Текст книги "Россия в эпоху великих потрясений"

29 января В. Н. Коковцову был пожалован графский титул, а вскоре без всяких видимых причин он был неожиданно снят со своего поста. Сразу после этого вдовствующая императрица Мария Федоровна, крайне расстроенная смещением Коковцова, имела с ним беседу. «Выслушав мои объяснения, – сообщает он в своих мемуарах, – царица погрузилась в долгое молчание, а затем, расплакавшись, сказала мне: «Я знаю, что вы честный человек и не желаете зла моему сыну. А потому вы можете понять, как страшусь я будущего и какие мрачные предчувствия мучают меня. Моя невестка не любит меня, считая, будто я лишь ревностно защищаю свои права. Ей не дано понять, что я забочусь только о счастье сына и что вижу, как мы несемся навстречу катастрофе, покуда царь только и делает, что прислушивается к голосу льстецов. Теперь, когда вы располагаете свободой, почему бы вам не сказать царю все, что вы думаете, и не предупредить его, пока не будет слишком поздно?»

Смещение В. Н. Коковцова было личным триумфом Распутина, ибо никаких иных причин, кроме недовольства Распутина, для смещения этого верного короне государственного деятеля, всегда лояльно относившегося к Думе, не было. Дума в отношении Распутина в свою очередь заняла непримиримую позицию, и потому вполне естественно, что царица и ее приближенные стремились любым путем подорвать престиж Думы.

* * *

Я уже упоминал о том, что Распутин яростно выступал против войны. Но в решающие дни июля 1914 года Распутина рядом с его императорскими покровителями не было.

Мой друг Суханов, член Думы от Тобольской губернии (той самой, откуда был родом Распутин) показал мне копию телеграммы, которую Распутин послал царю. «Не объявляй войны, – говорилось в ней, – прогони Николашку… если объявишь войну, зло падет на тебя и царевича». Во время расследования обстоятельств убийства императорской семьи, проведенного в 1918 году, об этом же свидетельствовала и распутинская дочь Матрена:

«Мой отец был решительно настроен против войны с Германией. Когда началась война, он лежал раненый в Тюмени. Его величество послал ему много телеграмм, спрашивая совета… Отец настойчиво советовал ему «проявить твердость» и не объявлять войны. В то время я была рядом с ним и видела и телеграммы царя, и ответы отца. Все это так расстроило его, что из раны вновь началось кровотечение».

Мы сделаем еще один шаг в понимании сложившейся ситуации, если ознакомимся с донесением полицейского чиновника, осуществлявшего наблюдение за Распутиным: «В середине 1916 года мне довелось слышать его слова: «Если бы та потаскушка не пырнула меня ножом, никакой войны не было бы и в помине, я бы не допустил этого». Он также открыто заявлял, что наступило время положить войне конец: «По мне, так крови уже пролито достаточно, немцы для нас уже не угроза, они теперь слабые». Его идея сводилась к тому, что нам следует заключить с Германией мир».

1 ноября 1916 года, в первый день пятой, и последней, сессии Думы, Милюков выступил с резким заявлением. В своей речи он упомянул имя молодой царицы, особа которой до тех пор номинально была неприкосновенна для какой-либо критики, и намекнул на ее косвенную причастность к германским интригам, завершив свое обвинение словами: «Что это: глупость или измена?»

Ответ армии и народа на этот риторический вопрос мог быть только одним: «Измена». И хотя позднее Милюков утверждал, будто, задавая свой вопрос, он имел в виду именно глупость, а не измену, в это поверили немногие, особенно если учесть, что все другие представители «Прогрессивного блока» и левых групп в течение длительного времени говорили то же самое, никогда, впрочем, не упоминая царицу по имени.

На том же заседании членов Думы крайне озадачило неожиданное выступление лидера крайне правых В. М. Пуришкевича. Обрисовав в совершенно недвусмысленных выражениях махинации распутинской клики, он закончил речь призывом ко всем членам Думы, сохранившим верность России и монархии, отправиться в Царское Село и «коленопреклоненно» молить царя спасти Россию и трон от происков предательских «темных сил».

