Текст книги "Трепанация"

Откровения отца Феодосия

Отец Феодосий, в миру Владимир Алексеевич Гундяев, говорили, был родственником некоего церковного иерарха. Так это или нет, неизвестно, но некоторые события его жизни наводят на размышления.

Родился он в Ленинградской области в семье сельского священника, лишенного сана за пьянство и вольнодумство и проработавшего до самой смерти библиотекарем.

Можно сказать, родился случайно, так как его отец действительно почти всегда был нетрезв и мало интересовался живущей рядом с ним женой, которая молчаливо несла свой крест. Крест предыдущих или будущих грехов.

Когда отцу сообщили, что родился мальчик, он очень удивился, поскольку не заметил беременности жены. Да и нетрезв он уже был, выпивая с друзьями на заднем дворе и разбирая очередную крайне важную проблему земного мироздания.

Хотя, когда друзья спросили, как назовет, он на минуту задумался, встал, нахмурил лоб и почти торжественно произнес:

– Пусть будет Володей. Как Ленин.

Чокнулись, выпили, но Алексей не сел, а продолжил:

– Я хоть и не Ильич, а тоже много добра сделал простым людям. Так ведь?

Все закивали и забормотали.

– Я, можно сказать, с ним идейно и не согласен, но он по-своему, по-ленински, тоже верующий человек и, значит, нам брат. Так что пусть будет Володей. Пусть поправляет старшего брата.

– Хорошее имя. Правильное. Да и князя Владимира напоминает тоже, – поддержал друга Леонтий, сосед Алексея.

Так же отец не заметил, как Володя подрос и стал набожным подростком. Он был тихим, спокойным, но на редкость упрямым. Это упрямство было бы продуктивным, если бы было рациональным, что ли. Основанным на целесообразности. Этого не было, и окружающим приходилось портить себе нервы.

Чего стоила только одна кампания, развернутая комсомольской организацией школы ради его спасения.

Все началось довольно обычно. Один из уроков истории был посвящен верованиям древних народов и возникновению религии.

Все единодушно были согласны с историком Егором Кузьмичом, что Бога нет. И что жаль древних людей, которые не могли объяснить явления природы и придумали религию.

И тут учитель спросил Володю, что тот думает об этом.

А Володя думал так. Бог есть, иначе не было бы человека и Духа Святого, и не верить в Бога – значит попасть в ад. И лично для него понятно, что Бог наказывает людей за грехи войнами и болезнями.

Что тут началось! Сначала дети смеялись и бросали в него бумажными шариками, а Леха даже плюнул в него из трубочки. Очень больно. Хотя за это потом и получил.

Но Егор Кузьмич был не только историком, он был еще секретарем партийной организации колхоза и, быстро сообразив, что перед ним идейный враг, хоть и ребенок, придумал необходимую стратегию.

Он успокоил детей, поставил Володю у доски и предложил ребятам по очереди, организованно выступать с критикой религиозных взглядов товарища.

Все так увлеклись, было так интересно, что дети пропустили перемену.

Но религиозный фанатик стоял на своем.

В конце концов Егор Кузьмич не выдержал и спросил неизвестно кого:

– Как такого человека могли принять в пионеры?

Тут же было принято решение: после уроков устроить пионерское собрание и рассмотреть дело пионера Гундяева.

К сожалению, пионерское собрание оказалось безрезультатным. Гундяев не сдавался.

Решили подойти комплексно.

На следующий же день перед входом в школу появилась стенная газета, в которой с крестом в руке и на шее был изображен некий человек с подписью «религиозный фанатик Гундяев». Кто-то незаметно подрисовал ему бороду и усы, и получилось очень смешно.

За самим фанатиком решили закрепить двух отличников, которые должны были каждодневно проводить с ним атеистические беседы.

Не остались в стороне и комсомольцы. Комсорг лично вызвался в составе группы наиболее сознательных комсомольцев посетить отца Гундяева (что само по себе было смешно) и вызволить товарища из религиозного плена.

