Электронная библиотека » Александр Коротенко » » онлайн чтение - страница 9

Текст книги "Трепанация"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 04:30


Автор книги: Александр Коротенко


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Они помолчали, обдумывая каждый свое.

– Я ведь обычный человек. И ничего в этом мире, кроме веры, у меня нет. Этим я могу поделиться, но ничем другим. Я понимаю тебя. Сам переживал что-то подобное…

– Вы ведь священник!

Священник улыбнулся, глядя ей в глаза.

– Милая моя, я ведь не был священником всю жизнь. Я был обычным человеком, бродящим в потемках, пока не пришел к Богу. Я понимаю, насколько мирская суета отнимает силы. Сколько страданий причиняет. А все от бессмысленности. От отсутствия веры. Ну как без нее?

– А как же вы пришли к ней?

– О, это длинная история, и у каждого она своя.

Он встал.

– Ты извини, но мне надо идти по делам. А ты, если хочешь, посиди тут, посиди.

Она хотела встать, но он положил ладонь ей на плечо.

– Храни тебя Господь, – сказал он, перекрестив ее. – Ты крещеная?

– Я не знаю. Надо у мамы спросить. Наверное да, ведь всех крестят.

– Узнай, узнай. Ну, я пойду.

Он повернулся и, пройдя через калитку, поднялся по ступенькам в свой дом.


Странное это дело – предложение. Ведь не приказал он ей «посиди», а просто предложил «посиди, тут посиди», – а отказаться неудобно. Будто приказал. Она, признаться, ушла бы сразу, потому что хотела подумать, но могла остаться сама с собой, только когда делала обычные для окружающих вещи. Например, гуляла или ходила по магазинам. Но не тогда, когда оставалась одна в комнате. Ей казалось, что люди, зная, что она одна, уже тем самым подозревают ее в уединении, и понимание этого нарушало уединенность. Вы можете остаться наедине с собой в туалете. А представьте, что под дверью кто-то стоит и ждет, когда вы выйдете. Неприятное ощущение, правда?

Она посидела немного, как бы для приличия, а затем встала и, не оборачиваясь, пошла к автобусной остановке.

Уже сидя в маршрутке и глядя в окно, она думала о том, каким счастливым должен быть человек, у которого отсутствуют обычные проблемы, который посвятил себя служению Богу и все время думает только о людях и помогает им жить. Но тут же она представила себе людей с их однообразными проблемами, ищущих совета у священника, и как ему, должно быть, надоело все это, и какая это скучная жизнь. Одно и то же, одно и то же каждый день. Бывает ли Богу скучно?

Она стала, как ни странно, приходить к священнику и терпеливо ждала окончания службы, разглядывая лики святых. Она находила в этом успокоение. Казалось, лики эти наполнены мудростью. Казалось, за ними стоят сложные судьбы и истории. Смирение. Смирение перед судьбой и обстоятельствами. Принятие того, что неминуемо. Вот то, что понимала Вероника. Она даже пыталась украдкой перекреститься несколько раз, но почувствовала только неловкость от этого.

Когда она поделилась этим со священником, он, к ее удивлению, рассмеялся.

– Все дело в твоей голове. Ты пытаешься ходить, как ребенок, но ведь ребенок не видит себя со стороны и не понимает, как он смешон и забавен, а ты смотришь на себя со стороны, тогда как надо в душу себе смотреть. Понимаешь?

– Но я ведь женщина, и мне всегда хочется выглядеть красиво, как мне не смотреть на себя со стороны?

Они сидели на той же скамейке под деревом у его дома. Он наклонился, отряхнул подол своей рясы и выпрямился, задумавшись. Затем погладил бороду и, скорее размышляя вслух, чем обращаясь к ней, заговорил.

– Когда-то человек стал мыслящим и был таковым долгое время. Однако жить в мире не захотел, и тогда мужчины стали править миром. И что получилось? Получилось то, что мир стал мужским. Агрессивным, жестким, циничным. А мужчины, как известно, любят глазами, а не сердцем, как женщины, вот и получился наш мир смотрящим. Поэтому-то все и обращают внимание на внешнюю оболочку, а что под ней – пойди пойми.

