Текст книги "Маннергейм и блокада. Запретная правда о финском маршале"

И вот мы приходим к неприятному для апологетов Маннергейма выводу: он готов был служить России только до тех пор, пока она была могучей державой, в которой сам он занимал привилегированное положение. Пока он мог носить красивый мундир, жить в хорошем доме, проигрывать состояние за карточным столом, ухаживать за светскими львицами, танцевать на балах и отдыхать в «цивилизованной» Европе, на французских и германских курортах. Пока для него были «и вальсы Шуберта, и хруст французской булки». Когда с французской булкой начались проблемы, привязанность Маннергейма к России растаяла, как снег под майским солнцем.

Повернется ли у кого-нибудь язык при таких условиях назвать его патриотом? Думаю, что нет. Человек, который служит стране только в обмен на материальные блага и покидает ее, как только она оказывается не в состоянии предоставить ему желаемое, называется совершенно иначе. А именно – наемником.

Хочу сразу сказать: в данном случае я употребляю слово «наемник» без всякого негативного оттенка. Честные, добропорядочные иностранные наемники служили в России еще при московских царях, их активно привлекал на службу Петр Великий и его преемники. Многие из них немало сделали для нашей страны. Некоторые заслужили в том числе и мемориальную доску. Однако для этого нужно было все-таки совершить нечто выдающееся. Маннергейм же служил честно, но ничего экстраординарного, как мы уже выяснили, не совершил.

И самое главное – знаменитые иностранцы, прославившиеся на русской службе, впоследствии никогда не воевали против России. А как с этим обстоит дело у Маннергейма? И здесь мы открываем страницы его биографии, которые многие российские поклонники маршала хотели бы спрятать подальше от глаз заинтересованной публики.

«Революция оборвала его военную карьеру, лишила заслуженной ратными трудами пенсии и почетного положения в русском высшем обществе. Он стал врагом большевизма, но не русских людей» – так писал один из российских биографов маршала. Именно этот тезис – «враг большевизма, но не русских людей» – любят повторять апологеты Маннергейма. Давайте же посмотрим, как генерал-лейтенант русской армии, прибывший в Финляндию, относился в дальнейшем к русским людям.

Начнем с того, что Финляндия сразу же после провозглашения независимости была охвачена гражданской войной – точно так же, как и Россия. Финские «красные» стремились опереться на поддержку большевиков в Петрограде. Те, в свою очередь, оказались в сложном положении. С одной стороны, трудно было отказаться от искушения поддержать идейных соратников. С другой в обстановке поднимавшего голову Белого движения в самой России правильнее всего было бы не вмешиваться в происходившее в Финляндии и не наживать себе новых врагов. Собственно, советская политика в первой половине 1918 года представляла собой лавирование между двумя этими позициями.

Маннергейм, прибыв в Хельсинки, сразу же развернул бурную деятельность. Он собирался сыграть значимую роль в становлении молодого Финского государства. Поскольку больших симпатий к Финляндии за ним раньше не наблюдалось, объяснить это следует в первую очередь его личным честолюбием. Уже в середине января премьер-министр Пер Эвинд Свинхувуд назначил его главнокомандующим Вооруженными силами Финляндии. Маннергейму были даны широкие полномочия, и он, отправившись на север страны, приступил к формированию соединений, которые должны были дать отпор «красным». В первую очередь он разоружил остававшиеся на севере страны русские гарнизоны. За созданием вооруженных формирований (шюцкора) последовало несколько месяцев ожесточенных боев. Решающую роль, по мнению ряда историков, сыграли в конечном счете поставки оружия из Германии и прибытие немецких подразделений. Маннергейм был против сотрудничества с немцами, считая, что тем самым Финское государство скомпрометирует себя в глазах англичан и французов. Однако в реальной ситуации весны 1918 года ему не оставалось ничего иного, кроме как скрепя сердце принять немецкую помощь.

6 апреля части шюцкора захватили важный опорный пункт «красных» – Тампере, а 12 апреля немецкие части вошли в Хельсинки. Маннергейм лелеял надежду быстрым ударом захватить корабли Балтийского флота, стоявшие на рейде финской столицы. Однако командование своевременно увело флот в Кронштадт.

В конце апреля подчиненные Маннергейму подразделения пошли на штурм Выборга – последнего оплота «красных» на территории Финляндии. 29 апреля город был взят. То, что произошло дальше, стало одной из самых черных страниц гражданской войны в Финляндии – взявшие город «белые» устроили настоящую расправу не только над своими противниками, но и над мирными русскими жителями города, в том числе приветствовавшими их как освободителей. По подсчетам финского историка Ларса Вестерлунда, в общей сложности погибло около 400 русских жителей обоего пола – от подростков до стариков. Важно при этом отметить, что Выборг удалось взять практически без сопротивления и серьезных потерь, поэтому изображать действия финских егерей как реакцию на гибель товарищей было бы грубой ошибкой.

«Напротив нас жил русский торговец с женой и детьми. Как и многие буржуа, они радовались освобождению, но уже в первый день празднеств из казарм группами потекли мужчины. Вооруженные белогвардейцы явились к русскому и приказали идти с ними. Жена была безутешна. Ее страхи оправдались – тело мужчины принесли к дому на носилках. Его застрелили пьяные солдаты из Похъянмаа, которые ненавидели всех русских», – типичное описание происходившего, оставленное одним из свидетелей с финской стороны. Русских расстреливали как поодиночке, так и группами. «Первая картина, которая возникла перед нашими глазами на следующее утро, когда мы шли из наших, расположенных на Нейтсютниеми квартир к Абоскому мосту, – это большие груды трупов в углах нескольких рвов, – писал впоследствии другой очевидец. – Мы рассмотрели тела поближе. Там были люди разных приходов, бродяги и хорошо одетые джентльмены, русские гражданские лица и солдаты, женщины из батальона смерти и жены финнов и русских. Местами тела были свалены в груды, местами сложены в один ряд. Позы были самые разные. Кто лежал на спине, раскинув руки и ноги, кто на животе. Одни лежали на боку, обняв соседа, у других были видны только ноги, у третьих головы. Повсюду была кровь и покалеченные части тел. У многих была проломлена голова, у некоторых и другие части тела. Одни странно скрючились в предсмертной агонии, других смерть настигла внезапно».

Командир выборгского шюцкора Микко Турунен рассказывал: «Их расстреливали между рвами, где была уже часть расстрелянных, и часть как раз в эту минуту расстреливаемых русских, около нескольких сотен. Расстрел производило примерно сто финляндских солдат, среди которых были и офицеры. Согласно наблюдениям рассказчика, получилось так, что сначала стреляли перекрестным огнем из винтовок, затем палачи спустились вниз в ров и добили одного за другим оставшихся в живых пленных». Другой участник расстрелов вспоминал: «Пленных расставили во рву так, чтобы они образовали прямой угол. Охранявшим приказали выстроиться в цепочку перед пленными и стрелять. Первыми начали стрелять солдаты, находившиеся в начале процессии, затем все остальные, в том числе и рассказчик (…). Почти сразу, как только начали стрелять, бóльшая часть заключенных упала на землю. Несмотря на это, стрельба продолжалась еще примерно пять минут. На валах были военные, егеря (…). Через некоторое время человек в немецкой егерской униформе приказал поднять винтовки, и огонь прекратился, после чего мужчины подошли ближе к убитым. Затем сначала двое, один из которых был в немецкой егерской форме, начали из револьвера стрелять в головы раненых, но еще живых людей. Постепенно к ним присоединились и другие».

Один из финских красноармейцев вспоминал: «Мы пришли во двор выборгской центральной казармы, которая являлась одним из пунктов в шествии заключенных. Во дворе нас было по меньшей мере тысяча мужчин. Нам приказали выстроиться в ряды так, чтобы между ними можно было ходить, и после этого начался первый допрос. Между рядами с кровожадным видом сразу начали ходить егеря или кто они там были. В руках у них были большие маузеры, и они покрикивали строгим голосом, чтобы русские вышли вперед. Русских не помиловали и расстреляли сразу без следствия. Среди арестованных было несколько одетых в русскую форму и те, в ком белогвардейцы сомневались. Они начали задавать какие-то вопросы. Вот тогда все и выяснилось, так как русские никогда не научатся понятно говорить по-фински. Из них набрали группу русских, может несколько десятков, которых отвели на задний двор, откуда вскоре донеслись выстрелы из винтовок». Другой арестованный впоследствии рассказывал: «Когда передняя часть колонны приблизилась к концу Екатерининской улицы, нас остановили (…). Простояв там некоторое время, мы увидели, как из города идет шествие из сотен людей. Казалось, будто во главе шествия шел русский священник, рядом с ним остальные священнослужители. Затем следовали разные люди в военной и гражданской форме. Нашу цепь разорвали и шествие направили к территории между валами старой крепости. Прошло немного времени, и оттуда донесся грохот выстрелов. Мы поняли, что произошло».

Самым молодым из убитых был 12-летний Сергей Богданов, а в общей сложности в числе жертв оказалось более 20 подростков. Естественно, большинство из них не имели никакого отношения к «красным». Для финских егерей достаточным поводом являлось то, что их жертвы были русскими. «Пусть русские умрут!» – по свидетельству Вестерлунда, так звучал неофициальный девиз одного из финских подразделений.

Что же в эти дни делал Маннергейм, который, по мнению его доморощенных апологетов, до конца жизни продолжал тепло относиться к русским и России? В период штурма Выборга он находился в непосредственной близости от города и контролировал ход операции. Уже 30 апреля главнокомандующий оказался в Выборге и, по некоторым данным, наблюдал не только последствия расстрелов, но и их завершающую фазу. В любом случае 2 мая он получил от одного из своих офицеров телеграмму следующего содержания: «В первый день после взятия Выборга расстреляли примерно 200 русских, среди которых было много невиновных, как, например, находящиеся в Выборге офицеры, помогавшие белой гвардии. Причиной этого было то, что солдаты проводили расстрелы без контроля руководства. Предлагаю провести специальное расследование».

Реакция Маннергейма оказалась двоякой. С одной стороны, он приказал вывести из города все подразделения, необходимости в которых не было, и восстановить порядок. С другой – сразу же взял курс на то, чтобы замять дело. Эту задачу ему осложнял тот факт, что расправы в Выборге стали сразу же известны и русским, и финским газетам. В этой ситуации Маннергейм должен был, как говорят в наши дни, принять меры для ограничения ущерба репутации финской армии. 3 мая он распорядился прекратить расправы, а 12 мая выпустил официальное сообщение, гласившее: «Пресса, особенно русская, распространяет слухи о том, что, в связи со взятием города, в Выборге убивали невинных людей. Вследствие этих слухов сообщаю, что в некоторых случаях жертвами стали не участвовавшие в сражениях лица и те, которые во время уличных боев, несмотря на явную опасность, находились вне дома. В связи с этими случаями начато серьезное расследование, в ходе которого выяснится, было ли в пылу боя излишне применено насилие. Если это окажется правдой, виновных накажут». Маннергейм прекрасно знал, что «излишнее насилие» имело место, причем далеко не «в пылу боя». Как и следовало ожидать, начатое расследование не было доведено до конца. Какие-то убитые русские никого в те дни не интересовали, в том числе и финского главнокомандующего.

После того как гражданская война завершилась победой «белых», финское правительство решило вновь взять ситуацию под контроль. 30 мая Маннергейм, как мавр, сделавший свое дело, отправился в отставку. Уехав в Стокгольм, он пристально наблюдал за происходившим в Финляндии.

Расчет Маннергейма оказался верным. Финское правительство сделало ставку на сотрудничество с немцами и даже пригласило на престол немецкого принца. Однако, когда осенью 1918 года Германская империя потерпела поражение, эта карта оказалась бита. Нужно было как-то налаживать отношения с новыми властителями Европы – англичанами и французами. И для этого Маннергейм, изначально выступавший против ориентации на Германию, подходил как нельзя лучше. Его час снова пробил.

Уже в октябре Маннергейм по просьбе финского правительства отправился в Англию, где провел переговоры о сотрудничестве. Мгновенного успеха добиться не удалось, однако первый шаг был сделан. Англичане и французы колебались: в России шла Гражданская война, итог которой был неизвестен. И Лондон, и Париж в этой борьбе поддерживали «белых», которые были сторонниками сохранения территориальной целостности России. Санкционировать финский сепаратизм в этой ситуации представлялось англичанам и французам не вполне логичным.

А мы снова отметим: Маннергейм в очередной раз сделал выбор не в пользу реставрации Российской империи, а в пользу независимой Финляндии. Он был крайне недоволен активностью своих бывших соратников по балам и светским приемам: «В Париже было легко удостовериться, что зерна антифинляндской пропаганды, проводимой русскими эмигрантами, упали во Франции на благодатную почву. Эти эмигранты считали себя жертвами войны и революции, во французах видели своих военных союзников, у них по-прежнему были связи с газетами, через которые они вели кампанию против Финляндии (…) Русский комитет, созданный для соблюдения интересов царской России в Париже, зашел так далеко, что в 1919 году представил мирной конференции памятную записку. Там было сказано, что „Россия никогда не откажется от права на создание политической и юридической основы отношений между Россией и Финляндией“. Это „право“ основывалось на тех самых военных устремлениях, которые вновь обозначились в претензиях Советской России, выдвинутых осенью 1939 года». Любопытная параллель, показывающая, что на тот момент своими противниками Маннергейм считал не большевиков, а русских вне зависимости от их политической ориентации. И таких фраз в его мемуарах легион. Со многими из них мы еще встретимся на страницах этой книги.

Тем временем положение Маннергейма внутри страны укреплялось. 14 ноября председатель финского сената Юха Паасикиви предложил ему вновь стать главнокомандующим. Маннергейм обещал подумать, и спустя пару недель речь зашла уже о кресле регента, то есть, по сути, Верховного правителя страны. Этот пост он занял 12 декабря.

Перед свежеиспеченным регентом стояли две задачи: добиться признания со стороны держав Антанты и создать прочное Финляндское государство. Первая задача была в общем и целом выполнена к концу 1918 года. Вторая неизбежно ставила вопрос об отношениях с Россией – вернее, об отношении к происходящему в России.

Маннергейм занимал жестко антибольшевистскую позицию. Он, конечно, хотел бы видеть Россию освобожденной от «красной заразы». Однако это не означало для него автоматической готовности к сотрудничеству с антибольшевистскими силами. В отличие от Деникина или Врангеля, Маннергейм совершенно не готов был бороться за великую Россию. Его интересовала в первую очередь Финляндия. И поэтому сторонники «единой и неделимой» России не вызывали у него никаких положительных эмоций. Для «белых» это не являлось тайной; еще в конце 1918 года Деникин обратился к англичанам и французам с просьбой не разрешать Маннергейму взять Петроград. Опасались ли они этнических чисток по образцу тех, которые произошли в Выборге? Или боялись создания «Великой Финляндии» с границей по Неве? Основания, надо сказать, имелись и для того, и для другого.

Здесь нельзя не упомянуть о том, что, как и у многих молодых национальных государств, у финнов не было полной ясности относительно того, где должны были пройти их границы. Наиболее очевидным был вариант с рубежами Великого княжества Финляндского, однако он устраивал далеко не всех. Многие мечтали о создании крупного государства, на территории которого будут жить не только финны, но и родственные им народы – такие как карелы или ижора. Маннергейм, безусловно, находился в их числе.

Еще в феврале 1918 года, обращаясь к своим солдатам, главнокомандующий поклялся, что не вложит меч в ножны до тех пор, «прежде чем последний вояка и хулиган Ленина не будет изгнан как из Финляндии, так и из Восточной Карелии». Под Восточной Карелией понималась в первую очередь территория сегодняшней Республики Карелия в составе Российской Федерации с центром в Олонце. Был разработан план организации восстаний против «красных», за которым должно было последовать присоединение к Финляндии Кольского полуострова и территории к северу от реки Свирь вплоть до Белого моря. От активных действий финнов удержала только позиция германского руководства, которое после заключения Брестского мира не желало поддерживать конфликт своих протеже с Советской Россией. С мая 1918 года финские отряды тем не менее перенесли боевые действия на территорию Восточной Карелии.

Формально это происходило без участия Маннергейма. Однако, вернувшись к власти в конце 1918 года, он продолжал проводить политику, направленную на создание «Великой Финляндии». В апреле 1919 года, выступая в парламенте, он заявил: «Финляндия не может равнодушно смотреть на страдания соплеменных народов, еще находящихся под властью большевиков». Помощь «соплеменным народам» не замедлила явиться. В конце декабря финские подразделения высадились в Таллинне, чтобы помочь эстонцам в войне против Советской России. А 20 апреля 1919 года финские войска начали новое полномасштабное вторжение в Советскую Карелию.

В своих мемуарах Маннергейм оправдывал это необходимостью создать прочные рубежи против советской экспансии: «Со времени освободительной войны прошло всего лишь 18 месяцев, однако многое забылось, и, казалось, никто не замечал угрозу нападения с востока. Это говорило о том, что международное значение нашей освободительной войны не было оценено в достаточной степени. Широкие общественные круги не понимали, какое роковое значение имела революция в России для нашей страны. Она могла привести к еще более тяжелым последствиям. Теперь Советская Россия была отодвинута за исторические границы Севера, и это обстоятельство давало Финляндии возможность действовать в качестве независимого государства. Однако всякому, кто готов был смотреть правде в глаза, было ясно, что нам не дадут долго оставаться сторонними наблюдателями. Нам были крайне необходимы сильная государственная власть и эффективная оборонительная система. Я считал своим долгом ознакомить руководство страны с этими мыслями. Мое обращение не встретило понимания, и я был вынужден признать, что осведомленность о ситуации в России была в стране удивительно низкой. Несмотря на то что Финляндия в течение целого столетия была провинцией России, этот большой сосед оставался совершенно незнакомым финскому народу. Авторитетные источники распространяли суждения, что „освободительная война была для Финляндии последним кровавым поцелуем России“. Это было свидетельством не только незнания истории России, но и пугающей неспособности видеть действительные цели и методы большевизма». И опять хочется обратить внимание на то, что Маннергейм не связывает «российскую угрозу» только с большевизмом. Он, как и многие на Западе, считал, что Россия агрессивна по определению, вне зависимости от того, какой режим находится у власти. О том, что он сам на протяжении десятилетий лояльно служил этой «кровавой России», маршал предпочитал не вспоминать. Или, может быть, он уже в это время держал фигу в кармане?

Но вернемся в 1919 год. Летом в Карелии развернулись ожесточенные бои. Финнам удалось быстро занять Олонец и подойти к Петрозаводску. Однако затем наступление остановилось. Некоторое время боевые действия шли с переменным успехом. В конце концов Красной Армии с большим трудом удалось оттеснить финнов. Для Москвы, однако, проблема заключалась в том, что финны не были основными или даже первостепенными противниками. Гражданская война вступала в свою решающую, критическую стадию.

Маннергейм прекрасно понимал это. Понимал он и то, что при желании мог бы сыграть значительную роль в Гражданской войне. Финский регент продолжал поддерживать контакты с представителями российских «белых». Большинство из них были его давними и хорошими знакомыми, однако переговорам это помогало слабо. Маннергейм показывал, что совершенно не прочь взять Петроград, однако требовал взамен чего-нибудь весомого. Пока противники большевиков не согласятся признать Финляндию независимой окончательно и бесповоротно, никакой помощи они от бывшего сослуживца не дождутся. Бескорыстно бороться против Ленина во имя России Маннергейм вовсе не собирался. Это была мудрая позиция – разумеется, если мы говорим о финском государственном деятеле, а не о русском патриоте, каким его пытаются представить некоторые.

Весной 1919 года шли напряженные переговоры с Юденичем, который тем временем стал командующим Северо-Западной армией «белых» и готовился к очередному походу на Петроград. Видимо, до белого генерала постепенно начала доходить простая истина: в одиночку ему «колыбель революции» не по зубам. 19 июня был составлен проект договора, в соответствии с которым в обмен на захват финнами Петрограда Юденич обещал признание независимости Финляндии и признавал право на самоопределение населения Восточной Карелии (включая Олонец). Практически одновременно Маннергейм вел переговоры с Миллером, руководившим «белыми» на Русском Севере. Условия помощи были те же, что и в случае с Юденичем, плюс к ним добавлялся порт на Ледовитом океане (в районе Печенги). Казалось, можно снаряжать армию в поход (в успехе которого Маннергейм не сомневался), однако на его пути встали три крупные силы.

Первой было финское правительство. Маннергейм, хотя и сосредоточил в своих руках обширные полномочия, все же не был полновластным диктатором. Финские политики резонно полагали, что главное – это обустроить собственный дом, а лезть на Петроград совершенно незачем. Кроме того, они опасались, что успешный поход против большевиков позволит Маннергейму сосредоточить в своих руках еще больше власти.

Второй силой были державы Антанты. Здесь на Финляндию, недавнего сателлита побежденной Германии, все еще смотрели с некоторым подозрением. Ее чрезмерное усиление считали опасным. Кроме того, в Лондоне и в Париже не хотели конфликта с «белыми» по вопросу финской независимости.

И, наконец, третьей силой был адмирал Колчак, не желавший отказываться от идеи «единой и неделимой России». Недавно установленная в Петербурге мемориальная доска Колчаку вызвала новый виток споров в российском обществе; однако, как бы то ни было, у адмирала гораздо больше прав считаться патриотом, чем у шведского ландскнехта на русской службе, коим, если говорить откровенно, и являлся Маннергейм.

Впрочем, совсем отказываться от помощи финнов Колчак не планировал. Он просто не хотел давать им никаких обещаний. Попытки перехитрить друг друга продолжались несколько недель и окончились ничем. Правда, накануне президентских выборов в июле 1919 года Маннергейм всерьез рассматривал возможность установления диктатуры и похода на Петроград по собственной инициативе, во имя расширения Великой Финляндии. Однако даже у сторонников регента эта идея встретила довольно прохладный прием.

Здесь необходимо еще раз подчеркнуть: планируя поход на Петроград, Маннергейм собирался сделать это вовсе не из любви к России. Россия была для него теперь врагом, финская независимость – основной целью. Даже если бы каким-то чудом Николай II или его наследник вернулся на царский трон, это мало что изменило бы в позиции финского лидера. Как пишет Вейо Мери, «Финляндия должна была получить конкретную пользу от этой операции, чтобы пойти на нее. Россия, которой Финляндия окажет столь огромную услугу, окажется в великом долгу перед ней и навечно признает независимость Финляндии. Финляндцы купились на мысль о возможности одновременно присоединить и принадлежавшую России Восточную Карелию. Но мотивировка Маннергейма была не только тактической уловкой. Он хорошо знал истинную мощь России и уже в 1918 году думал о той великой державе, что вновь поднимется из руин. Кроме того, ему было известно, что в России вряд ли кто-нибудь согласится на отделение Финляндии. Поэтому Россию надо вынудить пойти на компромисс, представить выгоду как цену за выгоду». Лошадиный торг, не более того. Just business.

В своих мемуарах Маннергейм утверждал, что всегда был сторонником борьбы с большевизмом. Вину за то, что помощь «белым» так и не была оказана, он старался свалить на кого-нибудь другого, например на своих преемников у власти. «Я считал, что Финляндия, так же как и Польша, не имела причин оставаться в стороне от общей борьбы против большевиков. Участие в военных действиях, которые для Финляндии могли бы ограничиться захватом Петрограда, создавало предпосылки для прихода в России к власти твердого и здравомыслящего правительства, и такая „услуга“ стала бы основой для будущих дружеских отношений. Если сосед, который долго жил под гнетом России, был готов оказать ей рыцарскую помощь, это могло считаться высоким поступком. Я был твердо убежден, что до тех пор, пока правительство большевиков остается у власти, ситуация в России чревата опасными последствиями для всего мира, в первую очередь для Финляндии: чума, идущая с Востока, могла оказаться заразительной. Нельзя было терять ни минуты». На практике же Маннергейм не пошевелил пальцем, чтобы помочь «белым» – по крайней мере, пока они не были готовы согласиться на его условия.

В конце июля президентом Финляндии был избран Каарло Юхо Стольберг. Финские парламентарии признавали заслуги Маннергейма, но не хотели видеть главой своего государства шведского аристократа с диктаторскими замашками. Разочарованно пожав плечами, офицер с безупречной выправкой немедленно удалился в милый его сердцу Париж. Не оставаться же, в самом деле, в этой дикой холодной Финляндии?

После отъезда Маннергейма вялотекущий советско-финский конфликт продолжался. Финская сторона активно использовала такой прием, как создание марионеточных государств. Так, на Карельском перешейке севернее Петрограда была создана крошечная республика Северная Ингрия. Ее флаг, кстати, до сих пор использует группа «ингерманландцев» – петербургских националистов-маргиналов, выступающих за отделение Питера от России и выбор им «европейского пути». Несколько более серьезную силу представляло собой Временное правительство Карелии, базировавшееся в Ухте (ныне Калевала) под финским покровительством. Однако в октябре 1920 года финны, так и не добившись военного успеха и опасаясь втягивания в затяжную войну с победившей в Гражданской войне Советской Россией, предпочли заключить Тартуский мирный договор. Еще одна попытка отхватить кусок карельской территории была предпринята финнами в конце 1921 – начале 1922 года, однако и она успехом не увенчалась.

Это, строго говоря, происходило уже без прямого участия Маннергейма, однако являлось прямым продолжением начатой им политики и воплощением в жизнь его идей. Не случайно осенью 1919 года Маннергейм отправил из Парижа в Хельсинки письмо, текст которого целиком приводит в своих мемуарах:

«Господин президент! В тот момент, когда народ Финляндии стоит перед решениями, которые определят его будущее, я считаю своей патриотической обязанностью публично высказать твердое убеждение, к которому я пришел, тщательно изучив реальную ситуацию и общественное мнение в Париже и Лондоне. Развитие событий, по всей видимости, последний раз дает нашему народу возможность принять участие в решающем сражении против самой жестокой деспотии, какую только знал мир. Относительно малыми силами мы сможем обезопасить нашу свободу, обеспечить нашей молодой республике спокойное и счастливое будущее и доказать всему миру суверенитет государства Финляндии, что отвечает общим европейским интересам.

Никто из политиков не сомневается, что поражение советской власти только вопрос времени. Все европейское общество уверено, что судьба Петрограда находится в руках Финляндии. Освобождение Петрограда – это не чисто финско-русский вопрос, это всемирный вопрос окончательного мира. Если Петроград будет захвачен без нашей помощи, перед всем миром встанет проблема создания будущих отношений между нашей страной и ее восточным соседом… Если белые войска, сражающиеся сейчас под Петроградом, будут разбиты, то в этом окажемся виноватыми мы. Уже сейчас раздаются голоса, что Финляндия избежала вторжения большевиков только за счет того, что русские белые армии ведут бои далеко на юге и востоке.

Советское правительство знает, что сейчас армия Финляндии может решить судьбу Петрограда. Но если это правительство окрепнет, оно, без всякого сомнения, направит против нас свою гегемонию. Заключение мира с большевиками поставит нас в один с ними ряд в глазах мировой общественности и не даст ничего, кроме ложных надежд на будущее. Если мы предоставим русским белым силам оружие и военное снаряжение, которое мы добыли с таким трудом, это лишь самое время, когда мы должны быть готовы всеми силами защищать наши права. Но если вместо этого мы сами примем участие в военных действиях, то получим гарантии, что наш голос будет услышан в международном сообществе, и тем самым мы предопределим нашему народу прочное и уважительное международное положение.

Взгляды всего мира обращены на нас, и все друзья Финляндии беспокойно спрашивают: сможем ли мы, считающие себя свободным народом, внести свой вклад в достижение мира в Европе? Спрашивают: сможет ли наш народ, который год назад, будучи на грани поражения, просил их о помощи, отказать им в той просьбе, с которой они обратились к нам сейчас? Те решения, которые будут приняты в ближайшее время, покажут, сможет ли будущий мир обвинить наш героический народ в том, что он трусливо отказался от обязанности, которой требуют интересы всего человечества и забота о его собственном благе».

Почему Маннергейм столь горячо отстаивал решение, против которого сам же недавно выступал? На этот вопрос может быть несколько ответов. Наиболее очевидный – если бы Финляндия вступила в войну против Советской России, это практически гарантированно обеспечивало бы Маннергейма должностью главнокомандующего и, следовательно, практически всей полнотой власти. Выставленный «в дверь», он планировал вернуться «в окно». И опять же обратим внимание: в своем пространном письме Маннергейм ничего не говорит о «спасении России» и тому подобных вещах. Он говорит об интересах финских – и всего человечества, всей Европы, в состав которой он Россию, по всей видимости, не включает. Россия ему в лучшем случае безразлична. В конце 1919 года он отправился в Польшу – договариваться о совместных действиях против России с Пилсудским. Правда, никаких реальных полномочий для этого он не имел и действовал как частное лицо.