Текст книги "Трепанация"

– Я тоже пойду посмотрю, что там, – сказал он и ушел за Леной.

Священник остался один. Остался один не потому, что рядом никого не было. Он чувствовал себя одиноким. Так случалось с ним иногда. Несмотря на молодость, он был свидетелем многих трагедий и душевных страданий. Сформированное в нем ощущение мудрости основывалось на понимании своей ограниченности и терпеливой надежды на благополучный исход. Но его спокойствие пропадало, когда он поддавался слабости и разделял чужие страдания. Бессилие брало верх, и волна отчаяния захватывала его сознание. Это происходило очень болезненно. Это был последний рубеж.

Какими бы ни были чувства, а защита от страданий приходила только из сознания. Оттуда, где он был одинок. Собственно, с одиночества все начиналось. Мир сжимался до размеров комнаты. Затем приходил Бог, который всегда был в нем, возвращались спокойствие и силы. Мир снова становился огромным. Но на пути к этому страдания были неминуемы. Мудрость – это привычка страдать. И он это понимал.

– Я уйду от вас. Уйду навсегда. Буду один жить в лесу. Найду другую маму, которая меня будет любить, – это кричал, рыдая, близнец, сбегавший по лестнице вниз.

Ничего не видя, он бросился под стол, за которым сидел священник, и скрылся за скатертью, спускавшейся почти до пола. Были слышны его всхлипывания и причитания.

– Ксюха… ненавижу… всегда, они ее защищают. Уйду… тогда увидите. Еще поплачете…

Его бормотание затихало и вскоре перешло в шепот. Прошло несколько минут, и отец Феодосий почувствовал, что его трогают за ногу. Он приподнял скатерть и заглянул под стол. На него смотрели мокрые от слез глаза.

– А вам не нужен сынок? – шепотом спросил мальчик. – Я хороший. Это Ксюха виновата. Она сама первая начала забирать у меня палку. И сама ударила себя в глаз, а на меня наговаривает все время. Я им не нужен. Их Ксюха радует.

– Ну что ты, что ты? Они тебя любят. Вылезай-ка из под стола.

Он взял мальчика за руку и слегка потянул на себя. Тот секунду сопротивлялся и наконец позволил себя поднять. Священник прижал его к себе и погладил по голове.

– Не расстраивайся. Все будет хорошо. Мама, наверное, испугалась за твою сестру. Но она тебя любит, правда. Тебя как зовут?

– Глеб, а тебя?

– Владимир.

– А почему ты аник и не лечишься?

– Надеюсь, ты вырастешь и сам разберешься, что к чему в этой жизни. Но скажу тебе по секрету, что любовь – это дар Божий, и не каждому он дан…

– Глеб, а ну-ка немедленно иди в свою комнату.

На ступеньках стоял Александр.

– Не пойду. Я стану сыном Владимира и уйду от вас навсегда. И мы будем любить друг друга.

– Иди в свою комнату или я тебя накажу, ты меня понял? – тихо и оттого еще более угрожающе произнес Александр.

По испуганным глазам мальчика было видно, что это произвело на него впечатление. Он побледнел от испуга, но продолжал молча стоять, упорно глядя в пол.

Тут распахнулась входная дверь, и на пороге оказалась Вероника. Ее глаза были красными. Уголки рта подрагивали.

– Александр Александрович, Сан Саныч, – дрожащим голосом проговорила она. – Паша… Паша ушел от меня.

По ее щекам текли слезы. Видимо, ей не хватало сил, чтобы их сдерживать. На вид ей было лет девятнадцать-двадцать, но майка и джинсы чуть большего размера делали ее похожей на нежного подростка. Светлые волосы, наспех схваченные в хвостик, дополняли это впечатление. Но глаза… Глаза были взрослые. Очень взрослые. Они сжались в две черные точки.

Александру хватило нескольких секунд, чтобы оценить происходящее и взяться за управление ситуацией.

– Присядь, Вероника, и успокойся. Во всем разберемся. Глеб, пойдем со мной.