В декабре 1916 года, десять лет спустя после его встречи с императорской четой, Распутин был убит группой заговорщиков, в которую входили Великий князь Дмитрий Павлович, князь Феликс Юсупов и Пуришкевич. Но убийство произошло слишком поздно. Во дворце не последовало никаких существенных перемен, ибо сам царь был центральной фигурой в той драме, которая близилась к своему трагическому завершению.

План Николая II

Убийство Григория Распутина 17 декабря ни в малейшей степени не изменило политику двора. В первые дни после Февральской революции Чрезвычайная следственная комиссия обнаружила в личных бумагах Николая II переданную царю в ноябре 1916 года анонимную записку, в которой излагались положения поистине фантастического плана. Записка дает ключ к пониманию политики правительства в предшествующие падению монархии месяцы и некоторых акций кабинета А. Д. Протопопова, проводимых по инициативе царя.

Вот некоторые выдержки из этого весьма поучительного документа: «Записка, составленная в кружке Римского-Корсакова и переданная Николаю II князем Голицыным в ноябре 1916 года. Так как в настоящее время уже не представляется сомнений в том, что Государственная дума при поддержке так называемых общественных организаций вступила на явно революционный путь, ближайшим последствием чего по возобновлении ее сессии явится искание ею содействия мятежно настроенных масс, а затем ряд активных выступлений в сторону государственного, а весьма вероятно, и династического переворота, надлежит теперь же подготовить, а в нужный момент незамедлительно осуществить ряд совершенно определенных и решительных мероприятий, клонящихся к подавлению мятежа, а именно:

I. Назначить на высшие государственные посты министров, главноуправляющих и на высшие командные тыловые должности по военному ведомству (начальников округов, военных генерал-губернаторов) лиц, не только известных своей издавна засвидетельствованной и ничем не поколебленной и незаподозренной преданностью Единой Царской Самодержавной власти, но и способных решительно и без колебаний на борьбу с наступающим мятежом…

II. Государственная дума должна быть немедленно Манифестом Государя Императора распущена без указания срока нового ее созыва.

III. В обеих столицах, а равно в больших городах, где возможно ожидать особенно острых выступлений революционной толпы, должно быть тотчас же фактически введено военное положение (а если нужно, то и осадное), со всеми его последствиями до полевых судов включительно.

IV. Имеющаяся в Петрограде военная сила в виде запасных батальонов гвардейских пехотных полков представляется вполне достаточной для подавления мятежа, однако батальоны эти должны быть заблаговременно снабжены пулеметами и соответствующей артиллерией…

V. Тотчас же должны быть закрыты все органы левой и революционной печати и приняты все меры к усилению правых газет…

VI. Все заводы, мастерские и предприятия, работающие на оборону, должны быть милитаризированы с перечислением всех рабочих, пользующихся так называемой отсрочкой, в разряд призванных под знамена и с подчинением их всем законам военного времени.

VII. Во все главные и местные комитеты союзов земств и городов, во все отделы, а равно во все военно-промышленные комитеты… должны быть назначены в тылу правительственные комиссары, а на фронте коменданты из эвакуированных офицеров для наблюдения за расходованием отпускаемых казною сумм и для совершенного пресечения революционной пропаганды среди нижних чинов…

VIII. Всем генерал-губернаторам, губернаторам и представителям высшей администрации в провинции должно быть предоставлено право немедленного собственной властью удаления от должности тех чинов всех рангов и ведомств, кои оказались бы участниками антиправительственных выступлений…

IX. Государственный совет остается впредь до общего пересмотра основных и выборных законов и окончания войны, но все исходящие из него законопроекты впредь представляются на Высочайшее благоусмотрение с мнением большинства и меньшинства. Самый состав его должен быть обновлен таким образом, чтобы в числе назначенных по Высочайшему повелению лиц не было ни одного из участников так называемого «Прогрессивного блока».

* * *

К середине января 1917 года специальный комитет во главе с начальником Петроградского военного округа, которым он командовал вплоть до 27 февраля 1917 года, генералом С. С. Хабаловым закончил разработку детального плана размещения в столице войск для совместных действий с полицией на случай беспорядков в столице.

