Электронная библиотека » Александр Клинге » » онлайн чтение - страница 10


  • Текст добавлен: 15 июля 2017, 11:40


Автор книги: Александр Клинге


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Глава 7
«Быть святее Сталина»

Итак, все аргументы поклонников Маннергейма развеялись как дым. Дым лжи, за которым нет никакой исторической правды. Остался один, последний – апелляция к авторитету. Нет, не к авторитету Даниила Гранина или Михаила Пиотровского, а к гораздо более крупной фигуре.

Сам Сталин признал заслуги Маннергейма и всячески его поддерживал, относился к нему с глубоким уважением. По крайней мере, так утверждает Мединский и некоторые его соратники. Помните? «Не надо быть святее папы римского и не надо стараться быть бóльшим патриотом и коммунистом, чем Иосиф Виссарионович Сталин, который лично защитил Маннергейма, обеспечил его избрание и сохранение за ним поста президента Финляндии и умел к поверженному, но достойному противнику относиться с уважением».

Но так ли это на самом деле?

Начнем с того, что никаких признаков симпатии или даже элементарного уважения со стороны Сталина к финскому маршалу до 1944 года мы обнаружить не сможем при всем желании. Когда в конце 1940 года в Финляндии должны были пройти очередные президентские выборы, из Москвы поступил четкий сигнал: Маннергейм принадлежит к числу нежелательных кандидатов и его избрание будет рассматриваться как открытый вызов. Сталин относился к Маннергейму (вполне справедливо, как мы уже знаем) как к заклятому врагу советской власти, от которого не приходится ждать ничего хорошего. «Под оболочкой тишины и спокойствия контрреволюция не дремлет, готовясь к новым битвам. Отставка Свинхувуда и назначение Маннергейма означают отказ от „реформ“ внутри страны и проектируемый Англией поход на Петроград через Финляндию»,  – писал Сталин в конце 1918 года.

Может, он не любил Маннергейма, но хотя бы уважал его? Что ж, давайте вернемся в октябрь 1940 года, когда советская военно-морская база на полуострове Ханко отбивала атаки финской армии. Маннергейм обратился к защитникам базы с призывом капитулировать на почетных условиях. В ответ советскими пропагандистами была выпущена широко известная листовка следующего содержания:

«Его высочеству прихвостню хвоста ее светлости кобылы императора Николая, сиятельному палачу финского народа, светлейшей обер-шлюхе берлинского двора, кавалеру бриллиантового, железного и соснового креста барону фон Маннергейму.

Тебе шлем мы ответное слово!

Намедни соизволил ты удостоить нас великой чести, пригласив к себе в плен. В своем обращении, вместо обычной брани, ты даже льстиво назвал нас доблестными и героическими защитниками Ханко.

Хитро загнул, старче!

Всю темную холуйскую жизнь ты драил господские зады, не щадя языка своего. Еще под августейшими ягодицами Николая кровавого ты принял боевое крещение.

Но мы – народ не из нежных, и этим нас не возьмешь. Зря язык утруждал. Ну, хоть потешил нас, и на этом спасибо тебе, шут гороховый.

Всю жизнь свою проторговав своим телом и совестью, ты, как измызганная старая шлюха, торгуешь молодыми жизнями финского народа, бросив их под вонючий сапог Гитлера. Прекрасную страну озер ты залил озерами крови.

Так как же ты, грязная сволочь, посмел обращаться к нам, смердить наш чистый воздух?!

Не в предчувствии ли голодной зимы, не в предчувствии ли взрыва народного гнева, не в предчувствии ли окончательного разгрома фашистских полчищ ты жалобно запищал, как загнанная крыса?

Короток наш разговор:

Сунешься с моря – ответим морем свинца!

Сунешься с земли – взлетишь на воздух!

Сунешься с воздуха – вгоним в землю!

Красная Армия бьет вас с востока, Англия и Америка – с севера, и не пеняй, смрадный иуда, когда на твое приглашение мы – героические защитники Ханко – двинем с юга!

Мы придем мстить. И месть эта будет беспощадна!

До встречи, барон!