Он посмотрел на нее, слегка улыбнувшись.

– Не станешь ты жить в доме из бетона, даже если он красивый. Все в нем из бетона – столы, стулья, кровати. Ведь не станешь?

– Можно ведь его украсить, – с улыбкой возразила она.

– Правильно. Только украсить – это значит душу свою вложить в него. Понимаешь?

– Ну, опять-таки, чтобы красиво было.

– Красиво или уютно?

– И красиво, и уютно.

– От лукавого это все. Красиво – это для того, чтобы завлекать мужчину, а вот живут там, где уют и тепло. Правильно?

– Правильно, – тихо ответила Вероника.

– Ты же не захотела оставаться с Павлом, помнишь? Потому что это против тебя, против твоей души. Это Богу противно. Ты же не мусульманка. Ты хотела душу свою ему отдать, а он польстился на красоту. А красота эта обманчива и не вечна. О душе надо думать. В ней только ты и Бог. И вечность. С любовью человек создан, и с ней он должен жить.

Так, или почти так, они беседовали часто. На самые разные темы. Хотя какие там разные. О чем бы человек ни говорил, он всегда говорит о себе, а вернее, о душе.

Вероника становилась спокойнее. Это заметил и священник, который понимал, что у некоторых людей путь к Богу очень долог.

Однажды, когда священник собрался идти готовиться к вечерней службе, к ним подошел высокий светловолосый мужчина. Кепка закрывала глаза, а он, кроме того, наклонился.

– Священник Феодосий? – спросил он.

– Да, – ответил тот, вставая.

– Здравствуйте, – и незнакомец протянул ему руку для пожатия.

– Храни вас Господь, – ответил священник, машинально пожимая руку. – Извините, ради Бога, что-то не припомню вас, хотя лицо кажется знакомым.

Незнакомец снял кепку.

– Иван я. Иван Остров, помните?

– Ах, ну конечно, конечно, Иван, как я могу вас забыть.

– Вот решил зайти к вам поблагодарить за ваше участие и поддержку в трудную минуту… – И, заметив Веронику, кивнул ей. – Извините, что отрываю вас от разговора.

– Да что вы, что вы. Это Вероника. У нас, собственно, никакого особенного разговора не было. Присаживайтесь к нам.

Вероника подвинулась, и Иван сел рядом. Не успел присесть священник, как Вероника поднялась.

– Я, наверное, пойду, батюшка? – неуверенно произнесла она.

– Ступай, как знаешь. Хотя, Иван, я тоже должен идти, но если у вас есть время подождать, можете у меня чаю пока попить. Поговорите, а там и я вернусь. Как вы, Иван?

– Да неудобно как-то, – смущаясь, произнес Иван.

– Ну тогда, может, побудете с Вероникой на службе?

– А можно?

– Отчего же нельзя. Вероника, вы с Иваном идите в церковь, а я подойду. А после попьем чаю, поговорим.

В церкви они просто стояли рядом позади прихожан, ближе к двери. Она украдкой посмотрела на Ивана снизу вверх. Открытое лицо и отстраненный взгляд. Он вслушивался в то, что говорил отец Феодосий, и от падающего сбоку света его глаза казались прозрачными. Такой взгляд, наверное, у человека, который один стоит на высокой скале, перед тем как прыгнуть в океан.

Возможно, близость была рождена отцом Феодосием, который буквально перед службой разговаривал с ней. Именно с ней. А теперь говорит со всеми. Такое ощущение, должно быть, испытывает ученик, с которым доверительно разговаривает учитель. И в этой доверительности возникает чувство индивидуальной принадлежности. После этого учитель, выступающий перед классом, связан с конкретным учеником особыми отношениями. Он для одного ученика уже нечто большее, чем для всех остальных. Они связаны передачей друг другу кое-чего сокровенного, что укрыто от других.

Может быть, «предать» происходит от «передать», то есть передать то, что тебе не принадлежит, другим?

Иван пошатнулся, прижал руку ко рту и выбежал из церкви. Вероника последовала за ним скорее по инерции этого неожиданного действия, чем под влиянием суждения.

