Текст книги "Бросок из темноты"

Разведчик с досадой и одновременно удовлетворенно сплюнул. Не считая нужным более оставаться здесь, перед разбитой и полной трупов землянкой, он двинулся назад, в ту часть ходов сообщения между созданными гитлеровцами линиями обороны, в которых еще не был, но в которые собирался пройти, выполняя задачу по сбору информации о враге, по поиску живых солдат противника, которых можно было пленить.

Удача поджидала его уже скоро. В петляющем коридоре земляных укреплений он наткнулся на живого, но раненого вражеского бойца. Тот медленно полз по дну окопа, волоча за собой перебитые, сильно изуродованные ноги, и оставлял за собой широкий кровавый след, почти сразу же становившийся едва ли не черным из-за смешивания с полужидким грунтом и такой же грязью. Немец уперся головой в стенку окопа, замер и как будто потерял сознание, уронив голову.

Егор пнул его ногой. Тот не среагировал. Тогда разведчик еще раз толкнул его подошвой своего ботинка так, что гитлеровца качнуло, но поза его от этого не поменялась. Немец продолжал лежать неподвижно, уткнувшись лицом в землю и никак не реагируя на внешние воздействия.

Егор оценил состояние потенциального пленного. Тот явно умирал, так как имел довольно серьезное ранение и обильное кровотечение, не оставлявшее ему шансов на жизнь при отсутствии скорой медицинской помощи. На роль полезного информатора он не подходил. Раздосадованный разведчик недовольно покачал головой. Тащить на себе полумертвого гитлеровца да еще при большом шансе на его скорую смерть он никак не хотел. Но оставлять добычу без внимания не собирался. А вдруг тот выживет!

Решение было принято незамедлительно. Жажда мщения за свою малую родину, за родной дом, за гонения гитлеровцами близких людей и гибель друзей не была утолена. Разведчик ловко перекинул в руках винтовку, направив ее стволом вниз, и, размахнувшись, со всей силы вогнал ее штык в тело вражеского солдата.

Добив того, Егор быстро перевернул теперь уже мертвого гитлеровца лицом вверх, разодрал на его груди шинель, срывая с нее пуговицы, и начал потрошить карманы кителя, извлекая из них все содержимое. Однако среди того, что там было, разведчик не нашел ничего интересного. Его добычей стали только пистолет в кобуре на ремне и добротный нож в ножнах, также висевший на том же ремне.

Дело было сделано. Морщась из-за второй подряд неудачи, Егор выглянул из траншеи наверх, где все еще гремели взрывы снарядов дивизионов его артиллерийского полка, наносившего удары по обороне противника теперь уже в глубину, разрушая ее и давая шанс на развитие успеха проводимой разведки боем.

Перед глазами предстали двое солдат стрелкового полка, тащившие на себе третьего, видимо, раненого. Еще один помогал идти второму, тоже получившему рану в сражении. Наконец Егор увидел быстро двигающихся в исходном направлении бойцов своего взвода и бегущего рядом с ними сержанта Панина.

– Ты не ранен? – крикнул он разведчику, когда увидел, что тот выбирается из немецкой траншеи.

– Нет! – хрипло выдавил из себя Егор и замотал головой на тот случай, если его слова потеряются в грохоте боя.

– Прикрывай, отходим! Двоих взяли целехонькими! Да еще и пехота кого-то сцапала! Так что есть у нас на сегодня языки! – крича на бегу, радовался командир отделения разведчиков.

Они одновременно развернулись в сторону врага, начав вглядываться в густой мрак дыма в той стороне, где еще рвались снаряды, уничтожая оборону врага.

– Уходим! – прокричал Панин, повернувшись к удаляющимся разведчикам, тащившим кого-то на руках.

Вдвоем с Егором они с чувством выполненного долга двинулись следом, оставляя поле боя врагу. Для них сейчас все было кончено. Боевая задача была выполнена. Пленные имелись в наличии и оставалось их только донести до своих, сдать командованию для дальнейшей обработки. А самим выбраться живыми. А если этому не суждено быть, то отдать свои жизни подороже, прикрывая отход товарищей, несущих добытого кровью языка.