Мальчик беспрекословно подошел к Александру, который взял его за руку и повел наверх.

Вероника присела на стул у стола, на который положила локти, и укрыла лицо в ладонях.

Ее голова подрагивала в беззвучных рыданиях. Священник молча наблюдал за этим результатом трагедии, но как человек отзывчивый, что свойственно людям, частенько кого-нибудь утешающим, не мог ничего не предпринимать. В подобных ситуациях он ощущал, что от него ждут сочувствия и соучастия. И он протянул руку.

Он коснулся руки девушки. У локтя. Не смея придвинуться ближе, Вероника повернула к нему лицо, не видя его. Она не существовала в пространстве. Весь мир вмещался в ее сердце. И оно болело.

– Ну что ты, милая, – как можно мягче проговорил Владимир. – Расскажи, что случилось?

Девушка выпрямилась и повернулась к священнику. Она терпеливо несла боль, но силы ее опять были на исходе.

– Я заболела. Я влюбилась. Я не замечала, что это произошло, пока Паша не сказал, что он пойдет пожить с Таней Кузьминой. Меня как будто в сердце ножом ударили. Как же это больно! Как тяжело! Я хотела ему ребенка родить. Мы бы радовали друг друга. Почему он это сделал? – она замолчала. – Почему именно я заболела? А? Почему?

– Может, это не болезнь? Может быть, это дар?

– Что вы такое говорите? Какой дар? Дар, чтобы страдать? Дар стать рабом своих чувств и потерять свободу? – Она почти злилась и повысила голос.

– Нам в жизни послано много испытаний, но все они ведут к душевному росту. Если мы это понимаем, а не считаем это чем-то случайным и посторонним, внезапно проникшим в нашу жизнь. Любовь – это дар.

– Вы, аники, ничего не понимаете в жизни. Для вас важнее отключить сознание и погрузиться в иллюзии болезни. Паша ушел не потому, что я ему надоела. Он меня уважает. Я его радую, но он сильнее меня и почувствовал, что может тоже заболеть. Он молодец, а вот я не могу без него жить. Он для меня все. Я ничего не хочу без него, – слезы опять появились на ее лице, – не хочу страдать. Я не хочу болеть, но не могу без него жить. Что мне делать? – и она опять уткнулась руками в ладони.

Священник встал и подошел к ней сзади, положив руки на ее плечи.

– Может, тебе поговорить с Пашей? Зачем вы сопротивляетесь своим чувствам? Вы могли бы быть счастливы вместе. Зачем себя насиловать? Ведь это против природы.

– Тогда мы должны будем уйти отсюда. В мир обычных людей. И все равно рано или поздно мы будем страдать.

Священник наклонился почти к самому ее уху и что-то говорил приглушенным голосом.

– Приходи, слышишь, приходи, – закончил он.

– Я слышал ваш разговор. Ты правильно рассуждаешь, Вероника, – сказал, входя в гостиную, Александр, – тебе надо избавиться от болезни. Паша больше не вернется к тебе. Я знаю его. Он сильный и умный мальчик. А вот как ты могла допустить это, мне непонятно. Ты же выросла с нами. Знаешь, какая это мерзость – любовь, и допустила ее к себе.

– Вы считаете, что Паша больше не вернется ко мне? – дрожащим голосом спросила она Александра.

– Конечно, нет, – жестко ответил тот, – зачем ему это? Ты и его можешь заразить своей любовью. Пойди умойся, приведи себя в порядок, и поговорим, как с тобой быть дальше.

– Вы меня прогоните из поселка, да? – то ли спрашивала, то ли утверждала Вероника.

Александр промолчал.

Она встала, вытерла глаза тыльной стороной ладони и пошла умываться.

Священник сел на прежнее место. Александр тоже сел за стол.

– Видите, какие ситуации возникают из-за вашей любви. – И, помолчав, добавил: – Хотя на самом деле у нас это редко бывает. Просто случайно совпало. А вы и тут не удержались от своей пропаганды. Что вы всё суетесь в чужие жизни?

