Текст книги "Маннергейм и блокада. Запретная правда о финском маршале"

В Хельсинки подобные авантюры не поддерживали. Финские политики были реалистами, и в конечном счете история подтвердила их правоту. «Черный барон» Врангель оказался сброшен в море с теплого крымского берега, японцы уплыли из Владивостока к родным сакурам, а с Польшей Советская Россия заключила тяжелый, но все же окончательный мир в Риге. Горячие финские парни осознали, что с восточным соседом, даже когда он серьезно ослаблен внутренней смутой, ссориться бесперспективно. К сожалению, осознание не было ни полным, ни окончательным, и сам Маннергейм в немалой степени способствовал этому.

В заключение нельзя обойти вниманием еще одну страницу истории тех лет – судьбу российских беженцев в Финляндии. Уже в 1918 году достаточно большое количество жителей революционного Петрограда – в основном представителей «старой элиты» – попыталось выехать в Финляндию, спасаясь от «красного террора». В то время Маннергейм располагал очень широкими полномочиями. Если бы он действительно, как говорят об этом его апологеты, ненавидел большевиков, но любил русских, вполне логичным с его стороны шагом было бы помочь этим людям. Однако Маннергейм даже пальцем не шевельнул, чтобы сделать нечто подобное.

Финский историк Пекка Невалайнен написал целое большое исследование, посвященное судьбе русских беженцев в Финляндии после 1917 года. В нем он ясно показал: финские власти видели свою задачу в том, чтобы на территории страны было как можно меньше русских. Тех, кто в момент провозглашения независимости оказался в Финляндии, пачками высылали в Россию даже помимо их воли. Беженцев пускали крайне неохотно, временами полностью перекрывая границу. Особенно отличилась в этом отношении финская армия. Как пишет Невалайнен, «появление новых русских в Финляндии породило откровенное противодействие. Наиболее резко реагировали в военных и активистских кругах, исповедовавших „ненависть в рюсся“. Неустойчивость ситуации проявилась в том, что пропитанный духом русофобии и отвечавший за безопасность III отдел Генерального штаба осенью 1918 г., во время зарубежной поездки сенатора Стенруута, захватил в свои руки решение вопросов о предоставлении въездных виз. Результат сказался незамедлительно: легальный въезд русских в Финляндию прекратился как по мановению руки». Хотя впоследствии политика несколько смягчилась, но и в дальнейшем «русских, считавшихся в политическом плане опасными для общества и его обременявшими, изгоняли подобно змей в расселины». Делалось это с ведома, согласия и одобрения Маннергейма.

Подведем итоги. Как говорит народная мудрость, друзья познаются в беде. А истинные патриоты, соответственно, в годину бедствий и кризисов. Маннергейм был патриотом до тех пор, пока это подразумевало награды и почести. Как только страна, который он служил, стала погружаться в пучину хаоса, он предпочел бежать на ее окраину и приложил все усилия для того, чтобы создать там свою независимую вотчину, не замедлив начать отрывать куски от России.

И здесь было бы очень любопытно провести параллель между Маннергеймом и другим российским офицером, судьба которого на определенном этапе оказалась очень похожей. Он тоже верно и лояльно служил могучей стране, пока в ней не начался масштабный кризис. «Хорошо подготовленный офицер. Он окончил Академию имени Гагарина, достойно командовал полком и дивизией. Твердо управлял авиационной группой при выводе советских войск из Афганистана, за что был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Его отличали выдержка, спокойствие и забота о людях. В его дивизии была оборудована новая учебная база, обустроены столовые и аэродромный быт, наведен твердый уставной порядок в гарнизоне», – вспоминал впоследствии один из его сослуживцев. Вернувшись на свою «малую родину» в 1991 году, он немедленно с оружием в руках стал помогать ее отделению от России, не останавливаясь в том числе и перед этническими чистками, изгоняя и убивая русских. В конечном счете ему удалось добиться независимости и стать главой нового государства. Имя этого офицера – Джохар Дудаев. Если учесть специфику Чечни конца ХХ века и Финляндии начала ХХ века, задачка «найди десять отличий» Маннергейма от Дудаева становится и вовсе нетривиальной. Тем не менее даже господин Мединский не спешит открывать мемориальную доску «генерал-майору советской армии». Любопытно было бы спросить его о причинах столь избирательного подхода к прошлому.