Обстрел закончился. Взрывы прекратились. Егор с командиром отделения перепрыгнули через земляные навалы разрушенной передовой линии обороны врага. Перед ними предстали спешно покидающие место атаки пехотинцы, подбирающие своих раненых и убитых товарищей. Вдалеке мелькали грязные маскхалаты бегущих с плененным гитлеровцем разведчиков.

Замерев на месте, они одновременно повернулись в противоположную сторону, чтобы посмотреть, не осталось ли бойцов, идущих раненых.

– Все! Можно уходить! – прокричал им со стороны один из солдат, что бежал последним.

– Уходим! – громко выкрикнул Панин и замахал руками в воздухе, подавая бойцам знак отходить к своим позициям.

Все, кто был возле него, неспешно начали отходить, иногда поворачиваясь назад, чтобы не пропустить контратаку врага. Одновременно все смотрели на своих солдат, что были впереди и карабкались на крутой берег реки Зуши к родной передовой, волоча за собой пленных и раненых.

– Егор! – послышалось в стороне.

Разведчик повернулся на голос. Это был Козлов. Он, тяжело переставляя ноги, брел к товарищу, чуть нагнувшись в сторону и вперед и как будто удерживая что-то локтем на боку.

– Ранен?! – прокричал ему Егор, с напряжением на лице рассматривая товарища.

– В боку сильно жжет! Прям дышать тяжело, – прохрипел тот и поднял искаженное от боли лицо.

– Уходи быстрее, Леша! Беги, если сможешь. Выбирайся отсюда. Мы прикроем, если что. Дойдешь? – схватил Егор бойца за рукав шинели.

– Дойду, конечно! – храбрился Козлов, мужественно выдавливая из себя улыбку.

– Так давай! Не стой! Иди скорее! – Разведчик взволнованно подгонял товарища.

Боец кивнул в ответ и заковылял вперед, почти бегом, следуя указанию друга. Егор смотрел ему вслед.

– Немцы! – прогремел в воздухе голос одного из разведчиков.

Ожидаемое случилось. Отойдя от гитлеровских окопов не более чем на пару сотен метров, бойцы увидели появляющиеся на фоне немного задымленного и поредевшего зимнего леса темные фигурки солдат врага.

Егор снова повернул голову к реке, чтобы рассмотреть своих ребят, убедиться, что те наконец достигли укрытий. Ушли все, кроме Козлова, чья фигура еще мелькала где-то на половине пути. Понаблюдав некоторое время, он решительно взглянул в сторону Панина. Тот делал то же самое, так же обеспокоенно глядел назад, а потом обвел глазами всех, кто был поблизости. Их оставалось немного. Двенадцать разведчиков и два пехотинца из числа тех, кому не довелось быстро покинуть поле боя.

Впереди, за первой линией немецкой передовой, где начинался лес, все прибавлялось и прибавлялось солдат в серых шинелях и характерного вида касках на головах.

– К бою! Занять оборону! – отдал команду сержант и спрыгнул в ближайшую к нему воронку, оставленную снарядом в самом начале артиллерийской подготовки.

Егор тоже нырнул в ту, что была ближе, и распластался на ее склоне так, что над землей остались видны только его голова и плечи. Свою винтовку он положил перед собой, осмотрел ее, открыл и закрыл затвор, проверив его состояние и наполнение патронами, протер рукавом цевье, взглянул в прорезь прицела. Потом с волнением начал смотреть вперед, где росло число тех, с кем ему предстояло драться.

– Не меньше двух взводов! – сказал он сам себе и резко обернулся назад, волнуясь за раненого Козлова.

Того не было видно. Это означало, что он успешно преодолел весь путь до своей передовой.

Егор повернулся к Панину. Тот ковырялся в автомате, готовясь к стрельбе, и что-то бубнил себе под нос, то хмурясь, то скаля зубы в зловещей улыбке, то поднимая взгляд в сторону врага, вытягивающегося в широкую цепь для ответной атаки.

