Текст книги "Царь горы"

– Дайте мне дослужить три месяца, товарищ полковник! – официально попросил он редактора. – Выслуги-то всего чуть-чуть не хватает. Жаль три процента к пенсии терять…

Но Царедворцев отказал:

– Ни о какой отсрочке речи быть не может! – категорично заявил он. – Сроки по оргштатным мероприятиям поставлены жёсткие. На меня кадровики давят, грозят самого уволить, если в отведённое время не уложимся! И генерал Бурмасов ежедневно звонит, каждое личное дело держит на контроле! А ваше, товарищ подполковник, благодаря вашим же стараниям, – на особом! Так что берите ноги в руки и завтра ступайте в гарнизонную поликлинику – специально для таких, как вы, «оптимизируемых», там собирают военно-врачебную комиссию! И чтобы не затягивать процесс, прямо сейчас возьмите в канцелярии «обходной» и начинайте оперативно сдавать всё, что положено…

Вечером настал черёд Инги утешать мужа:

– Не волнуйся, милый, как-нибудь проживём… Мне тут предложили «литературным рабом» поработать. За хорошие деньги, между прочим…

– Каким ещё «рабом»? – не понял Борисов.

– Обыкновенным. Одно московское издательство затевает «фабрику лидеров продаж». Берётся какой-то раскрученный писатель, и под его именем быстро штампуются книги… То есть издательство рассылает фрагменты сюжета десятку литсотрудников, которые прописывают текст, потом он обрабатывается в одном стиле и издаётся под именем этого писателя…

– А тебе какой смысл пахать на дядю?

– Прямой! Один печатный лист – тысяча «зелёных».

Борисов не одобрил:

– Нет, так дело не пойдёт! Ты свой талант и своё время будешь распылять… Лучше сама пиши книги!

Инга задорно засмеялась:

– Уволь меня. Одного писателя нам на семью достаточно… – Она на минуту задумалась и вдруг спросила: – А что, если тебе вместо увольнения из армии перевестись в другое ведомство?..

– Куда? – хмыкнул он. – В пожарники?

– Зачем же сразу в пожарники, есть и другие военизированные формирования, – продемонстрировала Инга свои познания. – Скажем, внутренние войска… У моей одноклассницы Ирки – муж в кадрах Уральского округа Внутренних войск служит… Хочешь, позвоню ей? Прямо сейчас!

Борисов, как все армейские офицеры, к Внутренним войскам относился с некой долей пренебрежения. И себя в «конвойных» частях представлял с трудом… Но тут как-то всё сошлось: и три процента пенсии терять было жалко, и фигу начальникам, которые возомнили себя вершителями судеб, показать хотелось. И он неуверенно качнул головой:

– Ну что ж, позвони! Чем чёрт ни шутит, пока Бог спит…

Полковник Коксов, так звали Иркиного мужа, оказался человеком симпатичным и открытым. Он выслушал изложенную Борисовым диспозицию и заверил:

– Запросто решим твой вопрос, Виктор! Нам сейчас боевые офицеры, ох как нужны! – И добавил, понизив голос: – Слышал, конечно, про взрывы жилых домов в Москве? Сам, конечно, понимаешь, что никакой это не «бытовой газ», а настоящий теракт… Больше двухсот погибших…

Борисов кивнул: кто ж, мол, о взрывах домов не знает – по всем телевизионным каналам только об этом и трещат:

– Значит, новая буча затевается?

Коксов приложил палец к губам, хотя в кабинете они были одни:

– Мы как раз комплектованием военных комендатур занимаемся!.. Догадываешься, где они будут размещены?

Борисов встал, подошёл к висящей на стене карте Российской Федерации и ткнул пальцем в Чечню.

Коксов похвалил:

– Стратег, соображаешь… Будем, как обещал один большой начальник, «мочить в сортире»!

Борисов при этих словах поморщился: подобные высказывания, из чьих бы уст они ни вылетали, ему не нравились. Перед настоящей дракой нечего кулаком грозить – бить надо!