Глава 3
Патриот Финляндии?

У нас считается само собой разумеющимся, что в Финляндии Маннергейм имеет статус национального героя. И это более чем логично. В конце концов, он принадлежит к числу «отцов-основателей» Финского государства, он помогал отстаивать независимость страны в первые, самые тяжелые месяцы. На самом деле личность Маннергейма вызывает в финском обществе достаточно серьезные споры. Вдаваться в подробности мы не будем – в конце концов, это финская история, и пусть финны сами разбираются с ней. Это их святое право. Но некоторые штрихи к портрету Маннергейма этого периода с нашей, российской, колокольни просто необходимы.

При слове «Финляндия» в голове многих из нас возникает образ маленькой, но очень богатой и процветающей страны, где все живут в достатке и изобилии. В 20-е годы прошлого века ситуация была совершенно иной. Финляндия была скорее отсталой периферией Европы, ее медвежьим углом. Многие финны жили в бедности, граничившей с нищетой. Когда в Финляндии была введена всеобщая воинская повинность, многих офицеров поразило количество юношей с недостаточным физическим развитием, вызванным многолетним недоеданием. Их родители едва сводили концы с концами.

Маннергейм к их числу, разумеется, не относился. Финское правительство щедро обеспечило его финансовые потребности, и он мог вести привычную жизнь европейского аристократа. Отдыхать на лучших курортах Франции, путешествовать по Северной Африке, охотиться в Индии – подавляющее большинство финнов могли только мечтать о чем-то подобном.

Время от времени Маннергейм наведывался и в Финляндию. Он пристально следил за происходившим в стране, стараясь оставаться весомой силой в финской политике. Его симпатии, разумеется, принадлежали правому лагерю. Когда в 1929 году в Финляндии сформировалось резко антикоммунистическое и националистическое лапуаское движение, Маннергейм внешне дистанцировался от него, однако поддерживал контакты с его лидерами. Многие лапуасцы хотели бы видеть его диктатором страны и практически открыто говорили о необходимости государственного переворота. В начале 1930-х годов это движение стало значимой силой, с которой правительству приходилось считаться. Однако попытка государственного переворота, предпринятая в 1932 году, не удалась. Президент Свинхувуд жесткой рукой подавил выступление лапуасцев. Как писал Вейо Мери, «хоть Маннергейм и дал зеленый свет этому движению, но контакты с ним поддерживал через близких ему людей, не желая оставлять явных улик, и потому бросил движение, как только его официально призвали, чтобы немедленно вручить настоящую власть». Он хотел ставить только на ту лошадку, которая однозначно привела бы его к победе.

Активность Маннергейма не прошла бесследно. В финском руководстве решили, что популярного деятеля лучше держать поближе к себе и иметь в его лице друга, а не врага. Поэтому в 1931 году тот же Свинхувуд принял стратегически верное решение, предоставив Маннергейму государственный пост. Он был назначен председателем Совета обороны и в военное время должен был стать главнокомандующим финской армией. Его полномочия в мирное время не были четко определены, однако Маннергейм постарался воспользоваться ими максимально эффективно. В 1933 году ему было присвоено звание маршала финской армии.

Назначая Маннергейма на должность с громким названием, Свинхувуд рассчитывал, что полномочия председателя Совета обороны будут скорее символическими. Его целью было, с одной стороны, запрячь опасного противника в свою упряжку, с другой – лишить его даже тени реальной власти. Однако провести Маннергейма таким примитивным маневром было невозможно. Воспользовавшись расплывчатостью своих полномочий, он немедленно приступил к их расширению. В результате во второй половине 1930-х годов Маннергейм вновь приобрел значительное влияние на финскую политику. Как он воспользовался этим влиянием?