– Сообщаем вам, что ваш сын, Константин Панин, пал смертью храбрых в борьбе с врагами социалистического отечества! – вдруг донеслось до Егора, а сам сержант повернулся в его сторону и засмеялся так, будто был одержим жаждой крови и собирался драться до конца, зверея и не щадя себя в бою.

Его страшный, истерический смех передался Егору. Тот тоже засмеялся, заражаясь презрением к смерти и начиная наслаждаться собственным крайне опасным положением, когда впереди были лютые враги, а позади – огромное, почти ровное поле, своей гладью не дававшее шанса на спасение тем, кто решит под ливнем пуль и осколков пройти по нему.

С другой стороны от Панина его страшный юмор тоже оценили. И оттуда тоже послышался истерический смех двух или трех бойцов.

– А пленных брать? – крикнул сержанту кто-то из разведчиков.

– А на кой они нам? – ответил тот, начав сворачивать самокрутку.

– А если сами сдаваться начнут? – под общий хохот продолжил солдат, спросивший про пленных.

– Скажи, что сегодня день не приемный! Бей штыком и назад кидай, чтоб стрелять не мешали! – кричал в ответ Панин, веселя своих разведчиков, перенявших от него настрой на предстоящий бой и на скорую смерть одновременно.

– Так они уже прут! – донеслись до Егора слова кого-то из бойцов.

Он вытянул шею и начал смотреть в сторону леса, где шли на них фигуры гитлеровских солдат, растянувшихся в широкую цепь для атаки.

Нутро его жгло. Хотелось поскорее начать бой, начать вести огонь из винтовки. Жажда схватки с врагом целиком овладела парнем. Его почти затрясло. Общий смех приготовившихся принять геройскую гибель разведчиков передался ему. Злая улыбка не сходила с его лица. Он тяжело дышал и с жадностью ждал приказа на открытие огня. Руки разведчика терлись о дерево цевья оружия. Грудь вздымалась от глубокого дыхания. Сердце неудержимо колотилось внутри. Казалось, что, если даже сама смерть встанет перед ним и распахнет свои объятия, зазывая его к себе, он рявкнет на нее:

– Отойди, не мешай стрелять!

А потом сразу прильнет к прицелу.

– Огонь! – зарычал Панин и дал очередь из автомата.

Отдача выстрела ударила в плечо. Егор передернул затвор, выбросил стреляную гильзу, дослал в патронник новый патрон. Снова выстрелил. Опять отдача в плечо. Он понял, что торопится, что, вопреки всем правилам, допускает ошибки. Снова перезарядил винтовку. Стал дышать ровнее, целиться тщательнее. Новый выстрел, очередная перезарядка. Он успокоился и сосредоточился. Стал ровнее держать цель, фиксируя в прицеле темное очертание попавшегося на глаза гитлеровца. Опять выстрел, перезарядка. Ему нравилось, нравилось воевать. Он почувствовал себя настоящим воином. Война была в его руках. Он начал получать удовольствие от смертельной работы.

Рядом короткими очередями бил ручной пулемет, заранее взятый с собой разведчиками. Перешел на одиночные выстрелы из своего автомата Панин. Стреляли из винтовок остальные бойцы взвода и те два пехотинца, что не успели уйти.

– Помогут нам наши или нет? Снарядов не пожалеют? – вдруг услышал Егор голос сержанта возле себя.

Тот броском преодолел расстояние между двумя воронками и залег возле товарища, передавая ему в руки еще тлеющую самокрутку. Щукин принял ее с выражением удивления на лице, поражаясь отчаянной смелости своего командира, за которого был готов отдать, не раздумывая, свою жизнь.