Долизывай, пока цела, щетинистую жопу фюрера.

Гарнизон Советского Ханко.

Месяц октябрь, число 10, год 1941».

К подобным приемам можно относиться по-разному, но, как видим, уважение здесь и рядом не ночевало. Казалось бы, при чем тут Сталин? При том, что он лично рекомендовал ЦК одобрить текст листовки. Обращение было по своей сути настолько хамским (некоторые слова я здесь смягчил, поскольку они относятся к категории непечатных), что даже Черчилль рекомендовал советскому лидеру быть более вежливым к противнику. Сталин пожелание британского премьера попросту проигнорировал. И советская пропаганда продолжала отрываться на Маннергейме на всю катушку. В своей статье «Образ Маннергейма в советской военной пропаганде на Карельском фронте» российский историк Михаил Марков пишет:

«Критика Маннергейма в советской пропаганде имела особое значение с самого начала Великой Отечественной войны, так как на протяжении 1941 года и первой половины 1942 года на Карельском фронте создавался двойственный образ врага: при его конструировании реакционное финляндское правительство противопоставлялось простым трудящимся-финнам, обманом втянутым им в войну против СССР. Финский главнокомандующий был идеальным объектом для персонификации всех негативных качеств, которые приписывались вражеской правящей верхушке. (…) Отождествление „старых“ и „новых“ врагов было характерно для советской пропаганды начального периода войны, но именно в образе Маннергейма оно сохранялось дольше всего и оказалось наиболее ярко выраженным. (…) Советские пропагандисты старались показать, что он всегда оказывался на стороне правящей верхушки независимо от ее национальности. На основе этих установок выстраивались и другие черты образа Маннергейма. Он изображался не просто как слуга правящего класса, но и как предатель национальных интересов Финляндии. (…) По делам барона пропагандисты судили и о его личных качествах. Он представал в их изображении, с одной стороны, безжалостным и жестоким человеком („палач“, „мясник“), с другой – трусом и подхалимом, некомпетентным руководителем, который боится отвечать перед народом и поэтому опирается на иностранцев».

Однако об этом сторонники доски предпочитают не вспоминать. А было бы любопытно увидеть текст «ответа защитников Ханко» на памятнике Маннергейму. Но разговор сейчас не об этом, а о том, что со временем изменения в отношении к финскому главнокомандующему действительно произошли.

Уже в конце 1941 года финнам стало ясно, что происходит что-то не то. Немецкое командование, разумеется, ободряло своего союзника как могло, обещая, что еще чуть-чуть, и «красная зараза» будет раздавлена. В июне 1942 года, сразу же после 75-летнего юбилея маршала, Гитлер и Маннергейм обменялись визитами. Сначала фюрер прилетел в Финляндию, потом финский главнокомандующий – в его Ставку. Хотя Маннергейм пытался дистанцироваться от немцев, в реальности сделать у него это не получалось. Не получалось еще и потому, что Финляндия зависела от военных поставок из Третьего рейха.

Сам Маннергейм в мемуарах так описывал свой визит в Германию:

«27 июня я в сопровождении пяти офицеров отправился в путь – рейхсканцлер любезно предоставил в мое распоряжение вместительный самолет. После спокойного перелета самолет приземлился вблизи Ставки германского главнокомандующего, на некотором расстоянии от восточнопрусского города Голдап. На аэродроме гостей встретили генерал-фельдмаршал Кейтель, а также почетная рота и оркестр. До поезда рейхсканцлера, который стоял на одной из ближайших станций, нас доставили на автомашинах. Стряхнув с себя дорожную пыль, мы вышли на перрон ожидать прибытия рейхсканцлера, который вскоре прибыл в открытом автомобиле. Он подошел бодрым шагом и крепко пожал мне руку, после чего я от своего имени и от имени армии поблагодарил Гитлера за его визит в Финляндию, а также передал ему привет от президента республики.

