и связанных вожаков мятежа стали доставлять к легату первого легиона Гаю Цетронию. Собранные на сходку легионы стояли с мечами наголо. Трибун выводил подсудимого на помост и показывал солдатам; если те кричали – виновен, то того тут же скидывали с помоста и убивали на месте. Марк не видел самой расправы, зато прекрасно слышал ее звуки, по которым было понятно, что народу это нравилось и местами даже доставляло удовольствие, все делалось легко, быстро, в охотку. В лагере вообще воцарилось какое-то радостное и приподнятое настроение, которое частично передалось и Марку.

И это было неспроста, Марк чувствовал, что в его жизни наступают крутые перемены. Когда все успокоились, то выяснили, что в войсках недостает половины центурионов: часть убили восставшие, но большинству, не сумевшему справиться с восстанием, не было никакого доверия, их разжаловали, рассчитали и уволили вместе с вексиллариями. Нужны были новые, преданные, люди. Одним из счастливчиков, получивших офицерское звание центуриона, оказался Марк. Как героя, спасшего Планка, его лично рекомендовал Германик.

Решив организационные вопросы, Германик стал готовить войска к походу. Хотя по большому счету это была просто карательная экспедиция, подавалась она как повторное завоевание территорий, потерянных после поражения Вара. Да и надо было чем-то занять только что бунтовавшие легионы. Выступили через неделю.

Пока хоронили Августа, пока справляли по нему траур, пока бунтовали легионы, немцев никто не тревожил. Они расслабились, утратили элементарную бдительность, и поэтому войска продвигались, практически не встречая сопротивления.

Пересекли Цезийский лес и линию пограничных укреплений, начатую еще Тиберием, но так и недостроенную. Хатты, обитавшие в этой местности, предпочли разбежаться, но их не преследовали, слишком накладно было гоняться за ними по лесу. Вступили на плохо знакомую территорию, где обитали марсы. Разведчики доложили, что у немцев какой-то праздник и они уже начали бухать. Германик приказал Цецине с двумя когортами налегке расчищать дорогу в лесу, чтобы ускориться и застигнуть немцев врасплох.

На подступах к городу марсов не оказалось ни одного оградительного поста, а все мужики, способные держать оружие, предстали перед римлянами пьяными, а кто был не пьяным, страдал с похмелья. Город захватили с ходу и обошлось без потерь, за исключением двух легкораненых.

Не останавливаясь, провели зачистку местности на пять километров вокруг, чтобы обезопасить себя. Убивали полусонных, безоружных, бегущих в разные стороны немцев, не щадили ни детей, ни женщин. По ходу бойни сровняли с землей и святилища местных богов, среди которых оказалось особо почитаемое святилище богини Танфаны. Убитые немцы лежали вдоль дорог, их никто не собирался хоронить, у некоторых еще несколько дней звонили сотовые телефоны, пока не сели аккумуляторы.

Битва

После удачной вылазки в глубь германской территории Германик покинул Рейн и вернулся в Рим. Там он был удостоен триумфа вместе с родным сыном Тиберия Друзом. Ходили слухи, что Тиберию не понравилось самоуправство Германика в решении о денежных выплатах, в итоге то же самое пришлось сделать на Дунае, где проблему решал Друз под зорким присмотром командующего преторианской гвардией Эния Сеяна, вновь испеченного фаворита принцепса.

Разумеется, недальновидно было устраивать триумф только для приемного сына, поэтому в компании Германика и оказался Друз, который никаких боевых действий не вел. Но не обижать же родного…

Всем было понятно, что вторая война с немцами неизбежна. Германика ждали к лету, но он прибыл в войска ранней весной и сразу же объявил, что наступление начнется, как только просохнут дороги.

Спешка объяснялась тем, что после прошлогодней удачной кампании у германцев начался раскол. Арминий призывал немцев объединиться и дать решительное сражение, но были и те, кто предлагал не воевать, а договариваться. На этот раз подготовка была основательней, и силы стянуты нешуточные.

Марк оказался в армии под командованием Цецины. С боями, преодолевая сопротивление немцев, сжигая их города, они дошли до Эльбы, где должны были встретиться со второй армией, возглавляемой Германиком, которая на кораблях прошла к устью Рейна, вышла в Северное море и, спустившись по Эмсу, оказалась в самом сердце Германии.

Две армии встретились недалеко от Тевтобургского леса, в котором, как говорили, все еще лежали непогребенными останки Вара и его легионов.

Всем, в том числе и цезарю, захотелось найти это место. Вперед был послан Цецина, среди его передового отряда были те, кто шесть лет назад сумел вырваться из этой бойни.

Нашли лагерь Вара, он оказался большого размера, и было ясно, что в нем находилось все войско. Располагался он на открытом пространстве: посреди поля белели скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали воины или отбивались. Были здесь и обломки оружия, и конские кости, и человеческие черепа, пригвожденные к деревьям. В ближних лесах обнаружились жертвенники, у которых немцы принесли в жертву трибунов и центурионов первых центурий.