Затягиваясь махорочным дымом, он вдруг вспомнил рассказ моряка из госпиталя, который со слезами горечи в глазах вспоминал о геройской гибели своих друзей. Егор поставил себя на их место. Представил, как вместе с Паниным он будет лежать раненный на дне воронки. Как они будут жаться друг к другу от зимнего январского холода, как будут петь свою последнюю песню, как это делали умирающие моряки, выдавливая из себя слова «Варяга», презирая подходящую к ним вплотную смерть. А ночью их, уже мертвых и окоченевших, волоком перенесут на свою передовую их товарищи. Потом положат их тела в братскую могилу. Прогремят прощальные салюты. А вечером мрачный старшина выдаст осиротевшим разведчикам поминальную флягу с водкой. Те выпьют за геройски павших в бою товарищей и еще долго будут помнить про них, рассказывая друг другу всякие небылицы об их общей службе.

– Заснул, что ли? – толкнул Егора в лечо Панин. – Чего не стреляешь?

Тот уже что-то хотел ответить сержанту, но позади вдруг послышался монотонный грохот стрельбы нескольких станковых пулеметов.

– О! Огневая поддержка началась! Снарядов пожалели, а патронов нет! – громко засмеялся Панин, обдавая Егора своим горячим, еще пахнущим водкой дыханием.

Он высунулся из воронки и стал размахивать автоматом другим разведчикам:

– Хорош воевать, славяне! Отходим на исходную! Хрен с ними, с фрицами! Потом их добьем! – кричал сержант, продолжая водить по воздуху оружием, чтобы его увидели все его солдаты.

Впереди загремели взрывы.

– О! Минометчики заработали! Точно пора! – заорал Панин и схватил Егора за ворот ватника, оттаскивая назад и заставляя тем самым начать отходить.

– Все целы? – пробирался между сидящими на дне траншеи разведчиками командир взвода. – Кого нет? Никто не ранен?

Бойцы молчали, отвечая ему тяжелым и частым дыханием только что вернувшихся с того света людей.

– Козлов! – внезапно, будто вспомнил что-то важное, выпалил Егор, преодолев накопившуюся сухость во рту. – Козлов где, товарищ лейтенант? Он ранен был!

– В дивизионный санбат отправили. Все в порядке с Козловым. Будет жить! Ребра ему зацепило, – не поворачиваясь к спросившему, ответил взводный и продолжил движение между бойцами, осматривая всех и каждого.

Егор расслабленно откинул голову назад, уткнувшись в стенку окопа. Он никак не мог отдышаться. Сердце продолжало учащенно биться в груди. Никак не верилось в ту невероятную удачу, что пришла к горстке приготовившихся к смерти разведчиков. Они не ждали ее, наслаждаясь азартом идущего боя. Готовы были проститься с жизнью, прикрывая отход товарищей, но воспользовались случаем и сумели спастись.

– Будешь? – толкнул Егора в плечо товарищ, передавая ему в руки фляжку, источавшую характерный запах.

Боец принял ее и с наслаждением сделал несколько больших глотков. Потом отдышался и снова отпил, морщась от водочной горечи.

– Живы! – неожиданно выкрикнул один из разведчиков и радостно завертел головой по сторонам, передавая свое настроение всем сидящим в траншее. – Живы! А! Мы живы, ребята!

Он приподнял над головой подобранный или захваченный где-то на немецкой передовой трофейный автомат, демонстрируя его как знак личной победы в бою. В ответ еще один солдат показал всем пару гранат с длинными деревянными ручками, что использовались гитлеровцами. Кто-то поднял над головой отечественную винтовку «СВТ-40», громко комментируя ее наличие у себя:

– Домой «светка» вернулась! Хватит фрицам служить!

Потом, один за другим, все разведчики стали демонстрировать друг другу различные трофеи, захваченные в только что завершившемся бою. В воздухе замелькали портсигары, зажигалки, гирлянды пулеметных лент, бинокль, еще один автомат. Каждый радостно хвастался чем-нибудь перед всеми.

Егор не стал исключением. Он устало стянул с плеча трофейный ремень, снятый с того самого гитлеровца, которого добил ударом штыка в спину. Поднял его в вытянутой вверх руке и показал всем вместе с пистолетной кобурой и ножом в ножнах на нем.