– А вам не кажется, Александр, что вы совершаете насилие над людьми? Вы разрушаете такое прекрасное и естественное чувство, как любовь. Вам не кажется, что это безнравственно? Вы ломаете молодые души, причем безнаказанно.

– Слушайте, Володя, – наклонившись вперед, проговорил Саша, – пудрите мозги своим прихожанам. Сами ни хрена не знаете, а строите из себя авторитет. Вы мошенники и живете за счет своего мошенничества. Когда вам надо, вы прибегаете к логике, а когда не надо – к вере.

– Логика нужна для земной жизни, а вера для божественного, духовного. Вы же не можете понять любовь, но она есть, и вы ее боитесь. Что вы пытаетесь отвергать? Любовь? Да это смешно. Взгляните на историю и культуру. Неужели человечество заблуждалось, воспевая это чувство на протяжении веков? Любовь сделала человека человеком, а вы своими абсурдными представлениями пытаетесь противостоять истине, – на удивление спокойно говорил священник.

Александр улыбался одним углом рта. Всем своим видом он давал понять, что оказывает снисхождение наивным рассуждениям священника.

– А вы задумывались, почему вообще любовь возникла, Володя?

– И почему же?

– Да потому, что природа сопротивлялась развитию человека, – глядя в упор, проговорил он. – Человек вышел из природы, из дикого состояния. Он начал развивать свою культуру и эстетическое восприятие. В нем появилось чувство прекрасного. Но скажите мне, много ли людей можно назвать прекрасными? Нет, не много. Красивых людей мало. А как же быть миллионам некрасивых людей? Ведь и им нравятся красивые. И вот тут-то и возникла опасность, что размножаться будут только красивые. Что делать в такой ситуации, когда возникла опасность вымирания человечества? Понятно, что необходимо было хотя бы на время лишить человека способности здраво рассуждать. Отключить его мышление и возможность эстетического восприятия. – Он замолчал и откинулся на спинку стула.

– И что?

– Что, что… Тут природа и придумала любовь. Она очень мудро поступила, сделав так, что человек теряет голову. На время. Пока не произойдет зачатие и вынашивание. Да и психологи утверждают, что любовь длится около трех лет.

– Ваша мысль интересна, но она подтверждает лишь то, что это естественное состояние для человека. Раз это было необходимо.

– Ошибаетесь, милый Володя. Человек движется прочь от природы, и его интеллект все больше и больше выделяет его из животного состояния. Человек создал уже свои законы, которые бывают сильнее законов природы. Он, я имею в виду прогрессивных представителей, перерос любовь. Разум ному человеку она не нужна.

– Но ваши разумные представители привели Европу и Россию к вымиранию. Люди не хотят заводить детей или в лучшем случае заводят одного.

– А кто сказал, что людей должно быть много?

– То есть вы согласны с тем, что целые народы могут перестать существовать?

– А почему нет? Что, мало народов исчезло? Это прогресс, он создает избранных. Тех, кто будет жить завтра. А завтра для любви нет места. Это болезнь, и человечество справится с ней. Несмотря на сильное сопротивление и всеобщую пропаганду любви.

Оба замолчали. Александр что-то сосредоточенно обдумывал и наконец сказал:

– Уже сегодня молодежь к любви относится снисходительно. Все больше и больше таких, которые рассматривают ее как развлечение. Как алкоголь или наркотики. Потому что современный мир требует интеллекта, прагматизма, трезвости и силы духа. Для них любить Машку и любить картошку одно и тоже. А вы говорите здесь о любви.

Спустилась Лена.

– Посмотри, пожалуйста, как там Вероника. Она что-то долго в ванной, – попросил ее Саша.

– А что, Вероника пришла?

– Да. У нее проблемы. С Пашей. Думаю, она заболела.

– Да что ты? – и она пошла к ванной комнате.

Лена стучала и просила Веронику открыть. Наконец она обернулась к Александру.

– Не открывает, – сказала она с надеждой на помощь.