Интересно, что все эти активисты встретились в библиотеке, где слегка пьяный Гундяев-старший подбирал для них атеистическую литературу и довольно охотно соглашался с тем, что Бога нет, хотя непонятно, откуда тогда взялся человек. Что Дарвин прав, так это понятно, но откуда взялась Земля и все живое и неживое… В общем, с ним было говорить бесполезно. Хотя с сыном он обещал побеседовать сегодня же.

Сегодня же не получилось, так как отмечали годовщину смерти зоотехника. На следующий день был выходной с баней и водкой, и так далее.

Короче, как это бывает у русских, кампания закончилась. Мальчика оставили в покое, но кличка «фанатик» осталась за ним до окончания школы.

В это же время от инфаркта умер отец. Мать, похоронив его, поехала к родственникам в другую деревню да так там и осталась.

Володя сначала работал на ферме, а потом его отправили учиться в техникум, затем забрали в армию куда-то на Украину. Вернулся он с женой Клавой, крепкой немногословной женщиной на несколько лет старше него.

Все происходящее с ним в жизни до сих пор было настолько инерционно, настолько независимо от его воли и сознания, что порой казалось: лежи он на диване с раннего детства и ничего не делай, все равно он бы оказался в этом месте в это время в таком состоянии, к которому пришел, перемещаясь в пространстве.

И он это понимал.

Он был думающий человек. Более того, он был просвещенный человек, поскольку всю жизнь читал и размышлял.

Определенным образом на него повлиял и отец. Тот хоть и был пьяницей, но обладал одним удивительным качеством – неистребимой тягой к знаниям.

Любимым развлечением отца было вычитать что-то новое в библиотеке и расспрашивать собутыльников, знают ли они что-то об этом. Конечно, никто ничего не знал. И тогда, выдержав паузу и добившись внимания, он начинал излагать. Это были минуты блаженства и величия, в которых он нуждался, как нуждался в алкоголе и слушателях.

Такими слушателями часто оказывались его жена и сын.

Возможно, некоторые свойства характера являются заразными, но так или иначе, а мальчик унаследовал эту тягу к знаниям и был прекрасно эрудирован.

При всем при этом удивительным было то, что его совершенно не тянуло поступать в высшее учебное заведение или определять свою жизнь в рамках какой-то специальности, которая позволяла бы эти знания использовать.

Его, казалось, вполне устраивает работа инженера на ферме и те простые люди, с которыми ему приходилось общаться. Иными словами, интеллектуальная неустроенность его совершенно не волновала.

Интересную роль сыграла его жена.

В отличие от других людей, ей приходилось выслушивать его заумные рассуждения по многим вопросам и, поскольку она была женщина простая и приземленная, ее это немного настораживало. Но Клава, как и следовало ожидать, оказалась неробкого десятка. Ее сопротивляемость жизни была крайне высокой. Настолько высокой, что она и калеку выхаживала бы. И верила, что выходит. Сильная женщина.

Так вот, слушая рассуждения мужа о жизни, людях и прочих умностях, она волновалась, понимая, что ее муж немного ненормальный и, возможно, это признаки умственной болезни, с которой придется бороться.

С такими вот ожиданиями она встретила мужа поздно вечером после работы пьяным.

Отмечали чей-то день рождения, и Владимир отметился. Первый раз он попробовал водку, налитую отцом, лет в шестнадцать, с напутствием: «Пусть лучше дома в семье пьет, чем под забором неизвестно с кем». Но тогда напиток не закрепился в его организме, и его довольно обильно вырвало под усмешки отца и соседа. Это отвратило его от употребления спиртного вплоть до самой армии.

Там привыкание к выпивке прошло как-то более гладко, но особой радости не доставило. Просто надо было, так как пили все старослужащие, и он не мог отставать.

Теперь же это не столько было надо, сколько захотелось слиться с товарищами по коллективу. Он пришел домой пьяный и возбужденный. Много говорил, шутил и был очень вдохновлен тем вниманием, с которым его слушали.