С железнодорожной станции рейхсканцлер увез меня на автомашине в Ставку. Она находилась в обширном лесном массиве, где ее отделы были расположены в тщательно замаскированных зданиях и в защищенных помещениях. Наиболее важные органы работали в огромных бункерах, и в одном из них состоялась довольно продолжительная беседа с глазу на глаз между рейхсканцлером и мной. Я в принципе ожидал, что он снова поднимет старый вопрос о совместных операциях против Ленинграда и Мурманской железной дороги, но, к моему удовлетворению, хозяин пожелал побеседовать о военном потенциале Финляндии. Представленные мной статистические сведения убедили его в том, что бремя, которое война возложила на плечи народа Финляндии, оказалось тяжелым, даже более весомым, чем напряжения, выпавшие на долю Германии. Это дало рейхсканцлеру повод еще признательнее говорить о наших военных успехах.

После этого генерал Йодль в большом бункере оперативного отдела рассказал об общей обстановке на различных театрах военных действий, в заключение чего рейхсканцлер произнес резюмирующую речь, свидетельствовавшую как о знании дела, так и о доверии. Наступление, шедшее в это время в Ливии, которое, как казалось, идет к победному концу, дало ему повод похвально отозваться об искусном командующем генерал-фельдмаршале Роммеле. Рейхсканцлер также сообщил нам, что наступление немецких войск на Восточном фронте, видимо, начнется в ближайшие дни и он уверен, что прерванная зимой военная акция будет доведена до решающего конца: последней ее стадией станет наступление на кавказскую нефть. Именно нефть прежде всего нужна Германии для продолжения борьбы! Очень важным, несомненно, было заявление о том, что скоро начнется наступление на Ленинград».

Как видим, нарисованная Маннергеймом картина демонстрирует вполне гармоничное общение двух союзников. Одно из двух: либо немцы были дурачками, которые не замечали, что финский гость держит фигу в кармане, и рассказывали ему о своих планах, либо никакой фиги в кармане толком и не было. Действительно, на момент визита финское руководство все еще целиком и полностью делало ставку на Германию, хотя и начало принимать меры «на всякий случай».

Но, может быть, хотя бы личные отношения Маннергейма с Герингом испортились, как пишет об этом Леонид Власов? Ничуть. В мемуарах маршал рассказывал: «Рейхсмаршал Геринг пригласил нас на обед в свой охотничий дом, расположенный неподалеку от Ставки. Я познакомился с Верховным командующим ВВС Германии еще до войны, когда был его гостем на охоте, а также во время познавательной поездки, которую совершил по его приглашению в Германию в 1935 году. Сейчас мне представилась возможность поблагодарить его за то, что по его инициативе с некоторыми моими друзьями, поляками, бельгийцами, австрийцами, содержащимися в качестве политических заключенных в германских концлагерях, стали обращаться лучше обычного. Присущие Герингу качества гостеприимного хозяина были полностью проявлены в тот вечер непринужденного общения. Ночь я провел в том же охотничьем доме».

Летом 1942 года высокопоставленные германские деятели то и дело намекали Маннергейму на то, что скоро предстоит штурм Ленинграда и очень желательно, чтобы финская армия приняла в нем участие. Первые разговоры подобного рода начались еще в ходе июньского визита Маннергейма в Германию. Более конкретные очертания германские предложения приобрели в августе, когда в Ставку Гитлера в Виннице прибыл глава финского Генштаба. Гостю сообщили, что начало немецкого наступления на Ленинград назначено на 14 сентября. Финское руководство вновь оказалось перед сложным выбором – особенно с учетом того, что из Вашингтона звучали призывы не помогать немцам, а окончательно портить отношения с США в Финляндии не хотели. В конечном счете было принято компромиссное решение – Маннергейм обещал помочь немцам под Ленинградом, если те возьмут на себя основную часть работы, а также активно участвовать в наступательных операциях в районе Онежского озера. 2 сентября финский Генштаб сообщил германскому командованию, что участие финских войск в захвате Ленинграда «не исключается», однако будет довольно скромным. Игра «подставь товарища» продолжалась.