Его вырвало. Один раз. Еще раз. Затем череда приступов перешла в стон. Он стоял сразу за углом церкви и опустился на колени, когда она подошла к нему сзади. Он напоминал животное в такой же ситуации, но его организм ничего не выделял.

Из деликатности она отвернулась, но посматривала на него через плечо. Наконец он успокоился. Сел на камень. Она протянула ему бумажные салфетки. Он взял их и вытер рот.

– Вам лучше? – задала она банальный вопрос.

Он кивнул.

– Может, вы отравились чем-то?

Он помотал головой, сморщившись и сжав губы.

Только тогда она заметила, что глаза его мокрые и красные. Нет, не заметила она этого. Она почувствовала, что он плачет, но слезы втекают внутрь его глаз.

Присев рядом, она положила руку на его плечо.

– Чем я могу вам помочь, Иван?

Он отрицательно помотал головой. Она устроилась на углу камня, на котором сидел Иван, и молча сочувствовала ему. Бумажные салфетки кончились, и ничего больше она ему предложить не могла.

– У вас проблемы, да?

Он молчал, но она почувствовала, что на правильном пути.

– У меня тоже.

Помолчали.

– Меня бросил любимый. Или я от него ушла. Все равно, мне тоже так плохо. Но что поделаешь? Отец Феодосий говорит, что надо быть сильными, и все будет хорошо.

– Что хорошо? – спросил Иван, повернувшись к ней. Глаза его были напряжены и сконцентрированы в черные блестящие точки. – Что хорошо? Что вы говорите? – переспросил он с интонацией безумца. – Вы дура, конченая дура. Понимаете?

Вероника от неожиданности даже раскрыла рот. Глаза ее расширились от ужаса. Она вдохнула глубоко и не могла выдохнуть.

– Я потерял мать, сына и жену. Понимаете? – глаза его были сухие и жестокие. – А вы мне тут свою чушь талдычите. Дура, вы еще не знаете, что значит терять. Терять всех, без остатка.

– Как это всех? Что вы такое говорите? Как это всех? – наконец выдохнула она.

– Вот так, – совершенно спокойно ответил он. – Раз – и нет никого. А уж как – это вопрос риторики. – И он укрыл лицо ладонями.

– Извините меня, пожалуйста, – пролепетала она, и слезы струйками полились по ее щекам. – Как же это может быть? Извините меня, пожалуйста, – она шмыгала носом и не могла справиться со слезами.

Наконец, обхватив его плечи руками, она уткнулась в него и зарыдала.

Вот так мы и помогаем друг другу. Наверное, так женщины оплакивают своих неродившихся детей, которые могли бы вырасти в мужчин и испытать настоящее горе. Может, горе своих детей они и оплакивают? Возможно, возможно.

– Извините меня, – сказал Иван, – церковь у меня всегда вызывала ощущение смерти. Вот меня и прихватило. Накатили воспоминания, что ли. Как будто попал на похороны. Извините.

Вероника успокаивалась. Она села ровно и лишь продолжала изредка вытирать глаза рукой.

– Я же не знала, – совсем по-детски пролепетала она.

– Ладно, ладно. Вас как зовут, Анжелика?

– Вероника.

– Ах, да. Извините.

– Ничего, ничего. Я понимаю.

– Пойдемте прогуляемся. Мне что-то не хочется в церковь.

– Пойдемте.

И они пошли. Не было ни людей, ни машин, никого и ничего. Даже деревья застыли, как в искусственной декорации. Небо стало нарисованным. И только воздух поддерживал их существование.

Под таким впечатлением Вероника находилась после этого еще некоторое время. Она ловила себя на мысли, что вот она смогла поддержать в трудную минуту неизвестного человека, и от этой мысли становилась сильнее, как ни странно.

Глядя в окно на перемене между лекциями, она вспоминала и вспоминала детали встречи с Иваном, вела с ним разговор, и от этого его образ обретал черты живого человека, возможно, далекого от реальности, но ощутимого для нее.

– Привет!

Или:

– Здравствуй, Вероника!

Или:

– Девушка, вы из этой аудитории?

Или, или, или. А важно ли это?

Она, собственно, и не помнила, как подошел и что сказал Осип. Она помнила взгляд Вениамина, детский и растерянный. Ей не хотелось общения, но желание продолжить жизнь было сильнее, и после лекций они сидели в кафе.