Тогда Клава отнеслась к этому с простым пониманием. А вот когда, через неделю примерно, он опять пришел домой пьяный, она обрадовалась.

Да, да, обрадовалась. Ее муж становился нормальным человеком. Курил, пил, иногда ругался матом. Ну как тут не радоваться. Жизнь налаживалась. И у них становилось не хуже, чем у людей.

Со временем это стало привычным, и постепенно Володя стал приходить пьяным каждый день. Изменилось и его поведение. Он стал резким, грубоватым, хмурым, пока не выпьет, и несговорчивым. За пьянки его лишали премий, обсуждали на собраниях, но безрезультатно. В итоге его выгнали с работы, и они жили на деньги Клавы, работавшей продавщицей в сельской лавке.

Жили – это громко сказано. Утро начиналось тогда, когда Владимир отсыпался после очередной попойки, первым делом шел к магазину – месту сборища алкашей и, обсуждая текущую ситуацию, соображал с остальными, где взять деньги на водку. Клава всегда рассматривалась, как первый вариант, но у нее, как правило, деньги быстро заканчивались, и в дело вступала фантазия. Этот уникальный инструмент работал и в таких безнадежных ситуациях.

Так прошла пара лет. Клаве только сообщали, где ее муж лежит, и она, откладывая дела, шла за ним. Ее терпению не было конца.

Следует признать, что она не была безучастным наблюдателем. Она водила его к бабкам, чтобы вылечить от алкоголизма. Она просила председателя колхоза взять его на работу. Она плакала. Она молилась. В общем, делала все, что требуется.

Беда случилась в понедельник. Клава была на работе, когда в магазин забежала соседка и крикнула, что дом горит. Прибежали. Все пылает. Володя там. Тушить бесполезно. Обмотала платком голову и кинулась спасать мужа. Чуть не задохнулась, но мужа на улицу выволокла.

Приехала машина «скорой помощи» и увезла его в больницу.

Отчего сгорел дом, так и не выяснили. Скорее всего, Володя проснулся и закурил в постели, а потом опять уснул. Так или иначе, а супруги поселились в больнице в соседних палатах. Причем Клава пострадала больше мужа. К ожогу на голове добавились проблемы с легкими. Да и руки сильно обгорели. У мужа ноги пострадали и спина, но, слава богу, он остался жив.

Так Володя вернулся к церкви.

За забором больницы находилась церковь, в которой служил священником отец Тимофей, знавший еще отца Володи. Выздоравливая, супруги часто сидели во дворе больницы, как раз у этого забора. Его и забором-то назвать было трудно. Низкая такая изгородь из камней, скорее для вида, чем для охраны.

Так вот, однажды поздоровался с ними отец Тимофей, который обрезал ветки на деревьях. Видя трудности священника, который один пытался выполнить несложную, но трудоемкую работу, Володя вдруг предложил помочь. Рост, как вы помните, у него был высокий. Он перешагнул через забор и влез на лестницу, которую придерживал священник. Когда окончили, присели передохнуть-покурить и, конечно, поговорить. Клава благорассудочно не вмешивалась. Разговор получился примерно такой:

– Пьянствуешь, Володя, слышал.

– Было такое, допился. Чуть жив остался.

– Отец твой грешил этим. По его стопам хочешь пойти?

– У каждого своя дорога, хоть все они и похожи.

– А было время, отец твой маяком среди людей был. Отчего лучшее не возьмешь от него?

– Мозги заплыли. Ничего не знаю. Ничего не понимаю.

– Не ты один такой. Все ищут покоя души. Много слабых людей, а ты, я вижу, не из таких. Тебе надо за ум браться. Так жизнь потеряешь. Не дело это – жить сорняком.

– Да все я понимаю. Только занесло меня куда-то не туда.

– Смотри, это тебе было предупреждение. Мог умереть, но Бог решил иначе, задумайся. Следующего раза может и не быть. Когда последний раз в церкви был?

– Не помню.