«Мы ничего не можем поделать с географией» – так сказал финский политик Юхо Паасикиви, ставший президентом Финляндии в 1946 году. Этими словами он обосновывал свой курс на поддержание дружественных отношений с Советским Союзом. Для того чтобы осознать эту простую истину, понятную при первом же взгляде на политическую карту Европы, финской политической элите потребовались две кровопролитные войны, потери десятков тысяч человеческих жизней и десятков тысяч квадратных километров территории. До Второй мировой войны в Финляндии преобладали резко антисоветские настроения. И Маннергейм был одним из главных их выразителей.

Справедливости ради нужно отметить, что Советский Союз 1920–1930 годов был не той страной, с которой было легко дружить капиталистическому государству. Москва всеми силами поддерживала коммунистические движения в европейских странах, громко заявлявшие о своих намерениях совершить революцию и загнать буржуев в гроб. Тем не менее в 1930-е годы в советской внешней политике возобладала линия на построение общеевропейской системы коллективной безопасности. И в этом вопросе советское руководство было искренне готово сотрудничать с «империалистами» ради обеспечения безопасности своей страны. Как известно, этот шанс оказался упущен – многие западные политики по-прежнему смотрели на СССР как на смертельную угрозу и были готовы сотрудничать скорее с Гитлером, чем со Сталиным.

Был ли у финнов в этой ситуации реальный шанс договориться с Москвой и избежать конфликтов, трагических для обеих сторон? Сложный вопрос – ведь история не знает сослагательного наклонения. Как бы то ни было, приходится констатировать, что Маннергейм даже не рассматривал такую возможность. С самого начала своей деятельности в 1930-е годы он готовил Финляндию именно к конфликту с восточным соседом. В своих мемуарах он назвал это время бегом «наперегонки с бурей». Однако не была ли эта буря в значительной степени вызвана самим бегуном?

В 1931 году, практически сразу же после своего назначения, Маннергейм инспектировал оборонительные сооружения на Карельском перешейке. Найдя их совершенно недостаточными, он потребовал от Министерства обороны срочно принять меры. Состояние армии он считал плачевным, военные расходы – недостаточными. Наверное, он был прав и в том и в другом. Но в то же время он не мог не понимать, что резкое усиление финской армии должно было вызвать болезненную реакцию в Москве, где страшились «совместного похода империалистических держав» против молодого Советского государства. Эти страхи следовало учесть и постараться развеять. Сделал ли Маннергейм хотя бы один шаг в данном направлении? Увы, нет.

Одновременно маршал начал искать союзников за пределами страны. Ему, видимо, не приходило в голову, что попытка опереться на противников СССР в Европе – в высшей степени опасная политика для маленькой страны, в результате которой она может оказаться втянутой в губительный и при этом совершенно не нужный ей конфликт. Судя по всему, Маннергейм считал СССР чудовищем, от которого исходит смертельная угроза и с которым не может быть компромиссов. «То, что Советский Союз добровольно согласится на эффективное сокращение вооружений и контроль над этим процессом, естественно, представлялось нам тогда столь же фантастичным, как и сейчас, когда я пишу эти строки», – писал он в своих мемуарах.

Глава финского Совета обороны побывал в течение 1930-х годов в столицах всех значимых держав Европы. Но наибольший интерес, как у историков, так и у общественности, вызывают его связи с гитлеровской Германией. После того как красное знамя было поднято над Рейхстагом, многочисленные апологеты Маннергейма начали наперебой доказывать, что он-де с самого начала понимал злодейскую сущность нацизма и сотрудничал с Гитлером лишь скрепя сердце, от безысходности. На самом деле все обстояло гораздо сложнее.

Маннергейм действительно не испытывал никаких симпатий к национал-социализму и лично к Гитлеру. Он был аристократом, и ему глубоко претило популистское движение, которое к тому же опасно заигрывало с «красными» идеями. Никакого энтузиазма не вызывала и личность Гитлера – вчерашнего ефрейтора и неудавшегося художника, умевшего только вызывать восторг у толпы. Такая позиция была распространена и среди германских аристократов, представителей традиционной элиты с неизменной приставкой «фон», владельцев имений и генералов в пятом поколении. Они в глубине души презирали Гитлера, но считали его полезным для достижения своих целей. Закончилось это, как известно, тем, что они сами стали послушными марионетками в его руках.

Гораздо симпатичнее, чем Гитлер, показался Маннергейму Герман Геринг. В этом тоже не было ничего удивительного – «наци номер два» был нужен национал-социалистам как раз потому, что придавал им респектабельности в глазах сильных мира сего и обладал обширными связями в тех кругах, где крутились большие деньги и вершилась большая политика. Геринг, человек из «хорошего общества», герой Первой мировой войны, был женат на шведской аристократке и любил шикарную жизнь. Уже в 1934 году, когда Маннергейм приехал в Германию, чтобы осмотреть новую авиационную технику, Геринг уделил ему большое внимание. Между двумя мужчинами возникло нечто вроде дружбы, они вместе охотились и много общались. «У Маннергейма и Геринга были общие шведские друзья и знакомые. Их отношения нельзя назвать поверхностными и формальными»,  – пишет по данному поводу финский исследователь Вейо Мери.

Впоследствии, в мемуарах Маннергейм пытался представить свои контакты с гитлеровской Германией в самом безобидном свете, показать, что они, по сути, не выходили за чисто технические рамки: «Летом Геринг, министр-президент Пруссии и одновременно командующий ВВС Германии, пригласил меня посетить немецкие авиационные заводы. Поскольку мне было желательно пополнить представления о развитии авиационной техники, полученные мной на выставке в Хендоне, я принял приглашение и в сентябре выехал в Берлин. Поездка оказалась весьма плодотворной, убедившей меня в том, что новые руководители Германии искусно и быстро создают вооруженные силы, и прежде всего ВВС. Благодаря ключевому положению Геринга именно воздушным силам выделялись самые крупные суммы. Начиная с шикарного, продолжавшегося строиться здания министерства авиации повсюду видно было только новое и современное. В особенности так обстояло дело с огромными и мощными заводами Юнкерса и Хейнкеля, а продемонстрированные мне типы самолетов были равноценны, если не сказать превосходили те типы, которые я видел год назад в Хендоне. Мне также предоставили возможность познакомиться с подготовкой летного состава. Здесь я впервые увидел, как на первом этапе летчиков обучают на планерах. Возвратившись домой, я поднял этот вопрос перед руководством наших ВВС и добился того, чтобы Союз содействия авиации также проявил интерес к этому дешевому и эффективному методу обучения». Совершенно очевидно, что маршал был кровно заинтересован в том, чтобы его тесные связи с Третьим рейхом не стали достоянием общественности. Поэтому всерьез принимать то, что он писал по данному вопросу в своих мемуарах, не приходится. Что же происходило в реальности?

А в реальности практически сразу же после возвращения из Берлина Маннергейм распорядился активизировать деятельность финского военного представительства в Германии. Маршал старался тщательно избегать односторонней ориентации на одну из европейских держав, однако финско-германские связи стали стремительно укрепляться. В 1935 году Геринг пригласил Маннергейма на охоту в Роминтен в Восточной Пруссии. Эти знаменитые охотничьи угодья ценились еще германским императором Вильгельмом II. Дни пролетели незаметно, Маннергейм чувствовал себя в близкой и родной для него среде европейской аристократии.

В своих мемуарах маршал описывал беседу с английским королем, состоявшуюся в 1936 году: «Король перевел разговор на проблемы Германии, спросил, был ли я там недавно и как я оцениваю развитие событий. Я заметил, что, какого бы мнения ни придерживались о национал-социализме, нельзя отрицать одного обстоятельства: он покончил с коммунизмом в Германии на пользу всей западной культуре. Король сказал, что придерживается того же мнения, а я, продолжив беседу, заметил, что нельзя поддаваться чувствам при оценке отношений к этой стране. Наступит день, когда национал-социалистическое руководство будет заменено другой системой, но несомненный факт останется неизменным: власть немецких коммунистов уничтожена. Король заявил, что считает коммунизм опасностью для всего мира». Какая прекрасная гармония! Как и многие западные политики, Маннергейм искренне считал, что нацисты лучше большевиков и уничтожение «коммунизма» – та заслуга, благодаря которой им можно простить все их недостатки. Не стоит давать этому слишком резкую оценку; он был «пособником Гитлера» не в большей, но и не в меньшей степени, чем другие представители тогдашней политической и военной элиты демократических европейских стран. Однако, думается, при установке мемориальной доски эту позицию маршала стоило бы учесть. Однако, как мы уже выяснили, мемуары тоже можно читать весьма избирательно.