Александр подошел к ней и стал звать Веронику. Слышался лишь шум воды. Тогда он решительно направился к шкафу, достал отвертку и, вернувшись, вставил ее в гнездо ниже ручки. Дверь открылась.

Священник увидел ноги девушки, лежавшей на полу.

– Вот черт, она таблетки выпила. Нужно срочно сделать промывание, – почти скомандовал он Лене.

– Хорошо, иди, я сама справлюсь, – волнуясь, ответила та.

– Может, я помогу? – предложил Александр.

– Я позову, если что.

– Хорошо.

Саша подошел к священнику лишь на секунду.

– Вот она, ваша любовь, – и пошел дальше к телефону.

Священник прислушивался к тому, что происходило в ванной. Слышался приглушенный голос Лены и плач Вероники. Еще он уловил, что Александр кого-то пригласил зайти. Александр вернулся к столу с пепельницей и сигаретой. Отодвинув стул так, чтобы удобно было положить ногу на ногу, закурил.

– Не обижайтесь, Володя, но я вам вот что скажу. С одной стороны, вы нам очень навредили своими убогими рассуждениями, банальными до хрипоты. С другой стороны, я понимаю, что вы не виноваты. Есть же люди, у которых нет музыкального слуха, и вся музыка для них – это какофония. Ну, может, за исключением ритма. Или есть дальтоники. Что тут поделаешь. Это в некотором смысле уродство, но незаметное окружающим сразу.

Он замолчал, то ли обдумывая, что еще сказать, то ли забыв, какую мысль хотел выразить.

– Вы существуете, и в этом, видимо, есть своя логика. Я на вас не в обиде.

Видно было, что он не закончил мысль, что-то утаив.

В дверь постучали, и она тут же открылась. На пороге стоял высокий темноволосый юноша. Его темные глаза были устало-грустными.

– Можно? – спросил он, глядя на Александра.

– Да, Паша, заходи, – пригласил тот.

Садясь за стол, парень протянул священнику руку и представился. Священник привстал и назвал свое имя.

– Священник, – пояснил Александр и, встав, пошел к ванной комнате.

Он приоткрыл дверь. О чем-то переговорил с Леной.

Дверь открылась, и Вероника с опущенной головой прошла в соседнюю с гостиной комнату. Лена все время поддерживала ее.

За это время Паша узнал, как сюда попал священник, а тот в свою очередь – что раньше понедельника (а сейчас была пятница) эвакуировать его автомобиль не получится.

Вернулся Саша. За ним Лена, которая предложила выпить чаю и собралась идти на кухню, но Александр сказал, что он сам все приготовит. Она удивилась, но промолчала.

Когда Саша ушел, она подсела к Паше и сказала, что с Вероникой все в порядке. Она будет спать, но утром надо что-то решать. Оба замолчали, разглядывая свои руки. Вернулся Саша с чаем. Налил священнику и себе. Паша поднялся и сказал, что ему надо идти. Саша пошел его провожать и долго не возвращался. Без разговоров Лена включила телевизор и, глядя в экран, о чем-то думала. Священник так же рассеянно смотрел в телевизор. К тому времени, когда вернулся Саша, священник чувствовал, что если сейчас не ляжет в постель, то упадет без сознания. Саша что-то нашептал Лене на ухо, и она, быстро убрав со стола, предложила священнику прилечь тут же в гостиной на диване, дав ему плед и небольшую подушку. Свет выключился, и все ушли.

– А как же вы попали на дорогу? – спросил Иван, пытаясь отыскать конец истории отца Феодосия.

– Не знаю, – задумчиво проговорил священник, – не знаю.

Помолчали.

– Мне кажется, грешно так думать, конечно, но только выходит, что этот Александр Александрович опоил меня чем-то снотворным, так, что я очень крепко заснул. Потом оттащили мою машину на дорогу и меня спящего усадили за руль. А потом, вы, Иван, в нее врезались, и я очнулся.

Он опять замолчал.

– Только так получается, понимаете? Они же знали, что я заблудился, правильно? Значит, если меня вывезти тайком, то я вряд ли найду их поселок снова. Оставлять меня еще на пару дней они побоялись. Вот и получается, что слово сильное оружие, – как-то уж совсем по-стариковски закончил отец Феодосий. Даже непонятно было, он серьезно говорит или так шутит, настраивая свою речь на определенный лад.

– Странная история. Даже не верится, что такие люди существуют, – задумчиво проговорил Иван.

– Существуют, еще как существуют. Многообразие столь велико, что иногда кажется совершенно непредсказуемым. Мы все живем в своих мирках, и наше сознание успевает вжиться и осознать тех немногих людей, с которыми мы общаемся, но за пределами этих мирков – необъятное море человеческих душ. Со стороны только может показаться, что они похожи, но их страдания, их жизни очень разные.

Он задумался о чем-то.

– На все воля Господа нашего, – и перекрестился. – Бедные, бедные люди. Как, Иван, жить человеку в мире, где Бог умер, прости меня Господи, – и он опять перекрестился, – а любви не существует? Ради чего жить? Что должно удерживать человека в этом мире, полном страданий?

– Я думал, вы знаете, отец, – ответил Иван, – а вы в таком же поиске, – закончил он грустно.

– Я счастливый человек. У меня есть вера. У меня есть Бог, и я Его слуга. В этом мое высшее назначение. Но я много страдал, прежде чем выйти на этот светлый путь. И пусть я несовершенен, я становлюсь с каждым разом чище и возвышеннее, служа Ему и возвращая на путь истинный заблудившихся людей. А это такая благодать, что я готов неустанно Ему молиться, – почти торжественно, со слезами на глазах говорил священник.

Через пару дней отца Феодосия выписали. На прощание он долго беседовал с Иваном, как, собственно, и все время, пока они находились вместе. Иван рассказал ему о своей жизни. Как оказалось, в детстве он был крещен. Неудивительно, что эти беседы повлекли за собой обсуждение жизни Ивана. Батюшка мало говорил и ни на чем не настаивал, но Иван как-то незаметно для себя стал пересматривать свою жизнь. Возможно, для того, чтобы понять, как жить дальше.

Стало ясно, что за малым исключением это был довольно обычный вариант существования биологического индивида в социальной среде под идеей интеллектуального превосходства. Как большинство интеллектуалов, он мечтал о том, чтобы стать личностью, и упорно стремился покорить общественно значимые вершины. Сейчас он понимал, что это, безусловно, движение, но направление его абсолютно неочевидно. Еще он понял, что личностью стать невозможно, поскольку это состояние, как и счастье, и любовь, человек лишь может переживать, но быть или находиться в нем невозможно. Иначе говоря, любой человек испытывает мгновение, когда он смело может назвать себя личностью, и это возможно тогда, когда такая личность самостоятельно ставит перед собой высокие цели и стремится к их достижению.

Он много плакал, но всегда после этого испытывал облегчение.

Кажется, заснул.

Эгологи, или О человеке, все время задававшем вопросы и в конце концов сломавшем мир

Я не знаю.

Я не знаю.

Я не знаю.

И это уже музыка. Это уже невидимые колебания, побуждающие чувствовать.

Я знаю.

Я знаю.

Я знаю.

Это тоже музыка. Но, согласитесь, слишком высокомерная, слишком правильная, слишком завершенная, чтобы быть живой.

Возьмите в руки кристалл и попробуйте его описать.

С какой стороны вы начнете? Какому лучу отдадите предпочтение в первую очередь?

Находятся люди, которые осмеливаются писать свою Библию, тогда как остальные пользуются общей Библией.

Человек, все время задававший вопросы и в конце концов сломавший мир, был.

Сложно сказать, когда это началось у него, и тем более почему.

Почему закончилось.

Почему один ребенок отрывает голову воробью, чтобы почувствовать себя живым, а другому необходимо обнимать маму и чувствовать ее руки?

К сожалению, все, что мы можем, это – наблюдать. Ничего с этим не поделаешь.