В ответ ему вновь была передана фляжка с водкой, следом в руки кто-то сунул уже раскуренную самокрутку. Полились солдатские байки и смех людей, надменно презирающих смерть, плюющих на нее и умеющих бороться до конца.

Глава 3

Егор жадно и с наслаждением пропихивал себе в рот очередную ложку, полную наваристой солдатской каши с ленд-лизовской американской тушенкой. Он, как и все в полку, соскучился по фронтовой еде. Солдата на передовой, а особенно перед серьезными операциями любого масштаба, подкармливали, таким образом придавая ему сил и энергии. За время пребывания их воинской части на отдыхе и переформировании в ближнем тылу, за несколько десятков километров от линии фронта, недалеко от почти что уничтоженного гитлеровцами поселка Чернь, бойцы истосковались по хоть и скудной, но все же куда лучшей по качеству и количеству пище, чем выделялась им по так называемой тыловой норме.

– Крупинка за крупинкой гоняется! – с тоской в голосе шутили солдаты, рассматривая жидкое варево в своих котелках, напоминавшее подсоленную воду с маленьким плавающим в нем кусочком жира и несколькими разварившимися злаковыми зернами.

– Как это есть можно? – тихо возмущался кто-нибудь в столовой, не испытывая чувства сытости после приема пищи.

– Так и ноги протянуть недолго! – отвечал кто-нибудь ему.

– Скорее бы на фронт! – обязательно заключал в итоге еще один оголодавший солдат, с горечью в глазах облизывающий еще пахнущую едой ложку и вспоминающий о немного лучшем снабжении питанием на передовой.

Периодически, чтобы исправить настрой полуголодных бойцов, в их рядах появлялся кто-нибудь из полковых политработников, начинавший проводить разъяснительную и одновременно воспитательную работу среди них. Важность произнесенных им слов часто подчеркивалась приходившим на такое занятие и какое-то время пребывавшим среди солдат представителем особого отдела полка, а то и дивизии. Тот строго смотрел в лица бойцов, вглядывался в каждого и ловил его реакции и настроение.

– Вся страна из последних сил дает фронту продукцию заводов и колхозов! Люди в тылу сами недоедают, чтобы снабдить родную Красную армию всем необходимым! – вещал политработник, стараясь пристыдить возмущающихся недостаточным питанием солдат.

И, как правило, его выступление заканчивалось одними и теми же словами:

– Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Не все одинаково воспринимали такие выступления, считая все сказанное лишь дежурными фразами для тех, кто помоложе. Но почти все, от самых юных бойцов до солдат в возрасте восторженно и с пониманием слушали комиссаров постарше и более опытных. Особенно тех, кто прошел еще Гражданскую, а то и Первую мировую войну. Тех, чье образование позволяло грамотнее излагать мысли, ораторствовать и тем самым воздействовать на солдатские массы в требуемом обстановкой русле. Таких политработников бойцы завороженно слушали и провожали едва ли не с овациями.

– Егор, – тихо обратился к разведчику вернувшийся днем ранее из дивизионного санбата Козлов – он находился там после ранения, полученного при проведении разведки боем.

Щукин повернулся к нему, одновременно выскребая ложкой из котелка остатки его содержимого, они были самыми вкусными из-за мяса и жира.

– Чего тебе, горе мое луковое? – ответил Егор привычной и любимой фразой своей матери.

– Только тебе пока говорю. Другим еще никому не сказал. Я ведь немца тогда убил! – не меняя тембра голоса, продолжил Козлов. – Первого в своей жизни.

– Вот это да! – протянул разведчик в изумлении и уставился на считавшегося во взводе нерадивым солдатом товарища.

– Да! Штыком! – продолжил Козлов, почти пряча виноватый взгляд от пронзительного взора разведчика.

– Ну ты даешь! Не ожидал! Молодец! – Егор продолжал с удивлением разглядывать товарища, – учитывая его робость и неуклюжесть, никак нельзя было предвидеть подобный исход его встречи с врагом.