Но Коксов его гримасы не заметил и мыслей читать не умел:

– Так что, Виктор, пиши рапорт на перевод, – заключил он. – А я тебе подполковничью должность обещаю… Правда, не исключаю, что в придачу к ней – и командировку на войну… Но ведь тебе же не привыкать?

«Да, никуда мне от войны, видать, не спрятаться, – вспомнил Борисов о своей несостоявшейся три года назад поездке в Грозный. – Но мы прятаться и не научены…»

1

– Так вы за храм, Виктор, или за пруд? – Суламифь Марковна могучей грудью притиснула Борисова к стене с объявлениями.

Уже несколько дней сотрудники редакции «Рассвета» бурно обсуждали новую идею местной митрополии, поддержанную губернатором и двумя уральскими «медными» олигархами, – построить храм во имя покровительницы Екатеринбурга святой Великомученицы Екатерины на насыпном острове в центре городского пруда.

«Дался этим нуворишам храм! Ведь не ради веры и прихожан стараются, а собственной гордыни для…» – Борисов, у которого в этом вопросе никак не получалось «выключить замполита», в редакционных спорах не участвовал и собственное мнение держал при себе.

В современной России у многих внезапно разбогатевших «новых русских», среди которых представителей собственно русского этноса были единицы, появилось такое хобби – строить храмы, подносить дорогие подарки архиереям и делать миллионные пожертвования на нужды церкви… И всё, как полагал Борисов, от того, что мыслимые и немыслимые богатства, достались им не в результате собственных многолетних усилий и даже не по наследству, а в результате грабительской приватизации и бесстыдного присвоения общенародного достояния. А те, кто к разделу первого пирога не успел, обогатились посредством рейдерских захватов и кровавых переделов имущества их предшественников: «Вот и пытаются теперь грехи замолить… Впрочем, всем нам есть что замаливать!»

Екатерининский собор в Екатеринбурге появился задолго до революции. Заложенный ещё при основании города, в 1723 году, он благополучно простоял почти полтора столетия на Екатерининской площади, расположенной в самом центре – на перекрёстке Главного проспекта и Пушкинской улицы.

В 1930 году, во времена богоборчества, решением Свердловского горсовета собор взорвали, а Екатерининскую площадь переименовали в площадь Труда. Рядом с «намоленным местом» построили обком партии, а перед ним установили фонтан в виде сказочного Каменного цветка, воспетого Бажовым.

Мимо этого фонтана Борисов проходил всякий раз, когда направлялся в Дом писателя. О том, что здесь прежде находился храм, он даже не догадывался, пока в начале девяностых годов в умах инициативной группы горожан не возникла идея его восстановления.

Идею новая власть поддержала, и на месте, где прежде возвышался Екатерининский собор, водрузили поклонный крест. Затем возвели часовню, которая должна была со временем стать пристроем к восстановленному храму. При этом предполагалось снести любимый горожанами фонтан и ликвидировать сквер, а под собором оборудовать подземную парковку. Это вызвало протест у многих екатеринбуржцев. Начались митинги. Одни выступали «за», другие – «против», и строительство собора отложили на неопределённое время.

И вот спустя шестнадцать лет ревнители собора выдвинули новую идею: построить храм невиданных размеров в старорусском стиле. Но поскольку плотная застройка не позволяла возвести в центре города такой огромный собор, ничего лучшего не нашли, как создать для него насыпной остров в районе Мельковской стрелки Городского пруда. И город вновь забурлил, и горожане опять разошлись во мнениях. Нашлись как горячие поклонники новой инициативы, так и активная группа противников, возглавляемая депутатом гордумы Сироповым, тем самым, что построил детскую площадку во дворе дома Борисова. На этот раз депутат решил спасти Городской пруд, охватив его живой цепью с целью не допустить начала строительства Храма-на-воде. Сиропов был фигурой довольно одиозной и неоднозначной. Считая лучшей политической рекламой самопиар, он подогревал интерес к своей персоне разного рода выходками и скандальными высказываниями из разряда: язык мой – враг мой, прежде ума рыщет, беды на голову ищет. Не так давно Сиропов затеял драку с официантом в элитном ночном клубе, где собирались представители нетрадиционных меньшинств, и попал в обзор вечерних новостей к страстному любителю подобных «скандальчиков» – тележурналисту Шеремуту. На волне своей «возросшей популярности» Сиропов и решил возглавить городское движение «зелёных».

– Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке! – воскликнул он в новом сюжете Шеремута, который из обличителя депутатской безнравственности превратился, как по мановению волшебной палочки, в апологета защитника родной природы Сиропова, призывающего своих сторонников выйти на общегородскую акцию.

Наслушавшись пламенных речей «позеленевшего» депутата, Суламифь Марковна близко приняла их к своему трепетному сердцу и вдохновилась. Она ходила по кабинетам редакции, отлавливала сотрудников и посетителей в коридоре и призывала не отсиживаться. Борисов как мог избегал встреч с этой новоявленной защитницей пруда, но в конце концов попался:

– У нас и так в городе с экологией беда – нехватка водных ресурсов! А это безумное строительство разрушит всю экосистему! – голосом Левитана вещала Суламифь Марковна. – Надо спасать наш пруд, нашу жемчужину! Во имя будущего наших детей и внуков выйдем всем миром! И пусть власти обещают пригнать полицейских с дубинками! Они хотят извести нас, как клопов! Но мы… мы будем кусаться! Надеюсь, вы пойдёте с нами в цепь, Виктор?! – спросила она, дохнув в лицо Борисову табачным дымом.

«Лучше бы вы, гражданочка, курить бросили: всё для экологии было бы больше пользы…» – помахал Борисов ладонью перед лицом.

– В цепь я не пойду… – тяжело вздохнул он. – Играйте в свои цепи, «кованы-раскованы», без меня… А мне материал в номер сдавать надо!

Суламифь Марковна поглядела на него сурово, как прокурор на обвиняемого в массовом убийстве.

– Так вы за храм, Виктор, или против него? – Она сердито поджала губы.

– Я – за мир во всём мире, – вынужден был всё же озвучить свою гражданскую позицию Борисов. – У людей, которые верят, должна быть возможность выбрать место для храма. Равно как и у тех, кто не верит, есть право выражать своё мнение по этому поводу…

– Вы, оказывается, подлый соглашатель, Виктор! Я от вас такого не ожидала! А я вот пойду и обниму пруд! Вместе с достойными и неравнодушными людьми! – Она с гордым видом удалилась, тяжело неся своё грузное тело и выпуская в разные стороны клубы дыма, как паровоз, везущий Ленина из эмиграции прямиком к Финскому вокзалу.

Борисов, глядя ей вслед, поймал себя на мысли, что такое неуёмное желание протестовать, не важно против чего, в Суламифи Марковне просто неискоренимо. Это равное подвижничеству стремление – голос крови, наследие многовековой культуры древнего народа, впрессованное в виток её генетической спирали…

«Воистину, она убеждена, что отвечает за всё происходящее…» – констатировал Борисов. Вообще-то он, несмотря на своё «комиссарское прошлое», хотел, чтобы храм в Екатеринбурге воссоздали.

Екатерининский собор долгие годы до революции служил местом принесения присяги горными инженерами и солдатами екатеринбургского гарнизона, и потому воспринимался Борисовым как неотъемлемая часть государства и служения ему. Борисов как офицер, который и в отставке остаётся офицером, полагал себя государственником, невзирая на все разрушительные перемены в его Отечестве. И даже «на гражданке», честное и бескорыстное служение родной державе и всему, что укрепляет её, представлялось ему единственным достойным для мужчины занятием.

«В современной России, где за четверть века так и не сформировалась государственная идеология, церковь, волей или не волей, компенсирует её отсутствие. Призывая людей к нравственной и духовной жизни, проповедуя достойные примеры предков и святых, она делает доброе дело… Пусть в нашем городе появится больше храмов и сократится число всяких притонов и ночных клубов!»