Солдаты, второй раз оказавшись на этом месте, стали вспоминать, рассказывать и показывать: вот тут погибли легаты, а там попали в руки врагов орлы, а вот на этом месте Вару была нанесена первая рана, а вот там, справа от трибунала, чтобы избежать плена, он пронзил свою грудь мечом. Они показывали, откуда произнес речь Арминий, показывали, где и сколько было поставлено виселиц и выкопано ям для погребения живьем.

Выдавшееся затишье Марк использовал для описания похода. Он работал в своей палатке, когда в нее зашел заместитель легата Стаций Сильван и Понтий Пилат. С Понтием Пилатом Марк лично знаком не был, хотя слышал о нем. Он присоединился к войскам в самом начале похода. Сам Понтий служил на Дунае и участвовал в усмирении тамошнего мятежа. Все знали, что он друг Сеяна.

Держался все это время Понтий довольно обособленно, среди солдат показывался редко, в разговоры не вступал. Все гадали, какого черта он торчит здесь, а не у себя в Паннонии. По официальной версии, озвученной перед командным составом, Понтий прибыл для освоения опыта, причем не уточнялось, какого, то ли опыта в подавлении восстания, то ли опыта боевых действий против немцев, хотя у Марка да, наверное, и не только у него, создалось впечатление, что приехал он разведывать и разнюхивать. Ни для кого не было секретом, что Германик и Друз недолюбливали друг друга и открыто соперничали за благосклонность отца.

Марк встал перед начальством и отдал честь.

– Вот герой, который спас Планка, – представил его заместитель легата.

Понтий протянул руку и поздоровался.

– Давно хотел познакомиться, но как-то все не мог времени найти, – по-простому начал Понтий.

– Я пойду, у меня дела, общайтесь, – сказал Сильван и удалился.

– А я как раз в Риме был. Планк всем тогда рассказывал про свои злоключения. Не знаю, как уж там было на самом деле, что он приукрасил, о чем умолчал… да и спрашивать не буду, – добавил он, заметив замешательство Марка, подумавшего было, что Понтий хочет выведать у него, не струсил ли тогда Планк. – Главное, он говорил, если бы не солдат по имени Марк из отряда сопровождения Германика, то я с вами тут не болтал бы.

– Ну, не я один помог, Кальпурний – знаменосец – тоже, он даже больше…

– И про Кальпурния вспоминал, но ведь это ты вырвал его из рук мятежников.

– Это я не буду отрицать, – скромно сказал Марк.

– Вот так вот и творится история, вот так вот в нее входят.

– Не думаю, что меня где-нибудь упомянут.

– Упомянут-упомянут, какой-нибудь историк напишет и все – на века.

– Мне кажется, моя награда меня нашла – я стал центурионом. Этого мне хватит, хотя я просто выполнял приказ.

– Славы мало не бывает.

– Я даже о ней не думал.

– А о ней никто не думает… – Понтий подошел к столу и взглянул на лист бумаги. – Письмо домой?

– Нет, пока время есть, пишу хронику похода.

– Надо же! – искренне удивился Понтий. – Я всегда верил в римскую армию; если уж у нас рядовые центурионы оставляют воспоминания, то нас вообще не победить. Я всегда считал, что нам недостает именно лейтенантской прозы. Генералы, командующие фронтами, полководцы пишут. Но они пишут со своей высоты, все хотят, чтобы было как в «Записках о Гальской войне», это, конечно, вершина, никто не спорит, но нам нужна война именно изнутри, из окопов, именно такая, которую видит большинство, это будет на пользу всем, на пользу империи. Крепость империи не в единстве наверху, а в том, что единство пронизывает ее не только сверху донизу, но и снизу вверх…

Пафос Понтия показался Марку несколько излишним, но было впечатление, что все же говорит он искренне, просто как человек, а не только как командир. Дальнейший разговор подтвердил это. Понтий понизил градус, империю уже не упоминал, и они легко и приятно поговорили о быте и нравах немецких племен, окружавших их, и о настроениях в войске, оказавшемся в столь печальном месте.

А между тем место гибели армии Вара не только навевало воспоминания, но и вызывало вопросы. Немногие выжившие в той битве вексилларии легиона столпились у непримечательной, заросшей травой возвышенности. Оказалось, это был командный пункт первого легиона. Марк с большим любопытством смотрел на этот холм и пытался представить сражение. Вексилларии затеяли спор, пытаясь понять, как такое могло случиться, что их легат Куртциус прямо в разгар боя ни с того ни с сего сбежал с орлом легиона. Втянули в этот спор и Марка.

Где все произошло – сориентировались быстро. Многие до сих пор помнили спину Куртциуса, скрывающуюся в лесной чаще… Может, просто струсил? Нет, бурчали ветераны, трусом он не был… Но кто его знает, что происходит с человеком в момент смертельной опасности, сколько случаев – сегодня ты герой, а потом раз – и сломался. Да он просто с ума сошел, – говорили одни. Да он мерзавец и предатель, – утверждали другие. Но все настаивали на том, что никакой смертельной опасности еще не было, ну да, мы были окружении, бой только начался, его исход еще не был решен, еще никто не поддался панике, да и бежать в лес, полный немцев – самоубийство. А может, это он и собирался сделать? Но зачем так сложно, и зачем орел? Сдаться немцам с орлом, чтобы тебе сохранили жизнь…

Насчет живых и мертвых. Арминий отослал голову Вара Марободу, склоняя того к союзу, мол, нечего ломаться, со мной сила, я римлян разбил и бить буду. Маробод, так и не пошедший на союз, отослал голову в Рим. Если бы хоть один из трех легатов оказался живым в руках немцев, неужели бы они не раструбили об этом на весь мир? Но нет, легаты все были мертвыми, по крайней мере, так утверждали немцы, и это подтвердили выжившие солдаты. Но все ли трое? Десятки видели, как Куртциус убегает в лес с орлом, но никто не видел его мертвым.

– Да именно что не убегал, – вклинился в спор один из ветеранов. – Он спокойным шагом… У меня такое впечатление, что его что-то осенило. Сначала он долго такой отрешенный стоял, вообще не командовал, а потом лицо у него просветлело, он вынул меч, зарезал орлоносца, снял орла с древка, прижал его к груди и пошел…

– Бля, вот из-за вас таких нас чуть не расформировали, нахера вы ебалом щелкали, рядом же были, почему не остановили! – взъелся другой.

– Никто такого не ожидал, у всех просто челюсти отпали. Раз – и он уже в толпе, скинул шлем, плащ, все отличия и идет, как нож по маслу, а под мышкой орел…

– Лучше бы что-нибудь другое у вас отпало… А под мышкой у него орел, – передразнил ветеран. – А ведь только что говорили, к груди прижимал, так где правда-то.

– Да вы задолбали со своим орлом, будто на нем клин светом сошелся, лучше вспомните, как нас бросила кавалерия…

– А что тут удивительного, как драпать, у нас кавалерия всегда первая, а как погибать, так первая у нас пехота.

– Да не пробились они к Рейну, ты же знаешь…

– И ты хочешь сказать, что они получили по заслугам…

Марк подумал, что вечер воспоминаний и реконструкций окончится дракой, но все обошлось, само место остудило особо горячие головы. Марк сильно сомневался в правдивости истории, скорее это была легенда, придуманная в легионе и принятая всеми, чтобы объяснить потерю знамени и попытаться восстановить его. И ведь легион не расформировали, а собрали заново и дали тот же номер, и орла нового вручили… Хотя опять же свидетели, вон все рассказывают, показывают… но в какие только чудеса человек готов верить, а потом доказывать, что так все и было…

Решено было захоронить останки солдат и только потом продолжить преследование Арминия. После шести лет было трудно уже отличить кости своих солдат от костей чужих, поэтому разбирать не стали: всех хоронили как близких, как кровных родственников. В основание насыпанного затем над их могилой холма первую дернину положил Германик.

Поход объединенных армий продолжился. Сражение с немцами состоялось через четыре дня, но ни той, ни другой стороне оно не принесло удачи. Немцы выдержали римскую атаку, но контратаковать не решились, раненный в этой битве Арминий приказал отступить в лес, а преследовать его не имело смысла, если не было желания повторить судьбу Вара.

Формально цель военной операции была достигнута: войска дошли до Тевтобургского леса, до того места, где империя остановила свое продвижение. С хаттами заключили мир, и таким образом все потерянные территории были возвращены. Выходить из лесов для нового сражения Арминий, по всей видимости, не собирался, значит, надо было возвращаться к Рейну, а уже на следующий год продолжить с новых позиций и с новой расстановкой сил.

Легионы, вступая в короткие стычки с немцами, добрались до Эмса. Цезарь, как и прежде, посадил свои войска на корабли, части конницы было приказано следовать вдоль берега океана до Рейна, причем Понтий почему-то не отправился вместе с Германиком, а остался у Цецинны. Цецинна же со своими старыми четырьмя легионами пошел обратно практически тем же путем, что и пришел сюда. Но чтобы запутать противника и не дать устроить засаду, было решено пройти через заболоченную местность, где несколько лет назад Луцием Домицием были проложены гати.

Это было, конечно, не самым лучшим решением. Авангард налегке, как и положено ему, двигался впереди и довольно легко прошел болота. Дальше шло основное войско с обозом, прикрываемое с флангов двумя когортами, одной из центурий в которых командовал Марк. Все переживали за обоз – пройдет ли. Опередить немцев не удалось. Арминий двигался быстрее, у него не было многочисленной поклажи, и херуски были легче вооружены. Поэтому, когда легионы вступили на гать, леса на пологих склонах вдоль дороги уже были заняты неприятелем.