– Да я не хотел совсем, – затараторил обычно молчаливый и лишь наивно улыбающийся солдат, – он сам начал. Я на него в траншее наткнулся. Приказали ведь живыми брать.

– И ты что, решил самостоятельно скрутить фрица? – поползли вверх брови на удивленном и расплывающемся в улыбке лице Егора.

– Не знаю, – пожал в ответ плевами Козлов, – наверное.

– Так как дело-то было? Рассказывай давай! – Разведчик полностью повернулся к собеседнику, с нетерпением ожидая продолжения повествования со всеми подробностями.

– Он меня застрелить хотел. А у него что-то не так пошло. Не смог, в общем. А потом он и винтовку свою уронил. А я в него выстрелил и не попал! – начал заводиться солдат, углубляясь в события прошедшего боя.

– Ну? – не мог сдержать своего любопытства Егор.

– Ну, я, как учили, сделал «длинным, коли»! – Козлов опустил лицо вниз.

– Так это он тебя ранил? – спросил товарища разведчик после непродолжительной паузы.

– Не знаю, – пожал плечами солдат, – я потом почувствовал, что будто бы жжет в боку. Все больнее и больнее становилось. А тут все назад пошли. Я за всеми и тебя встретил. А ты злой такой был.

Егор замотал головой от удивления и радости.

– Вот от кого не ожидал! – произнес он. – Самый плохой солдат во взводе. Вечно в наряде находится. А тут на тебе! В рукопашной фрица штыком убил! Как же ты до сих пор никому не рассказал об этом?

– Я боялся, – тихо промолвил Козлов.

– Чего боялся? Друзей того фрица? – засмеялся Егор, не сводя изумленного взгляда с товарища.

– Он молодой такой был. Прямо как мы с тобой. Точно, что не старше, – запричитал солдат виноватым голосом, искоса поглядывая на разведчика, будто опасался осуждения с его стороны.

– Так и надо было! Всегда так делай! Увидел – бей! За свою землю бей! За Родину свою! – Вмиг сошла с Егора улыбка и бесследно пропал смех, будто бы в нем моментально проснулся мститель и беспощадный воин.

– Щукин, к командиру! Козлов, ты тоже! – прогремел откуда-то со стороны бас подбежавшего к ним разведчика.

Один за другим бойцы вошли в натопленное помещение своей землянки, уже заполненной почти всеми их сослуживцами. За столом, точно по его середине, с развернутой картой перед ним сидел лейтенант Скворцов. По обе руки от него заняли места сержанты Виноградов и Панин. Остальные расположились на нарах, приготовившись сосредоточенно слушать своего командира, вид которого говорил о предстоящем серьезном разговоре с подчиненными.

– Товарищи разведчики, – с волнением в голосе начал лейтенант, – взятые нами, а также разведкой стрелкового полка и пехотой языки для командования не представляют серьезного интереса. Офицеров среди них нет. Только рядовые и один ефрейтор. Почти все раненые, и почти все из недавнего пополнения. Потому и попали в плен, не сумев грамотно отойти в тыл по приказу.

– Виноват! Драпали они, а не по приказу отходили, товарищ лейтенант! – воспользовавшись паузой, вставил свое слово Виноградов.

– Может быть, и так, товарищ сержант. Только оно теперь не имеет никакого значения, – парировал командир взвода. – Толку от таких языков все равно мало. Взяли их целую кучу! Снарядов загубили! А информации от них с гулькин клювик!

В помещении повисла тишина. Все присутствующие поняли, что задача одного из сержантов – взять языков с запасом до самой весны – осталась невыполненной и что очень скоро, может быть, уже сегодня, кому-то из бойцов предстоит уйти в поиск и попытаться добыть того самого ценного пленного.

– В общем, всем разведчикам в полках дивизии поставлена боевая задача – добыть языка! – сказал лейтенант и опустил голову, тихо добавив: – Командирам взводов приказано лично возглавить группы.