Однако соборы, так думал Борисов, должны строиться не вопреки горожанам, не по прихоти властей и сильных мира сего, а по волеизъявлению большинства верующих и в тех местах, где сами люди решат. На этом и зиждется принцип соборности.

Все эти размышления дались ему нелегко. Борисов был воспитан в советское время и антирелигиозную пропаганду испытал на себе в полной мере. К тому же он долгие годы носил в кармане партбилет, что с верой в Бога не сопрягалось.

Но не зря писал Гёте в своём бессмертном «Фаусте»: «О, две души живут в груди моей. И рвутся ввысь, и ищут разделенья…» Полное отрицание религии с годами сменилось в Борисове пониманием, что Бог – есть. Случилось это ещё в советские годы, и об этом он всё чаще, на уровне наития, писал в стихах.

Фронтовой поэт Баркович, который вёл семинар на совещании молодых писателей в «Ислочи», однажды, когда сотоварищи стали критиковать Борисова за упоминание Ангелов и Провидения, осторожно заступился за него:

– На войне неверующих я не видел… Там все под Богом ходят… Давайте оставим лирическому герою право самому выстраивать свои отношения с трансцендентным и трансцендентальным…

После приезда в Москву Борисов нарочно полез в философский словарь, чтобы понять мудрёное высказывание Барковича, и обнаружил у Канта вполне понятное объяснение: трансцендентное познание достигается собственным опытом, а познание трансцендентальное, метафизическое находится вне его пределов, то есть даётся свыше.

И с тем, и с другим способом познания мира он столкнулся на войне, о чём и написал в своих стихах:

 
У прошедших войну взгляд на вещи иной,
Чем у тех, кто войной не испытан…
 

Время на войне действительно спрессовано до предела. Оно не даёт возможности отложить ни доброе намерение, ни злое, ибо убить тебя могут в любую минуту. Тем ярче, контрастней проявляются человеческие качества, в мирной жизни почти незаметные: трусость и отвага, подлость и доброта, предательство и взаимовыручка.

Ещё в Афганистане Борисов размышлял о высшем смысле жизни и смерти.

«Моджахеды» с радостью умирали за свою веру, фанатично ненавидели «шурави». Их решимость ради Аллаха пожертвовать собой поражала Борисова. Конечно, советские люди тоже проявляли героизм и самопожертвование, но платформа для этого у них была иная – идеологическая. «А разве вера – это не та же идеология?» – всё это Борисов пытался осмыслить и понять, но там, в Афгане, так до конца и не понял…

После первой чеченской кампании Борисов взялся написать очерк о солдате-пограничнике Евгении Родионове. История простого солдата, явившего силу веры и несломленного духа, взволновала Борисова и стала для него откровением промыслительности бытия русского человека, его способности в критический момент сделать осмысленный выбор между добром и злом.

В 1996 году Евгений Родионов, находясь в боевом дозоре, пропал без вести. Мать солдата поехала его искать. Начальники на заставе сообщили ей, что считают рядового Родионова дезертиром и разыскивать его не собираются. Тогда она пошла по окрестным сёлам, расспрашивая о сыне. Её привели к полевому командиру Басаеву. От него мать и узнала, что Женя был захвачен боевиками и провёл в плену несколько месяцев.

– Твой сын мог бы жить, если бы принял нашу веру и отказался от своей… – усмехнулся Басаев. – Это был его выбор! Неверный не снял крест, и мы отрезали ему голову.

– Отдайте мне тело сына, – умоляла мать.

– За всё надо платить, – сказал Басаев.

Она отдала все деньги, которые у неё были, сняла с себя серьги и обручальное кольцо. И Басаев указал место, где её сын похоронен:

– Иди прямо через поле, мать, на краю найдёшь своего сына.

И мать пошла прямо через минное поле, и прошла его невредимая, и нашла холм, и разрыла его. Обезглавленное тело своего сына вынесла к заставе, где он служил… Разве это не промысел Божий?

Очевидно, и сам Борисов оказался в Чечне не просто так. Всё, что казалось значительным и важным в мирной жизни, на этой войне представилось мелким и ничтожным – обычными житейскими пустяками.

«Многого не увидишь, если смотреть через триплекс бэтээра. Мир ограничен окулярами, но цель становится яснее», – война, подобно триплексу, изменяет угол зрения и на окружающий мир, и на людей, с которыми боевая обстановка сталкивает, и на собственные поступки.

Там, где царят беспросветный мрак и хаос, где соседствуют ложь и предательство, подкуп и боль, жертвенность и подлинный героизм, без понимания себя самого и без надежды на Ангела-хранителя человеку просто не выжить.

Ангел-хранитель берёг Борисова от вражеских пуль и осколков. Но от своих дураков уберечь не сумел. Их в Чечне оказалось куда больше, чем в Афгане, – и среди начальников, и среди подчинённых.

«У нас вместо советской кадровой системы давно уже царит система отрицательного отбора – не нужны умеющие думать и делать, нужны умеющие угождать и пилить бюджетные деньги» – так объяснил он себе это обстоятельство.

Комендант Аксаков, под началом которого выпало ему служить в Грозном, провозгласил, когда они выпивали:

– Всё у русского мужика отними – смирится! Пайку хлеба не давай – лебеду будет жрать! Дом сожги – шалаш построит или землянку выроет! Даже на самой страшной войне выживет! Даже при мировом масонском правительстве не окочурится! А вот ежели собственную дурь у него отнять… – Аксаков матюгнулся и замолк, перекатывая желваки на скулах.

– Что ж будет, Сергей Алексеевич, если мужика его дури лишить? – выдержав паузу, с улыбкой спросил Борисов.

Аксаков залпом влил в себя содержимое стакана и констатировал:

– Сдохнет тогда русский мужик! Ей-богу, без дури – никак не выдюжит! Ею, дурью родимой, одной и живём…

С упёртым комендантом спорить было бесполезно – он олицетворял того самого русского мужика, которому хоть кол на голове теши, всё на своём стоять будет.

Да и незачем было спорить, ибо говорил Аксаков сущую правду.

2

Ленинская комендатура, куда Борисова назначили заместителем коменданта по воспитательной работе, являлась одной из пяти районных комендатур в освобождённом от боевиков Грозном. Располагалась она рядом с площадью со странным названием «Грозэнерго». Комендатура тесно взаимодействовала с временным отделом внутренних дел по Ленинскому району. ВОВД района в основном состоял из земляков Борисова – сотрудников милиции, присланных в столицу Чечни из Свердловской области.

И комендатура, и временный отдел внутренних дел базировались на территории бывших товарных складов, к которым вела раскуроченная взрывами железнодорожная ветка. Под казарму и служебные помещения выделили длинный пакгауз, а вся территория складов была защищена бетонной стеной.

Слева стояло двухэтажное здание гражданской администрации района с единственным во всей округе телефонным переговорным пунктом. Справа – пустырь. На противоположной стороне площади в нескольких уцелевших домах размещался отряд «гантамировцев». Чеченцы из вооружённого формирования Бислана Гантамирова участвовали в штурме Грозного на стороне федеральных войск и теперь должны были составить основу для новой чеченской милиции.

Комендант Аксаков по прибытии Борисова сразу ввёл его в курс дела. О «гантамировцах», об этих «союзниках», он отозвался нелицеприятно:

– Днём они милиция и вроде бы за нас, а ночью – непонятно: то ли бандиты, то ли мародёры, то ли нейтралитет держат… Как только стемнеет, с их стороны постоянно в нас пуляют. Короче, сам увидишь… Лучше не высовывайся – стреляют метко… – Полковник Аксаков сразу перешёл на «ты». Он, как выяснилось при знакомстве, был из бывших армейцев и двумя годами раньше Борисова побывал «за речкой». – Здесь, Виктор Павлович, тебе не Афган. Там как-то всё понятней было: вот – «духи», вот – мы. А тут и не знаешь, как себя вести, чтобы под трибунал не угодить… Подвиг могут назвать «преступлением», а преступление вполне себе представить «подвигом». Всё зависит от интерпретации… Дуракам закон не писан, если писан, то не читан, если читан, то не понят, если понят, то не так! На вот, почитай! – Он протянул папку, на которой криво, от руки, было выведено: «Нормативные документы».

Борисов открыл папку и пробежал взглядом несколько страниц.

Главную задачу комендатуры «нормативные документы» казённым языком определяли как участие в выработке и реализации профилактических, организационных, воспитательных и иных мер по предупреждению, выявлению и пресечению террористической деятельности, проведению разъяснительной работы среди населения, в том числе с использованием средств массовой информации, во взаимодействии с администрацией Ленинского района Чеченской Республики, где комендатура расположена. Руководству комендатуры предлагалось координировать с администрацией своего района деятельность по защите населения от террористических акций и минимизации их последствий, организовывать взаимодействие в данной области с территориальными органами исполнительной власти и оказывать содействие органам внутренних дел Российской Федерации и ФСБ в обеспечении законности, общественного порядка и безопасности населения, в предупреждении, выявлении и пресечении правонарушений и преступлений…

– А если попроще, товарищ полковник, в чём суть наших действий? – закрыв папку, поинтересовался Борисов.

– Можно и попроще, – Аксаков вперил в него ясный васильковый взгляд. – Военное положение не введено, и стрелять в сторону жилых домов, даже если оттуда по тебе лупят, нельзя! Применять физическое насилие к гражданам Чеченской Республики – ни-ни! Тут же налетит толпа правозащитников, мать их перемать… На прошлой неделе к нашему блокпосту на Старопромысловском шоссе вышла под вечер женщина, облитая кислотой и наркотой нашпигованная, чтобы от болевого шока не умерла… Наши бойцы, рискуя жизнью, ибо вечером передвигаться по району небезопасно, отвезли её в больницу, чудом спасли, а наутро явилась толпа местных правозащитников и хай подняла, что федералы жительницу Грозного избили, ограбили, изнасиловали, пытали, кислотой облили… Тут же два центральных телеканала нарисовались – «горячую новость» зафиксировать и нас во всех смертных грехах обвинить… В таких вот условиях работать приходится, когда ни мира, ни войны, ни закона военного времени, ни гражданского порядка, ни честного слова, ни поддержки сверху… А теракты предотвращать надо и оружие изымать, и подозрительных лиц задерживать, и армейские колонны сопровождать… Словом, служить предстоит в «королевстве кривых зеркал», в условиях, когда свои же начальники в любой момент тебя могут сдать, если только ситуация развернётся не в твою пользу… Ферштейн?

Борисов зябко передёрнул плечами – прямота суждений коменданта и его откровенность с малознакомым человеком слегка шокировали. Он уже подзабыл, что на войне миндальничать некогда:

– Так точно, ясно… – Конечно, Борисов свою службу здесь представлял иначе, хотя и наслушался от майора Дулова много разного о первой чеченской кампании.

– Чтобы ещё ясней стало, подполковник, сейчас вещички свои бросишь на чердак и скатаешься в Ханкалу, в опергруппу. Там, в канцелярии, хлыщ один сидит, Вирус, капитан ментовской, компьютерщик. Он ведомости по «боевым» закрывает…

– Не понял, командир… При чём здесь компьютерщик?

– Твоя должность как называется?

– Заместитель коменданта по воспитательной работе с личным составом.

– То есть по-старому замполит! – уточнил Аксаков и назидательно изрёк: – А замполит обязан о личном составе заботиться… Ферштейн?

– Само собой, заботиться готов. Только в данном случае не пойму, в чём именно забота заключается?

– Сейчас поймёшь! От этого Вируса зависит, сколько дней он нам по «боевым» за истекший месяц закроет. Обычно закрывает семь-восемь, чтобы средства сэкономить и себе за это премию выписать. А надо, чтобы он хотя бы десять-одиннадцать «боевых дней» в ведомость вписал. От них и выслуга пляшет, и количество тугриков соответственно, которые на счёт каждому начислят… Вон, ребята из рязанского ОМОНа весь месяц в «зелёнке» просидели, с гор не вылезали, а Вирус им всего неделю поставил… Барышням с «Абрикоса», это опергрупповский коммутатор, двадцать пять – тридцать закрывает ежемесячно… Оно и понятно, барышни в две смены трудятся: и на коммутаторе, и в модулях…

Борисов поморщился:

– Неужели все – в две смены?

– Свечку не держал! Утверждать не стану, – пошёл на уступку Аксаков. – Но табели по боевым у всех закрыты, как я сказал.

– С барышнями я уяснил… А мне-то что надо сделать, товарищ полковник?

– Приедешь. Познакомишься с Вирусом. Тебе с ним часто теперь встречаться предстоит. Передашь ему от нас в подарок ящик коньяка, который мы вчера на блокпосту реквизировали, и попросишь, чтобы он в ведомости учёта «боевых» нужные отметки сделал. Это, Виктор Павлович, на сегодня твоё маленькое, но очень ответственное поручение, – закончил комендант, передразнивая «товарища Саахова» из известной советской комедии.

Борисов занёс свой вещмешок в палатку, в которой ему предстояло жить ближайший год. Новое жильё понравилось. «Комендачи» устроились в чердачном помещении пакгауза. Палатки натянули прямо под крышей – и теплее, и уютнее, чем у соседей из ВОВД, которые поставили кровати прямо в сыром складском помещении, где, по утверждению старожилов, и сквозняки, и крысы шныряют…

В Ханкалу комендант отправил Борисова на бэтээре, а не на комендантском уазике.

– Под бронёй – всё-таки спокойнее, – напутствовал он. – Смотри по сторонам, замполит. Помни поговорку: в разведке – гляди на ветки…

– Есть смотреть по сторонам!

– Экипаж у тебя опытный, да и сам ты – стреляный воробей. Доедешь поди…

Дорога до штаба объединённой группировки заняла около пятидесяти минут. До Ханкалы из своего Ленинского добирались через Октябрьский район.

Переживший нескольких штурмов Грозный весь лежал в руинах. Такие развалины Борисов видел разве что в документальных фильмах про Сталинград. В бойницах бэтээра мелькали дома без окон, с обвалившимися балконами. Многие строения были разрушены до основания. Передвижение по улицам, изъязвлённым снарядами, представляло собой нечто похожее на ралли по пересечённой местности – боевую машину то и дело подбрасывало на кочках и ухабах, и Борисов больно бился о броню.

Бутылки в ящике жалобно позванивали, заставляя его вздрагивать при мысли, что они могут разбиться и он не выполнит первое «ответственное» поручение коменданта. Однако к цели путешествия и сам Борисов, и содержимое ящика добрались в целости и сохранности.

Вирус, он же капитан Верусов, упитанный и розовощёкий, в новеньком синем камуфляже и скрипучих берцах, принял «бакшиш» как нечто само собой разумеющееся.

– Не палёный? – повертел он, разглядывая со всех сторон бутылку пятизвёздочного дагестанского коньяка.

«Вот ещё знаток и ценитель выискался», – капитан ещё до их встречи не вызывал у Борисова симпатии, но он заставил себя улыбнуться:

– Настоящий, товарищ капитан! Пейте на здоровье…

– Скажи своему полковнику, что в следующий раз одним коньяком не отделается… Пусть ещё ящик тушёнки готовит…

Борисову так хотелось поучить зарвавшегося штабиста правилам субординации и поставить его на место, что он сдерживался, только памятуя слова Аксакова о том, что с этим Вирусом предстоит ещё не однажды встречаться и именно от капитана будет зависеть, сколько офицеры и контрактники комендатуры заработают и сколько дней им засчитают по формуле «один за три».

– Будет тушёнка, – пообещал Борисов, – только и вы нас, товарищ капитан, пожалуйста, не забудьте…

– Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы, – мерзко хихикнул Вирус и пообещал: – Не беспокойся, подполковник, не забуду…

«Да, прав Аксаков, это не Афган…» – Борисову было тошно и муторно и «бакшиш» вручать, и слова вежливые этому Вирусу говорить, но он понимал, что должен принять предлагаемые обстоятельства как неизбежное зло.

Простившись с Верусовым, Борисов зашёл в управление по воспитательной работе, где получил свежие инструкции и расходные материалы для наглядной агитации: контртеррористическая операция – операцией, а плакаты и лозунги никто не отменял.

Трясясь в бэтээре на обратной дороге в комендатуру, Борисов стал невольным свидетелем разговора механика-водителя и стрелка.

– Собираюсь на дембель… Придётся мзду финансистам платить, чтоб денежки получить вовремя… – пожаловался механик-водитель.

– Что за мзду, товарищ сержант? Просветите новичка… – попросил Борисов, которого экипаж снабдил шлемофоном.

Прапорщик-стрелок со своего места посмотрел на него, как на пришельца с другой планеты:

– Начфину приходится пятьдесят процентов отстёгивать! Только тогда остальное на руки получишь вместе с командировочным предписанием. Если упираешься и не хочешь делиться, будешь сидеть и ждать, пока рак на горе свистнет… То есть пока начфин смилостивится и с тебя не пятьдесят процентов возьмёт, а сорок… А можно ведь и не дождаться: вместо отправки домой пулю от «чехов» схлопотать…

– Разве не обидно – своё, кровное, отдавать?

– Обидно, конечно, товарищ подполковник. Но так здесь заведено. Как говорится, не мы придумали, не нам менять.

«Нет, уж от меня эти тыловые крысы ничего не дождутся!» – Борисов мысленно перенёсся в дни, когда настанет его черёд ехать домой, и понял, что уже жутко скучает по Инге, что надо ей сегодня обязательно позвонить, если в здании районной администрации будет связь…

Бэтээр вдруг резко затормозил, и почти сразу по броне зацокали пули.

– Опять этот жигуль! – выругался механик-водитель.

Борисов выглянул в бойницу. Они стояли на каком-то перекрёстке, а метрах в тридцати от них – белая «девятка», из окон которой два автомата поливали бэтээр длинными очередями.

«Безумству храбрых поём мы славу… Что это за польская кавалерийская атака на Вестерплатте? Эти идиоты разве не понимают, что автомат для бэтээра, как горошина для слона?» – Борисов окликнул стрелка:

– Товарищ прапорщик! А что мы молчим? Ну-ка, дай прикурить этим придуркам!

Прапорщик замялся:

– У нас приказ – огонь по мирным жителям не открывать!

– Где ты видишь мирных жителей? – разозлился Борисов. – Стреляй! Я отвечаю!

– Есть дать прикурить! – обрадовался прапорщик.

Крупнокалиберный пулемёт бэтээра быстро заставил нападающих прекратить стрельбу. «Девятка» развернулась и на всех газах унеслась прочь. Один автомат остался лежать на дороге.

Прапорщик довольно заметил:

– Теперь знать будут твари, что и на старуху бывает проруха! Этот белый жигуль уже две недели по городу мотается, по нашим пуляет, и все ему отпор дать боялись, чтоб под статью не влететь… Надо и нам, товарищ подполковник, отсюда побыстрее когти рвать!

– А трофей кому оставим? Негоже, если автоматы будут на земле валяться…

– Да ну его, этот автомат… Потом рапорты писать заставят, откуда и почему… И вообще, это территория Октябрьского района, пусть их комендатура разбирается, кто стрелял…

– Тогда вперёд! – приказал Борисов.

По прибытии в комендатуру он доложил о происшествии Аксакову.