– Не помню. Так и отца, и мать своих забыть недолго. Мать, когда маленьким был, часто приводила тебя, а как вырос, забыл дорогу к церкви. Вот и сбился с пути праведного.

– Да, отец, надо подумать. Могу я еще что-нибудь сделать для вас?

– Работы много. Церковь надо побелить, обновить. Полы по углам перестелить, покрасить. Всего не перечесть. Приходи. Всегда рады.

Володя встал вслед за священником, который его перекрестил и дал поцеловать руку.

Уже переступив изгородь, Володя обернулся на голос священника:

– Ты на службу вечером приходи.

– Куда я в таком виде, – и он распахнул больничный халат, показывая пижаму.

– Приходи, приходи. Ничего. В любом виде. Это не страшно.

И Володя пришел. Пришел он и на следующий день. Работал много. Врачи ругались, но понимали, что так надо.

Выйдя из больницы, он с помощью соседей и односельчан довольно быстро отстроил дом, но на работу не устроился, все свободное время продолжая проводить в церкви.

За все время он не притронулся к стакану, и теперь Клава этому радовалась.

Ночи он часто просиживал за Библией или молился на икону Спаса, подаренную отцом Тимофеем.

А где-то через год его избрали главой прихода, и он стал авторитетным и уважаемым в селе человеком.

Но, несмотря на это, он удивил отца Тимофея, когда пришел просить благословения и рекомендации для поступления в духовную семинарию.

Они долго беседовали. Отец Тимофей все пытался понять: не забыл ли Володя, каким был? Не забыл ли он, как пришел к вере? Истинно ли он верит, ведь путь священника труден…

В итоге Володя стал семинаристом и получил диплом с отличием.

И Клава за это время изменилась. Она оставила магазин и пошла в пекарню. Появился неизменный платок темных тонов и соблюдение всех христианских праздников и постов. Она терпеливо ждала возвращения мужа и со смиренной радостью, как и подобает христианской жене, встречала его, приезжающего на каникулы.

Он вернулся. Сначала помогал отцу Тимофею. Через непродолжительное время, став священником Феодосием и получив благословение, он отправился на приход в Подмосковье.

Приход – это громко сказано. Несмотря на близость к Москве, а может, как раз и поэтому, деревня, в которой поселились супруги, представляла жалкое зрелище.

Церковь прилагала большие усилия для своего восстановления. Восстановления своего влияния. Собственно, преимущество христианской морали и этики всегда было в большей близости к человеческим ценностям, а не к законам государства, которые вынуждены руководствоваться различными интересами.

Отец Феодосий это понимал. Ох как хорошо понимал. Перед ним стояла задача восстановления разрушенного храма и создание прихода.

Как ни странно, деньги нашлись очень быстро.

Поздно вечером, когда он, уже помолившись, собирался ложиться спать, в дверь постучали. На пороге стояли два молодых человека, бритые наголо, в спортивных штанах и кожаных куртках.

– Ты поп? – обратился к нему тот, что пониже ростом.

– Да, я священник.

– Поехали, у нас брата замочили, надо по-христиански похоронить.

– Сейчас поздно. Может, утром лучше.

– Мотор сказал – сейчас.

– Кто такой Мотор?

– Это наш старший. Мы ждем.

Однозначность предложения была столь очевидна, что священник быстро переоделся и, взяв все необходимое, вышел на улицу.

Его усадили в большой внедорожник и повезли в темноту.

Подъехали к покосившемуся домику с кривеньким забором. Ему помогли выбраться из машины. Его обступили такие же гладкостриженные люди. Подошел коренастый парень с волевым подбородком и стеклянными глазами.

– Священник?

– Да.

– Сделай все, как надо. Отблагодарим хорошо. Понял?

– Ладно, – ответил священник, подумав про себя, что и они рабы Божьи.

Обратно его привезли те же люди, на прощание сунув в руку целлофановый мешок, полный денег. За труды и на церковь.

Через пару недель, когда священник разговаривал с прорабом о деталях восстановления храма, к церкви подъехали три больших автомобиля с затемненными стеклами. Заехали прямо во двор, к самому крыльцу. Вышли крепкие ребята, а впереди Мотор. Подошел, поздоровался. Остальные сзади, полукругом.

– Ты отдохни, строитель, – предложил он прорабу.

Тот без звука испарился.

– Отец, мы тут денег привезли. Лохан, дай сюда, – приказал он через плечо.

Ему дали пакет с рекламой «Макдоналдса».

– Вот, держи, – он передал пакет священнику. – Если будут проблемы или что-то понадобится, звони.

Мотор прошел в храм и, осмотрев все, вышел.

– Там еще иконы пацаны привезли. Посмотришь?

Священника подвели к раскрытому багажнику автомобиля. Там в каких-то старых тряпках лежали три довольно большие иконы.

Он по очереди рассмотрел их, удивившись прекрасному состоянию.

– Что скажешь? Хорошие?

– Да, прекрасные. Спас Нерукотворный, Георгий Победоносец и Матерь Божья. Судя по письму, восемнадцатый или начало девятнадцатого века. Можно узнать, откуда они?

– Да кто его знает. Они давно у нас были. Вот решили в храм передать.

Он взял священника под руку и, наклонившись, сказал:

– Слушай, у меня к тебе просьба. Если что, пусть меня похоронят рядом с церковью.

Священник растерянно посмотрел на него.

– Думаю, власти не разрешат.

– Какие власти! – повысил голос Мотор. – Какие, б…, власти. Слышишь, Хмурый, власти тут есть! – и он засмеялся.

Стоявший неподалеку детина ухмыльнулся.

– Ты сделай, что прошу. Остальное – не твои проблемы, понял?

– Хорошо.

Они еще не раз приезжали, привозя деньги и разной ценности иконы. Однажды даже привезли двухметровое распятие и настаивали, чтобы внизу была надпись «От местной братвы», но в конце концов согласились на то, что крест будет установлен рядом со входом в храм.

Собственно, выполнять обещание, данное Мотору, не пришлось. Через год он исчез бесследно, и его место занял Хмурый.

В общем, жизнь постепенно налаживалась. Храм отстроили, и начались регулярные службы. У священника Феодосия появились помощники, и в епархии стали поговаривать о его скором переводе в Москву.

Тем неожиданнее и безобразнее выглядело то, что в это время произошло.

Его пригласил епископ.

Закончив к обеду все дела, священник Феодосий надел новую рясу и отправился на встречу.

К вечеру он не появился. Не было его и к вечерней службе.

На звонки он не отвечал, а затем и вовсе выключил телефон.

Домой он пришел около двух часов ночи, пьяный и с бутылкой водки в руке. Сел за стол, потребовал закуски и молча пил, о чем-то напряженно размышляя. На робкий вопрос Клавы, что произошло, он зло усмехнулся и с выражением произнес:

– Все кругом пидарасы, а я главный среди них.

Клава перекрестилась и ушла в свою половину дома.

Утром пришел Иван Остров, а чуть позже Веня с Осипом и Вероника.

Неустойчивый элемент

Принято считать, что на историю влияют некие значительные люди. Они же в той или иной мере меняют судьбы людей. Вроде правильно. Однако мы совершенно забываем о таксисте, поругавшемся с женой и из-за этого по рассеянности (высшая форма сосредоточенности) ошибочно повернувшем не на ту дорогу. В результате мы опоздали… Неважно куда, но реальность для нас стала уже другой. Мы забываем и о том, что Каплан могла промахнуться, стреляя в Ленина… Кто ее знал до этого? Можно перечислять бесконечно мелкие эпизоды, изменившие траекторию движения стрелы.

Откровения Клавы

Есть речка Яланка. Она такая маленькая, что о ней знают только жители деревни Яланец. Яланец этот находится недалеко от Томашполя, а тот – от Винницы, довольно известного города на Украине. Сейчас Яланка ручей, но когда-то она была метров десять-пятнадцать в ширину и занимала достойное место в лексиконе жителей Яланца. В самом широком месте она образовывала извор, где вся деревня стирала белье и культурно проводила время за обменом информацией и эмоциями.