Последнее прозвучало так, словно Скворцовым был объявлен приговор самому себе.

Разведчики его не очень любили. За те несколько месяцев, что лейтенант командовал взводом, он так и не стал своим, родным, таким, за кого каждый боец был готов отдать свою жизнь. В отличие от прижившегося в солдатской среде лейтенанта Баранова, командовавшего взводом до Скворцова, последний жил и питался отдельно, среди таких же командиров. Появлялся в расположении разведчиков только для проведения считавшихся среди бойцов почти бесполезными занятий по боевой подготовке. Любил поучать и читать нотации, часто отправлял солдат в наряды за малейшие провинности, считая, что тем самым он поддерживает строгую воинскую дисциплину во взводе. Хотя все прекрасно понимали, что настоящим образом порядок устанавливается силами взводных сержантов и благодаря личным качествам опытных и немало послуживших в армии солдат.

Надменность Скворцова, его взгляд свысока на всех и на каждого, отсутствие уважения к тем, кто немало прошел и пережил на своем боевом пути, раздражали разведчиков и создавали между ними и командиром взвода невидимую стену непонимания. Его встречали и провожали согласно уставу. Ему не перечили и во всем подчинялись, слушались и не давали повода для взысканий. Но Скворцов все равно находил мало заметные поводы для претензий или делал то, что его подчиненным казалось абсолютно ненужным.

Он успел повоевать солдатом в сорок первом. Был ранен, а после выздоровления как имевший полное среднее образование был направлен в военное училище, где прошел краткосрочный курс подготовки и был выпущен лейтенантом на фронт. Большинство ребят, что учились вместе с ним, приказом командования сразу после выпуска были направлены под Сталинград. Ему и еще нескольким молодым командирам было уготовано судьбой служить в других частях Красной армии. Как имевшему боевой опыт, высокий рост и крепкое телосложение, Скворцову сразу по прибытии в дивизию предложили возглавить взвод разведчиков артиллерийского полка. Он хорошо показал себя на комсомольской и организаторской работе, слыл ответственным и исполнительным человеком, поэтому без раздумий принял такое предложение и с присущей ему энергией принялся руководить, абсолютно не зная людей и не имея достаточного опыта на командном посту.

В итоге ему так и не удалось за прошедшие несколько месяцев службы в качестве командира взвода наладить отношения и найти общий язык с солдатами. Чрезмерная погоня за дисциплиной без учета специфики работы разведчиков, их личных качеств, сложившихся негласных традиций, отношений между собой и командирами, без учета боевого опыта и заслуг лишь укрепляла преграду между взводным и бойцами.

Лейтенант Баранов, который командовал разведчиками артполка до Скворцова, был абсолютно другим. Он почти всегда неотлучно находился в расположении. Ел и спал в одной землянке со своими солдатами, делил с ними свой дополнительный продовольственный паек, выдававшийся только командному составу. Переживал за всех и за каждого, словно за родных людей. А любое предстоящее действие, любой боевой выход или планируемую операцию он обсуждал с бойцами, словно советовался с ними, полагаясь на общий опыт и подготовку. После такого общения с подчиненными могло показаться со стороны, что во взводе имеют место явные панибратские отношения с командиром. Однако это было не так. Дистанция всегда существовала. Просто она была едва заметна. А общение накоротке, словно не с бойцами, а с товарищами было гарантией тому, что любые приказы и распоряжения Баранова, отдаваемые солдатам, будут выполнены даже ценой их собственных жизней.

Ради такого взводного разведчики не щадили себя. Они сами поддерживали дисциплину и порядок в расположении. Демонстративно общались со своим командиром, как с главным человеком в их текущей жизни, как с непреклонным авторитетом в их среде. Ему не придумывали кличек, как часто бывало в других подразделениях полка. Его не называли иначе, как по званию или по имени и отчеству, хотя в среде солдат были и постарше возрастом. Баранова любили и уважали, прекрасно зная и видя, что он точно так же относится к своим бойцам, как и они к нему. А его переживания по поводу того, что командование запрещало взводному лично участвовать в операциях по захвату языков, были очень заметны всем разведчиками.