Гармония в германо-финских отношениях постепенно и неумолимо уходила в прошлое. Вообще говоря, положение, в котором финны оказались в 1942 году, завидным не назовешь. Надежда на успех в войне против Советского Союза таяла на глазах, особенно после Сталинграда. Но и открыто пойти на разрыв с немцами означало рисковать германской оккупацией страны. Кроме того, по словам одного из приближенных маршала, в конце 1942 года он «все-таки желал успеха немцам, поскольку от этого зависело спасение Финляндии». В итоге позиция финского руководства в целом и Маннергейма в частности лучше всего описывается модным нынче словом «прокрастинация». Для тех, кто не в курсе, – так называют состояние, когда человек знает, что ему нужно делать что-то важное и срочное, но чувствует себя не в силах взяться за дело и попросту убивает время. «Поскольку положение и дальше остается неясным, надо ждать и проявлять хладнокровие» – так говорил в этот период Маннергейм. В конечном счете финнам пришлось-таки и воевать с немцами, и понести дополнительные (по сравнению с 1940 годом) территориальные потери в войне против Советского Союза. Прокрастинация обычно ничем хорошим не заканчивается, и данный конкретный случай только подтвердил общее правило.

В 1943 году, правда, наметились некоторые подвижки. Государственное и военное руководство не раз собиралось на совещания, где речь шла о путях выхода из войны. Как писал об этом впоследствии Маннергейм, «3 февраля, то есть на следующий день после того, как немцы сдались в плен в Сталинграде, в Ставку прибыли президент Рюти, премьер-министр Рангелл, а также министры Вальден и Таннер, чтобы узнать мою точку зрения на общую ситуацию. В процессе беседы мы пришли к единому мнению, что большая война подошла к решающему поворотному моменту и что Финляндии при первой подходящей возможности необходимо попытаться найти способ выхода из войны. Одновременно мы констатировали, что мощь Германии пока еще препятствует осуществить это решение на деле».

Однако дискуссии напоминали хождение по заколдованному кругу не только из-за страха перед Германией: финны хотели мира, но не хотели отказываться от своих завоеваний. В Советский Союз через Стокгольм была направлена информация о том, что на границы 1940 года финны ни в коем случае не согласны. Но и идея возвращения к «старой границе» 1939 года одобрялась не всеми. Даже в условиях, когда германский Восточный фронт неумолимо покатился на запад, в Хельсинки все еще не могли умерить свои аппетиты. К числу сторонников удержания Восточной Карелии принадлежал и Маннергейм. Хотя особо ярые адепты «Великой Финляндии» были в 1943 году удалены из правительства, прокрастинация продолжалась.

Иногда казалось, что на горизонте забрезжила надежда. Как вспоминал Маннергейм, «летом 1943 года финское правительство изучало возможности заключения мира при посредничестве посольства США в Лиссабоне. В результате этих переговоров министр иностранных дел Рамзай направил в госдепартамент США письмо с заверением, что финская армия не станет выступать против американцев в том случае, если они после высадки в Северной Норвегии перенесут боевые действия на территорию Финляндии. Конечно же, я одобрил это обязательство. Я не располагал сведениями о том, насколько серьезно обсуждался вопрос о высадке американцев в Северной Норвегии, но, естественно, переговоры в Лиссабоне пробудили надежду на то, что на заключительном этапе войны в расстановку сил вмешается новый фактор, который умерит экспансионистские устремления Советского Союза». Высадка американцев в Северной Норвегии была химерой с военной точки зрения, но, как известно, утопающие склонны хвататься за соломинку. А к концу 1943 года все очевиднее становилась простая истина: Третий рейх тонет и маленькая Финляндия вот-вот уйдет под воду вместе с ним.

В начале 1944 года финское руководство решило-таки наконец установить контакты с Советским Союзом. Однако время уже было упущено. Под Курском вермахт навсегда утратил стратегическую инициативу. Блокада Ленинграда была прорвана, а затем и снята окончательно. Советские войска освободили Украину и нацелились на Балканы. В этой ситуации у Сталина не было ровным счетом никаких стимулов идти на уступки финнам. Именно он был хозяином положения. Поэтому его условия были просты: финны должны признать свое поражение и действовать соответственно.

Переданные в Хельсинки советские предложения показались финскому руководству, все еще грезившему о почетном мире, ошеломляющими. В апреле они были отклонены. Значительную роль в этом сыграл опять же Маннергейм, все еще надеявшийся непонятно на что и отказывавшийся взглянуть в глаза реальной действительности. Вместо того чтобы искать пути выхода из войны, маршал форсировал строительство оборонительных рубежей. «Мира можно было достигнуть. Если бы Маннергейм, Рюти и правительство поддержали эту позицию, то финский народ одобрил бы ее»,  – писал впоследствии один из ведущих финских политиков. Однако ни Маннергейм, ни Рюти не собирались уступать. После этого обе стороны стали готовиться к решающей схватке.

«После прорыва блокады Ленинграда я почувствовал беспокойство по поводу того, что основная часть наших сил дислоцировалась в Восточной Карелии. Даже после того, как оттуда была переброшена группа частей на Карельский перешеек, в Восточной Карелии насчитывалось в целом девять дивизий и три бригады, тогда как на Карельском перешейке были шесть дивизий и две бригады, включая и бронетанковую дивизию. Однако ослабить войска в Восточной Карелии означало отказаться от всей этой территории, стратегическое значение которой было очень велико и передача которой была одним из наших козырей при заключении мира. В основе этих расчетов лежала понятная сама по себе надежда, что инженерные укрепления на перешейке окажутся достаточно сильным подкреплением небольшой численности войск, находящихся там»,  – писал Маннергейм в своих мемуарах. При чтении этого отрывка вспоминается знакомая с детства история про ловушку для обезьян. Засунув лапу в дупло, чтобы схватить банан, обезьяна была уже не в состоянии вытащить ее оттуда. То есть, конечно, она могла освободиться, но для этого надо было отпустить банан. На такую жертву обезьяна была неспособна и поэтому грустно сидела с засунутой в дупло лапой, пока не приходил охотник. Точно так же и финны крепко держались за Восточную Карелию, с грустью ожидали прихода советского «охотника», но отпустить добычу было выше их сил.

9 июня советские войска на Карельском перешейке перешли в наступление. Это была уже далеко не та армия, которая не смогла с ходу прорвать линию Маннергейма осенью тридцать девятого. Финская оборона рухнула в считаные дни. 20 июня начался штурм Выборга. На следующий день наступление советских войск началось и в Карелии.

Маннергейм в этой ситуации выступал против всяких переговоров с противником. Надо сначала остановить русское наступление, запросив помощь у Германии, считал он. В тех условиях подобные размышления были чистой воды химерой. Германская помощь явно была бы недостаточной для того, чтобы остановить русских, но окончательно превратила бы Финляндию в подконтрольную Гитлеру территорию. Правда, спустя несколько дней маршал переменил свое решение и через Стокгольм запросил у Москвы условия перемирия. Советский ответ был прост: капитуляция. На это Маннергейм готов не был.

28 июня советские войска освободили Петрозаводск. В июле тяжелые бои развернулись на севере Карельского перешейка и в районе Питкяранты. Не менее тяжелые политические бои развернулись в Хельсинки. Перевес сторонников мира становился все более ощутимым. Президент Рюти, который от имени Финляндии заключал соглашения с Третьим рейхом, ушел в отставку. 4 августа финский парламент избрал Маннергейма президентом. Нет никаких свидетельств того, что Сталин как-то повлиял на этот выбор. Скорее речь шла о том, что человек, который пользовался в Финляндии огромным авторитетом и являлся уже несколько лет фактическим руководителем страны, взял ответственность за происходящее в свои руки. Целью был разрыв с Германией и заключение мира. Поступок, без сомнения, достойный, но к маршалу Сталину никакого отношения не имевший.

Немцы честно пытались помочь своему не слишком надежному союзнику. Как вспоминал Маннергейм в своих мемуарах, в середине лета германское командование попросило «вернуть им 122-ю пехотную дивизию и бригаду самоходной артиллерии, что указывало на их огромную потребность иметь все резервы сил в своем распоряжении. Эти обе воинские части хорошо выполняли свои задачи, в особенности бригада самоходной артиллерии, отважно участвовавшая в боях, помогая ликвидировать критические моменты в обстановке на линии Выборг – Купарсаари – Тайпале. Они отправились домой в конце июля – начале августа».

17 августа в Финляндию прилетел Кейтель – поздравить Маннергейма с избранием и заодно прощупать лояльность маршала. Новый президент встретил его холодно, прозрачно намекнув, что финны не связаны более никакими соглашениями. Параллельно он вновь отправил запрос об условиях перемирия в Москву через Стокгольм. Ответ в этот раз был еще более жестким: финны должны не только прекратить сопротивление, но и самостоятельно выставить немцев со своей территории, причем в кратчайшие, совершенно нереальные сроки. Фактически требованием Сталина было вступление Финляндии в войну против Германии. И это было условием даже не перемирия, а просто начала переговоров!

Финны могли утешать себя тем, что советская сторона не требовала безоговорочной капитуляции (об этом писал впоследствии и Маннергейм). В реальности подобные утверждения – не более чем попытка выдать нужду за добродетель. Даже в условиях безоговорочной капитуляции требования, которые пришлось бы реально выполнить финнам, вряд ли оказались бы более жесткими.

Но выхода не было. 2 сентября финский парламент одобрил начало переговоров. Отношения с Германией были разорваны, немецкому послу вручено требование убрать все части вермахта с финской территории в двухнедельный срок. Учитывая достаточно масштабную немецкую помощь летом 1944 года, которая во многом и помогла финской армии избежать полного разгрома, это было черной неблагодарностью по отношению к союзнику. Но обвинять маршала в предательстве, наверное, не стоит. Маннергейм всего лишь поставил государственную мудрость выше союзнической верности. Жаль, что эта мудрость заговорила о себе только тогда, когда советские танки вошли в Выборг, а не двумя годами раньше.

7 сентября Маннергейм отдал приказ о прекращении огня и отводе войск на линию границы 1940 года. В Берлин он отправил составленное в сентиментальном ключе послание, в котором просил Гитлера «понять и простить» его. «Память о немецких братьях по оружию в нашей стране будет жить. Ведь в Финляндии немцы были не представителями чужеземного ига, а помощниками и братьями по оружию»,  – писал Маннергейм. Германскую сторону все это не сильно впечатлило. Рендулич, командовавший немецкой группировкой на севере Финляндии, прозрачно намекнул на то, что немцы вовсе не собираются беспрекословно убираться восвояси. Маннергейм и рад был бы что-нибудь сделать, но никаких реальных возможностей избежать столкновения с вчерашним союзником у него не было. «Шаг, который мы были вынуждены предпринять сейчас, был мучительным. Но выбора у нас не было!» – писал маршал в своих мемуарах. Попытка воевать с немцами понарошку, не мешая им эвакуироваться, была пресечена окриком из Москвы. Немцы, отступая, в отместку фактически превратили в руины север Финляндии. Ситуация, унизительнее которой для Маннергейма сложно себе представить.

Поход, начавшийся три года назад, закончился бесславно. Конфликт с Советским Союзом в очередной раз не принес Финляндии ничего, кроме потерь. 19 сентября было подписано соглашение о перемирии. Несколько дней спустя финские войска начали бои против немцев на севере страны – эта малоизвестная война между недавними союзниками затянется на несколько месяцев.

В Хельсинки приступила к работе Союзная контрольная комиссия. Главную роль в ней играл Жданов, однако советская сторона должна была считаться со своей союзницей Англией, а также с Соединенными Штатами, которые так и не вступили в войну с Финляндией, но проявляли к ее судьбе деятельное участие. Поэтому особо суровой участи финны могли не бояться. Портить отношения с западными державами из-за маленькой северной страны Москва явно не собиралась.

В середине ноября под давлением Союзной контрольной комиссии действующее правительство Финляндии ушло в отставку. Новым премьер-министром стал сторонник дружбы с Советским Союзом Юха Паасикиви. В его правительство вошли в том числе и коммунисты. Маннергейм горячо возражал против этого, но поделать ничего не мог. Ему приходилось нести символическую ответственность за происходившее в стране, не располагая никакими возможностями изменить положение дел. Он все больше превращался в лишенную реальных полномочий одинокую фигуру.