В то время там жила семья Чабан, обычная семья, состоящая из пяти человек. Что-то там сеяли, жали и жили. Старшим сыном был Зиновий, которого называли Зеня. Он женился на Параске, симпатичной крепкой девушке из их деревни, и работал в колхозе, пока его не забрали на фронт. Поскольку было начало войны, советские войска отступали, многие попадали в плен. Попал в плен и Зеня. Около трех лет он был в плену.

Вернувшись в деревню, он узнал, что жена его Параска во время его отсутствия жила с Иваном, который почти всю войну пробыл в деревне. Иван был женат на Мане, но когда решил жить с Параской, Маню выгнал.

Ну так вот, пошел Зеня к Ивану и забрал Параску назад. Ивану ничего не оставалось, как позвать к себе Маню.

Но, видимо, что-то не давало покоя Зене, и через год он решил добиться справедливости.

Как-то к нему в гости зашли дядя Захарий с Петром. Петр был неразговорчивым малоприятным субъектом. Ехидный и злобный, он работал в колхозе счетоводом. Его не любили, но дядя Захарий, старый учитель местной школы, находил в нем то ли слушателя, то ли собеседника, а поскольку дядя Захарий был авторитетным человеком, спокойным и рассудительным, компанию Петра приходилось всем терпеть.

Выпили, закусили, поговорили. Еще выпили, покурили, поговорили. Пригласили бабу Татьяну, которая собирала на стол, посидеть, но та отказалась. Разговоры кружились вокруг воспоминаний. Как и кто жил раньше. Что сделал и почему.

Выпили, закусили. Тут Петр вспомнил Ивана, который отсиделся всю войну в деревне, да еще и с чужими женами. Несправедливо? Несправедливо. И вообще, этот Иван – тот еще тип. Правда, морду бить ему никто почему-то не хотел. Он здоровый был как бык, но это к слову.

В общем, договорились до того, что надо, чтобы Зеня восстановил справедливость.

А как это сделать? Как, как – так же, как тот ему, так же и Зеня должен ему ответить.

Было уже поздно, но компанию это не смутило, и все пошли к Ивану. Подняли с постели. Отказались от еды, которую предложила Маня. Решили ограничиться бутылкой самогонки и четырьмя маленькими гранеными стаканами, именуемыми рюмками.

Зеня попытался изложить цель визита, но у него плохо получалось. Инициативу перехватил Петр. Получалось так. Раз Иван жил с Параской, то теперь Зеня должен жить с Маней. Раз Иван жил с Параской три года, то и Зеня должен жить с Маней три года. Таким образом, путем различных аргументов и апелляций к общественной морали и нравственности, пришли наконец к соглашению. Третью бутылку решили не открывать, наверное, постеснявшись солнца, которое уже всходило.

Соглашение действовало условленное время. Пока как-то Параска не встретила Зеню и не спросила, когда он может забрать ее назад. На это Зеня сообщил ей, что Маня плохо себя чувствует и пусть еще поживет у него. Возражений не было, и они расстались. Позже еще пару раз возвращались к этой теме, но под разными предлогами все оставалось на своих местах. Так они прожили до старости.

Описанная история выглядела так в рассказах односельчан. Я порасспрашивал очевидцев, и она дополнилась некоторыми деталями.

Во-первых, Иван был кумом Зени, который крестил его детей Витю и Лиду.

Во-вторых, на фронте Иван был. И попал в плен в районе Белой церкви, а потом вернулся в деревню. Может, из-за ранения. Зеня тоже попал в плен и был отправлен на работы в Германию. Там уже ближе к окончанию войны его освободили англичане. После этого он еще год провел в лагерях на проверке и лишь потом вернулся в деревню. Уже после войны.

Деревня попала в зону, оккупированную немцами. Когда те пришли в деревню и установили свою власть, первым делом они упразднили колхоз, а жителям предложили разобрать инвентарь по домам. Ивану досталась лошадь, и Параске досталась лошадь.