Нас будто с крутой горы на санях запускают вниз, и мы несемся до конечной остановки. Кто-то от страха цепляется за ручки саней и с напряжением ждет конца, а кто-то преодолевает страх и начинает оглядываться по сторонам.

– Здравствуйте. Проходите. Присаживайтесь, пожалуйста. Вас скоро примут.

Вошедший кивнул в ответ и присел в ближайшее кресло.

– Чай, кофе? Может быть, воды? – ассистент психолога продолжал демонстрировать свое внимание. Ответа не последовало, и он с пониманием уставился в монитор компьютера.

Это был совсем молодой человек с короткими черными волосами и непропорционально крупными кистями рук. Он был одет в полосатую рубашку, великоватую ему в плечах и вороте. В старомодных больших черных очках юноша производил впечатление «ботаника». Скорее всего, это был студент психологического факультета, подрабатывавший у профессора с надеждой на перспективу.

Чувствовалось, что в пространстве приемной, обставленной тяжеловесной мебелью начала двадцатого века, он абсолютно серьезно и даже с преувеличенным уважением относится не только к себе и своей скромной роли, но даже к любому явлению в этом прибежище мудрости и терпения.

Иногда он незаметно поглядывал на клиента, сидевшего в кресле у входной двери, ссутулившегося и скрестившего пальцы рук, опершись на локти. Взгляд человека нервно скользил по рисунку ковра на полу, что скорее напоминало перебирание четок в глубоком размышлении, чем действительное осознание действия и понимание его цели.

Это помещение нельзя было назвать местом скорби, хотя для многих приходивших сюда оно было связано с напряженным ожиданием избавления от душевных страданий.

И все же надежда, несмотря на их скептическое отношение к психологии в целом, этой игре в слова, заставляла мечтать о чуде. И оно часто происходило, но, вопреки ожиданиям, не с ними, а внутри них. Или не происходило вовсе.

Раздался слабый зуммер. Ассистент снял трубку.

– Да, Александр Борисович, сию минуту.

Он встал и подошел к клиенту.

– Проходите, пожалуйста, Александр Борисович ждет вас.

Мужчина поднял голову, возвращаясь к действительности, и посмотрел на ассистента.

– Пожалуйста, – повторил тот, указывая на дверь.

Посетитель подошел к двери и взялся за ручку, но тут же отдернул руку и постучал.

– Входите, входите. Вас ждут, – добавил ассистент, стоявший рядом с ним, с пониманием глядя на него умными глазами, увеличенными стеклами.

Клиент молча открыл дверь и вошел в кабинет.

В противоположном углу комнаты стоял массивный стол, за которым сидел седой мужчина и что-то писал. Его длинные волосы касались плеч, скрывая лицо.

Клиент закрыл за собой дверь и молча ждал, когда на него обратят внимание.

– Разрешите? – проговорил он осторожно.

Психолог посмотрел не него.

– Прошу. Присаживайтесь, где вам удобно, – и продолжил писать.

Клиент подошел к столу и сел в кресло, стоящее напротив. Спина его была прямой, руки на коленях.

Через некоторое время он осторожно уселся поудобнее, облокотившись о спинку.

Осмотрелся по сторонам. Заметил пейзаж на стене и тяжелые шторы на окнах.

Посмотрел на психолога и, осторожно встав, пересел в соседнее кресло, но почти тут же вернулся на прежнее место. Психолог находился справа от него.

Наконец Александр Борисович поднял голову, улыбнулся и вышел из-за стола. Обойдя его, он сел напротив клиента в кресло, откинулся в нем и, немного наклонив голову, стал с интересом разглядывать посетителя.

Перед ним были больные глаза. Глаза молодого человека, уставшего жить. Безразличного к тому, как он выглядит и что надевает. Джинсы, ношенные на протяжении длительного времени без стирки. Несвежая рубашка, найденная на дне шкафа, для похода в мир. Влажные ладони и нервные пальцы, конвульсивно пытающиеся в них скрыться.