Дистанцировавшегося от солдат и казавшегося им весьма высокомерным Скворцова они не уважали. Те, кто знал и помнил Баранова, особенно сильно чувствовали существовавшую разницу между прежним и действующим командирами взводов. А зародилась неприязнь именно во время переформирования полка, когда новый командир взвода только прибыл к разведчикам. Первые же действия, приказы и распоряжения назначенного начальника показали им его сущность.

Скворцов стал гонять своих солдат на полевых занятиях, делая ставку на отработку действий по уничтожению дотов, дзотов и пулеметных гнезд. С утра до вечера бойцы ползали по осенней грязи, потом по мерзлой земле, цепляясь за нее и срывая пуговицы с шинелей и ватников, которые потом еще и приходилось тщательно чистить, чтобы опрятно выглядеть на построениях. Броски гранат на точность и дальность, перемещения ползком, зарываясь телом в землю, короткие перебежки – все отрабатывалось до изнеможения, до седьмого пота, до отсутствия сил, даже чтобы выругаться.

А потом изможденные на занятиях разведчики еле брели в расположение и в столовую, чтобы перед вечерней проверкой и сном принять порцию крайне жидкой, безвкусной и абсолютно не сытной похлебки, не дававшей ни сил, ни энергии.

Бойцы видели и прекрасно понимали, что их новый командир весьма далек от реальностей их настоящей работы. Пытались периодически доносить это до него, но натыкались на отсутствие желания Скворцова слушать, а главное – слышать своих подчиненных.

– Ничего, до дела дойдет, тогда посмотрим! – выдавил из себя сержант Виноградов после очередной пустой и нерезультативной беседы с ним.

Этот день пришел. Мрачный и бледный командир взвода исчез из расположения сразу после оглашения приказа. Куда он исчез, никто не знал. Перед ухом он зачитал воинские звания и фамилии тех, кого включил в список основной группы. Затем огласил перечень бойцов, составивших резервную группу. Обе насчитывали по шесть человек.

– Куда такой толпой? – заключил Панин, глядя в глаза Виноградову, такому же опытному разведчику, как и он сам. – Ходили всегда по четверо, не больше. Иной раз и двое управлялись. А шестеро? Это ж шуму сколько будет!

– Считает, что большее количество людей дает больше шансов. Ну-ну! – помотал головой недовольный Виноградов, приказом взводного назначенный командиром резервной группы.

– Может, с комиссаром поговорить? – влез в их разговор на правах равного Егор, фамилия которого была зачитана при оглашении Скворцовым первого списка.

– Не поможет! – после недолгой паузы ответил ему один из сержантов. – Подходили уже, просили замены. А нам ответили, что других в полку нет. Воспитывайте и учите того, кто есть!

Разведчик стиснул от досады губы. Идти в поиск, к немецкой передовой, а может быть, и дальше с неопытным и высокомерным командиром, не имеющим представления обо всех деталях работы разведчиков, он никак не хотел.

– Он знает, что ты местный. Потому и берет тебя с собой, – заключил Панин, глядя сверху вниз, с высоты своего роста на Егора.

– Ты, главное, не паникуй! Все знаешь, все умеешь! – подхватил речь товарища Виноградов. – Оставьте его где-нибудь, чтоб не мешал, а потом заберете. Он обстрелянный. Либо на лету все схватит, либо без него вернетесь. Главное – выполнить приказ!

– Легко сказать, – выдавил из себя в ответ Егор.

Сборы начались уже скоро. Разведчики на случай ранений во время выполнения боевой задачи отказались от ужина. Каждый настраивался по-своему. В землянке стояло почти полное молчание. Все те, кому не надо было идти в поиск, были на улице или в наряде. Они не мешали товарищам настраиваться и собираться. Внутри жилого помещения оставался только Козлов, сидевший молча и наблюдавший за сборами в путь своего друга Щукина.