Текст книги "Время новых дорог"

– Не понял, – нахмурился Зарубин.

– Это у меня поговорка такая. Когда я вижу, что события начинают выходить из-под контроля, позволяю себе расслабиться и немного отдохнуть.

Неожиданно для собеседника он улегся на нары, с удовольствием вытянулся и закрыл глаза. Но уже через несколько секунд сел и, не открывая глаз, снова задал почему-то так взволновавший его вопрос:

– Странно, откуда цветы?

– Почему это так тебя беспокоит? Мало ли что…

– Вот именно – что? Тысячу раз зарекался – в важных делах ни на кого не полагаться, только на себя самого. Стоит что-то не учесть, сразу начинаются сюрпризы.

* * *

Словно в подтверждение его слов распахнулась входная дверь и вошел Голованов. Остановился в дверях, отряхиваясь от снега и разглядывая гостей, которых сегодня уже не чаял увидеть.

– А я еще сдуру надеялся, что минет нас чаша сия. Недооценил, выходит.

Зарубин подошел к нему, крепко пожал руку:

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй, Толя. То есть Анатолий Николаевич. Все такой же – энергия через край, глаза стальные, движения быстры, он прекрасен… Вы как? По воде, аки по суху?

– Скорее по суху, аки по воде. Выбросили на старую площадку, а оттуда уже через тайгу напрямик. Ну и по реке соответственно, – нехотя объяснил Пустовойт, которому явно не понравилось запанибратское отношение Голованова к Зарубину.

– Мы сейчас одного такого храброго еле выдернули. А второго даже спасать пришлось. Пошел пешком по реке к северным оленям в гости.

Голованов скинул полушубок, подошел к столу, разглядел початую бутылку, налил себе, выпил.

– Извините… Замерз, как цуцик. Вы как, согрелись?

– Вполне, – буркнул Пустовойт.

– Значит, понадобился все-таки наш участок? – не утерпев, поинтересовался Голованов.

Уловив скрытый подтекст вопроса, Пустовойт решил слегка приоткрыть карты.

– На сегодняшний день самая заветная мечта Анатолия Николаевича, чтобы вас из аутсайдеров прямиком в лидеры. Не возражаешь?

Голованов насмешливо фыркнул:

– За честь, конечно, спасибочки, а только в аутсайдерах лучше. Зарплата та же, а спокойствия во много раз больше.

– С каких это пор ты стал любителем спокойствия? – поинтересовался Зарубин.

– С тех самых, когда окончательно понял, что личная инициатива и энтузиазм приветствуются лишь в заранее согласованных с вышестоящим начальством пределах. Жить сразу стало лучше и веселее. Разрешите еще одну? – плеснул он себе в стакан коньяк. – Продрог до костей…

Выпил, разыскал что-то на столе зажевать. Повисла неловкая пауза. Снова стали слышны завывания ветра, в которые неожиданно вмешался гул подъехавшей к заежке машины.

– А где же ваша прекрасная коллега? – решил перехватить инициативу предстоящих событий Пустовойт. – Такой стол соорудила… Мы, между прочим, с голоду помираем.

– Насчет коллеги… – сразу переменил свой насмешливый тон на тон явно вызывающий Голованов. – Ставлю в известность… Час назад… – он посмотрел на часы, – три часа назад я предложил ей выйти за меня замуж.

– Ну и как? – явно довольный неожиданным поворотом разговора, насмешливо поинтересовался Пустовойт.

– Сказала, что подумает.

– А ты еще был категорически против ее приезда, – глядя на замершего посередине заезжей Зарубина, довольно бестактно напомнил Пустовойт.

– И сейчас категорически против. За все буду отвечать я один.

– Что, надо за что-то отвечать? – не поворачиваясь к Голованову, спросил Зарубин.

– Всегда надо за что-то отвечать, когда приезжает начальство. Иначе приезжать ему никакого смысла.

– Она что, любит тебя? – по-прежнему не оборачиваясь, спросил Зарубин.

– Считаешь, что невозможно, исключено?

Зарубин наконец повернулся к нему:

– Я просто спросил: любит ли она тебя?

– А вы что, Анатолий Николаевич, верите в любовь? Может, сам кого-нибудь безумно любишь, в чем, извини, неплохо зная тебя, весьма и весьма сомневаюсь? А вы, Борис Юрьевич, любили когда-нибудь безумно и безоглядно? Тоже сомневаюсь. Это пацаны еще могут трепаться о высоких чувствах и воображать, что они единственные и неповторимые. Да и то вряд ли. Сейчас они не хуже нас во всем разбираются. Про любовь они говорят больше по привычке, а смысл вкладывают совсем другой. Сейчас не любят, сейчас занимаются любовью.

– Откуда тогда здесь эти цветы? – показал пальцем на букет посередине стола Пустовойт.

– Не вы разве? – искренне удивился Голованов и, демонстративно пожав плечами, потянулся было за бутылкой. Но в это время послышались голоса, шаги на крыльце, распахнулась дверь, и в заезжую ввалились все остальные ее обитатели и прибывшие гости. Первыми вошли Наташа и Веселов, следом босиком, в тулупе и трусах нарисовался Кодкин. За ним ворох его мокрой одежды занес Ефимов. Последним с большой охапкой дров вошел Старик, с грохотом свалил их у печки и, разглядев, что дрова почти догорели, стал подкидывать в топку полено за поленом, не обращая внимания на собравшихся в его заезжей знакомых и незнакомых людей.

Кодкин, все еще донельзя возбужденный последними событиями, сразу же стал объяснять их вновь прибывшему, как он сразу догадался, начальству.

– Много я всяких придурков видел, а вот лично его… – развернул он к свету пытавшегося раствориться в полумраке под лестницей Веселова. – Лично его только в цирке с верблюдами показывать. Так у того два горба на случай дальней дороги, а у тебя что? Тебе на меня сейчас молиться надо, что живым сюда доставил, а он, дуролом, дальше шагать направился. Это на ночь глядя… по реке… Погодка, как по заказу – хоть стой, хоть падай. Да еще в ботиночках, как на именины… Женщину расстроил до слез, товарища научного сотрудника силу применять заставил. А то, что я за тобой в таком виде босиком по льду бежал, это как? За косой вода сплошная поперла. Морду за это бьют, понял?

Веселову, вдруг оказавшемуся в центре внимания, было явно не по себе. Он оттолкнул руку вытащившего его на свет Кодкина и, вызывающе уставившись на подошедшего разглядеть его поближе Пустовойта, с раздражением попытался объяснить:

– В чем, собственно, дело? Мне надо дальше, я пошел. Мне что, разрешение у вас спрашивать?

– Дальше до Северного полюса кроме диких северных оленей никого. И те бредут, спотыкаясь, – не отставал разозлившийся Кодкин.

– Меня это вполне устраивает, – пробормотал Веселов.

– А мы за тебя, значит, отвечать должны? Так, что ли? – вес больше заводился Кодкин, пытаясь справиться с то и дело распахивающимся тулупом. – Я тебя еще раз спрашиваю, ты кто?

– Неудачник, – не сразу отыскал ответ Веселов и отвернулся от продолжавшего рассматривать его Пустовойта.

– Неудачник, это когда с парашютом прыгнул, а он не раскрылся, – не унимался Кодкин. – А ты вроде живой и пока еще здоровый.

– Это случайно не ваши цветы? – неожиданно поинтересовался у Веселова Пустовойт, показав на букет, красовавшийся на столе.

– Не мои, – буркнул Веселов и снова попятился в темный угол под лестницей.

– Он что, похож на миллионера? – удивился нелепому на его взгляд вопросу Кодкин. – У нас их сейчас по пятьсот рублей за штуку земляки с Кавказа предлагают.

Почему-то это рассмешило Наташу, и она активно вмешалась в этот довольно нелепый разговор.

– Давайте прекращайте все эти допросы, вопросы. По-моему все в сборе. Никого больше не ожидаем, Борис Юрьевич?

– Господь с вами. Сюрпризов, по-моему, итак сверх нормы.

– Тогда на правах хозяйки и именинницы прошу всех к столу.

Кодкин, кутаясь в тулуп, попятился к нарам.

– За такой стол в таком виде, в каком сейчас нахожусь, даже мой свояк не сядет. А он и на горячую плиту сядет, лишь бы перспектива была.

– Никаких церемоний, – продолжала смеяться Наташа. – Каждый садится в том виде, какой имеет.

– Это так, конечно, – согласился Кодкин, – только сначала свою мокреть за печкой развешу, а то утром машину в порядок приводить не в чем будет. Вы уж извиняйте, я по-быстрому.

Он стал развешивать свою промокшую насквозь одежду у жарко топящейся печки. Остальные один за другим, словно нехотя, стали рассаживаться на скамье за столом. Веселов, наверное, так бы и остался сидеть на каком-то ящике под лестницей, если бы Ефимов чуть ли не силой извлек его оттуда.

– Вы на меня не обижайтесь, что я вас там так… Еще бы шаг-другой – пришлось бы полноценно искупаться. Я вам как-нибудь расскажу, какие тут случаи случались – извините за тавтологию.

– Да я и не обижаюсь, – пробормотал Веселов. – День сегодня неудачный какой-то.

– На кого неудача со стороны накатывает, а кто ее и сам за собой волочет, – закончив развешивание, отозвался Кодкин, услышав оправдание Веселова. – Опорочки бы мне какие ни на есть… А то босиком за таким столом полное бескультурие получается.

– Могу свои валенки презентовать, – предложил Ефимов. – Они хоть и старенькие, но теплые. По здешним буеракам очень даже выручают.

– Самое то, – обрадовался Кодкин. – Теща мне в дорогу насовывала, а я отказался, на сапоги понадеялся. Не учел обстановку.

– Обстановка в здешних местах непредсказуемая и часто весьма опасная, – согласился Ефимов.

– Все опасности сегодня остались за стенами этого некогда учебного заведения, – объявил Пустовойт. – За данным столом сейчас должны находиться только взаимопонимание и веселье. Выбор напитков по желанию. Хозяев попрошу вступительный тост.

* * *

– У вас, если не секрет, праздник какой? – поинтересовался, возвращаясь к столу в валенках и какой-то старенькой куртке, Кодкин.

– У нас сегодня сплошные праздники, – встал Голованов. – Прежде всего, конечно, приезд дорогого руководства, которое почтило своим присутствием «сей отдаленный уголок». Мы, естественно, бесконечно рады, приветствуем, выражаем благодарность и обещаем работать еще лучше. Кому желательно, может отметить именно это событие. Второе событие – день рождения Натальи Степановны. Не уверен, что это приятное во всех отношениях событие произошло именно сегодня, но по нашей славной традиции приурочивать личные торжества к знаменательным датам и свершениям, мы отмечаем его сегодня. И, наконец, третье событие… Я предложил Наталье Степановне выйти за меня замуж…

– Я не согласилась, – крикнула Наташа, восседавшая на председательском месте, на которое ее чуть ли не силой усадил Пустовойт.

– Совершенно верно, не согласилась, – подтвердил Голованов. – Но мне хотелось уяснить этот факт окончательно и бесповоротно. Что, в конце концов, и произошло. Поверьте, мне очень грустно. А почему грустно, может понять только тот, кто два года просидит тут один. Наедине с этими пространствами, этой тишиной, на этом вымершем прииске, в этой бывшей школе. И который до сих пор не знает, что такое любовь. За любовь!

– И за день рождения! – добавил Пустовойт, не сводивший глаз с Зарубина, который так и не притронулся к своему стакану.

Не стал пить и Веселов.

– А ты чего? – подтолкнул его Кодкин.

– Не пью.

– Хочешь, анекдот расскажу, как шпиона поймали? Не пил гад.

Кодкин громко рассмеялся над удачным, как ему показалось, анекдотом и с удовольствием выпил налитую ему Ефимовым водку. Налить ее сам он постеснялся, хотя, судя по всему, именно этого ему больше всего сейчас хотелось.

– А вы, Анатолий Николаевич, почему игнорируете? – громко поинтересовался Пустовойт, с явным намерением привлечь общее внимание. – Наталья Степановна обижается.

– Причин несколько, перечислять не буду, – нехотя ответил тот.

– Главную я все-таки назову. Анатолий Николаевич собирается всю ночь посвятить изучению документации участка.

Уже слегка охмелевший Голованов демонстративно хохотнул:

– Ха-ха-ха. Это называется ловить черного кота в темной комнате при отсутствии кота…

Переключая внимание на себя, Наташа неожиданно поднялась со стула:

– Ой… Мы о хозяине забыли… Ужасно неудобно. Павел Дмитриевич, вам ближе… Позовите его, пожалуйста.

– Отдаляете неприятный разговор? – нехотя поднялся Голованов. – Все равно никуда нам от него не деться. Пойду, позову. Только вряд ли он изъявит согласие. Как он недавно выразился – «живем мы шибко запутанно». Ему на это смотреть, судя по всему, неприятно.

Он подошел к каморке Старика, постучал и, дождавшись ответа, скрылся за дверью.

Воспользовавшись паузой, поднялся Ефимов.

– Товарищи… Друзья… Минуточку внимания… Предлагается тост за единственную, находящуюся среди нас, а потому, безусловно, очень мужественную женщину. Я совершенно уверен и, как в некотором роде историк, берусь утверждать, что таких женщин здесь еще не было. Во всяком случае, последние лет пятьдесят – шестьдесят, не было. Верю, что все у нее будет хорошо. Минуточку…

Он выбрался из-за стола и подошел к патефону.

– Предлагаю выпить этот тост под аккомпанемент нового экспоната нашего краеведческого музея.

Он завел патефон, выбрал и поставил пластинку. Хрипловато зазвучало старое танго. Под его мелодию из каморки Старика вышел Голованов.

– Как я и ожидал, он отказался.

– Жалко, – пожалел о его неудаче Ефимов. – Была надежда, что в теплой дружеской обстановке он в конце концов разговорится, расскажет что-нибудь интересное, необычное…

– Как говорит теща, необычное происходит от расстроенных чувств и нежелания шевелить мозгами, – высказал свое и тещино мнение Кодкин. – Полностью согласен.

– А при чем тут мозги? – заинтересовался слегка взбодрившийся Веселов.

– Чтобы понимать.

– Чего понимать-то? – не унимался Веселов.

– Все необычное то же самое обычное. Только понять его у некоторых тяму не хватает.

– Чего не хватает?

– Мозгов. Ты вот, смотрю, до сих пор сообразить не можешь, куда попал и что теперь тебе делать. А вот вмажем еще помаленьку и все тип-топ – ясненько и понятно.

– Все равно жалко, – с грустью глядя на оживший патефон пробормотал Ефимов.

Проходивший мимо Голованов похлопал его по плечу и, усаживаясь за стол, предсказал:

– Думаю, это не самое худшее из того, что сегодня здесь произойдет.

– Чего ты боишься? – спросил сидевший рядом с ним Зарубин.

– Боюсь, что ничего не произойдет. Это самое худшее из того, что может произойти.

Пустовойт, догадываясь, что «теплое дружеское застолье» вот-вот сменится нежелательным выяснением отношений, жестом остановил дернувшегося было для ответа Голованову Зарубина и поднял свой стакан: – Товарищи, коллеги, друзья… Повторяю – друзья! Ибо люди, собравшиеся за одним столом в этом Богом забытом таежном закутке, просто обязаны быть друзьями. За очаровательную Наталью Степановну…

Кроме Зарубина все дружно поддержали тост.

– Я смотрю, Анатолий Николаевич, вам не терпится приступить к работе. Лично я готов начать хоть сейчас, – прежним вызывающим тоном предложил Голованов.

Сообразив наконец, что у собравшихся за праздничным столом не все так радужно и хорошо, как ему показалось сначала, со своего места поднялся Николай Кодкин.

– Не имею, конечно, никакого права вмешиваться… Но раз сидим за одним столом, значит, что? Наш механик в таких случаях говорит: «о работе ни слова. А кто все-таки выскажется, пусть бежит за бутылкой в качестве штрафа». Поэтому предлагаю еще один тост… Как поется в одной хорошей песне – не помню названия – «мы смерти смотрели в лицо». Я вам скажу, на этом зимнике ей еще и не в такие места смотреть приходится. Когда мы сегодня булькнули, я сказал… внутренне… Живой буду, третьего пацана Нинке заделаю. Чтобы даже в случае моего невозвращения, она ни об чем таком даже думать не поспевала. Прошу прощения, конечно, но все полная хреновина перед жизнью и смертью. Верно, говорю? – обратился он к Веселову.

– Верно.

– Так что лично я вмажу сейчас за своего будущего пацана. Кто поддерживает, прошу присоединиться.

Кроме Зарубина все с улыбками поддержали тост. Но и он в знак солидарности приподнял в сторону Кодкина свой пустой стакан, давая понять, что соглашается с предложенным тостом.

Игла патефона с шипом заскользила по старой пластинке, мелодия прервалась, и заезжую снова наполнили звуки не на шутку разыгравшейся непогоды. Все невольно стали прислушиваться к далекому непонятному гулу, доносившемуся не то со стороны реки, не то со стороны скал, прикрывавших с Севера пригодный для жилья небольшой участок берега, приютивший когда-то впервые добравшихся до него людей.

– Если кто не в курсе, то это всего-навсего распадок Золотой, – решил объяснить Голованов. – Прозвали его так за обнаруженную когда-то золотую жилу, которую землетрясения и ветры обнажили – частично естественно – на радость и на прокорм шарашившимся в этих местах за таежным фартом людишкам. С тех пор и заварилась вся эта приисковая каша, которая никак не может закончиться. Распадок этот, как труба – с какого конца задует ветер, такая и мелодия складывается. Особенно, когда с юга. Не хуже, чем на органе выдувает. Наталья Степановна поначалу очень даже переживала. Все ей какие-то мелодии и предупреждения чудились. Теперь, кажется, привыкла. Привыкли, Наталья Степановна, или как?

– К такому привыкнуть невозможно. Просто стала подпевать. И знаете, иногда даже получалось что-то.

– Обязательно! – привскочил Ефимов. – Душа человека, живущего в подобных местах, должна обязательно настроиться на здешние особенности. Ритмы, звуки, внутренние мелодии. Не улыбайтесь, они обязательно существуют у каждого обособленного места на земле. Такого, например, как это. И если она настроится, жизнь обязательно сложится. Скорее всего, счастливо сложится.

– Вы неисправимый романтик, Игорь Викторович, – грустно сказала Наташа. – Дело лишь в том, что я не собираюсь здесь жить. Ни сейчас, ни в далеком будущем. Это просто-напросто невозможно по очень многим причинам.

– Что вы все скисли? – вдруг спохватилась она. – Сидят, нахохлились… Даже обидно, Борис Юрьевич… Были такой веселый, уверенный. О чем все задумались?

– Не поверите, Наташенька… Задумался об этих цветах.

– Цветы как цветы, – смутилась Наташа.

– Не скажите. – Пустовойт придвинул букет к себе поближе. – Для меня это задача со многими неизвестными. Откуда они, кто их принес, почему именница не удивляется им, не рада, не благодарит? Знает она, чей это подарок, или только догадывается? Почему они лежали на скамейке? Видите, сколько вопросов? И ни на один из них я не могу найти ответа.

Голованов в очередной раз плеснул в свой опустевший стакан глоток конька, но, покосившись на задумавшегося Зарубина, пить не стал, чему-то насмешливо ухмыльнулся и, развернувшись к Пустовойту, уверенно заявил:

– Берусь разгадать все эти ваши загадки в течение нескольких минут.

– Ну-ка, ну-ка, очень интересно, – оживился Пустовойт. – Если получится, перевожу вас в Управление начальником производственно-технического отдела. Надеюсь, Анатолий Николаевич возражать не будет. Он давно просил меня подобрать подходящую кандидатуру. В этой должности особенно ценится умение мыслить логически и неординарно.

– Ловлю на слове, – поднялся Голованов и обвел насмешливым взглядом всех собравшихся за столом. – Возможно, кое-кому мои вычисления не понравятся, но на что только не пойдешь ради такой блистательной карьеры. Ну как – приступать? Наталья Степановна, вы не возражаете?

– Если скажу, что возражаю, это поможет вам в ваших вычислениях?

– Безусловно.

– Тогда не возражаю.

– Почему вас так заинтересовали эти цветы? – спросил у Пуствойта Ефимов. – Пусть так и останутся загадкой. Это куда интересней, чем серая житейская проза. Здесь накопилось уже столько загадок, что еще одна абсолютно ничему не помешает. Да еще такая красивая, как эти цветы.

– Органически не переношу никаких загадок, – раздраженно не согласился Пустовойт. – Как только начинаются загадки, все идет кувырком. Приступайте, Голованов. Загадки не только интересно задавать, куда интересней их разгадывать.

– Поскольку, за последние пять… нет, даже десять дней, в связи со сложной погодой, а также ледовой и прочей суровой обстановкой, – несколько утрированным тоном провинциального лектора начал Голованов, – мимо заезжей не проезжала ни одна машина, никто не останавливался на постой, а также никто из здесь проживающих не покидал это здание на продолжительное время, думаю, не будет возражений, если мы сразу сузим круг поиска, исключив из него тех, кто появился здесь значительно раньше этих цветов. К таковым отношу себя, старшего научного сотрудника областного краеведческого музея товарища Ефимова, так и не появившегося за этим столом Старика и, естественно, Наталью Степановну. Как бы кое-кому из нас ни хотелось положить к ногам именинницы подобный презент, все мы, к сожалению, были начисто лишены этой приятной возможности. Что поделаешь, обстоятельства в этом случае сильнее нас. Думаю, все с этим согласны и возражений пока не имеется.

Теперь перейдем к прибывшим сюда в последний, можно сказать, час. Сами понимаете, что подозрение падает прежде всего на них. Начнем хотя бы с пострадавшего в сложной ледовой обстановке зятя своей замечательной тещи Николая, кажется. На моих глазах он вошел в это помещение и тут же отбыл вместе с нами вытаскивать свою кормилицу. Уверяю вас, никаких цветов он из-под воды не доставал.

– Что я, офонарел – по пятьсот рублей за штуку, – согласился с Головановым Кодкин. – А за тещу спасибо. Дай бог тебе такую, легче жить будешь.

– Отметаем эту кандидатуру, – продолжил Голованов. – Теперь о вашем пассажире и попутчике. Кто он, откуда, куда движется, оставим пока за кадром. Он назвал себя неудачником. Такие характеристики люди редко говорят о себе, а когда все-таки говорят, я, знаете ли, склонен им верить. Перейдем к вопросу о цветах. Могли они у него оказаться? Предположим невероятное – могли. Но сразу тогда возникает масса вопросов. Как? Почему? Зачем? И мог ли человек, доставивший их за сотни километров, бросить их здесь и тут же, несмотря на сегодняшнюю – будем говорить прямо – смертельную опасность любого передвижения по данной местности, направиться дальше к какой-то пока неведомой нам цели? Согласитесь, трудно ответить вразумительно на этот вопрос. На миллионера, как кто-то очень верно из вас заметил, он не похож. И вообще не похож он на человека, который любит цветы. Я даже почему-то уверен, что он их не любит. Глядя на него, добавлю, что человек он грустный и, судя по всему, озабочен проблемами весьма далекими от тех, которые волнуют нас с вами.

– Браво! – согласился Веселов. – Отдаю должное вашей проницательности.

– Не стоит. Цветы привезли не вы.

Пустовойт скептически покачал головой.

– Вы меня разочаровали, Голованов. Думаю, что пока не стоит назначать вас начальником производственно-технического отдела. Логика у вас явно хромает.

– А вы не спешите, Борис Юрьевич. Я еще не закончил свои вычисления.

– Идите вы со своими вычислениями в задницу. Чего доброго докажете сейчас, что это я привез цветы.

– С вашей стороны это было бы чересчур замысловатым ходом. Результат трудно было бы предугадать. А вы любите ясно поставленные и детально просчитанные цели и идете к ним, все основательно продумав.

Неожиданно в их пикировку вмешался Зарубин:

– Можете поверить мне на слово – я цветов не привозил.

– Подтверждаю, – кивнул Пустовойт.

– А я настаиваю, что больше их никто привезти не мог, – подвел итог своим выводам Голованов и сел на свое место. Притянул к себе свой недопитый стакан и одним глотком опустошил его. Повисла, чуть ли не минутная, неловкая пауза. Все смотрели на него и ждали, чем же все-таки закончится это нелепое расследование, возникшее, по мнению большинства, по совершенно пустяковому поводу.

– Может, тебе лучше по снабжению пойти? – не выдержал наконец Пустовойт. – Там довольно часто несуществующее приходится выдавать за реальное.

– Тогда уж лучше на ваше место, Борис Юрьевич, – огрызнулся Голованов. – Пример нашего участка прекрасное тому подтверждение.

– По-моему, мы двинулись совсем не в том направлении, – вмешался Зарубин. – В конце концов, какая разница, кто принес эти цветы. Мне кажется, они очень кстати на этом столе.

– Тем более, что вы, уважаемый Анатолий Николаевич, прекрасно знали, что именно на этот стол вы водрузите этот букет, когда собирались в эту поездку. Не пожимайте плечами – знали, знали. Так что никакое не совпадение – этот день рождения и ваш неожиданный приезд. Можете снова упрекнуть меня в нелогичности, Борис Юрьевич, но ровно год назад с похожим букетом в руках, примерно в это же самое время, товарищ Зарубин поднимался по лестнице дома номер одиннадцать в тридцать седьмую квартиру.

– Вы безнадежно ошибаетесь, Голованов, – грустно сказала Наташа. – Потому что ничего, совсем ничего не знаете.

Обращаясь только к ней, словно они вдвоем остались сейчас за столом, Голованов совсем тихо заговорил:

– Когда два месяца назад вы появились здесь с совершенно неожиданной и, на первый взгляд, бессмысленной миссией, то произвели на меня такое ошеломляющее впечатление, что я, смирив гордыню, запросил у очень хорошо знакомого радиста некоторые подробности вашей биографии. Радист оказался человеком дотошным и вскоре предоставил исчерпывающие сведения. Разведена, жила скромно и незаметно, трудилась в каком-то из отделов. Потом в Управлении появился новый начальник, а некоторое время спустя по кабинетам зациркулировали определенные слухи…

– И заполучив такие сведения, вы рискнули сделать мне предложение? – попыталась улыбнуться Наташа.

– Слухи вскоре стихли, потому что вы из отдела главного энергетика почему-то перекочевали сюда.

– Выходит, вы меня пожалели?

– Пожалел я, скорее самого себя. Впрочем, мы говорили о цветах… Которые я склонен считать достаточно бессовестной компенсацией за то, что уже два месяца Наталья Степановна высасывает из пальца несуществующие данные по несуществующему участку.

– Чего вам эти цветы покоя не дают? – не выдержал наконец Кодкин. – Подарили и подарили. По пятьсот рублей штука… Считай, пол-ящика водки. Хороший человек подарил. Верно, говорю? – подтолкнул он Веселова.

– Почему нет? – согласился тот.

Наташа неожиданно поднялась со своего места.

– Я, наверное, была бы очень рада, Павел Дмитриевич, если бы цветы привез тот человек, которого вы подозреваете. К сожалению, он не способен думать о таких мелочах. Вы ошиблись. Год назад цветов тоже не было. Борис Юрьевич прав – плохой вы отгадчик. Вы просто очень несчастный человек.

Ни на кого не глядя, она повернулась и прошла в свою комнату.

– Как нехорошо получилось, – грустно сказал Ефимов. – Она так старалась, ждала…

– Надо же когда-то все расставить по своим местам, – словно оправдываясь перед не сводившим с него глаз Зарубиным, пробормотал Голованов и снова потянулся за бутылкой.

Зарубин придержал его руку:

– Ты прав. Мы обязательно должны все расставить по своим местам.

– Хорошенькие он нам с тобой места отвел, – не выдержал Пустовойт. – Причем без малейших к тому оснований. Я тебе говорил, что с ним будет нелегко. А ты еще надеялся найти общий язык.

– Обязательно, – сказал Зарубин.

Он выбрался из-за стола, направился к лестнице и неожиданно стал подниматься наверх в «кабинет Голованова».

– Гляну, как ты там обустроился. Не против?

– Обязательно, – скопировал его интонацию и любимое словечко Голованов. – Выключатель слева от двери. Но кот давно убежал.

– Какой, к черту, еще кот? – не сразу врубился, выбитый из колеи происходящими не по плану событиями Пустовойт.

– Черный. Которого вы долго и старательно здесь обустраивали во славу родного Управления. Интересно, что вы теперь дальше с ним будете делать?

Голованов безнадежно махнул рукой и снова потянулся за бутылкой.

* * *

Зарубин поднялся в его «кабинет», включил свет и на некоторое время исчез из вида сидящих за столом. Он внимательно оглядел, а потом обошел рабочее пространство кабинета, остановился у стола, заваленного чертежами и папками, потом подошел к забитому крест-накрест досками одному из окон глядя сквозь щель на ночную темень, глубоко задумался. То, о чем он догадывался и размышлял все последнее время, сейчас стало облекаться в плоть неудобоваримой, с явным криминальным душком реальности, выбираться из которой предстояло немедленно. В сердцах обругал себя последними словами, что не сделал этого раньше. Выход был единственный – доложить обо всем на ближайшей коллегии министерства. Последствия просчитать трудно, но они неизбежны. Рано или поздно, еще не единожды придется возвращаться к тому, что здесь до него натворили. Мало никому не покажется. В том числе и ему. Скажут – а куда раньше смотрел? А не давали смотреть, водили вокруг да около. И то, что он здесь без году неделя, учитывать, конечно, не будут. Здесь единственным его союзником мог бы оказаться только Голованов. Но после того, что произошло там, внизу, рассчитывать на него, кажется, не приходится. Как говорится: «шерше ля фам». В Наташку, конечно, не влюбиться невозможно, по себе знаю. Но то, что она здесь оказалась, далеко не случайность. Неплохо рассчитанный ход. Нетрудно догадаться, кто руки приложил. Сплетни, наговоры, уговоры, заманчивые предложения… Теперь будет спасать его, уговаривать, не пускать… Как говорится – «удар ниже пояса». Догадались, что я без нее не могу.

Если называть вещи своими именами – «спасают свои шкуры». Любыми способами и средствами. Не исключено – «вплоть до». Догадались, что если я доберусь до этого участка, которому они отвели роль временной фальшивки с последующим исчезновением, то наверняка воспротивлюсь их прошлым и последующим планам. А этого они категорически допустить не могут. Не должны допустить во имя собственного спасения. Поэтому под всяческими предлогами затягивали мою поездку сюда, пока либо эта поездка, либо мое возвращение отсюда станут просто-напросто невозможными. Вода по реке может хлынуть с часу на час. Вертолет по такой погоде вряд ли… Если только дадут SOS. Вот на это я их и постараюсь сподвинуть. Добираюсь до площадки, на которую нас высадили. Дорогу помню. Помощники из присутствующих, судя по всему, исключаются. Наташу, если все сложится, как надо, через неделю забираю. Ничего, все сложится, как надо. Должно сложиться. Обязательно должно сложиться. В противном случае все мои планы насмарку. А фальшивым окажется не этот участок, а развернувшееся строительство комбината на Чульмакане, где он заведомо обречен. Как они любят выражаться, «в силу непредвиденных природных катаклизмов и неизбежного в подобных условиях человеческого фактора». Недавно рабочие оттуда жаловались на постоянную задержку зарплаты. Наверняка это тоже входит в их планы. Со временем этот «человеческий фактор» обязательно выйдет на первый план. И тогда конец неизбежен и обжалованию не подлежит.

А что, если плюнуть на все? Остаться здесь с Наташей, довести с Головановым до конца его уникальный проект. Рано или поздно его все равно придется реализовывать. Ведь то, что здесь находится, судя по данным, аналогов не имеет. Будущее нас неизбежно оправдает. Только отодвинется оно в таком случае на неопределенное время. Если смотреть на это все философски, то вроде бы ничего страшного. В чем, например, лично мы виноваты? Вокруг сложная и далеко не всегда честная обыденность запутавшейся в поисках какой-то своей истины и какого-то своего неведомого, непохожего на все остальные исторического пути страны. Так ли уж он ни на кого и ни на что не похож? По-моему почти у всех имеется в наличии эта самая историческая ни на кого непохожесть. Только используют её далеко не все одинаково. Всего-то и надо – оставаться самими собой, убегать, как от неизбежной погибели от лени и дилетантства, разболтанности и неверия в собственные силы. И работать, работать. Работать честно, умно, профессионально. Не воровать, не обманывать. Казалось бы, чего проще. И путь тогда отыщется, и истина обозначится. Только вот никак у нас не получается. Именно этот путь не хотят почему-то разглядеть. Сознательно не хотят. Потому что, если честно, то не будет им ни миллионов, ни заграничных особняков, ни возможности улизнуть при первых признаках опасности. Из-за них и возникают фальшивые стройки, несуществующие месторождения и промышленные узлы, никому не нужные грандиозные проекты, недострои, заброшенные дороги, миллионы обиженных дольщиков, бесполезные лекарственные препараты, разрушенная система образования, недоучившиеся и не желающие учиться врачи, убегающие за границу ученые…