Как кум Иван предложил Параске объединить лошадей для обработки своих участков. Так они вдвоем и обрабатывали оба участка, пока не стали жить вместе.

Кроме того, Зеня какое-то время считался без вести пропавшим, но важно другое. Когда тот отыскался и дал о себе знать весточкой, Параска начала писать ему письма, полные любви, хотя жила уже давно с Иваном.

И вот Зеня возвращается в деревню и узнает о том, как жена его ждала. Со злости он отдает Ивану письма Параски. Раскрыв ее сущность, Иван прогоняет Параску и возвращает Маню, которая все это время жила где придется и на случайные заработки.

Так вот, спустя год Зеня решил забрать к себе Маню и прожить с ней три года в отместку за понесенные обиды. Такими деталями дополнилась эта история.

Они прожили до конца своих дней вместе. Маня была тихой, незаметной. За стол садилась редко. Когда она ела, никто не видел. А Параска осталась одна. Она жила в избе рядом с Зеней всю оставшуюся жизнь. Дочь Зени и Параски Клаву вырастила мать Зени баба Татьяна, дом которой был сразу за Зениным, чуть ниже, ближе к Яланке.

Зеня всю жизнь пил. Иногда буянил. То Маню отлупит, то из ружья постреляет. Баба Татьяна ухаживала за ним, как за больным ребенком, всю жизнь, пытаясь сгладить страдания, которые он перенес в плену. Он так и не работал после войны, предоставив заботы о себе этим двум женщинам.

Дочь его Клава окончила местную восьмилетнюю школу и уехала учиться в культпросветучилище в город Сороки в Молдавии, усвоив религиозность бабы Татьяны, которая для нее была окном в мир. Еще она усвоила, что мужчины существуют для тяжелой работы и войны, поэтому они пьянствуют и заслуживают заботы. И с этим ничего не поделаешь. Это как день и ночь, как весна, лето, осень, зима.

Шансов выйти замуж у нее в деревне не было. Не то чтобы она была уродиной, нет. Она была миловидной, невысокого роста, чуть полноватой или скорее крепенькой такой. Черты ее лица были правильными, но детали на нем: нос, рот, глаза – чуть больше или чуть меньше нормы – не дотягивали до той черты, за которой ее можно было отнести к племени красивых. Главной проблемой, которую Клава осознала к пятнадцати годам, был сильный дефект правого глаза. Если левый, выразительный, смотрел всегда на собеседника, то правый – всегда в сторону, то есть косил, и косил очень сильно. Возможно, причиной послужило то, что в детстве рядом с ней взорвалась мина и повредила правую сторону лица. Шрамов не осталось, а вот косоглазие было заметным. Впрочем, ее это волновало постольку, поскольку необходимо было выйти замуж. Подчеркиваю – необходимо, так как в деревне для девушки это было главным предназначением. А мужчины сами по себе ее не волновали. Они были для нее просто большими животными.

Судьба удивительным образом рисует человеческие образы, выбирая любого, кто может выглядеть оригинальнее. Кто-то видит в этом случайности, кто-то находит закономерности, но это ведь объяснения после случившегося. Предсказать мы ничего не можем. Это к тому, что у меня в школе была учительница английского языка. Не помню уже ее имени. Так вот, она отличалась красотой и стройностью. Всегда элегантно одетая, она так же элегантно себя вела в любой ситуации. Проблема была в том, что левая часть ее лица была обезображена застывшей гримасой и парализована. У нее было красивое лицо, если смотреть в профиль справа. Красивые серо-голубые глаза и светлые волосы. Но когда вы смотрели прямо в ее лицо, впечатление создавалось жуткое. Мне всегда хотелось отвести глаза. То ли от стыда, что я вижу ее недостаток, то ли просто было неприятно. Она жила одна, как старая дева. Рассказывали, что в молодости она была очень жестока с мужчинами, которые за ней ухаживали. Вела себя надменно, осознавая свою эстетическую и сексуальную притягательность. И все выбирала. И вот однажды, поехав куда-то, села у окна, и ее продуло. Что это значит, я до конца не понимаю, но именно после этого лицевые нервы левой части лица сыграли с ней такую шутку. Так мне рассказывали.

Но я не могу понять, за что судьба сотворила это с Клавой. Хотя действительность предупреждает нас о том, что мы не должны выходить за известные рамки, и предупреждает больно. Может даже убить, если мы все же осмеливаемся за них выйти.

Итак, мужчины как объекты любви Клаву не интересовали. Точнее, она и не предполагала, что они могут быть объектами любви. Бог-Отец – да, мог. И она его любила. А Иисус – нет. Его ей было жалко. Еще с детства, когда она смотрела на Его страдальческий образ. Да, и Он мужчина и, как и Отца, Его нужно жалеть. А как можно любить того, кого жалеешь? Хотя женщины думают иногда иначе.

Перед самым ее отъездом на учебу случилась свадьба у Жолтовых. В деревне это всегда грандиозное событие, обставляемое множеством ритуалов. Новобрачные ходят из дома в дом, от одних родителей к другим. Гордые, нарядные и в окружении пестрой толпы. Вечером все собираются во дворе родителей жениха, где из брезента делаются квадратные шатры человек на сто пятьдесят – двести.

Вначале все чинно и благородно. Произносят тосты, новобрачные садятся и встают, садятся и встают, целуются, принимают подарки и выпивают. Оркестр из нескольких инструментов, в основном духовых, разогревается и набирает обороты. За длинными столами сменяются люди. Кто поел и выпил, уступают место другим, но не уходят, а кучкуются у места для танцев. Бабки, приглашенные для готовки и уборки, суетятся, меняя тарелки и стаканы. В какой-то момент все это рассыпается и превращается в сплошной круговорот. Основой становится выпивка. Все пьют со всеми и поодиночке. Вначале молодежь, а за ними и остальные начинают плясать. Не танцевать, а именно плясать. Кто что делает, понять невозможно. Существует одна дышащая и шевелящаяся масса.

Клаве нравились такие гулянки. Никто на нее не обращал внимания. Все были приветливыми и доброжелательными. Пьяные парни без разбора хватали девиц, танцуя и что-то пытаясь выразить или выдавить из себя.

Схватили и Клаву. Крепкий, сутулый Василий Москалев. В расстегнутой на груди рубашке, мокрой от пота. Взял ее за руку чуть выше кисти и потащил в толпу танцующих. Обхватил ее руками и прижал крепко к себе. Карие глаза его из-под черных кудрей тупо смотрели в никуда. Он крутил ее и поворачивал в разные стороны, пытаясь изобразить танец. Хватал ее за грудь, за талию и ниже. С улыбкой дебила, не иначе. Она воспринимала происходящее как обычное явление и не заметила, как он затащил ее за шатер и повалил на траву. Его руки стащили ее трусы до колен, а рот полировал лицо и шею. На секунду, нет, на долю секунды в ней мелькнуло чувство опасности, но понимание того, что мужчин надо жалеть, как неразумных животных, отвлекала ее до того, как она почувствовала боль внизу живота. Она дернулась, но, прижатая тяжелым телом, решила перетерпеть. Боль отошла, хотя неприятное ощущение чего-то двигающегося в ней сохранилось. Мужчина больно прикусил ее грудь, выступающую над лифчиком, и отвалился в сторону. Она села, поправила платье, а затем встала и натянула трусы. Василий лежал на спине, накрыв лицо рукой, и как будто спал.

Она не отнеслась к происшедшему как к изнасилованию, хотя понимание этого имела. Про насильников слышала и знала, что это осуждается. О сношениях между мужчинами и женщинами знала с детства, но узнала, как и все деревенские дети. Сначала видя, что делают животные, а потом из разговорчиков детей. Боль и необходимость ее терпеть дополнили ее представления об этом. Возможно, детское любопытство Клавы позволило Василию довести начатое до конца.