Он мог быть счастливым человеком. Высокий, худощавый, с правильными чертами лица и красивыми губами. Длинные светлые волосы могли хорошо гармонировать с его лицом, если их вымыть и аккуратно постричь. Но глаза… Глаза стали бесцветными и утратили жизнь. Это были глаза щенка, которого ни за что, безо всякого смысла били палкой. Сильно били палкой. Не обращая внимания на его визг и скулеж. Загнали в угол, чтобы он не убегал от ударов, и готовятся опять бить. Его мозг от непонимания так сильно работает, что дрожит все тело. Он прижался к земле и смотрит исподлобья влажными глазами. Вот. Вот эти глаза и увидел психолог.

Сам Александр Борисович, одетый в хороший серый костюм и светлую голубую рубашку, олицетворял собой победу. Давшуюся, может быть, тяжело, но победу. Победу разума и воли. Он нашел то место на земном шаре, которое позволяло стать наблюдателем и не вовлекать свое чувствительное сознание в суетный хаос происходящего. Он нашел ту нишу, из которой мог спокойно созерцать человеческую суету и даже делать кое-какие выводы.

Впрочем, по большей части, для себя.

Сюда периодически заглядывали вот такие, как этот молодой еще человек, больные душой люди с надеждой найти свою нишу в этом туннеле скоростной электрички под названием «жизнь». И сам себе он иногда напоминал врача фронтового госпиталя, дающего передышку раненым солдатам, которые вынуждены после короткого лечения возвращаться туда же, где они были ранены, чтобы опять получить ранение или наконец погибнуть.

Но он был оптимистом и верил в то, что некоторые все же победят. И действительно, к нему приходили победители. Со светящимися глазами, со светлыми лицами они жали ему руку и благодарили за то, что он помог найти смысл в их бессмысленном существовании. Или хотя бы радость.

Но сам он прекрасно знал, что мало понимает и не имеет ответов на их вопросы. Это была большая иллюзия, которую он создавал. Он становился молчаливым слушателем их путаных рассказов и перевоплощался в их второе Я. Безмолвное и созерцательное второе Я. С ним, с этим феноменом, его клиенты вели беседы, разматывая клубки вербальных конструкций и пытаясь угадать смысл в наборе совпадений. В этом эгологе они отыскивали конец жизненной нити, для того чтобы привязать к нему события последующей жизни и тем утешиться.

Не исключено, что таким был Бог. Если Он был.

– Как вас зовут?

– Осип.

Клиент посмотрел на психолога. Спокойная уверенность Александра Борисовича, длинные седые волосы, опускающиеся на плечи, и аккуратная борода усиливали надежду и давали передышку воспаленному сознанию.

– Как вы думаете, Осип, сила желания может определять достижение цели?

– Не знаю. Сейчас я ничего не знаю, – и он уперся взглядом в свои напряженные руки, лежащие на коленях.

Психолог кивнул несколько раз, то ли понимая, то ли соглашаясь.

– Вы первый раз обращаетесь к психологу?

– Да.

– А почему сейчас решили прийти?

– Не знаю.

Психолог положил ногу на ногу и стал смотреть на Осипа, но не в глаза, а где-то в район его груди. Клиент поглядывал на него в ожидании продолжения разговора, но психолог молчал. Молчал и Осип.

Это молчание постепенно стало напоминать бессловесное общение. Психолог как будто в глубокой задумчивости. Слушает. Клиент что-то молча объясняет. Он сел ровнее. Положил руки на подлокотники, но тут же убрал на колени. Сцепил пальцы, покачался. Откинулся на спинку кресла и опустил голову. Посмотрел на психолога и опять перевел взгляд на ковер. Посмотрел на свои кроссовки. Вытянул ноги. Опять сел ровно и положил ногу на ногу. Обхватил колени руками, наклонился и покачался. Облокотился о колени, а голову положил на сжатые вместе кулаки. Опять посмотрел на психолога. Это продолжалось долго. Очень долго.

– Я уже неделю не могу спать, – выдавил из себя Осип.

Молчание.

– Ем через силу. Заставляю себя, – и он откашлялся. – В животе все время тяжесть.