Третий «охотничий» визит Маннергейма в Германию состоялся в 1937 году и также оказался весьма успешным. Радушный Геринг не только развлекал своего гостя, но и вел с ним серьезные политические беседы. Оба согласились в том, что большевизм крайне опасен, а Советский Союз наращивает свои силы. Военное сотрудничество набирало обороты – летом 1937 года Хельсинки демонстративно посетила большая группа германских подлодок. Это было явственным символом если не союза, то политического сближения двух стран.

«Очарованный приемами, охваченный охотничьим азартом, Маннергейм еще не знал, какие программы готовит Геринг по созданию лагерей смерти и систем принудительного труда граждан тех стран, которые в недалеком будущем оккупирует Германия. Вскоре фельдмаршал все понял и свел контакты с Герингом до необходимого государственного минимума»,  – пишет российский биограф фельдмаршала Леонид Власов. Фразу «я ничего не знал, а когда узнал, то сразу возмутился» в отношении гитлеровских преступлений после войны использовали многие из тех, кого обвиняли в пособничестве нацизму. На самом деле Маннергейму было глубоко неинтересно, какую внутреннюю политику проводит Гитлер. Все, что его интересовало, – готов ли Третий рейх помогать Финляндии в борьбе с коммунизмом. И здесь, безусловно, между маршалом и нацистами была прочная основа для сближения.

Тут еще важно вспомнить, что все это происходило на фоне обострения европейского кризиса. Германия открыто сбрасывала с себя ограничения, установленные Версальским договором. В 1938 году немцы присоединили Австрию, а затем (с согласия англичан и французов) – западные районы Чехословакии. Только из Москвы звучали призывы дать отпор фашистской агрессии. Но эти идеи не встречали на Западе, в том числе в Финляндии, ни понимания, ни согласия. Гитлер, даже сбросивший маску, был для многих по-прежнему милее Сталина.

Маннергейм понимал, что европейская война становится все более вероятной. На чьей стороне он собирался оказаться в этой войне? Мы можем точно сказать одно: маршал готовился воевать в первую очередь против Советского Союза. Осенью 1938 года он потребовал от правительства принятия неотложных мер по подготовке к обороне, а несколько месяцев спустя даже пригрозил уйти в отставку в том случае, если его голос не будет услышан.

В Москве международная ситуация тоже вызывала растущую озабоченность. Явное потакание Гитлеру со стороны англичан и французов тревожило советское руководство, опасавшееся, что капиталистические державы устроят совместный поход на СССР. В этой ситуации позиция соседних государств приобретала исключительную важность. Весной 1938 года советское руководство предложило финнам подписать соглашение, которое гарантировало бы, что финская территория не будет использована немцами как плацдарм для нападения на СССР. В своих мемуарах Маннергейм уделил этим переговорам большое внимание, стремясь представить дело так, будто виновницей их срыва являлась в первую очередь советская сторона:

«14 апреля второй секретарь советского посольства в Хельсинки Ярцев попросил срочной встречи для беседы с министром иностранных дел Холсти. Министр принял его в тот же день, и Ярцев сказал, что он получил от своего правительства широкие полномочия на переговоры о достижении большего взаимопонимания между Финляндией и Советским Союзом. СССР, заявил Ярцев, хотел бы уважать независимость и территориальную неприкосновенность Финляндии, но в Советском Союзе уверены, что Германия разрабатывает планы нападения на СССР, в которые входит высадка войск в Финляндии и дальнейшее продвижение их на восток. Как Финляндия относится к таким наступательным действиям? Если Германии будет дано разрешение на использование территории Финляндии для нападения на Советский Союз, то СССР не станет ждать, а выдвинет свои войска столь далеко на запад, насколько это окажется возможным, и Финляндия превратится в театр военных действий. Если же Финляндия, наоборот, займет позицию, препятствующую высадке немецких войск, то СССР будет готов предложить нам всю возможную военную и экономическую помощь и возьмет на себя обязательство по окончании войны вывести свои войска.

Далее Ярцев заявил, что его правительству известны намерения финляндских фашиствующих элементов (в случае, если финское правительство отнесется отрицательно к немецким планам) захватить власть и сформировать новое правительство, которое согласилось бы поддержать намерения Германии. Советское правительство хотело бы получить гарантии того, что Финляндия в случае войны не станет поддерживать Германию в борьбе против СССР. На вопрос, что собой представляют эти гарантии, министр ответа не получил. В конце беседы Ярцев попросил, чтобы по этому вопросу разговаривали только с ним одним.

Переговоры с Ярцевым продолжались в течение весны и лета. Советская сторона не выдвигала никаких конкретных предложений. 11 августа российскому дипломату вручили следующий проект договора между Финляндией и Советским Союзом: „Правительство Финляндии, придерживающееся нейтралитета северных стран, не позволит нарушить территориальную неприкосновенность Финляндии, а также не допустит, чтобы постороннее великое государство использовало бы территорию Финляндии для нападения на Советский Союз. Советское правительство, заверяя, что будет уважать территориальную неприкосновенность Финляндии в любой ее части, не будет противиться тому, что Финляндия уже в мирное время приступит к таким военным мероприятиям на Аландских островах, которые обусловливает территориальная неприкосновенность Финляндии и полный, наиболее возможный нейтралитет Аландского архипелага“. Правительство Финляндии, естественно, хотело получить согласие Советского Союза на мероприятия, направленные на обеспечение нейтралитета Аландов, о котором с начала года велись переговоры между Финляндией и Швецией. Ждать ответа долго не пришлось.

Уже 16 августа Ярцев сообщил, что если правительство Финляндии не считает возможным подписание секретного военного договора, то СССР мог бы удовлетвориться письменным обязательством, в котором Финляндия обязалась бы отразить нападение Германии и заявила бы о своем желании принять от России вооруженную помощь. Советский Союз готов согласиться с укреплением Аландских островов, если он сам примет в этом участие и будет осуществлять контроль над возведением укреплений и использованием оборонительных сооружений. В качестве возмещения Советский Союз хотел бы получить разрешение на строительство укрепленной военно-воздушной и военно-морской базы на острове Гогланд. На этих условиях Советский Союз готов дать гарантию неприкосновенности Финляндии и подписать выгодный для нас торговый договор.

В ответе финского правительства было сказано, что принятие предложения России нарушило бы суверенитет нашей страны, а также оказалось бы в противоречии с политикой нейтралитета Финляндии и других северных стран. Несмотря на отрицательную позицию, занятую нашим правительством, Советский Союз в начале октября выступил с новой версией относительно договора об острове Гогланд. Если Финляндия не желает согласиться с тем, чтобы строительство укреплений на нем вела русская сторона, то пусть это будет задачей финнов, однако проектирование следует осуществлять в сотрудничестве с русскими, и если Финляндия не может отвечать за оборону острова, то русские готовы такую ответственность взять на себя. Это исправленное предложение также было отвергнуто с прежними мотивировками. Что касается вопроса укреплений на Аландских островах, то финское правительство обещало изучить его. На этом дело было кончено, и переговоры о торговом договоре зашли в тупик из-за вопроса об острове Гогланд».

На деле финское правительство при полной поддержке Маннергейма, по сути, наотрез отказалось от конструктивного обсуждения советского предложения. Фактически финны пытались получить важные для них уступки, ничего не обещая взамен. Те, кто хочет серьезного соглашения, обычно так себя не ведут, и в Москве росли и крепли подозрения относительно намерений «северного соседа».

Эти подозрения становились еще сильнее, поскольку прогерманская линия в финской политике становилась все более явственной. На проходивших в это время празднованиях 20-летия независимой Финляндии германская делегация оказалась наиболее представительной. Когда министр иностранных дел Холсти нанес визит в Москву, от него потребовали «компенсировать» это визитом в Берлин. Некоторое время спустя Холсти позволил себе неуважительно высказаться о Третьем рейхе, и его немедленно отправили в отставку.