Осип рассказывал интересно и забавно. Постепенно и Вениамин расслабился. Стали вспоминать общих знакомых по университету. Обсуждать преподавателей. Вероника призналась, что не замечала Вениамина, но она вообще бывает рассеянной и невнимательной. Вениамин смешно рассказывал анекдоты про психологов и их клиентов.

В конце концов он осмелел и признался, что постоянно за ней наблюдает и ждет ее появления в аудитории. У Вероники на щеках появился румянец. Она отшучивалась, почувствовав себя раскованно и свободно в компании этих обаятельных ребят.

Встретились они через неделю в боулинге, но ощущение постоянного общения сохранилось благодаря «аське» и скайпу, которыми они активно пользовались все это время.

Конечно, Вероника чувствовала отношение Вени к себе, но что она могла поделать, если он ей представлялся еще совсем юным. Его шутки, знаки внимания и поведение были какими-то наивными. Радостными, да, но лишенными глубины и осмысленности. Он иногда напоминал резвящегося щенка.

Другое дело Осип. Его красивые глаза всегда были грустными. Даже когда он шутил, казалось, он непрестанно продолжает что-то обдумывать и отвлекается на секунду только ради вас, возвращаясь в свой мир. Он был сильный, но и груз его внутренних проблем был не слабым. И от этого его хотелось утешить, как ребенка, которому, кроме слов, нечем помочь.

И все же к обоим она относилась ровно, как к друзьям. По крайней мере, старалась это делать. Хотя женщины не в состоянии скрывать свое истинное отношение.

Как это часто происходит, рано или поздно Вероника узнала и историю Осипа, и его отношения с Вениамином и роль Александра Борисовича Гордона в этой истории.

В свою очередь, она поделилась с братьями своей историей любви.

Все это было воспринято молча, но с большим пониманием.

Хотя нет. Вениамина возмутило поведение Паши, и он что-то высказывал, но это было не существенно, а лишь эмоционально.

Рассказала Вероника им и о священнике, которого она посещала хотя бы раз в неделю. Она не была уверена в том, что стала верующей, но личность Феодосия, его простые и ясные суждения успокаивали Веронику, и она стала испытывать в них потребность.

Людям свойственно делиться хорошим, хоть и не материальным. Неудивительно поэтому, что Вероника привела Осипа и Вениамина к отцу Феодосию, чего, может быть, и не следовало делать. Хотя что случилось, то случилось.

Следует признать, что Осипу было все равно, так как он продолжал считать, что помогает брату.

Откровения Вениамина

Мать Вени, Роза Леонтьевна Короткая, была полностью поглощена мощью и силой своего мужа. В нем она растворилась и существовала в виде красивой женщины, сознание которой все воспринимает сквозь призму мировоззрения мужа.

Ребенок появился как-то незаметно. Так же незаметно он и существовал для нее. Она его любила как мать, но, в отличие от других, Веня существовал всегда рядом, но никогда – в ней. Свое отношение к нему она всегда сравнивала с отношением отца и при совпадении следовала за мужем, как за путеводной звездой.

Веня с детства был застенчивым, как многие дети, но его сутулость, проявившаяся в юношеские годы, скорее была следствием авторитаризма и харизматической целостности натуры отца. Эта глыба воли и рассудочности, лишенная эмоций, придавливала его всю жизнь и напрочь лишала права на свое мнение или самостоятельность поступков. И все же в нем теплилась жизнь и надежда на выживание собственного Я под этим прессом абсолютизма.

Первые признаки одиночества проявились, как ни странно, примерно в пять-шесть лет.

Случилось это так. Как-то в выходной день с утра Веня стал испытывать непонятное беспокойство. Ему хотелось трогать свое тело и тереться голыми местами. Хотелось раздеться догола. У него возникла сильнейшая эрекция, и он боялся, что кто-то войдет к нему в комнату и все увидит.

Преодолевая страх, с сильно бьющимся сердцем он опустил штанишки до колен и сжал свой членик. Затем присел и потерся попкой о стену. Это было восхитительно, но тут дверь распахнулась, и вошел отец.

– Что ты тут делаешь?

Веня лихорадочно встал и натягивал штанишки.

Отец молча смотрел на него.

– Я ударился, – только и смог произнести Вениамин.

Чувство вины бросило кровь к его лицу.

– Дай посмотрю, – сказал отец и, наклонившись над сыном, слегка оттянул штанишки у пояса.

– Ничего там нет. Пойдем завтракать.

Много раз после этого на Веню накатывали кошмарные ощущения внезапности и отчаянной вины, которые он испытал. И одиночество. Возможно, впервые он почувствовал, что есть его собственный мир и он принадлежит только ему, со всеми кошмарами и потрясениями, и никто не сможет войти в него для того, чтобы ему помочь. А отец? Отец оказался первым в списке тех, кому недоступны переживания сына, несмотря на то, что он был талантливым, а может даже выдающимся психологом.

Возможно, сложившаяся замкнутость и интенсивная внутренняя жизнь подтолкнули Веню к изучению психологии и выбору ее как специальности впоследствии.

Однако в отличие от отца, который, как ему казалось, видел и чувствовал происходящее в душе пациентов, Веня считал, что это иллюзия и самообман. Не способен человек в принципе чувствовать или понимать происходящее в сознании другого.

Возможности психологии он представлял только в совместной работе психолога и пациента, но ни в коем случае не самостоятельного психолога. Последний всегда без зрения. Он никогда не может ничего увидеть. Можно представить самолет, который потерял пилота, как в некоторых голливудских фильмах. Находится пассажир, который первый раз садится за штурвал и по связи с диспетчерской службой на земле сажает самолет. Или не сажает. Так вот, психолог – это и есть диспетчер, который пытается вместе с пассажиром посадить самолет.

Отец был недоволен позицией сына, называя ее трусостью и нежеланием брать ответственность на себя. Он считал, что психолог должен принимать решения и объяснять пациенту то, что тому непонятно. Брать его за руку и вести к выходу. Да, бывают и ошибки, а где они не бывают. Но и психолог имеет право на ошибку, как любой другой человек, и не стоит этого бояться. Надо смело менять жизнь пациента, если это ведет к выздоровлению или улучшению состояния.

Особенно бурной была реакция отца на робкие возражения Вени против его рекомендаций в случае с клиентом С.

Молодая пара одного возраста поженилась. До этого они встречались, и у них были нормальные отношения в период ухаживания. Несколько раз происходили незначительные ссоры. Молодой человек настаивал на собственной свободе, а девушка считала, что он связан обязательствами их отношений, основанных на любви.

В конце концов они решили пожениться, но это противоречие привело к тому, что на время они расстались, хоть и страдали от этого.

Спустя некоторое время они помирились, и девушка сообщила, что беременна.

Они сыграли свадьбу.

Поведение обоих не изменилось. Каждый отстаивал свою позицию. В результате происходили частые ссоры. Они расставались, но вновь мирились и воссоединялись.

С каждым разом отношения становились напряженнее, а атмосфера невыносимой для обоих. Кроме того, девушка постоянно делала замечания своему избраннику, что тоже приводило к конфликтам.

Александр Борисович высказался конкретно и безапелляционно. Надо развестись, и все.

Это было грубое вмешательство в жизнь пациента, что, по мнению Вени, недопустимо. Он считал, что надо совместными усилиями корректировать поведенческие установки, то есть, в сущности, адаптировать их друг к другу.

Отец разразился тирадой о личных качествах Вени. От слабоволия до некомпетентности. Таким образом, разговор получился приятный. Да, да, приятный для Александра Борисовича – он чувствовал внутреннее удовлетворение от беседы с сыном. Впрочем, сын его не радовал.

В тот момент Веня хотел окончить психфак и начать самостоятельную жизнь. Он понимал, что это будет непросто. Непросто будет освободиться от отца, который продолжал изо дня в день методично и последовательно, как он сам выражался, «формировать мышление» сына.

Можно себе представить, какая радостная тревога охватила Веню, когда он узнал о том, что у него есть брат.

Сознание было захвачено Осипом. Его разбитость и пассивность не могли скрыть твердый характер и ясное мышление. Он был симпатичен, приятен, хоть и внутренне напряжен. Но в общении с ним приходило понимание того, что напряжение не связано с собеседником. Оно – суть его натуры, и это добавляло, как ни странно, обаяния.

Веня очень волновался, когда впервые шел в гости к брату, и когда все оказалось проще и свободнее, а напряжение ушло, но чувство симпатии к Осипу только усилилось.

Эта симпатия переросла в нечто большее, когда Осип так легко познакомил Вениамина с Вероникой, девушкой его мечты, чего он даже не мог себе представить.

Неизвестно, догадывался ли Осип, что значил для Вени этот поступок. Никто, так он считал в тот момент, не сделал для него в жизни больше, чем Осип.

Конечно, они говорили и об отце. Позиция Вени удивила. Он считал, что Осип абсолютно прав в своем отношении к отцу, который его, по сути, забыл и оставил на произвол судьбы. Более того, он считал, что, вопреки ожиданиям отца, Осип имеет право сказать ему в лицо все, что думает о нем и его отношении к своему ребенку. Как он имеет право учить жизни других, если сам поступает так низко!

Разговоры личностей отличаются от разговоров обычных людей тем, что рано или поздно они приводят к действию.

Так и произошло.

Осип пришел к отцу.

Не закрывая двери кабинета, с порога и не здороваясь:

– Я все обдумал и пришел поговорить.

– А, Осип! Здравствуй, здравствуй. Проходи. Веня, сделай нам чаю.

– Я не могу называть вас отцом, биологическая сущность для человека вторична, как вы понимаете.

Александр Борисович посмотрел на него внимательно, вышел из-за стола, прошел к своему креслу и сел в него, скрестив руки.

Осип подошел ближе.

– Вы, наверное, чувствуете себя богом, управляя людьми и манипулируя их психикой? Ждали, что я приду и кинусь обнимать вас? Ждали слез и признания в любви? Светило снизошло к нам лично, – театрально разведя руки, продолжал Осип. – У вас нет сердца. У вас остался только мозг, наполненный битами информации. А человек – не машина, которую можно настроить и перенастроить, как вам вздумается.

– Ты считаешь? – с иронией заметил Александр Борисович.

– Вы не имеете права быть отцом. Я сочувствую своему брату Вене. В какой кошмар он попал! Вы просто функционер, не несущий никакой ответственности за свои поступки.

Александр Борисович медленно кивнул.

– Какие аргументы могут быть оправданными, когда отец бросает своего ребенка?

Он замолчал в ожидании ответа.

– Никакие, – ответил он за Александра Борисовича. – Молчите? Нет слов?

Тут Александр Борисович посмотрел на Вениамина, стоящего с подносом в дверях.

– А ты как считаешь, Вениамин?

Веня раздумывал, хватит ли у него сил отразить атаку после своих слов.

– Если все так, как говорит Осип, наверное, я с ним согласен, – тихо проговорил он.

– С чем конкретно? – тихо, но внушительно спросил отец.

– Я думаю, бросать ребенка – это безнравственно.

– А если я не мог поступить иначе? Ты не думал об этом?

– Все равно всегда есть возможности проявить свою заботу, – чуть смелее ответил Веня. – У тебя и на меня никогда особенно не было времени, – и он посмотрел куда-то в сторону.

– Вот видите, Александр Борисович, я такой не один, – добавил Осип.

Александр Борисович покачал головой.

– Хорошо. Что еще?

Все молчали.

– Какие еще претензии к богу?

– С вами бесполезно говорить. Для людей вы мертвы. Вы как сантехник, которому все равно, что остается после него, главное – чтобы в трубе вода текла. Если я не ошибаюсь, это называется профессиональной деформацией. У врачей и милиционеров часто бывает, когда они уже не чувствуют чужой боли.

– Это все? Или еще что-то? – спокойно спросил Александр Борисович.

– С вами бессмысленно говорить, но я рад, что сказал это, и надеюсь, что больше не увижу вас в своей жизни.

– Ну хорошо, теперь я скажу, с вашего позволения, – сказал Александр Борисович, кладя ногу на ногу. – Мораль и нравственность – это вы сами придумали и сами с ней разбирайтесь. В крайнем случае можете Ницше почитать. Думаю, читать вы еще не разучились? Бог я или не бог – не вам судить. Я сам за себя в ответе. Надо мной тоже не держали зонтик всю жизнь и пищу не разжевывали перед тем, как положить в рот. А мне это приходится часто делать. Не так ли, Вениамин? – и он посмотрел на Веню. – Но начнем сначала, если уж такая песня получилась. Осип, я не твой отец, – и он выразительно посмотрел на Осипа. – Я не твой отец, Осип.

Тишина. И лишь за окном шум проезжающих машин.

– Как это? – спросил в недоумении Осип. Он нахмурился, пытаясь понять происходящее.

– Да, я жил с твоей матерью, это так, но когда мы познакомились, тебе было уже около года. Кто твой отец – я не знаю. Я хотел жениться на твоей матери и усыновить тебя, но по известным тебе обстоятельствам мы не смогли быть вместе. Когда мне переслали из Америки твое письмо, я понял, что ты считаешь меня своим отцом. Точнее сказать, тогда я понял это. Моя ошибка была, наверное, в том, что я решил использовать это в психологических, так сказать, целях. Ты нуждался в объекте своей обиды, чтобы высказаться. Чтобы снизить то внутреннее напряжение, которое в тебе копилось долгие годы. Вот я и решил стать таким объектом для тебя и в твоих же интересах. Но я не твой отец.

Молчание.

– Присядь, успокойся.

Осип машинально сел в кресло напротив психолога.

– Пока не ясно, но мне кажется, что мы добьемся нужного эффекта.

Осип посмотрел на него с желанием что-то сказать, но слов не было, и психолог ему помог.

– Помолчи. Не торопись. Понимание придет само. Мне тоже это далось нелегко. Но ведь я никого не обманывал. Я старался лишь быть как можно ближе к действительности. От этого казалось, что я бездушен и бессердечен, но, поверь мне, действительность куда более бездушна и бессердечна, чем я. Так как мне быть? Быть мягкотелым и сочувственным? Быть благодушным и сердечным? А дальше что? Чем я смогу помочь в таком случае людям? Они ждут уверенности и помощи. Так ведь?

Осип кивнул.

– Вот ты капитан, и твой корабль полон детей, а ты сбился с курса и не знаешь, куда плыть. Что ты сделаешь? Вместе с ними начнешь плакать и сокрушаться, что все пропало, и ждать гибели? Или все же будешь рисковать, хоть и с вероятностью ошибиться?

Молчание.

– Все мы живем в первый раз, – усмехнулся Александр Борисович. – Веня, ну что, мы выпьем чаю, или ты так и будешь там стоять?

Веня как будто вышел из оцепенения.

– Чай уже остыл, наверное.

– Сделай новый, а то я устал с вами что-то.

Веня вышел. Осип сидел молча, склонив голову.

– Что скажешь? Видишь, как бывает в жизни. Сейчас черное, а через минуту белое. Нельзя цепляться за постулаты, они могут быть ошибочными. Критерий оценки только внутри должен быть. Это как с музыкой. Есть классическая музыка, основанная на проверенных канонах, и есть джаз, в основе которого импровизация. Что выберешь, то и сыграешь.

И вдруг без перехода:

– А маму я твою любил. Она потрясающая женщина, но с ней невозможно было сосуществовать, настолько она самодостаточна. Я это понял и, несмотря на любовь, с ней расстался. Ты очень похож на нее. Ты такой же красивый, как и она. Бойся определенности, после нее может наступить хаос. Уж лучше, по мне, привыкать к хаосу. Но это я так считаю. Ты найдешь свой путь. А Веня очень хороший мальчик. Дружи с ним.

– Я пойду, Александр Борисович, – исподлобья глядя на психолога, сказал Осип.

– Ладно, но ты все равно заходи. Мы все же не посторонние люди.

В дверях Осип остановился перед Веней.

– Ты все равно для меня как брат, – с чувством сказал Веня.

– Заходи в гости, – вместо прощания сказал Осип.

Как ни странно, после этого их отношения не прекратились, хоть Осип и испытывал некоторое неудобство. Но это быстро прошло, и они продолжали навещать священника Феодосия.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации