Текст книги "Маннергейм и блокада. Запретная правда о финском маршале"

Что в этой ситуации сделал Маннергейм? Всеми силами готовил страну к войне. Возникает ощущение, что возможность улучшения советско-финских отношений им даже не рассматривалась всерьез. Осенью 1938 года он потребовал принять неотложные меры по усилению боеспособности финской армии. Следующей весной на Карельском перешейке состоялись беспрецедентные по своим масштабам военные маневры, на которых отрабатывалось отражение советского вторжения. Мало того что присутствовать на маневрах были приглашены все военные атташе, кроме советского, мероприятие еще и было синхронизировано по времени с германскими и итальянскими маневрами. Если усиление армии еще можно счесть вполне адекватным шагом, то подобные вещи однозначно являлись глупой и опасной провокацией в отношении восточного соседа. Финны явно показывали, что готовятся к войне и видят своей союзницей гитлеровскую Германию.

В своих мемуарах маршал заявлял, что весной 1939 года советовал правительству проявить уступчивость и отдать Советскому Союзу в аренду острова в Финском заливе: «Я же считал, что нам тем или иным образом следовало бы согласиться с русскими, если тем самым мы улучшим отношения с нашим мощным соседом. Я разговаривал с министром иностранных дел Эркко о предложении Штейна, но уговорить его мне не удалось. Я также посетил президента и премьер-министра Каяндера, чтобы лично высказать свою точку зрения. Заметил, что острова не имеют для Финляндии значения и, поскольку они нейтрализованы, у нас отсутствует возможность их защиты. Авторитет Финляндии, по моему мнению, также не пострадает, если мы согласимся на обмен. Для русских же эти острова, закрывающие доступ к их военно-морской базе, имеют огромное значение, и поэтому нам следовало бы попытаться извлечь пользу из тех редких козырей, которые имеются в нашем распоряжении». Поскольку речь идет об устных беседах, проверить слова Маннергейма невозможно. Вполне возможно, что он, исходя из тактических соображений, призывал быть осторожнее и выждать благоприятный момент для конфликта. Однако на каждой странице в той части его мемуаров, которая посвящена концу 30-х годов, рефреном звучит: приближалась война, угроза нарастала. При одном взгляде на карту становится очевидно: речь могла идти только о войне против Советского Союза.

Сам Маннергейм выставлял себя впоследствии в роли миротворца, желавшего сближения с СССР, и обвинял правительство страны в упущенных возможностях: «Условием сотрудничества Финляндии и Швеции явилось упрочение финско-советских отношений. Правительство могло бы попытаться, вступив в переговоры со Швецией, добиться согласия Советского Союза на первый шаг в развитии общей обороны северных стран, что, судя по всему, было бы предпосылкой некоторого успеха без очень больших пожертвований. Советское правительство в принципе, возможно, и не стало бы препятствовать ориентированию Финляндии на Скандинавию, как и осуществлению Стокгольмского плана, как заверяла посол СССР в Стокгольме госпожа Коллонтай. В переговорах о требованиях Советского Союза нам удалось устранить опаснейший момент – так называемую проблему военной взаимопомощи. Финское государственное руководство свободно могло предложить новые темы для переговоров, которые могли бы послужить делу укрепления нашей безопасности, например новые формы солидарности между Швецией и Финляндией, и которые могло бы одобрить советское правительство. Опасно было терять время, поскольку период 1938–1939 годов был благоприятным для переговоров, но недолгим, ибо Советский Союз чувствовал, что западные страны отвернулись от него, а со стороны Германии исходила угроза. Но время на ожидание у нас было, его хватало, чтобы руководство страны успело осознать, что свои позиции можно укрепить и с помощью уступок и что упрямый в конце концов проигрывает». В данном случае маршал был явно крепок задним умом: после двух проигранных войн ему хотелось объяснить своему читателю, что в поражениях виноват кто-то другой.

Летом 1939 года Маннергейм, узнав о переговорах между СССР, Великобританией и Францией (последняя попытка создать общими силами некую систему коллективной безопасности, которая могла бы сдержать Гитлера), выразил по этому поводу свое сожаление. Англичане и французы, полагал он, не должны сотрудничать с большевиками, которые и представляют главную угрозу миру. Тогда же Финляндию посетил с официальным визитом глава германского Генерального штаба Гальдер. Все эти детали, безусловно, необходимо учитывать при оценке советской внешней политики осенью 1939 года.