Одновременно Маннергейм всячески способствовал организации визита в Берлин в 1938 году командующего финской армией Хуго Эстермана. Как писал ведущий отечественный специалист по советско-финским отношениям этого периода Николай Иванович Барышников в своей книге «Маннергейм без ретуши» (которую, кстати, искренне рекомендую для прочтения), «финские дипломаты хорошо понимали направленность, определенную Гитлером командующему финской армией относительно Советского Союза». Гитлер, в частности, заявил своему финскому гостю: «Россия является колоссом, который (…) всегда будет представлять опасность, угрозу для всех северных соседей… Россию нужно разгромить, прежде чем она приобретет такую силу, что ее уже нельзя будет разбить». Эстерман согласно кивал. И он, и Маннергейм уже давно говорили о том же самом.

Визит Эстермана не остался незамеченным в Москве и вызвал тревогу у обитателей Кремля. У советского руководства в конце 1930-х годов было более чем достаточно оснований полагать, что финны с радостью поддержат любого противника Москвы. Идеи «Великой Финляндии» были все еще живы и популярны, в том числе среди финской политической элиты. Естественно, официально в Хельсинки не выдвигали никакие территориальные претензии восточному соседу, однако весьма влиятельные фигуры время от времени допускали высказывания, враждебный характер которых был очевиден.

Так, все тот же Свинхувуд, являвшийся до 1937 года президентом Финляндии, открыто говорил: «Любой враг России должен быть всегда другом Финляндии. Финляндский народ по существу своему является другом Германии». Финская пресса старательно создавала образ восточного соседа как врага, схватка с которым неизбежна. Нередко при этом допускались прямо-таки расистские высказывания по поводу «азиатских орд». Многие финские политики рассматривали свою страну как бастион, призванный защитить «европейскую цивилизацию» от «русского варварства». Да, именно защитить; но хорошо известно, что лучшая защита – это нападение. Ненависть к русским (не только к большевикам, а к русским как к нации) старательно культивировалась в Финляндии. Один из финских дипломатов впоследствии вспоминал: финское общественное мнение «было насыщено страхом и ненавистью к большевикам и русским. Было нелегко согласиться с тем, что Советская Россия по-прежнему должна охранять свои военно-политические интересы в районе Финляндии (…) Достижение примирения или прочного мира с великой державой на Востоке казалось невозможным, и следствием этого являлась холодная война. Политически передовая часть народа Финляндии в 20–30-х годах жила в духовных траншеях, готовая в любой момент встретить предопределенного смертельного врага с Востока».

Отечественные историки так писали об этом периоде в советско-финских отношениях: «Несмотря на уже существовавший мирный договор, правительство Финляндии продолжало вмешиваться в дела Советской России как с помощью вооруженных действий, так и дипломатическим путем, направляя бесчисленные ноты правительству РСФСР, апеллировало к Лиге Наций и Международному суду в Гааге. И в 30-х годах оно продолжало считать неурегулированными вопросы о Советской Карелии и так называемой Ингерманландии (отдельные районы Ленинградской области) и считало своим правом обращаться в этой связи чуть ли не в Лигу Наций. Наиболее активным проводником аннексионистских идей было Академическое Карельское общество – политическая организация студенчества и интеллигенции, претендовавшая на роль идейного авангарда нации. Влияние этого общества продолжало оставаться сильным вплоть до конца войны, так как большинство основных постов в государственном аппарате и политической жизни страны замещалось его членами. Оно было построено по военному образцу и ставило своей целью добиться „господства на севере Европы финской расы“, слияния всех „финноязычных народов между Балтикой и Уралом“, с тем чтобы начало третьего тысячелетия явилось „тысячелетием народов Ледовитых морей“». Журнал «Суомен хеймо» писал в 1937 году: «Академическое Карельское общество исходит из того, что финские племена в современной Европе составляют единственно здоровую и жизнеспособную расу, что только теперь они набирают силу и их задачей явится когда-либо представлять высочайшую западную культуру». Несмотря на то что официально финское правительство открещивалось от аннексионистских идей, могущественные силы в стране требовали присоединения к Финляндии как минимум Карелии и Кольского полуострова, как максимум – всех советских территорий, населенных финно-угорскими народами. Они заявляли об этом громко, и улучшению советско-финских отношений такие заявления явно не способствовали.