Ему приходилось приспосабливаться к ситуации. 7 ноября он отправил в Москву поздравления с очередной годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Думается, обитателей Кремля немало развлекло, что последовательный противник и непримиримый враг советской власти поздравляет их с главным революционным праздником. Поздравление Маннергейма было напечатано в центральных газетах. Сталин словно хотел незаметно, но в то же время как можно более сильно унизить старого врага советской власти.

В следующие месяцы маршал вынужден был терпеть одно унижение за другим – согласиться на суд над «военными преступниками» (фактически – своими недавними соратниками), по требованию советской стороны отправлять в отставку преданных ему надежных людей… 18 октября 1945 года он наконец сложил с себя обязанности президента Финляндии.

Советское руководство заявило, что сам Маннергейм не будет привлечен к суду как военный преступник. Ему позволили спокойно уехать в Португалию, чтобы подлечить свои болезни. Надо сказать, что сам Маннергейм очень боялся привлечения к суду и сжег значительную часть своего личного архива. Действительно, список возможных обвинений против него был весьма обширен – от подготовки захватнической войны до жестокого обращения с мирным населением. Председательствовавший на судебном процессе Онни Петяус открыто заявил, что Рюти можно назвать военным преступником № 1, а Маннергейма – военным преступником № 1а. Тем не менее советское руководство позаботилось о том, чтобы Маннергейм получил статус свидетеля.

Именно на эти шаги Сталина обычно ссылаются те, кто утверждает, что советский лидер питал к Маннергейму глубокое уважение. Но давайте снова разберемся по порядку.

Да, Сталин после подписания перемирия не стал требовать немедленной отставки Маннергейма. Говорит ли это об уважении и признании заслуг? Скорее о том, что в Кремле знали и учитывали популярность Маннергейма в стране. Сталин был реалистом. Он прекрасно понимал, что отправить маршала в отставку – значит фактически получить в его лице лидера оппозиции. Гораздо выгоднее было сохранять его на посту президента, бессильного и вынужденного плясать под советскую дудку. При известной доле фантазии можно предположить, что Сталин и Жданов избрали наилучший метод изощренного издевательства над престарелым Маннергеймом, вынудив его брать на себя полную ответственность за все унижения, которые пришлось претерпеть побежденным, да еще и поздравлять ненавистных большевиков с их праздником.

Не стал Сталин и требовать привлечения Маннергейма к суду. Зачем это было нужно? Престарелый маршал уже не представлял никакой угрозы. В политическом отношении он был трупом. Слишком жестокое (с точки зрения финнов) преследование могло бы, наоборот, привести к превращению Маннергейма в «мученика» и рост его популярности в финском обществе в качестве символа антисоветского сопротивления. Отказавшись от преследования Маннергейма, советское руководство убивало двух зайцев – успокаивало финскую общественность и одновременно демонстрировало западным союзникам, отношения с которыми были по-прежнему важны, свою умеренность и готовность к компромиссам.

Впрочем, сам Маннергейм не стремился быть мучеником. Он на голубом глазу старательно отрицал даже вполне очевидные и доказанные факты. Маршал не хотел больше никаких руководящих постов; все, что ему было нужно, – чтобы ему спокойно позволили дожить последние годы в какой-нибудь комфортной стране. Такую возможность советское руководство ему предоставило. Радостно предоставив финнам разгребать заваренную во многом им самим кашу, Маннергейм убыл в Швейцарию. Здесь он в тиши и спокойствии писал свои мемуары – приглаженную, тщательно отретушированную и избавленную от «темных пятен» версию своей жизни. Но даже Маннергейм не пытался так бесстыдно лакировать собственную биографию, как это несколько десятилетий спустя будут делать его российские поклонники. Мог ли он в те годы мечтать о том, что когда-нибудь в Ленинграде, где по его милости погибли от голода сотни тысяч людей, в его честь будет открыта мемориальная доска? Нет, маршал все-таки был реалистом, и подобный абсурд не мог ему даже присниться.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации