Текст книги "Трепанация"
Автор книги: Александр Коротенко
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Как бы там ни было, но сознание Клавы этот эпизод не затронул никак. Она вышла к людям, расстроившись только из-за помятого платья, и пошла к умывальнику, смыть с лица и шеи липкость от слюней Василия.
Она не вспоминала об этом никогда, считая себя и дальше девственницей или почти девственницей, что по тем временам в деревне было важно. А встречая Василия, который, видимо, не помнил вообще ничего, она не обращала на него никакого внимания.
Жизнь для нее была вполне определенной и ясной. Она знала, что у нее сложится все, как у всех, и этой полунадеждой жила. И та ее не обманула.
В клубе ее пригласил танцевать симпатичный солдат, назвавшийся Володей. Потом было всё как у всех, и в конце концов после увольнения со службы он увез ее к себе.
Женой она стала сразу. Опыта у нее не было, но тесная жизнь в деревне с соседними семьями сформировала у нее четкое представление, как это должно быть, и это было так.
Володя стал смыслом ее жизни, и дело было вовсе не в любви. Дело было в глубокой необходимости. В некой функции, которую она, сама того не осознавая, должна была выполнить. Хотя, возможно, сыграло роль то, что она не могла иметь детей. А может, это муж не мог иметь потомство.
Наверное, вы помните, что она прошла с ним различные этапы: от его пьянства до служения Богу. Так вот – думаете, это было терпение? Нет, это было ее существование. Она в своем принятии действительности напоминала чем-то животное. Корову, что ли. Всегда ко всему готовая. С опущенной головой. Неприметная.
Хотя не стоит думать, что она была вообще бездушным камнем, нет. Скорее она напоминала воду, которая для нас вполне естественна, а в природе – самый сильный растворитель.
Во всей истории Клавы нет. Потому что она ничто. Слабо образованная женщина с деревенским менталитетом и отсутствием понятий о современном мире. Мох. Плесень. Ил. Осадок. Так почему мы тратим на нее время? Увидите дальше.
Неустойчивые соединения
Так вот, когда пришли Иван Остров, Осип с Вениамином и Вероника, священник спал тяжелым, пьяным сном, наполовину свалившись с кровати. От него воняло перегаром, и он храпел.
Никто из них ничего особо не понимал в происшедшем. Ясно было одно: отец Феодосий слетел с катушек, и, видимо, на это были причины.
Осип с Веней пошли к Клаве, которой, правда, не оказалось дома. Иван посидел немного и пошел к церкви прогуляться. Вероника осталась одна.
Она легла рядом со священником, обняла его, а затем начала гладить по волосам, приговаривая:
– Вот ты всех жалеешь, а тебя некому пожалеть, мой хороший. Что там у тебя в голове? Что случилось с моим рыцарем? Кто обидел моего хорошего?
Священник что-то бормотал во сне и, не просыпаясь, повернулся к ней.
Продолжая гладить его по голове, она приподнялась на локте и, наклонившись, стала целовать его лицо, все еще приговаривая что-то совсем неясное.
Вошли Осип с Вениамином и в растерянности уставились на Веронику. Та быстро встала и, не глядя на них, подошла к окну. Возникла неловкая тишина. Но это длилось секунды, так как Феодосий вдруг резко сел на кровати и пристально посмотрел на собравшихся. Затем опустил глаза и уставился в пол, как будто вспоминая или обдумывая нечто важное.
– Дайте попить, – прервал он молчание, не выходя из своего состояния.
Вероника сделала шаг от окна, но Веня опередил ее, взяв графин и налив в стакан воды. Он подошел к священнику. Тот сидел неподвижно, но затем, вспомнив про свою просьбу, поднял голову и взял стакан. Пока он пил, пришел Осип. Он включил свет и спросил у священника, что случилось. Тот допил воду, вытер рот рукавом рясы и поставил стакан на пол у своих ног.
– Мне запретили служить с этого дня, а позже лишат сана, – произнес он хрипловатым голосом и замолчал, обдумывая сказанное.
Остальные так же молча ждали продолжения.
– От прихожан поступили жалобы на меня. Обвиняют в содомии, прелюбодеяниях и других грехах. В богохульстве, – он покачал головой, сочувствуя сам себе.
– Но это же неправда! – с возмущением воскликнул Веня. – Это ведь неправда, – то ли спрашивая, то ли утверждая, повторил он опять.
Священник посмотрел на него, прищурив правый глаз.
– А кого это интересует теперь? У нас церковного суда нет, жаловаться некому, а они напуганы скандалами с католиками. Вот и порешили по-быстрому. Как говорится, от греха подальше.
– Но ведь можно обратиться к вышестоящим иерархам, – предположил Осип.
– Бесполезно. Все бесполезно. Я даже на образ перекрестился там у них, что ничего этого не было. Так они меня на месте еще и во лжи уличили, – усмехнувшись, сказал священник.
– Ну а если к Патриарху напрямую обратиться? – не отставал Осип.
– Ага, еще Священный синод вспомни… Куда там. Да и не примет меня никто. Это слишком высоко от нас, простых священников.
– И все же к Патриарху можно было бы обратиться. Тут Осип прав. Напрямую обратиться, и пусть разберется. Комиссию создаст, что ли. Или как там у вас? – поддержал остальных Иван.
– Да нет. Тем более, он сейчас занят службами.
– Так, может, прямо на службе или после к нему обратиться? Почему нет? Что же, он не найдет пять минут, чтобы выслушать? Ведь нельзя же вот так обвинить человека, да еще такого честного, – не унимался Веня.
– Интересно, кто донес? Ведь никому зла не делал. Всем старался помочь. Да, не без греха человек. Но ведь на пути я. Все для прихода, – и он скривил губы в непонимании.
– Надо не рассуждать, а действовать. Вы можете узнать, где сейчас Патриарх? – спросил Иван.
– А что же там знать, в храме Христа Спасителя он. Служит, ведь праздник.
– Вот и отлично. Поехали прямо сейчас туда, – категоричность Ивана очень была похожа на нетерпеливость Вени, хотя и с существенной разницей в возрасте.
Эта спонтанная дискуссия породила надежду и дала импульс действию.
Хотя стоит заметить одну особенность. Вероника. Вероника не проронила ни слова. Да и священник ее как будто не замечал. Она оставалась на границе происходящего. Понимая происходящее, но не вовлекаясь в него. Это было довольно странно, но друзья не заметили этого, так как все были заражены идеей. Да, идеей.
Идея – это великая загадка, доступная только человеку. Лишенная физического смысла и материальной основы и не существующая в природе конструкция, она обладает сильнейшей энергетикой и в конечном счете способна только к разрушению.
Храм Христа Спасителя. Этот монументальный образец современной рекламы был полон людей. Подходы к нему были оцеплены милицией и металлическими ограждениями. Служил Патриарх.
Вдоль дороги растянулась длинная цепочка людей. Этот ручеек, натолкнувшись на препятствие из милиционеров, образовывал у прохода толпу желающих попасть внутрь.
Сложно сказать, почему именно здесь они собирались в таком количестве. Возможно, хотели воочию увидеть Патриарха, которого видели только по телевизору. А может… Хотя какая разница?
В любом случае, наши друзья стали в конец очереди за духовностью в надежде попасть в храм. Правда, Веня оторвался от остальных и, подойдя к проходу из ограждений, обратился к милиционеру с просьбой пропустить их без очереди, на что тот вполне резонно, хоть и мрачновато ответил: «А чо это, без очереди? Стойте, как все. Все туда хотят. Не вы одни». Веня попытался ему объяснить, что с ними человек, которого необоснованно обвинили в гомосексуализме. На что милиционер так же резонно заметил, что, мол, пидарасам сюда вообще нельзя. Пусть ищут другие места. Причем Веня сразу почувствовал, что милиционер сам по себе, то есть он сам знает, что правильно, и решает любой вопрос на месте, хоть на погонах у него полосочки, а не звездочки, как у других. Но это было уже неважно. Веня собирался уже отступить, как вдруг вспомнил, что с ними же священник, да еще и в рясе. Он тут же сообщил об этом милиционеру. На что тот, мотнув головой, сообщил, что, наверное, пропустит, раз священник. Веня привел друзей к проходу, но милиционер с полосочками куда-то исчез. Веня обратился к другому со звездочками. Мол, вот с ними священник, и его коллега обещал пропустить. Но лейтенант посмотрел куда-то в сторону, кажется, вправо, и сплюнул: «Нельзя». Как же нельзя, не унимался Веня, ведь священнику можно и без очереди. Он начал кричать, что так неправильно. На удивление, и Осип с Иваном потеряли спокойствие и тоже что-то стали кричать. В конце концов они предъявили человека в рясе. Лейтенант окинул его взглядом и что-то проговорил в рацию. Непонятно что, так как он закрыл ею лицо, когда поднес ко рту. Священник попросил позвать начальника. Тот опять что-то наговорил в свой передатчик. Подошли его начальники. Полковник спросил у священника, в чем тут дело, и, получив информацию, спокойно сказал, что никого не пустит, пока другие не покинут храм. Он все решает, так как отвечает за безопасность.
Казалось бы, все происходит более-менее спокойно. По крайней мере, внешне. Но было и еще что-то, что едва уловимо создавало напряжение, возраставшее по мере продолжения общения людей с представителями власти.
То ли Феодосий был еще не совсем трезв, то ли похмелье сказалось, а может, накопилась обида, а может, всё вместе, но он вдруг ломанулся в проход, налетев на полковника. Толкнул его в грудь и наотмашь ударил по щеке так, что фуражка слетела. Подчиненные полковника, конечно, сразу схватили дебошира и скрутили ему руки за спиной. Друзья поспешили на помощь. А дальше… Дальше было чистое хулиганство с потасовкой, криками, руганью, наручниками и, наконец, отделением милиции.
Капитан милиции Голованов, полноватый седеющий мужчина, привычно принял дежурство, включил чайник и открыл журнал задержаных. Его единственной мечтой было выйти на пенсию, до которой оставалось полтора года, жить на даче и разводить кроликов. Ему не нужны были неприятности, поэтому он с присущей ему мудростью принимал решения, руководствуясь исключительно одним критерием: как избежать проблем.
Обнаружив в «обезьяннике» интеллигентных людей, да еще и священника, он вначале растерялся. И было от чего. С одной стороны, был протокол об административном правонарушении, из которого следовало, что священник ударил полковника милиции; а с другой – был прокурор, который мог признать задержание незаконным. Но острее всего он переживал то, что это может стать известно журналистам и ему придется отвечать на вопросы, а там до ошибки всего один шаг. Ну, нужно ему это?!
– Почему я, верующий человек, да еще имеющий сан, не могу войти в храм тогда, когда хочу, когда мне это надо? Ведь для меня церковь – это мать, и кто имеет право лишать меня моего права? – объяснял священник.
– Там было много высокопоставленных лиц. Говорят, и президент там был. Безопасность и все такое, – пытался объяснить Голованов.
– Но перед Богом все равны, и в церкви все равны, потому что это храм Божий, а меня не пускают из-за высокопоставленных лиц. Они, может, в светской жизни высоко поставлены, но не в храме же?
– Президент – он и в церкви президент.
– Значит, и перед Богом он тоже президент? – уже с издевкой проговорил священник.
– Наверное, – задумчиво глядя в протокол, проговорил Голованов.
– А вы, извините, верующий, товарищ капитан?
– Конечно, верующий.
– И что же вы думаете об этом?
– А мне думать не надо. Передо мной протокол и постановление о вашем задержании до принятия решения.
– То есть, что это значит, – что меня арестовали, что ли? – повышая голос, возмущенно проговорил священник.
– Ну да. Вам что, не объяснили?
– А что мне должны были объяснить? Что я хотел войти в храм, а меня не пустили? Да еще и арестовали! – И тут же, спохватившись: – А как же мои спутники? Их что, тоже арестовали?
– Тоже, тоже. Всех. За хулиганку.
– Послушайте, вы ведь верующий человек, ведь вы понимаете, что это несправедливо. Так нельзя. Тем более если в епархии узнают, что меня арестовали… Отпустите нас, мы больше не будем, – и он заплакал, как провинившийся и осознавший это ребенок. – Пожалуйста, прошу вас, – продолжая плакать, раскачивался священник.
И тут вдруг он взял руку милиционера в свои руки и медленно, медленно, продолжая плакать и раскачиваться, поднес ее к своим губам и поцеловал.
Милиционер с ужасом отдернул руку.
– Я не могу. Мне по шапке дадут, – угрюмо заметил Голованов, хотя всего секунду назад мысли его кружились вокруг двух крольчат, которые заболели.
Он их, конечно, изолировал, но неясно было, вдруг они успели других заразить. Тогда всё. Все помрут. Они же мрут как мухи. Перспектива была очень тревожной.
За этой сценой наблюдал Иван из-за решетки «обезьянника». Он яростно сжимал прутья, так, что руки его побелели, а глаза застыли от ужаса. Он не верил в происходящее.
Есть одна удивительно противоречивая мудрость. Если ничего не предпринимать, то проблема сама собой найдет решение. Это противоречит физическим законам, но, несмотря на это, часто работает.
И вот пример.
Раздался звонок. Голованов ответил, представившись, как положено на дежурстве. Звонил начальник отделения милиции. «Да. Нет. Так точно. Слушаюсь». И вся компания оказалась на свободе. Голованов выпил чаю с печеньем. Достал тонкую пачку протоколов и, порвав ее на несколько частей, кинул в мусорную корзину.
Наверное, вот так вмешательство высших сил управляет нашими жалкими судьбами. Хотя мы слышали лишь последний звонок. А сколько их было на самом деле, и какова их протяженность? И откуда был первый звонок? Чистая метафизика, друзья.
Закончилось это тем, что, растерянно попрощавшись, объединение разошлось. Хотя, слегка замявшись, Веня все же отважился проводить Веронику домой. Да и поздновато уже было.
Компания распалась, разбежалась по своим клеткам, и неважно, кто и чем пошел заниматься и о чем думал после происшедшего. Важно другое. Ситуация не разрешилась. Возникла скорее пауза, чем новый виток событий. Масса неопределенности давила на каждого. Каждый хотел ясности и знания, а не веры. Да, Веня скорее в силу молодости верил в то, что священник невиновен. Но, в сущности, что мы знаем о нем? Ведь мы судим о человеке по тому, что видим, а сколько мы не видим? Значительно большего мы не видим и совершенно не знаем его мыслей.
Приблизительно так размышлял Иван, сидя у себя перед телевизором и машинально переключая каналы. Прошло много времени с тех пор, как он познакомился со священником. Много времени они провели в беседах, но никогда они не говорили об отце Феодосии. Собственно, об этом и разговора как-то не заходило. Всегда выдержанный, спокойный… да какой, к черту, спокойный, если в секунду потерял самообладание и голову, как только его коснулась обычная жизнь. Что, в сущности, произошло? Оклеветали. Бывает. И что, надо все кидать и творить черт-те что? А как он унизил себя? Абсолютно слабый и малодушный человечишка.
Иван признался самому себе, что ужасно разочаровался в священнике, видя его в действительности. Он чувствовал себя обманутым. Создавалось впечатление, как, например, от актера, играющего правильных героев, и тут ты встречаешь его где-нибудь в троллейбусе, и он, как последний ханыга, устраивает склоку, и при этом ты понимаешь, что на экране перед тобой был совсем другой человек, а в сущности это простой мелкий обыватель со своими ежедневными заботами и комплексами. Правильно делают актеры, что дистанцируются от простых людей. Зачем раскрывать, какой ты на самом деле. Это и карьере мешает, в принципе.
Мысли прервал Осип. Его звонок удивил. Было очень поздно. Позвонил Веня, весь в слезах, попрощаться, потому что решил покончить жизнь самоубийством. Просил его простить, и все такое. Наплел бог знает что, но ясно одно: что признался Веронике в любви и та его отвергла, но хуже всего – она заявила, что беременна, и якобы от отца Феодосия.
Конечно, это кошмар. Ведь мальчик совсем молодой. И как священник посмел воспользоваться слабостью Вероники и переспать с ней, зная, как Веня ее любит. В общем, все это не укладывается в голове. Какое-то предательство, одним словом, и вероломство, что ли…
В общем, Осип едет к Вене, пока тот не натворил чего, а Иван, может, позвонит Веронике и узнает подробнее, что там у них случилось. «Ладно, сделаю, конечно». Да, Веня не должен знать об этом звонке, а то еще больше переживать будет.
– Вероника, это Иван Остров. Ты меня слышишь?
– Да, Иван, слушаю.
– Как дела?
– Я вообще-то сплю, а что случилось?
– Да так, тут с Вениамином проблемы. Вы расстались нормально?
– Да.
– Осип говорит, он расстроился после того, как проводил тебя.
– Бывает.
– Может, расскажешь, что у вас произошло?
– Нет. Я спать хочу. Пока.
– Пока.
Осипу он не стал звонить, а лишь отправил эсэмэску с вопросительным знаком. Пока ждал, выпил чаю. Пришла ответная эсэмэска – «ок». Но спать он уже не мог.
В голове сплошное месиво из неопределенности, противоречий, догадок и объяснений. Обвинения, обвинения, обвинения. Голова кружилась, то ли от недосыпания, то ли от ошеломляющих противоречий. Как в одном человеке могут уживаться такие противоположности? Как человек может нести другим добро, а сам при этом остается подлецом? Значит, все придумано? Все искусственно? Везде обман и подлость за любым углом… Сломить Веню, обмануть Веронику, да что там Веронику, всех обмануть. И правда, было за что его отлучить. Какой подонок, какой подонок.
Отчаяние, которое испытал Иван, обнаружив свою семью мертвой, вернулось, но тогда он ничего не мог поделать. Все было бессмысленно и невозможно. И вот теперь это же состояние.
Он ничего не может исправить, но зато он может наказать ЗЛО.
Он может наказать зло и сделает это во что бы то ни стало.
Его даже начало подташнивать, но он оделся и, полный решимости, поехал к священнику.
Следствие
Мы не задумываемся над тем, что значит для других ожидание, спровоцированное нами. Представьте себе повара, который бы задумывался о том, что будут обсуждать посетители его ресторана, съедая приготовленное им блюдо. Или более того: задумывается ли следователь, выписывая ворох повесток, над тем, какое впечатление они произведут на тех, кто их получит? Нет, конечно. Им не до этого.
А разве должно быть по-другому?
Когда Иван получил повестку к следователю, он разволновался. Несколько раз перечитывая стандартный текст, он пытался угадать, о чем пойдет речь. Облегчением было лишь то, что явиться надо было завтра, а не через неделю, например.
По глазам было видно, что следователь его узнал, предлагая сесть.
Все остальное было кратко, лаконично и без лишних эмоций.
Результаты судебно-медицинской экспертизы показали, что смерть Гундяева Владимира Алексеевича, известного как священник Феодосий, наступила в результате обширного инфаркта примерно в 22 часа, и так далее, и тому подобное.
– Поэтому, что бы там между вами ни происходило, к тому времени священник уже был мертв. Вы говорили, под утро к нему приехали, а он еще прошлым вечером скончался. Так что, может, вы его и били палкой по голове или еще что делали, а он уже был мертв. У нас есть такое понятие, как покушение на негодный объект, и если вы в процессе этого не совершили какого-либо иного преступления, оснований для привлечения вас к уголовной ответственности нет. Так что получите свой паспорт обратно, и до свидания.
– До свидания. Спасибо.
Лишь выйдя на улицу и остановившись под деревом, Иван стал понимать слова следователя. Он медленно и вдумчиво прокручивал сказанное, как будто выдавливая из себя нечто тягучее, темное и тяжелое и вместе с тем ощущая проявляющуюся свободу.
Какое счастье, что он никого не убил, – и вместе с тем какой ужас, что он поднял руку на труп. Священника не надо было убивать, он и так был мертв. От одной этой мысли его замутило.
Когда нет камертона
Как настроиться оркестру, когда нет камертона?
К примеру, струнным инструментам. Ведь человеческие нервы часто сравнивают со струнами. Или одно-единственное пианино? Кто-то должен взять на себя ответственность за ноту «ля». Всего одна нота, но она должна быть верной. Ведь от нее будет строиться весь инструмент. Он не просто должен принять ответственность, ему еще должны поверить.
А если такого нет? Если нет Библии или пророка? Если нет Бога? Кто даст ноту «ля»?
Причем, заметьте, веру легко разрушить, как ни странно, знанием. Вера и знание – это как плюс и минус. Казалось бы, они не могут существовать вместе, а, как ни парадоксально, они всегда укрепляют друг друга. И все же остается вопрос с нотой «ля».
Кто же творит чудеса?
Совсем рядом с нами, с нашими городами, с нашей жизнью есть жуткие места.
В одном месте на небольшом пространстве закопано много кусков мяса, кусков протоплазмы, которая со зловоньем разлагается, превращаясь в нечто бесформенно-уродливое и кишащее червями и прочим, что питается падалью. Но все не просто так. Каждый кусок этой материи считается чьим-то. Поэтому все они отмечены метками. Ну, чтобы каждый знал, где чей кусок лежит. Люди называют это место кладбищем и приходят проверить, на месте ли всё.
В моей жизни был такой случай. Было время, когда не было собственности на земельные участки под захоронения. Все было государственным. Так вот, представьте себе. Была молодая пара, муж и жена. Случилось так, что муж умер, а за ним и жена. Их, естественно, похоронили рядом и окружили могилы одной оградой. Спустя какое-то время семьи умерших, что-то там выясняя, поссорились, и началась война. Линией фронта выступило захоронение. Одна семья отгораживает могилы, другая тут же их опять объединяет. Одна разъединяет, другая объединяет. И все бы ничего, да дело дошло до столкновений и кровопролития. Мне предстояло разрешить этот конфликт, но проблема заключалась в том, что законодательство эти вопросы не регулировало. Ведь земля ничья, и трупы тоже ничьи, по закону. А эти бедолаги так не считали и бились за своих. Намучился я с ними. Правда. Все так и было. Здоровьем клянусь.
Была глухая осень. Почти без звуков и красок. Небо грязно-белого цвета лежало на кончиках деревьев. Вроде и дождя не было, а ужасно сыро. Особенно это чувствуется, когда сидишь на скамейке у могилы со скромным крестом и табличкой – «Гундяев Владимир Алексеевич». Пожилые люди, кажется, проще к этому относятся и как будто не замечают такой мрачной погоды.
Клава приходила сюда нечасто и сидела до тех пор, пока не понимала, что можно идти домой. Она была в черном плаще и темном вязаном платке, который собиралась поправить, когда почувствовала, что сзади кто-то подошел.
Вероника поздоровалась, положила маленький букетик цветов рядом с крестом, но на скамейку не села, а осталась стоять, опустив голову. Пожалуй, единственным ярким пятном в этом сумрачном месте была ее желтая куртка с маленьким красным шарфиком.
Наверное, она бы сразу ушла, поскольку рассчитывала побыть одна, но Клава ее задержала.
– Ты-то чего тут делаешь, бесстыжая? – почти прошипела та.
Молчание.
– Из-за вас он тут лежит, прости меня Господи.
Молчание.
– Ведь чувствовала, чувствовала, бедой все закончится. Ко мне он должен был прийти, а не к вам, греховодникам. Безбожникам бесстыжим! – заводилась все больше Клава. – Молчишь, молчишь. Неужто совесть проснулась, а? Выродки вы все, выродки и есть, прости меня грешную, – и она перекрестилась. – Все, чему научилась – по чужим кроватям прыгать, да? Ничего, воздастся всем вам! Погубили моего Володичку, – и она вытерла углом платка глаза, наверное, от слез. – Ну ладно, иди, сядь рядом. Давай по совести, как на духу, ведь у могилки же, поговорим, – примирительным тоном сказала Клава, показывая рукой, куда надо сесть.
Вероника села ближе к краю и посмотрела на женщину спокойным, чуть сожалеющим взглядом.
– Скажи, зачем вам это надо было? – вкрадчиво спросила Клавдия девушку.
– Что вы имеете в виду? Я вас не понимаю.
– Зачем моего Володичку в грех втянули? – и она с напряжением ждала ответа.
– Я не понимаю, о каком грехе вы говорите?
– Лицемерка, какая лицемерка! Не знает! – и она покачала головой. И тут же настойчиво-доверительно: – Ты думаешь, я не видела, что ты оставалась у него на ночь? Ты думаешь, я не видела, что тот малый и тот, другой, оставались ночевать у Володи? Ты что думаешь, я дура? Я, что ли, не понимаю, что вы там вытворяли?
– Так это вы написали донос на отца Феодосия? – вдруг блеснула догадка у Вероники.
Клава растерялась, отчего ее глаза расширились и морщинки на лбу куда-то исчезли, но тут же подоспело вдохновение.
– Я написала, я, а кто же? Кто же остановит этот разврат? Раньше надо было. Сразу надо было. Только думала я, что он ко мне опять придет. Ведь я его вырастила, я его вынянчила. Он же мой родимый, как я теперь без него? – и она опять стала вытирать платком глаза.
– Так вы же его погубили, – почти безразлично сказала Вероника.
– Не я, не я, а вы. Вы всё натворили. Я спасти его хотела. Ведь теряла я его, теряла. Что вы к нему приклеились? Что вам надо от него было? Он тоже слаб. Ему тоже поддержка нужна. А ты ведь спала с ним! Спала, да? Ну скажи. Только не ври у могилки-то. Грех на душу возмешь.
– Не спала я с ним. Не спала, – очень сухо проговорила девушка.
– Врешь, ох врешь, – почти пропела Клава, раскачиваясь из стороны в сторону.
Но Вероника уже встала.
– Прощайте, Клава.
– Как это прощайте? Как это прощайте? Ты так и не ответила! – почти кричала Клава.
– Я ответила. Прощайте.
Из Клавы как будто воздух вышел. Она осела и успокоилась мгновенно.
– Ну ладно, иди. Бог тебе судья. Может, еще увидимся.
– Не увидимся. Уезжаю я отсюда.
И после паузы:
– От этих людей.
И ушла.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.