Молчание.

– Ходил к врачам в поликлинику.

Молчание.

– Все вроде нормально. Нашли пониженную кислотность и грибок на ноге.

Молчание.

– Мне плохо, доктор, мне очень плохо!

Он облокотился на колени, сжал голову руками и заплакал.

– Я живу один. Совсем один. Я хочу умереть и боюсь. Мне плохо, мне очень плохо. Я боюсь. Я все время боюсь, – произносил он сквозь рыдания. – Господи, сделайте хоть что-нибудь. Мне так плохо. Я не хочу жить. Я застрял где-то и не могу оттуда выбраться. Пространства нет, времени нет. Я как в могиле, но только живой. Я чувствую себя мертвым. За что? За что?

Он продолжал рыдать, но уже тише и без слов.

Психолог протянул салфетки, тронув его за плечо. Осип взял их, не глядя, и прижал к глазам. Затем, перестав смущаться своих слез, сел в кресле ровно, положив ногу на ногу и посматривая на психолога.

Тот взглянул куда-то поверх клиента. Осип машинально обернулся и увидел на стене часы.

– Вы можете мне помочь?

– Я могу это сделать только вместе с вами.

– Я хочу, я очень устал, – проговорил Осип, вытирая нос.

– Расскажите, что вас беспокоит.

– У меня очень часто, всегда подавленное настроение. Такая, знаете, тоска непонятная. Иногда тревога. Где-то в животе. Тяжесть и давит в груди. Я заставляю себя есть. Последнее время стали руки дрожать. Не могу заснуть, а если засыпаю, то быстро просыпаюсь от непонятного страха, и так все ночи.

Психолог внимательно слушал клиента, иногда кивая. Это напоминало скорее ответ ученика перед учителем, который слушает то, чего ожидает, без удивления, но с одобрением.

– На первый взгляд это напоминает депрессивные состояния, но точнее мы с вами определимся в ходе наших последующих сеансов. Вы готовы регулярно посещать меня?

– А как часто?

– Ну, скажем, два-три раза в неделю.

– Да, я постараюсь.

– Хорошо. Тогда встретимся послезавтра. Отметьте у ассистента время, удобное для вас.

Психолог встал. Встал и Осип.

– Я еще хотел сказать, что очень часто вижу сны. Они мне раньше нравились, а сейчас я не могу из-за них спать. Может, это вам поможет.

– Хорошо. Расскажете на следующей встрече.

– Я их записываю.

Психолог сделал удивленное лицо.

– Я даже принес с собой блокнот.

Психолог поощрительно кивнул.

– Может, посмотрите. Может, поможет, – как-то робко произнес Осип и из заднего кармана джинсов вынул небольшого формата, но толстый блокнот.

Психолог вынужден был взять протянутую ему недвусмысленно рукопись.

– Хорошо, хорошо.

Он легко похлопал Осипа по плечу, давая понять, что встреча окончена, и показывая выход из этого пространства. Так они дошли до двери.

– До свидания, – проговорил Осип и вышел в приемную.

Психолог закрыл за ним дверь.

Осипа встретил умник в больших очках.

– Доктор сказал, что я могу записаться на послезавтра.

– Сейчас я посмотрю, – и ассистент пригнулся над столом. – Есть время в одиннадцать и в шестнадцать. Какое время вас устроит?

– Наверное, в четыре.

– Хорошо. Напомните вашу фамилию, пожалуйста.

– Москвин, Осип Москвин.

– Замечательно. И еще. Как вам удобно будет оплатить визиты: по одному или сразу за десять сеансов?

– По одному, если можно.

– Разумеется. Вот счет.

Осип достал из кармана комок денег и отсчитал причитавшееся за визит.

– До свидания, – проговорил он, не глядя на парня.

– Всего хорошего. Мы вас ждем в четверг.

Последнее Осип почти не расслышал, выходя на улицу с непонятным чувством облегчения.

Была весна, и он вдруг это почувствовал, как почувствовал и голод, и желание поспать, и желание жить.