Все войсковые соединения и полицейские подразделения, так же как и отряды жандармов, подчинялись теперь штабным офицерам, специально назначенным во все шесть подразделений, находящихся под началом главы городской полиции. В случае беспорядков первой должна была действовать полиция, затем казаки, а если потребует ситуация, в действие будут введены пулеметные части. По специальному приказу в городе была оставлена и передана под контроль градоначальника партия пулеметов, направленных Великобританией через Петроград на фронт.

Этот план, предусматривавший отношение к столице как к оккупированному городу, был абсурден и с самого начала обречен на провал. Царь, обеспокоенный разговором с Протопоповым, который выразил сомнение в надежности резервных войск в Петрограде, призвал для консультаций Хабалова. Выслушав его доклад, он немедленно отдал приказ генералу В. О. Гурко возвратить в казармы якобы на отдых два гвардейских кавалерийских полка и полк уральских казаков. Протопопов был в восторге от решения царя.

В свой последний разговор с Протопоповым, 22 февраля, царь движением головы попросил его выйти из апартаментов императрицы для беседы с ним tete-a-tete. В его голосе звучала тревога. Он сообщил Протопопову, что генерал Гурко самым возмутительным образом отказался выполнить его приказ и вместо полков личной гвардии, о направлении которых в Петроград он распорядился, послал туда морскую гвардию. Моряками командует Великий князь Кирилл, как и большинство других Великих князей – злейший враг царицы.

Император сообщил Протопопову о своем намерении немедленно отправиться в Ставку с тем, чтобы обеспечить переброску в столицу необходимых армейских подразделений и принять дисциплинарные меры в связи с поведением генерала Гурко. Протопопов умолял царя не задерживаться в Ставке более того, что абсолютно необходимо, и заручился его обещанием возвратиться не позднее, чем через восемь дней.

Перед тем как покинуть Петроград, царь подписал указы Сенату как об отсрочке, так и о роспуске Думы, не проставив на обоих даты, и вручил оба документа князю Голицыну.

По городу поползли слухи, будто Царское Село уже приняло решение покончить с Думой. Слухи с каждым днем все нарастали, вызывая всеобщее беспокойство. Все понимали, что в случае разгона Думы общественное мнение потеряет всякое значение.

Председатель Думы Родзянко отправился с всеподданейшим докладом к царю.

«Правительство, – сказал Родзянко, – все ширит пропасть между собой и народным представительством. Министры всячески устраняют возможность узнать Государю истинную правду… С прежней силой возобновились аресты, высылки, притеснения печати. Под подозрением находятся даже те элементы, на которые раньше всегда опиралось правительство, под подозрением вся Россия. Государственной думе грозят роспуском. При всех этих условиях никакие героические усилия… предпринимаемые Председателем Государственной думы, не могут заставить Государственную думу идти по указке правительства, и едва ли Председатель, принимая со своей стороны для этого какие-либо меры, был бы прав и перед народным представительством, и перед страной. Государственная дума потеряла бы доверие к себе страны, и тогда, по всему вероятию, страна, изнемогая от тягот жизни, ввиду создавшихся неурядиц в управлении, сама могла бы стать на защиту своих законных прав. Этого допустить никак нельзя. Это надо всячески предотвратить, и это составляет нашу основную задачу».

Царь, явно раздраженный позицией Родзянко, предупредил его, что Думе будет позволено продолжить заседания лишь в том случае, если «она не допустит новых непристойных выпадов в адрес правительства», и отказался дать согласие на просьбу Родзянко об удалении наиболее непопулярных министров. В ответ на высказанные Родзянко опасения по поводу реакции общественного мнения и его намеки на возможность насильственных действий снизу Николай заявил, что имеющаяся в его распоряжении информация свидетельствует «совсем об обратном».

На грани отчаяния Родзянко высказал свои «самые худшие предчувствия… и убеждение», что это его последний доклад. «Я по всему вижу, что вас повели на самый опасный путь… вы хотите распустить Думу… Еще есть время; еще возможно все изменить и дать стране ответственное правительство. Видимо, этому не суждено сбыться. Ваше Величество, вы выражаете несогласие со мной, и все останется как было…Я вас предупреждаю, я убежден, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать». Пророчество Родзянко вскоре сбылось.

Февральская революция

В январе в столице резко возрос размах беспорядков среди рабочих. Если в 1916 году по всей стране прошло 243 политические забастовки, то за первые два месяца 1917 года их число составило 1140.

Нарастала нехватка продовольствия. 19 февраля возле продовольственных магазинов собрались толпы людей, требовавших хлеба. 21 февраля в ряде районов жены рабочих ворвались в булочные и бакалейные лавки и разграбили их.

23 февраля в Петрограде началась всеобщая стачка. На десятках заводов и фабрик состоялись митинги и была прекращена работа. По окончании митингов рабочие под звуки революционных песен устремились на улицы города. К полудню они заполнили Сампсониевский проспект, и отряды конной и пешей полиции оказались бессильны сдержать толпу. В два часа градоначальник Петербурга генерал Балк отдал приказ военному командованию подавить бунт. В соответствии с планом генерала Хабалова о подавлении бунта силой оружия поперек мостов были воздвигнуты заграждения, чтобы разделить город на две части.

25 февраля против народа были брошены казачьи отряды и пехотные подразделения. Невский проспект и прилегающие к нему улицы были запружены толпами людей. На площади у Николаевского вокзала, у памятника Александру III проходил многотысячный митинг, однако казаки не только не стали разгонять его, но начали брататься с толпой. Неожиданно прибыл отряд конной полиции под командованием какого-то офицера. Он приказал сделать предупредительный залп, но в этот момент из рядов казаков прозвучал выстрел, и офицер упал замертво. Полицейские немедленно произвели ружейный залп прямо в толпу, и люди стали разбегаться по прилегающим улицам.

27 февраля Родзянко направил царю телеграмму следующего содержания: «Занятия Государственной думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною вашему величеству во вчерашней телеграмме. Повелите отмену вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец и крушение России, а с ней и династии неминуемо. От имени всей России прошу ваше величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и Родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы Родзянко».

Тем временем полки солдат без офицеров один за другим покидали казармы, заполняя улицы. Некоторых офицеров арестовали, были отдельные случаи их убийства. Остальные бежали, столкнувшись с явно враждебным отношением и недоверием солдат. Повсюду к войскам присоединялись гражданские. От окраин к центру города двигались огромные толпы рабочих, во многих районах шла яростная перестрелка. Вскоре поступили сообщения о столкновениях с полицией. С колоколен и крыш домов полицейские обстреливали из пулеметов движущиеся толпы.

Какое-то время казалось, что толпы текут по улицам без какой-либо видимой цели, и трудно было предсказать, как развернутся события. Однако одно было очевидно: правительство намеревалось использовать растущие беспорядки в своих бесчестных целях. Все считали, что клика Протопопова постарается использовать голодные бунты, развал в армии, а также «нелояльность» Думы в качестве предлога, для того чтобы открыто сделать шаг к заключению сепаратного мирного договора с Германией.

* * *

27 февраля представители левой оппозиции Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я внесли предложение в Совет старейшин немедленно провести официальную сессию Думы, не принимая во внимание царский декрет. Большинство же, включая Родзянко и – несколько неожиданно – Милюкова, высказалось против такого шага. Аргументов не приводилось. Игнорируя произвол и преступления правительства, большинство Думы цеплялось за прошлое. Совет старейшин отверг наше предложение и решил, как планировалось ранее, провести «неофициальное заседание». Политически и психологически это означало, что будет проведено закрытое заседание группы частных лиц, среди которых немало людей выдающихся и пользующихся большим влиянием, тем не менее всего лишь группы частных лиц. Соответственно, и само заседание не могло претендовать на официальное признание.

В тот момент, когда авторитет Думы достиг наивысшей точки в стране и в армии и когда этот авторитет мог бы сыграть далеко идущую положительную роль, отказ Думы созвать официальное заседание был равносилен политическому самоубийству. В этом сказалась слабость Думы, в основном отражавшей лишь узкие интересы высших слоев общества, что неизбежно ограничивало ее способность выражать чаяния нации в целом. Отказавшись взять в свои руки инициативу, Дума стала неофициальной организацией наравне с Советом рабочих депутатов, который к тому времени только-только начал набирать силу. Осознав на следующий день совершенную ошибку, Родзянко предпринял попытку возродить Думу в качестве официального института. Но было уже слишком поздно. К тому времени в столице уже возникли два центра власти, существованием которых они были обязаны революции. Этими центрами стали Дума, назначившая на неофициальном заседании Временный комитет в качестве своего временного руководящего органа, и Совет рабочих депутатов, возглавляемый его Исполнительным комитетом.

Не припомню всех вопросов, обсуждавшихся утром в тот понедельник в Совете старейшин, как и тех, которые рассматривались позднее на неофициальном заседании, длившемся с 12 до 2 часов, – в памяти сохранилось лишь решение создать Временный комитет с неограниченными полномочиями. В него вошли Родзянко, Шульгин, Львов, Чхеидзе, Некрасов, Милюков, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Энгельгардт, Шингарев и я. В комитете были представлены все партии, за исключением крайне правых. Эти правые депутаты, которые незадолго до того держались предельно вызывающе, неожиданно исчезли с политической арены.

В час дня солдат все еще не было, и потому, когда наконец кто-то крикнул мне из вестибюля, что они появились, я бросился к окну, с трудом веря в такую возможность.

Из окна я увидел солдат: окруженные горожанами, они выстроились вдоль противоположной стороны улицы. Было очевидно, что они чувствовали себя стесненно в непривычной обстановке и выглядели растерянными, лишившись руководства офицеров.

Не медля ни минуты, не накинув даже пальто, я кинулся через главный вход на улицу, чтобы приветствовать тех, кого мы ждали так долго. Подбежав к центральным воротам, я от лица Думы выкрикнул несколько приветственных слов. И когда я стоял, окруженный толпой солдат Преображенского полка, в воротах позади меня появились Чхеидзе, Скобелев и некоторые другие члены Думы. Чхеидзе произнес несколько приветственных слов, а я попросил солдат следовать за мной в здание Думы, чтобы разоружить охрану и защитить Думу, если она подвергнется нападению войск, сохранивших верность правительству. Тотчас построившись в шеренги, солдаты стройными рядами двинулись вслед за мной. Через главный вход дворца мы прошли прямо в помещение караульной службы. Я опасался, что для разоружения охраны придется прибегнуть к силе, однако, как выяснилось, она разбежалась еще до нашего появления. Я передал командование охраной какому-то унтер-офицеру, объяснив, где следует расставить часовых.

Вернувшись в Екатерининский зал, я обратился с речью к заполнившей здание Думы толпе. У этих людей, пришедших сюда из всех районов города, не было ни малейших сомнений в том, что революция совершилась. Они хотели знать, как мы собираемся поступить со сторонниками царского режима, и требовали для них сурового наказания. Я объяснил, что самых опасных из них возьмут под стражу, однако толпа ни при каких условиях не должна брать в свои руки осуществление закона.

К трем часам дня Дума приобрела совершенно неузнаваемый вид. В зал набились гражданские лица и солдаты. Со всех сторон к нам обращались за указаниями и советами. Только что созданный Временный комитет был вынужден взять на себя функции исполнительной власти. Мы чувствовали себя в положении генерального штаба ведущей военные действия армии: мы не видели поля боя, но из донесений, телефонных сообщений и рассказов очевидцев имели полное представление о том, что там происходит. И хотя мы не располагали детальными отчетами о каждом отдельном событии, перед нами была полная и достоверная картина происходящего. Характер поступавших сообщений мог кого угодно сбить с толку. Сотни людей требовали внимания, давали советы, предлагали свои услуги. Вокруг царило возбуждение, порой граничащее с истерией. Нельзя было терять голову, ибо потеря драгоценного времени и недостаток уверенности в себе были равнозначны катастрофе. Нам приходилось на месте незамедлительно решать, какой кому дать ответ, какой отдать приказ, кого поддержать, кому отказать в поддержке, куда направить войска и подкрепления, как найти помещение для сотен арестованных, как наилучшим образом использовать возможности компетентных людей и, наконец, последнее, но отнюдь не менее важное: как накормить и где разместить тысячи людей, заполнивших Думу. Кроме того, нужно было подумать о сформировании нового правительства и о выработке программы, приемлемой для всех партий. В то же время необходимо было быть в курсе событий, происходящих вне Петрограда, особенно в Ставке и в царском поезде.

Думаю, было приблизительно 4 часа дня, когда ко мне подошел кто-то и попросил найти в Таврическом дворце какое-нибудь помещение для только что созданного Совета рабочих депутатов. С разрешения Родзянко им была выделена комната за номером 13, где они и провели без промедления свое первое заседание. Естественно, подбор представителей от рабочих носил более или менее случайный характер, поскольку в столь короткий срок не было никакой возможности организовать настоящие выборы. Совет избрал Временный Исполнительный комитет, его председателем выбрали Чхеидзе, а Скобелева и меня заместителями председателя. О своем избрании я узнал позднее, поскольку на том заседании не присутствовал. На деле я редко бывал на заседаниях Совета или его Исполнительного комитета. С самого начала мои отношения с руководителями Совета стали носить напряженный характер. Их отвращало мое неприятие теоретического социализма, который они стремились навязать революции. Говоря об этом, я имею в виду тот Исполнительный комитет, который существовал первые несколько недель. Позднее и Исполком, и Совет в целом изменились к лучшему.

Однако единственным общенациональным центром власти оставалась Дума. Ее Временный комитет действовал, не испытывая давления крайне левого крыла; комитет давал возможность развиваться революции своим путем, исходя из того, что время для нее созрело. И не случайно первыми сообщениями о революции, дошедшими до фронта, были отчеты о деятельности Думы, и успех революции объяснялся главным образом тем, что солдаты на полях сражений вместе со своими командирами с самого начала приветствовали перемену. Люди, находившиеся на фронте, видели катастрофическое положение страны, и они более чем кто-либо еще приняли власть Думы.

* * *

К исходу дня 27 февраля весь Петроград перешел в руки восставших войск. Прежняя государственная машина прекратила работу, а здания некоторых министерств и правительственных учреждений были заняты силами революции. Некоторые здания, те, в частности, в которых размещались штаб-квартира охранки, полицейские участки, суды, были преданы огню. В Думе мы к тому времени учредили центральный орган для осуществления контроля над действиями войск и восставших. Временами стихия толпы принимала столь мощный размах, что, казалось, вот-вот захлестнет всех нас, но мало-помалу напор ее стихал, давая нам несколько минут передышки. Казалось, Таврический дворец стонал и вздрагивал от могучих ударов людских волн. Снаружи он более напоминал военный лагерь, нежели законодательный орган. Повсюду виднелись ящики с боеприпасами, ручные гранаты, пирамиды винтовок, пулеметы. Во всех углах расположились солдаты, среди которых, к сожалению, почти не было офицеров.

Мы в Думе понимали, что победа на нашей стороне, однако не имели ни малейшего представления, какими силами располагает прежнее правительство за пределами столицы. Мы не знали даже, где оно находится и что предпринимает. Наконец поступило сообщение, что правительство заседает в Мариинском дворце. Туда немедленно был отряжен отряд в сопровождении броневиков с приказом арестовать всех членов кабинета, однако в полночь солдаты возвратились обратно, не попав во дворец из-за сильного ружейного огня. Позднее мы узнали, что члены бывшего правительства перебрались в адмиралтейство, под защиту войск и артиллерии, прибывших из Гатчины. В другом сообщении говорилось о приближении к городу царских войск, направленных из Финляндии, и мы поспешно стали создавать оборону в Выборгском районе столицы вдоль русско-финской железнодорожной линии.

Одновременно Временный комитет направил депутата IV Думы А. Бубликова с отрядом солдат, чтобы взять на себя функции управления центральным железнодорожным телеграфом. Этот вовремя предпринятый шаг позволил Думе поставить под свой контроль всю сеть железных дорог, поскольку ни один состав не мог отправиться из столицы без согласия Бубликова. Именно Бубликов, выполняя распоряжение Временного комитета, передал по телеграфу во все уголки страны первое сообщение о революции. Железнодорожники с большим энтузиазмом приветствовали революцию. Они в то же время поддерживали высочайшую дисциплину, и только благодаря их усилиям военные составы отправлялись на фронт точно по графику.

К этому времени мы зашли настолько далеко, что обратной дороги уже не было. Разрыв между старым и новым режимами стал окончательным. Временный комитет, по сути дела, вырвал власть у царского правительства.

Всю ночь провели мы за обсуждениями и спорами в кабинете Председателя Думы, подвергая тщательному рассмотрению все поступающие новости и слухи. Создание незадолго перед тем Совета было расценено как критическое событие, ибо возникла угроза, что в случае, если мы немедленно не сформируем Временное правительство, Совет провозгласит себя верховной властью России. Дольше всех колебался Родзянко. Однако в конце концов около полуночи он объявил о своем решении принять пост Председателя Временного комитета, который отныне, вплоть до создания Временного правительства, берет на себя верховную власть. В тот момент, когда в полночь с 27 на 28 февраля часы пробили 12 ударов, в России появился зародыш нового общенационального правительства.

В Петрограде, несмотря на царивший там хаос, стали возникать новые организации. Сопротивление нашей власти если и было, то крайне незначительное, и единственное, что нас тревожило, это возможные попытки сопротивления прежнего правительства в каких-нибудь других районах страны. Однако ситуация, сложившаяся в Царском Селе, позволяла надеяться, что и там оппозиция маловероятна. Вскоре мы узнали, что царь отдал приказ генералу Н. Я. Иванову, герою первой Галицийской кампании (1914 года), возглавить специальное армейское подразделение, захватить Петроград и восстановить там порядок. По прибытии на рассвете 1 марта в Царское Село все солдаты подразделения разбежались. Бежал и сам генерал, направившись обратно в Могилев.

Тем временем выражения поддержки от местного военного гарнизона стали носить такой восторженный характер, что, отвечая на них, мы мало-помалу выработали определенный ритуал. Какое-нибудь войсковое соединение, например Семеновский гвардейский полк, прибывал в Думу, в состоянии крайнего возбуждения заполнял Екатерининский зал и становился строем в центре. Выходил Родзянко и обращался к ним с речью, призывая оказывать доверие власти, сохранить дисциплину и т. д. Его речь неизменно тонула в шквале восторженных криков и аплодисментов. Затем с ответным словом выступал командир части, что вызывало еще большее ликование. Как правило, солдаты просили, чтобы перед ними выступил еще кто-нибудь – Милюков, Чхеидзе или я. Получив, наконец, возможность говорить свободно со свободными людьми, я испытывал чувство пьянящего восторга. Прибытие этих подразделений, включая сенсационное появление казачьего отряда из личной охраны царя, значительно укрепило положение новой власти в Таврическом дворце.

* * *

Между тем почти полное отсутствие офицеров облегчило задачу проникновения в воинские казармы Совету. Его руководители быстро уяснили, какие преимущества даст им установление контроля над 150-тысячным Петроградским гарнизоном, и, захватив его, они в полной мере использовали эти преимущества. 27 февраля Исполнительный комитет Совета создал свою собственную, так называемую Военную секцию. Эта секция быстро наладила тесные связи со всеми районами столицы, и все два месяца, пока Гучков занимал пост военного министра, а Корнилов – пост начальника петроградского военного гарнизона, она на равных конкурировала с официальными военными властями.

Тем же вечером Совет подготовил свой знаменитый Приказ № 1. Вопреки утверждениям, в нем ничего не говорилось об избрании офицеров в солдатские комитеты и указывалось на необходимость соблюдения в войсках строжайшей дисциплины. Кроме того, для защиты экономических, культурных и политических прав солдат приказ предусматривал создание солдатских комитетов во всех подразделениях Петроградского гарнизона. Приказ запрещал также выдачу офицерам оружия и предписывал комитетам надежно хранить его.