Как и многие европейские политики, маршал просчитался. Договор между Парижем, Лондоном и Москвой действительно так и не был заключен – однако вместо него на свет появился Пакт Молотова-Риббентропа. Этот документ начисто исключал возможность советско-германского конфликта в ближайшем будущем, и поэтому его в один голос проклинали все, кто рассчитывал полюбоваться схваткой между большевиками и нацистами со стороны либо принять в ней участие на выгодных условиях. Более того, секретный протокол, о котором Маннергейм не знал, фактически отдавал Финляндию в сферу интересов Советского Союза. Фактически финское правительство потерпело крупное поражение. Его политика, одним из вдохновителей которой являлся Маннергейм, полностью провалилась и грозила обернуться для страны катастрофой весьма серьезных масштабов.

Тем временем в Европе началась Вторая мировая война, а в Москве заговорили совершенно иным тоном. Если раньше финнам предлагали договориться по-хорошему, то теперь выдвинули куда более жесткие требования. Финляндия должна была не просто заключить с Москвой договор о ненападении, но и передать Советскому Союзу часть своей территории – полосу Карельского перешейка, близкую к Ленинграду, а также отдать в аренду полуостров Ханко поблизости от Хельсинки для создания там военно-морской базы. Взамен предлагалось отдать финнам вдвое большую территорию в Восточной Карелии. Фактически выполнение этих требований означало бы существенное ограничение финского суверенитета. Однако выбор у финнов был простой: либо уступить, либо воевать.

Маннергейм в сложившейся ситуации рекомендовал правительству пойти на частичные уступки и одновременно готовиться к войне. Неизвестно, насколько серьезно он рассчитывал, что Москва удовлетворится несколькими островами в Финском заливе. Возможно, маршал просто хотел потянуть время, чтобы успеть подготовиться получше. Как писал он сам в своих мемуарах, «я выразил уверенность в том, что Советский Союз, если только пожелает, не уклонится от применения вооруженных сил для достижения своих целей. Он унаследовал панславистские идеи царской России, хотя они ныне и замаскированы идеологией Коминтерна». Стоит опять отметить ту же мысль: агрессивные большевики – продолжатели дела своих не менее агрессивных предшественников. Маннергейм с недоверием и нелюбовью относился не к Советской России, а просто к России.

В любом случае в октябре Карельский перешеек превратился в большой военный лагерь. В стране началась мобилизация. Разразившаяся вскоре советско-финская война не была неожиданностью ни для кого. Обе стороны хотели бы ее избежать, но не могли поступиться своими интересами и принципами. Итогом стала кровавая драма, затянувшаяся на несколько месяцев.

Можно ли было предотвратить эту войну? Существовал ли для финнов иной путь, который позволил бы сохранить нейтралитет и избежать как территориальных потерь, так и кровопролития? Ответ на этот вопрос остается открытым. Однако в любом случае мы можем констатировать, что объективно деятельность Маннергейма толкала страну к войне. Он не просто готовился к возможному конфликту, он считал его неизбежным. Линия противостояния с Советским Союзом была выбрана Маннергеймом и другими финскими политиками вполне сознательно. Поэтому и за последующие события они несут пусть частичную, но ответственность.

Иногда приходится слышать, что Маннергейм был патриотом России и именно поэтому – непримиримым противником большевизма. «В этой кровавой войне для меня русский человек одно, а большевики с их политруками – совершенно иное»,  – писал сам маршал. Однако насколько приемлема такая позиция?

Тот же самый Мединский неоднократно подчеркивал, что российская история едина и Советский Союз – ее неотъемлемая часть. В соответствии с этой логикой получается, что, выступая против большевизма, Маннергейм объективно выступал против России. И посвященная ему мемориальная доска в этой связи кажется еще более сомнительным предприятием. Пресловутый генерал Власов тоже мог считать, что борется против Сталина, а не против своей страны – однако почему-то в Министерстве культуры это не считают достаточным основанием для того, чтобы увековечить его память.

Или уже считают?

Глава 4
Война и немцы

Пожалуй, ни один другой период в деятельности Маннергейма не окружен легендами до такой степени, как годы Великой Отечественной войны. Очень часто его, главнокомандующего армией, воевавшей против Советского Союза, называют едва ли не союзником русских. Дескать, именно он спас Ленинград и его жителей. Правда, это «спасение» почему-то обернулось массовой гибелью жителей блокадного города (по разным оценкам, от 700 тысяч до 1,5 миллиона человек). Но об этом по какой-то причине предпочитают не вспоминать.

Вот что об этом пишет все тот же министр культуры Мединский в своей недавней статье для «Российской газеты»:

«Итак, Маннергейм по факту:

– отказался участвовать в штурме Ленинграда, дойдя до старой, 1940 г., границы (в отдельных местах перейдя ее на глубину до 20 км) на реке Сестре осенью 1941 года, когда судьба города висела на волоске;

– отказался пропустить немцев для удара по городу с севера;

– не обстреливал Ленинград с Карельского перешейка. Д. Гранин: „Финны со своей стороны обстрел города не производили, и, несмотря на требование Гитлера, Маннергейм запретил обстреливать Ленинград из орудий“. Отсюда и знаменитые таблички на улицах Ленинграда времен блокады: „При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна“. То есть снаряд мог прилететь только от немецких позиций;

– дважды, осенью 1941 года и осенью 1942 года, отказывался от синхронного с немцами наступления на юг от Свири, чтобы замкнуть сухопутное кольцо блокады; фактически вялые действия финнов позволили держать „Дорогу жизни“ по Ладожскому озеру».

С этими «фактами» нам и предстоит разобраться. Разобраться, опираясь на сухие исторические документы, а не на слова «камертона совести города на Неве» (так Мединский назвал Гранина), который, безусловно, является большим экспертом в области финской дальнобойной артиллерии.

Но сперва зададимся другим вопросом: как вообще случилось, что летом 1941 года финны вместе с немцами начали войну против Советского Союза? Находятся люди, утверждающие, что виновата в этом только Москва, а финское руководство и лично Маннергейм изо всех сил старались сохранить мир. Нет ничего более далекого от реальности, чем подобные легенды. Финны самым активным образом готовились связать свою судьбу с Гитлером и не только вернуть потерянное в «зимней войне», но и оторвать от восточного соседа куски пожирнее.

Начнем с самого начала. Как известно, весной 1940 года советско-финская война завершилась однозначной победой Советского Союза. Надежда на англичан и французов не оправдалась, осудив Сталина и отправив некоторую материальную помощь, они тем не менее особо не спешили вмешиваться силой оружия. Гитлер и вовсе заявил, что надо было договариваться с Москвой тогда, когда были предложены умеренные условия, а теперь пусть финны пеняют на самих себя. Положа руку на сердце, в этом он был абсолютно прав. В результате войны Финляндия утратила весь Карельский перешеек с Выборгом и была вынуждена сдать Советскому Союзу в аренду полуостров Ханко. Фактически финны потеряли гораздо больше, чем требовала от них Москва предыдущей осенью. Плата за тупое упрямство Маннергейма и других руководителей страны оказалась очень высокой.

Возможно, Сталин в 1939 году хотел захватить Финляндию, и только героическое сопротивление финнов спасло маленькую гордую страну от неминуемого поглощения? Такую версию пропагандировал сам Маннергейм в конце своей жизни. Не отставали от него и другие финские политики. Оно и понятно: признать, что они довели дело до войны только ради того, чтобы не идти ни на какой компромисс с Москвой, было смерти подобно. Гораздо выгоднее было бы изобразить дело так, словно над страной нависала угроза полной потери своего суверенитета.

В реальности пока не найдены серьезные документальные подтверждения существования такой угрозы. Советские документы, в том числе сугубо внутренняя секретная переписка, рисуют совершенно иную картину. Александр Оганович Чубарьян, один из крупнейших специалистов по международным отношениям 1930-х годов, приводит содержание одной из записок 1938 года по «финскому вопросу». В ней говорится о том, что «создается реальная обстановка для нейтрализации немецкого влияния и вовлечения Финляндии в орбиту интересов Советского Союза, и предлагается следующий план действий. Мы даем финнам гарантию неприкосновенности Финляндии в ее теперешних границах; снабжаем ее вооружением и материально техническими средствами, необходимыми для укрепления тех стратегических пунктов, которые являются наиболее уязвимыми с точки зрения действий германского воздушного и морского флотов, и расширяем торговый оборот (в том числе и в сельскохозяйственной сфере). Взамен мы требуем заключения с Советским Союзом пакта о взаимной помощи, поддержку Финляндией позиций СССР в международных вопросах и реальных гарантий военного характера (которые могут быть разработаны НКИД и Генштабом). (…) На документе имеются пометки Сталина, из которых наиболее интересно предложение добавить к нашим гарантиям невмешательство во внутренние дела Финляндии». Действительно, в 1938 году, когда прошел первый раунд переговоров, о каком-либо вмешательстве во внутренние дела Финляндии в Москве не могли и мечтать.

Может быть, подобные планы появились после заключения пакта с немцами? В своей статье о советско-финских отношениях Николай Иванович Барышников пишет: «Существует предположение, что Сталин намеревался с помощью требуемых у Балтии и Финляндии баз отодвинуть границы Советского Союза до линии границ России 1914 г. или Петра Великого. Известно, что советское государство лелеяло идею о распространении мировой революции и что действия Сталина в 1939 г. также нацеливались на получение желаемых позиций для продвижения как можно дальше на запад, когда мировая война истощит крупные европейские державы. Следует, однако, отметить, что условий для осуществления таких замыслов в октябре 1939 г. еще не было». Да и сам характер советских условий показывает: основной целью Москвы было обеспечить безопасность своей страны, а не захватывать Финляндию.

Может быть, тяжелое поражение показало финскому руководству, что политику по отношению к восточному соседу надо менять? Ни в малейшей степени. Отношения между двумя странами оставались крайне напряженными. Являлся ли Маннергейм одним из авторов этого курса? Безусловно, да. Военное положение в Финляндии так и не было отменено, и Маннергейм оставался самым влиятельным человеком в государстве. «В Финляндии есть два правительства: правительство в Хельсинки, власть которого кончается на восточной окраине столицы; после этого есть только Маннергейм»,  – отмечал один из министров. Финская политика следующих лет была в первую очередь политикой маршала. И направлена она была в значительной степени на подготовку нового конфликта.

Что же делал маршал в этой ситуации? Маннергейм вновь активно искал союзников. Англичанам и французам ближе к лету 1940 года стало совсем не до Финляндии, и единственным остававшимся вариантом были немцы. Вариант «успокоиться и дружить с Москвой», как и прежде, не рассматривался по умолчанию.

«Финляндия, несмотря ни на что, была готова лояльно приспособиться к предписаниям Московского договора и попытаться рассеять возможное недоверие к Советскому Союзу. Отказавшись от помощи Запада, мы еще раз ясно показали, что хотим оставаться вне конфликтов между великими державами, и теперь Советский Союз мог принимать во внимание то обстоятельство, что отношение западных стран к Финляндии стало более прохладным»,  – писал маршал в своих мемуарах. В реальности никакой реальной помощи финнам западные державы в 1940 году предоставить уже не могли. И компенсировать это Маннергейм собирался не «лояльным приспособлением» к сложившейся ситуации, а ориентацией на другого могущественного врага Москвы.

В Берлине тем временем начали понемногу готовиться к войне с «большевистскими ордами», и финны вновь оказались для Гитлера весьма привлекательными союзниками. Летом 1940 года были заключены торговые соглашения, стимулировавшие товарообмен между двумя странами. Германия в результате превратилась в важнейшего торгового партнера Финляндии. К 1941 году финны оказались в экономической зависимости от немцев. Значение этой зависимости тем не менее не стоит преувеличивать. Она не была кабальной и не ограничивала свободу выбора внешнеполитического курса страны. Все дальнейшие действия были предприняты финским руководством сугубо добровольно.

В августе 1940 года из Берлина прилетел личный эмиссар рейхсмаршала Геринга Вельтьенс и попросил разрешения организовать транзит германских военных грузов через Финляндию в Норвегию. Эмиссар был направлен напрямую к Маннергейму. После недолгих переговоров разрешение было дано. Фактически это означало размещение первых контингентов вермахта на финской территории, и Маннергейм не мог не понимать значения этого шага. Формально решение принял президент Рюти, однако маршал ни единым словом не возразил против опасной затеи и, по некоторым данным, горячо одобрил ее. По крайней мере, вернувшийся в Берлин Вельтьенс рассказывал, что Маннергейм заявил о готовности воевать с русскими до последнего человека.

Ответственным за взаимодействие с немцами Маннергейм назначил генерал-майора в отставке П. Таалвела. После беседы с маршалом тот записал в своем дневнике: «Эта неделя была судьбоносной для Финляндии. Тогда мы сделали поворот, перейдя на сторону Германии». Простая фраза перечеркивает десятки страниц мемуаров Маннергейма, на которых маршал пытается доказать, что до июня сорок первого финны не вступали ни в какие соглашения с немцами. 22 сентября 1940 года первый немецкий военный транспорт пришел в финский порт. Сразу же после этого финнам было разрешено разместить в Германии военные заказы на 150 миллионов марок, которые были выполнены в рекордно короткие (для воюющей страны особенно) сроки. В декабре, к примеру, финны получили от немцев 161 тяжелую гаубицу и 54 легкие полевые гаубицы. Также было получено около 300 противотанковых пушек, более 100 зенитных орудий и значительное число противотанковых ружей. В начале 1941 года Германия осталась единственной страной – поставщиком военной техники в Финляндию.

Сам Маннергейм в своих мемуарах оправдывал решение о предоставлении немцам права транзита тем, что страна находилась под угрозой нового советского нападения: «Каждый понимал, что интерес Германии к Финляндии в существовавшей тогда обстановке был единственной соломинкой, хотя никто не имел представления о ее прочности. В середине сентября еще не было никаких признаков, указывающих на разрыв германо-советского пакта, также не было и ясности в вопросе о том, как эти две диктатуры договорились относительно деления Севера на сферы влияния. Ход событий в последующее время, и особенно то, что нам стало известно о визите Молотова в Берлин в ноябре 1940 года, убедило меня в том, что без интереса Германии и Финляндии, проявившегося в заключении соглашения о сквозной транспортировке, Финляндия уже осенью 1940 года снова могла бы стать жертвой нападения, отразить которое страна была бы не в состоянии». Однако, что ему, бедняге, оставалось делать после двух с треском проигранных войн, как не рисовать призрачную угрозу советского вторжения, от которого-де необходимо было защитить страну? Только так можно было выдать поражение за победу.

Финнов можно понять: стремительное ухудшение советско-германских отношений давало возможность взять реванш за недавнее поражение. Вполне логично, что страна начала готовиться к новой войне – войне, в которой на ее стороне был бы могущественный Третий рейх. Не случайно в Финляндии события 1941–1945 годов получили название «Войны-продолжения».

Отечественные (и не только отечественные) апологеты Маннергейма, правда, утверждают, что именно советское руководство повинно в том, что в 1941 году СССР и Финляндия вновь оказались в состоянии войны. Дескать, Сталин сначала предпринимал по отношению к маленькой стране недружественные шаги, а 25 июня 1941 года и вовсе отдал приказ бомбить Финляндию, буквально вынудив финнов присоединиться к немцам. В этом, конечно же, нет практически ни единой крупицы правды. И в Хельсинки, и в Москве изначально понимали, что, если Германия и Советский Союз столкнутся друг с другом, Финляндия вряд ли сможет остаться нейтральной.

Имелся ли альтернативный сценарий? Да, имелся. Финское руководство могло проявить дипломатическое искусство и потребовать от Советского Союза за свой нейтралитет в войне возвращения хотя бы части потерянных территорий. В той обстановке подобная инициатива имела некоторые шансы на успех. Во всяком случае, попробовать стоило, а вот безоглядно лезть вторично на те же грабли было не лучшим вариантом. Однако в Хельсинки решили рискнуть еще раз. Осуждать ли финнов и лично Маннергейма за это, пусть каждый решает сам. Однако, как бы то ни было, уже к началу 1941 года Финляндия прочно связала свою судьбу с нацистской Германией.

В своих мемуарах Маннергейм пытался всячески отрицать этот факт, говоря о том, что финны наотрез отказывались от сотрудничества с Третьим рейхом:

«Контакты с Германией в течение осени и зимы ограничивались лишь заботами о сквозной транспортировке и перевозке грузов. Более близкого соприкосновения не установилось и тогда, когда начальник Генштаба генерал-лейтенант Хейнрихс по приглашению германского Генерального штаба в феврале – марте прочитал доклад о нашей „зимней войне“. Во время официального визита докладчика к начальнику германского Генштаба генералу Гальдеру последний мимоходом бросил мысль, что Финляндия и Германия еще раз, как и в 1918 году, могли бы сражаться вместе и что естественной задачей финской армии было бы наступление на Ленинград. Генерал-лейтенант Хейнрихс резко отверг эту мысль, выразив уверенность в том, что ни правительство, ни главнокомандующий не согласятся на такую операцию, прежде всего потому, что русские постоянно обвиняют Финляндию в угрозе этому городу. Необходимо сказать, что генерал-лейтенанту Хейнрихсу не показали ни плана „Барбаросса“, ни каких-либо сопутствующих этому плану документов.

В конце февраля в Хельсинки прибыл начальник штаба немецких оккупационных сил в Норвегии полковник Бушенхаген. В связи со своим положением он пожелал получить возможность ознакомиться с нашими оперативными планами, касающимися Лапландии, а также побеседовать о транспортных линиях и линиях связи в северных районах. Он одновременно дал понять, что Германия не осталась бы пассивным наблюдателем в случае нападения Советского Союза на Финляндию. Раскрывать наши оперативные планы я категорически отказался, а также отказался от обсуждения вопроса о возможном оперативном сотрудничестве немцев и финнов».

В реальности уже осенью 1940 года Талвела находился в Германии и вел переговоры с представителями вермахта. Он заявлял: «После того как мы стали получать уже от Германии оружие и немецкие войска продвигаются через Северную Финляндию, мы обретаем смелость, поскольку судьба Финляндии неотделима от Германии. В силу этого надо, чтобы военные проблемы Финляндии интересовали и Германию, особенно в том, где интересы требуют взаимности». В декабре ему удалось встретиться с Герингом и Гальдером, который попросил его сообщить сроки приведения финской армии в готовность для наступления на юго-восток. Талвела, а следовательно, и Маннергейм не могли не понимать значения этого вопроса. «У Германии в конфликте с Россией едва ли есть более естественный союзник, чем Финляндия. Финляндия всегда была противником России, является она им также в настоящее время и будет всегда оставаться таковым»,  – заявил финский эмиссар Герингу.

После возвращения Талвела в Финляндию он доложил о результатах своей поездки Маннергейму. После этого финские военные незамедлительно приступили к планированию военной кампании против Советского Союза. Обрадованный успехом, 1 января 1941 года Талвела записал в своем дневнике: «Надеюсь, что наступивший год принесет возможности вместе с Германией разбить рюсся. Тогда, может быть, осуществится моя давняя мечта о Карелии». А несколько дней спустя Маннергейм лично отправил благодарственное письмо Герингу, выражая ему признательность за внимание к финским интересам. Одновременно финский военный атташе встретился в Берлине с главой Генерального штаба Люфтваффе генерал-лейтенантом Боденшатцем, который заявил, что немецкие войска не уйдут из Северной Норвегии и в случае чего будут сражаться вместе с финнами, а также выразил уверенность в том, что Финляндия в обозримой перспективе вернет себе потерянные территории. Намеки были яснее некуда. И в Хельсинки к ним с удовольствием прислушивались.

К этому моменту «Директива № 21», больше известная как план «Барбаросса», уже увидела свет. В ней, в частности, говорилось: «Важнейшей задачей 21-й армии во время Восточной кампании остается оборона Норвегии. Имеющиеся сверх того силы (горный корпус) следует использовать на Севере прежде всего для обороны областей Петсамо (Печенга) и ее рудных шахт, а также трассы Северного Ледовитого океана. Затем эти силы должны совместно с финскими войсками продвинуться к Мурманской железной дороге, чтобы парализовать снабжение Мурманской области по сухопутным коммуникациям. Будет ли такая операция осуществлена более крупными силами германских войск (две-три дивизии) из района Рованиеми и южнее его, зависит от готовности Швеции предоставить свои железные дороги в наше распоряжение для переброски войск. Перед основными силами финской армии будет поставлена задача в соответствии с продвижением германского северного фланга сковать как можно больше русских войск, наступая западнее или по обеим сторонам Ладожского озера и овладеть полуостровом Ханко». Вопрос о том, примет ли Финляндия участие в войне, для немцев даже не стоит. В Берлине уверены: примет, никуда не денется. По всей видимости, основания для такой уверенности имелись.

И действительно: вопреки распространенному мнению, движущей силой сближения двух стран во второй половине 1940 года были не немцы, а финны. Как писал в своей книге, посвященной германо-финским отношениям тех месяцев, финский историк Мауно Йокипии, «поток информации шел в это время только в одном направлении: от финнов, которые просили помощи, в сторону Германии». Талвела, практически постоянно находившийся в Германии, добивался встречи с высокопоставленными руководителями Третьего рейха и рассказывал всем, кто был готов его слушать, о тяжелой судьбе маленькой северной страны и о готовности к сотрудничеству. В каком-то смысле это немцы шли навстречу пожеланиям финнов, а не наоборот.

В конце января 1941 года военные обеих стран начали работу над составлением совместных планов операции против Советского Союза. С финской стороны этот процесс, разумеется, курировал Маннергейм. Начальник финского Генштаба генерал Хейнрикс вел переговоры с Гальдером по его прямому поручению.

Одновременно Маннергейм обрабатывал финских политиков, особенно тех из них, кто справедливо опасался участвовать в военной авантюре. Маршал предупредил главу финского правительства, что страна ни в коем случае не может оставаться нейтральной – ей все равно придется вступить в войну, но в более невыгодных условиях. Маннергейм рисовал перед политиками химерическую картину войны на два фронта – одновременно и против русских, и против немцев. Несмотря на то что подобная ситуация была страшно далека от реальности, ему удалось добиться своих целей. Усилиями маршала Финляндия стремительно двигалась навстречу союзу с Третьим рейхом.

Одновременно финны всячески помогали немцам на территории своей страны. Йокипии свидетельствует: «Маннергейм в первой половине января уже начал оказывать практическую помощь немцам в Лапландии. В письме (14 января 1941 г.) министру путей сообщения Вилхо Аннале маршал просил принять срочные меры по реконструкции автодороги Ивало-Инари-Кааманен, которую начали строить минувшей осенью, и продлить ее до Карикасниеми и Каарасйоки. В письме без обиняков сообщалось: „В нынешней ситуации эта инициатива имеет политическую подоплеку и может после окончания строительства дороги, при определенных условиях, приобрести крайне существенное значение, что подтверждается и тем обстоятельством, что немецкие военные круги дали ясно понять о своей заинтересованности в этой магистрали“. Главный штаб надеялся, что строительство дороги, по этой причине, начнется еще текущей зимой». Опять же финны не могли не понимать, для каких целей строятся стратегические дороги. По большому счету, масштабная подготовка к совместному походу на Восток началась.

Позднее в своих мемуарах маршал утверждал: «Что же касается случайных военных контактов с Германией, которые имели место в начальный период 1941 года, в том числе и поездки нашей военной делегации в Зальцбург, то на них с нашей стороны лежала печать сдержанности, находившейся в полном соответствии с политикой правительства. Контакты осуществлялись по инициативе германской стороны, и мы использовали их в целях ознакомления с политикой великих держав. Они не носили характера переговоров. Только в связи с приездом в Хельсинки полковника Бушенхагена в июне 1941 года, когда обсуждались формы будущего сотрудничества на случай развязывания войны, можно было говорить о переговорах, но и тогда, вплоть до начала войны, они носили лишь гипотетический характер». Однако опять же простые факты опровергают утверждения о «случайном» характере контактов и «печати сдержанности». И первыми свидетелями выступают в данном случае партнеры Маннергейма – немцы.

30 января 1941 года Гальдер записал в своем дневнике: «16.30 – Совещание с генералом Хейнрихсом. Для доведения войск на границе до штатов военного времени потребуется девять дней. Скрытая мобилизация. Однако ее нельзя сделать совершенно незаметной. Направление главного удара – по обе стороны Ладожского озера. Пять дивизий – южнее и три дивизии – севернее Ладожского озера». На «случайный военный контакт» без всяких последствий это, право слово, не тянет. Гальдер откровенно рассказал своему финскому визави, какие именно действия ожидаются от финской армии в ходе войны против Советского Союза. Хейнрикс ни в коем случае не отказывался от участия в немецких планах; его замечания касались только частных вопросов. К примеру, он считал первоочередной задачей захват полуострова Ханко. По словам одного из участников переговоров с немецкой стороны, «начальник Генерального штаба Финляндии генерал Хейнрикс находился в ОКХ, и ему намекнули о разрабатываемом плане „Барбаросса“. Все были поражены тем, с каким воодушевлением этот руководитель отнесся ко всем планам. Фюрер им покорен и верит в доброе братство по оружию; он делает общие замечания относительно Финляндии и ее политики». Очевидно, что воодушевление Хейнрикса было бы невозможно, если бы Маннергейм был настроен против союза с немцами. Маршал нес полную ответственность за избранный курс. И курс этот вел к войне против Советского Союза.