Текст книги "Время новых дорог"

Из-за отсутствия подходящих для предстоящей работы помещений участку «на первых парах» пришлось «временно» расположиться в заезжей – бывшей средней школе прииска. Здесь и разместилось временное жилье специалистов изыскательского участка «Гидропроекта» Павла Сергеевича Голованова и Натальи Степановны Южаковой.

Вообще-то довольно странное получилось пристанище из этой старой, основательно затронутой временем средней школы. Разобраться с первого взгляда в сложном интерьере этого не очень удобного человеческого пристанища было непросто. И лишь постепенно, если кому-то приходило в голову задержаться здесь дольше положенного разовой ночлежной необходимостью срока, можно было разобраться в расположении и нынешних функциях обустроенных в здании помещений.

Прямо от входной двери открывалась сама заезжая, с нарами для временного отдыха, большой почти непрерывно топящейся печкой и длинным тяжелым столом. В глубине, почти незаметная под лестницей на второй этаж дверь в комнату Натальи Степановны. Ближе к входной двери, в каком-то из бывших подсобных помещений – каморка хозяина заежки, которого не раз ночевавшие здесь шоферы привычно называли просто Стариком, что было куда удобнее и проще по сравнению с его настоящим именем-отчеством. А уже на втором этаже, куда вела добротная хорошо сохранившаяся лестница с перилами, в большой комнате, бывшей учительской, Голованов обустроил и свою спальню, и свой весьма удобный кабинет, заставленный полками с книгами и многочисленными образцами местных пород. Здесь же располагались и два стола, заваленные папками, служебными бумагами, блокнотами и впервые оказавшимися под этой крышей довольно сложными и дорогими приборами, необходимость которых он несколько месяцев с пеной у рта доказывал вышестоящему руководству. Во избежание совершенно ненужной огласки прежнее руководство Управления пошло ему на уступки – приборы наконец-то появились, хотя никто, кроме самого Голованова, так и не понял, зачем они ему понадобились. Да еще так срочно.

А месяц назад в заезжую вселился еще один довольно неожиданный жилец – сотрудник Областного краеведческого музея Игорь Викторович Ефимов, свято уверовавший в мистическую уникальность как окружающей местности, так и самого прииска, по своей необыкновенности не имеющего аналогов в краеведческих изысканиях не только областного, но и общесибирского масштаба. Сумев каким-то образом заполучить творческий отпуск, он оккупировал в заезжей неуютный закуток, куда стал стаскивать из окрестных развалюх всё имеющее на его взгляд мало-мальскую ценность, способную впоследствии пролить свет на удивительные своеобразие и загадочность происходивших здесь за последнее столетие событий. События же, по мнению многих, определившие будущую судьбу старого заброшенного прииска и окружающих его «таинственных» мест, произошли именно в этой заезжей всего за одну предстоявшую ночь.

* * *

Вечером, все нынешние обитатели заежки поневоле находились в ее стенах, в ожидании как заранее запланированных собственных, семейного масштаба мероприятий, так и ожидании возможного прибытия нового начальника Управления, о котором утром им сообщили по рации. Сообщение, правда, было не вполне определенным – мол, все будет зависеть от погоды, но готовыми надо быть в обязательном порядке. Погода погодой, а начальство начальством – мало ли что и как может сложиться. Кстати, погода снаружи, вернее, непогода, затевалась на сей раз нешуточная. Можно уже было говорить чуть ли не о пурге, которой, несмотря на полноценные весенние сроки, зима и особенные условия здешней местности, возможно, в последний раз огрызнулись на значительно потеплевший воздух и утреннее солнечное изобилие. Солнце к полудню заволокло выползшими из-за хребта тучами, и сейчас за стенами уже отчетливо подвывал с каждой минутой усиливающийся ветер, а щели забитых на зиму досками окон из ярких и светящихся превратились в тусклые, постепенно погасающие полосы.

– Пора, кажется, запускать движок, – заявил спускавшийся из своего служебно-жилого обиталища Голованов. – Как бы высокое начальство не заблудилось. Кто «за»?

Наташа, уже сменившая свой повседневный рабочий комбинезон на нарядный костюмчик, еще раз прошлась вдоль богато сервированного всяческой местной и привозной снедью стола, с одобрением оглядывая впечатляющие плоды своих многочасовых усилий.

– Похвалите меня, в конце концов, кто-нибудь. По-моему для наших специфических условий очень даже ничего?

С увлечением ремонтирующий на огромной спальной лавке старый патефон, Ефимов повернулся к столу и склонился в шутливом низком поклоне.

– Только не надо скромничать, Наталья Степановна. С полной уверенностью заявляю, что подобного великолепия здесь не наблюдалось с 1902 года, когда новоявленный золотопромышленник Яков Фризер в честь открытия прииска давал обед на двадцать восемь персон.

– Поприсутствовать бы на том обеде… – хмыкнул Голованов. – В благодарность за угощение я бы им рассказал, чем кончится вся их затея с золотишком.

– Никто бы вам не поверил, – уверенно заявил Ефимов. – Золото тогда здесь не находил только ленивый.

– Сюда бы еще букет подснежников… – вмешалась Наташа в затевающийся не в первый уже раз спор.

– Или алых роз, – снова хмыкнул Голованов. – Начальство любит красивые цветы и красивых женщин.

Наташа шутливо замахнулась на него:

– Не портите мне настроение, Голованов. До сих пор не могу привыкнуть. Конец апреля, а снег по пояс.

Ефимов, пытаясь исправить зазвучавшую в ее голосе грусть, замахал руками:

– А вы представьте себе, что тут будет через месяц… Взрыв цветов, зелени, света, звуков…

– Не слушайте вы его, Наталья Степановна, – не согласился Голованов. – Через месяц тут заноют, загудят, запищат, завоют миллиарды вот такущих комаров. Потом к ним присоединится мошка. Потом зарядят дожди. Вода в реке поднимется на восемь метров. Потом первые холода, потом вторые. Потом мороз тридцать градусов, потом сорок, потом шестьдесят. И все сначала. Может, правда, для разнообразия шарахнет землетрясеньице бальчиков на 5–6.

– Вы очень веселый человек, Голованов. Веселенький… – демонстративно отвернулась от него Наташа.

– Я – философ. Слышите, ветер все усиливается? К вечеру наверняка пойдет снег. Пойдет, пойдет. А в городе девушки ходят в белых платьях, вот-вот зацветет сирень… Ей-богу, зацветет.

– Перестаньте, а то я заплачу!

– Не верьте ему, – не выдержав, закричал Ефимов. – Красоту надо уметь находить везде. Здесь ее тоже огромное количество. Немереное…

Голованов неожиданно подошел вплотную к Наташе и осторожно развернул ее к себе.

– Наталья Степановна… Долго не мог решиться… сейчас, судя по всему, приближается критический момент. Имеется серьезное предложение. Пока не приехало новое начальство. Выходите за меня замуж. Бог знает, сколько мы тут еще проторчим во благо родного Управления. Вы одиноки, я – не менее. Вдвоем нам будет немного потеплее. Погоды тут действительно достаточно серьезные.

– «Немного»… «Потеплее»… Звучит не очень убедительно.

– Разве плохо, когда людям становится немного теплее?

– Я не поняла – вы объясняетесь в любви или предлагаете элементарное сожительство?

– Хм… Как вам сказать? Будем считать – и то и другое.

– Немного того, немного другого?

– Уверяю вас – нам вполне хватит.

– Вам хватит, мне – нет.

Ефимов снова не очень уместно вмешался:

– Когда-нибудь вы обязательно полюбите эти места…

Голованов отодвинул его в сторону.

– Значит, отказываете?

Наташа неожиданно улыбнулась:

– Нет, я подумаю.

– Как долго?

Пауза затягивалась. И тогда, отыскавший наконец способ, сгладить нараставшее по его мнению напряжение, Ефимов стал осторожно заводить патефон.

– Неужели починили? – обрадовалась возможности перевести разговор на другую тему Наташа.

– Избавил от пыли и ржавчины, только и всего. Он был совершенно исправен. Даже надпись цела, видите: «Ивану Копытову за стахановскую работу на промывке». Непонятно, почему его бросили. Или вот, пластинки… Такие пластинки можно достать только у коллекционеров. Это будет ценнейший экспонат в нашем музее.

Зазвучала старая полузабытая песня. Наташа в одиночестве проделала несколько танцевальных па и опустилась на единственный стул у торца стола, явно предназначенный для начальства.

– А я бы хотела оказаться сейчас в том времени, когда товарищу Копытову вручали этот патефон. Наверняка это происходило именно здесь, единственном вместительном здании. Аплодисменты, смех, танцы… Уверена, счастливых людей в то время было намного больше, чем сейчас. Как вы считаете, Игорь Викторович?

Склонившись над патефоном в ожидании вполне возможной его остановки и собираясь предотвратить ее, коли она случится, Ефимов задумчиво стал озвучивать давно пришедшие ему в голову мысли.

– Как историк, смею утверждать – нам только кажется, что мы знаем прошлое. Даже будущее менее загадочно. Будущее мы узнаем завтра, прошлое, возможно, никогда.

Голованов подошел к столу, пальцами выловил из тарелки кусок какой-то закуски, отправил в рот и только тогда развернулся к Ефимову.

– Совершенно с вами согласен, товарищ Ефимов. Ни вы, ни я, ни она, ни все кандидаты исторических наук на свете никогда не узнают, почему стахановец Иван Копытов оставил на чердаке восьмилетней школы свою бесценную по тем временам премию. Это все равно, что выбросить сейчас на помойку цветной телевизор. А вот чем закончится предстоящий визит высокого начальства, которое вы ожидаете с таким нетерпением, Наталья Степановна, я могу предсказать один к одному.

– Предсказывайте. Чем?

– Все пойдет по-старому.

– Сомневаюсь.

– Готов поспорить. Все элементарно. В противном случае наш новый шеф окажется в роли нарушителя конвенции. Тогда ему не выжить и месяца. И он не может этого не понимать.

Мелодия, доносившаяся из патефона, внезапно захрипела и оборвалась.

– Оправдываете самого себя? – явно не справившись с прозвучавшем в голосе раздражением, поинтересовалась Наташа.

– Исхожу из реалий нашего нынешнего существования. Нельзя без риска оказаться нежелательной белой вороной нарушать удобное для всех положение дел.

– Нытье и мировой пессимизм.

– При чем тут пессимизм? Здравая житейская проза.

В их разговор снова вмешался Ефимов:

– История этих мест не менее уникальна, чем здешняя природа. Мне кажется, именно здесь сложили миф о Золотой горе. Могу рассказать, если кому интересно.

Неожиданно из своей каморки вышел Старик и, ни на кого не глядя, направился к выходу из заезжей.

– Вполне подходящий экспонат для вашего музея, – с раздражением прокомментировал его проход Голованов. – Я бы поместил его в отдел «непонятные ископаемые».

– Нет у нас такого отдела. Мы все стараемся понять и объяснить. Кажется, он пошел движок включать.

– Давно пора, – буркнул Голованов. – Скоро совсем стемнеет.

– А мне его жалко, – грустно сказала Наташа. – Представляете – прожить всю жизнь при заезжей… Заезжая – проезжая. Заходят люди, греются, спят, едят и уходят. Он топит для них печку, кипятит чай и – ждет. Ждет, ждет. А они переночуют и исчезают навсегда. И всё мимо, мимо и мимо.

– Проводите параллели, уважаемая Наталья Степановна?

– Вы сегодня невыносимы, Голованов. Да, провожу! Разве у всех у нас не то же самое?

– Представляете, сколько всего он понавидался и понаслушался, – вступился за Старика Ефимов. – Но он катастрофически неразговорчив. Я к нему и так и эдак – бесполезно.

– Только безнадежные дураки делятся своим жизненным опытом и поучениями. Умные понимают, что каждый должен сделать свои собственные ошибки, стукнуться своим собственным лбом, самому разобраться в смысле своей жизни.

– Вы, конечно, уже разобрались?

– Никак нет, Наталья Степановна. Я ещё полон надежд и иллюзий.

– Да? У вас еще остались иллюзии?

– Представьте себе. Я все еще надеюсь, что мне когда-нибудь повезет. Могу, например, стать начальником техотдела в нашем Управлении. Как, по-вашему, не высоко беру?

– Скромненько, но со вкусом.

– А вы, уважаемая, какую ставите перед собой жизненную цель? Если не секрет, конечно. Ваше здесь появление для меня до сих пор загадка. Либо вы совершили величайшую глупость, либо метите в дали неоглядные.

– Скорее первое.

– А зачем?

– Надеялась встретить вас и выскочить за вас замуж.

– Это скорее умно, чем глупо. Советую поторопиться. Не обещаю вам Золотых гор, но старый золотой прииск в вашем полном распоряжении.

– Если вы добавите к этому год другой безоглядной страстной любви, я, может быть, соглашусь.

– А через год-другой, что?

– Будем вспоминать о зря потерянном времени.

– Страшновато. И скучновато.

– А я бы согласился, – не утерпел Ефимов. – Прошлое никогда не исчезает бесследно.

– Да? – удивился Голованов. – Однако, товарищ краевед! Что ж, последую вашему совету. Соглашаюсь! Только, если можно, Наталья Степановна – небольшую консультацию… Страстная – это как?

– Безоглядная.

– А безоглядная, значит, страстная. Больше вопросов не имеется. Согласен! Оглядываться мне некуда. Кроме серых трудовых буден и нескольких неудачных попыток стать единственным и неповторимым, ничего интересного позади не имеется. Готов не оглядываться до самой пенсии.

Выждав некоторое время, но, так и не дождавшись ответа, он направился было к лестнице, ведущей в его кабинет, но вдруг замер в раздумье. Было похоже, что он к чему-то прислушивается. Потрескивали дрова в топящейся печке, за стеной в пристройке заработал включенный Стариком движок, ветер, явно наращивая свое далеко не весеннее присутствие, переключился с разноголосого подвывания на ровный настойчивый гул. Не сразу набрав положенный свет закраснелись подвешенные над столом лампочки, немного пораздвинув сжатое до того сумерками пространство. И тогда, совершенно неожиданно для самого себя, Голованов включил стоявший на ступеньке лестницы, приготовленный для предстоящего застолья магнитофон. Загремела, загрохотала современная ритмичная музыка. Явно дурачась, Голованов подошел к Наташе и склонился в приглашающем поклоне. До того сидевшая низко опустив голову, почти на грани истерики, Наташа словно очнулась от транса, протянула Голованову руку, поднялась и, уловив необходимую ритмичную паузу, вступила в танец. Они танцевали, позабыв, казалось, обо всем на свете. Танцевали легко и непринужденно, органично вписавшись и одновременно совершенно не вписываясь в окружающую обстановку. За грохочущей музыкой все они не расслышали неожиданно распахнувшуюся дверь и не сразу разглядели застывших на пороге Кодкина и Веселова.

* * *

Некоторое время вошедшие обалдело следили за танцующими, пока заметивший их Ефимов не выключил магнитофон.

– Мужики, трактор имеется? – прохрипел преодолевший наконец свою ошеломленность Кодкин.

– Найдем, – выпустив из объятий партнершу, отозвался Голованов. – Сели?

– Влипли, – угадав в Голованове главного, стал объяснять Кодкин. – По пояс. Хорошо, что порожняком шли. Если трактор на ходу, выдернем, как миленькую.

– Вы же все насквозь, – посочувствовал Ефимов. – Проходите к печке… Согрейтесь…

– Далеко кораблекрушение? – поинтересовался Голованов.

– Можно считать рядом. За косой. Вода там дуром прет. Если сейчас не зацепим – все, поплывет моя кормилица аж до Лены. Одна на ваш трактор надежда.

– Чаю хоть выпейте, – пригласила Наташа, разливая по кружкам чай.

– Сначала трактор, а чай всегда успеется, – не согласился Кодкин и вытолкнул вперед прятавшегося за его спиной Веселова, при виде которого Наташа резко повернулась спиной к вошедшим. Кипяток из чайника, который она все еще держала в руке, пролился на пол.

– Вот он пускай хлебает. Навязался на мою шею загадка природы. Спрашиваю – кто такой? Говорит – «человек без смысла жизни». Спрашиваю – бич? Говорит – «не совсем». А чего «не совсем», если сам не знает, куда и зачем направляется. Пей чай, загадка природы. Мы с тобой еще поговорим, в чем смысл жизни. Я тебе подробненько все объясню. Так подмогнете, а, мужики?

Голованов, который к тому времени уже успел переодеться в подходящую для погоды спецуру, направился к двери.

– Прет, говоришь, вода?

– Ну. Наледь на наледи. Не едешь, а плывешь.

Голованов снял висевший у двери забытый кем-то полушубок, кинул Ефимову:

– Утепляйтесь, товарищ старший научный сотрудник. Поможем рабочему классу. Банкет по поводу приезда высокого начальства, судя по погоде, отменяется.

Ефимов быстро собрался и выскочил следом за покинувшим заежку Головановым. Кроме Наташи и Веселова в заежке больше никого не осталось.

* * *

Наташа по-прежнему стояла к нему спиной и, кажется, не знала, что ей делать. Оглянувшись на закрывшуюся за Ефимовым дверь, все еще непослушными замерзшими руками Веселов неловко достал из своей сумки букет тюльпанов и стал снимать с него шуршащую упаковку. Наташа наконец оглянулась.

– Думал, не довезу, замерзнут. По пятьсот рублей штука. Почти весь аванс хлопнул.

Подошел к Наташе и протянул ей цветы. Та цветы не взяла, отошла подальше от Веселова. Словно что-то решая про себя, прошлась из угла в угол заежки и только после этого подошла к Веселову.

– Как ты узнал, что я здесь? – злым, неприятным самой себе голосом, спросила она.

– По телефону.

– Как всегда врешь.

– Как всегда говорю правду. Позвонил на твое прежнее место работы, представился. Вежливый мужской голос сообщил вот эти вот координаты. И что тебя сюда занесло? Край света и даже дальше. Четвертый день добираюсь.

– Зачем?

– Если помнишь, я всегда дарил тебе в этот день цветы.

– Как мне надоели твои вечные фокусы! Я устала от них. На всю жизнь устала. Мы же обо всем договорились! Ты не знаешь меня, я не знаю тебя. А ты заявляешься как ни в чем ни бывало. Со своими дурацкими цветами… Как ты им все это объяснишь?

– Никому ничего не собираюсь объяснять.

– Даже заикаться не вздумай. Мы с тобой не знакомы.

– Согласен, согласен… Я даже согласен снова начать ухаживать за тобой.

– Если ты скажешь хоть слово… Если ты скажешь им хоть слово…

– Этот… С которым ты танцевала… Он кто?

– Не твое дело! Хороший человек.

– Уверена? Я тоже, между прочим, неплохой человек. Тебе придется теперь выбирать из двух хороших человеков. А что – идея. Ты снова влюбляешься в меня, я тебе все прощаю, забираю с собой и… все! А ему чайник начищу, чтобы не танцевал в рабочее время.

– Помолчи! Вечный твой треп. Единственное, что ты можешь. Ну чего стоишь? С тебя уже лужа натекла. Иди, грейся.

– К тебе?

– Дурак! К печке! Господи, какая же я была дура!

– Я всегда тебе это говорил. И всегда за это любил.

– Не смеши.

– Если тебе плохо – готов помочь…

– Помоги. Исчезни отсюда, испарись, сгинь! Немедленно!

– Любовь закончилась, не успев начаться. Слушаюсь и повинуюсь.

Веселов надел снятую было куртку и направился к двери. На пороге остановился, вернулся, положил на лавку цветы, которые до сих пор все еще держал в руках.

– Поставь их, пожалуйста, в воду. В отличие от меня они ее обожают.

Лишь когда за ним захлопнулась дверь, Наташа спохватилась.

– Ты что, с ума сошел! Вернись сейчас же!

Схватив полушубок, бросилась следом. В дверях столкнулась с входящим Стариком и выскочила наружу.

Попривыкший за последние годы, особенно, последние месяцы, к не всегда разумному на его взгляд поведению своих загостившихся постояльцев, Старик долго глядел на незакрытую до конца дверь, закрыл ее и, не снимая шапки и не расстегнув полушубка, прошел к печке. Подбросил в топку оставшиеся дрова, прихватил лежавший недалеко от печки топор, потоптался в раздумье и вышел – то ли за новой охапкой дров, то ли намереваясь хоть чем-то помочь покинувшим заежку людям.

С высокого крыльца заежки, несмотря на разыгравшийся ветряк и быстро погасавшие сумерки, еще можно было разглядеть ближние окрестности, знакомые ему до каждого шага – хоть вдоль, хоть поперек. Разглядев в самом конце береговой косы огни трактора, направлявшегося, как догадался Старик, на выручку просевшей на наледи машины, он попытался разглядеть в снежной круговерти только что покинувших заежку женщину и незнакомого мужчину. Но в той стороне, куда они, судя по быстро заносимым следам направились, он так ничего и не разглядел. Впрочем, был уверен, что в том направлении дальше скалистого берегового обрыва им нипочем не пройти, а значит, поневоле придется вернуться, Покачав головой, он осторожно спустился с крыльца и направился к навесу, под которым покоилась основательно поредевшая за зиму поленница. Находящейся под его присмотром заежке, как он догадывался, предстояло справиться с непростой многолюдной ненастной ночью, а потому быстро выстывающую печь надлежало в достатке снабдить дровами, чем он и занялся, выпрастывая из поленницы годные для быстрой колки колоды.

* * *

Наташа догнала Веселова у самого края обрыва.

– Веселенький сегодня у меня день рождения образовался. Один замуж зовет, другой из давно забытого прошлого заявляется. Третий…

– Что, еще и третий имеется? – с показным безразличием поинтересовался Веселов и попытался застегнуть на Наташе распахнутый полушубок.

Она оттолкнула его руки, стала застегиваться сама.

– Имелся. Теперь уже, как и ты, в прошедшем времени. Не везет мне с мужиками. Один без смысла жизни, другой, наоборот, с очень большим смыслом, в котором для меня крохотного местечка не нашлось.

– Что, такая сволочь оказался?

– Скорее наоборот – я оказалась. Ему про меня такое наплели, что пришлось исчезать сюда в срочном порядке. Для сохранения содержания.

– Какого еще содержания?

– Все того же – смыла жизни. В отличие от тебя мне со смыслом расставаться не хочется. Ладно, хватит дурью маяться, пошли. Замерзла.

– Это ты дура. В ботиночках по здешним сугробам и буеракам… Хочешь, понесу тебя на руках?

– Неси. Не забыл еще, как нес меня на шестой этаж? Это было что-то. По-моему, именно тогда ты решил убежать.

Веселов попытался поднять ее на руки, но Наташа увернулась.

– Не дури, я пошутила. Здешняя местность опасна для слабого здоровья и необдуманных поступков.

Они медленно пошли по направлению к заежке, подталкиваемые в спину порывами ветра. Когда уже отчетливо провиделась сквозь снежную круговерть жилая громада бывшей школы и стали слышны удары топора, которым Старик расправлялся с очередной сосновой колодой, Веселов неожиданно остановился и окликнул идущую впереди Наташу:

– У вас тут приведения случайно не водятся?

– Бывает иногда. А что?

– Мы с тобой в наличии, хозяин дровишки приуготовляет, наиболее активная часть вашей общаги выпрастывает из наледи застрявший грузовичок…

– Ну? – остановилась Наташа.

– А кто тогда вон те двое? – и он показал рукой в сторону реки. Обходя нагромождение торосов, от реки на берег с трудом поднимались две темные, плохо различимые фигуры. Но Наташа, кажется, сразу догадалась, кто это.

– Они сошли с ума…

– Привидения?

– Сам ты приведение. Наше высокое начальство.

– Понятно. Это для них стол накрыли?

– В том числе.

– Понятно. День рождения в том числе. Специально подгадали?

– О дне рождения он понятия не имеет. О том, что я здесь, тоже.

– Твой третий?

– Уже никакой. Выброси и его, и меня из головы. К тебе это давно не имеет никакого отношения. Давай спрячемся. Не хочу, чтобы они нас здесь увидели…

Она потянула Веселова за угол недалекой полуразрушенной избушки.

– Все ясно, – невесело ухмыльнулся Веселов. – Стадия окончательной переоценки. Первый всегда лишний. Из этого следует – если они прошли и не заблудились, значит, тоже отыщу дорогу. Насколько помню, ты очень хотела, чтобы я навсегда исчез из твоей жизни. А я привык уважать твои желания.

– Не валяй дурака! – прошипела, чтобы не услышали проходившие неподалеку Зарубин и Пустовойт Наташа. – Пропадешь на первом же километре.

– Что и требовалось доказать. Счастливо оставаться.

Шутливо поклонившись Наташе, он неторопливо направился в сторону реки почти сразу исчез из виду в снежной круговерти. Наташа хотела было снова побежать за ним, закричать, вернуть, но двое проходили уже совсем рядом. Привлекать их внимание своим появлением и криками ей совсем не хотелось. Ругая про себя Веселова самыми последними словами, она выждала, когда прибывшее неизвестно откуда и как начальство поднимется на высокое крыльцо, и, когда за ними захлопнулась дверь, побежала не за Веселовым, а к приближавшимся огням трактора, тащившего на буксире вызволенную из ледяного плена машину.

* * *

Оказавшись в заежке, Пустовойт и Зарубин довольно шумно обозначили свое появление, отряхиваясь от снега и стуча по половицам промокшими обледенелыми сапогами. Пустовойт несколько раз довольно громко окликнул хоть кого-нибудь из обитателей, но не получив никакого ответа, скинул полушубок и стал стягивать сапоги, явно радуясь возможности проделать все это. Зарубин тем временем подошел к празднично накрытому столу и, налив из ближайшей к нему бутылки полстакана коньяка, протянул его своему заместителю.

– А себе? – с благодарностью приняв так необходимое ему сейчас согревающее, поинтересовался тот.

– Вынужден отказаться. Утром надо выбираться отсюда.

– А как этот прекрасный напиток может помешать твоим планам? Скорее, наоборот. Согреемся, поедим, выспимся, а утро вечера мудренее – примем то или иное решение в зависимости от погоды и обстоятельств.

– За ночь я должен хотя бы бегло просмотреть всю документацию по участку. Судя по тому, что мне уже известно, перспективы могут быть почти из области фантастики. Голова должна быть прозрачной.

– Имей в виду, отказ от согревающего грозит серьезными простудными осложнениями.

– Исключено.

– Почему исключено? Очень даже не исключено.

Зарубин тем временем, осматриваясь, прошелся по заезжей и, вернувшись к накрытому столу, с недоумением спросил:

– Куда они все подевались?

Пустовойт, внимательно изучавший содержимое стола, уверенно поставил диагноз:

– Очевидно, вышли нас встречать. Судя по звукам и огням, которые мы с тобой разглядели, двинули в противоположном направлении. Представить себе не могли, с какой стороны мы с тобой нагрянем. Не переживай, скоро прибудут. Смотри, какой столик накрыли – любо-дорого.

Выпив налитый Зарубиным коньяк, Пустовойт опустился на стул во главе стола и, блаженно прикрыв глаза, стал ждать, когда тепло окончательно справится с его не на шутку продрогшим телом.

– Двадцать первый век свои годки отсчитывает, а мы с тобой на своих двоих, с опасностью для жизни. Впрочем, на наших сибирских просторах многое с опасностью. Особенно в таких медвежьих углах, где никогда не предугадаешь, что и откуда прилетит и какие будет иметь последствия. Советую тебе все-таки приложиться. От ста граммов коньяка еще никому хуже не становилось.

Зарубин присел на корточки перед догорающей печкой и, пристально глядя на огонь, неожиданно спросил:

– Зачем ты все-таки полетел со мной?

– Ты это серьезно? – не сразу отреагировал на вопрос Пустовойт и развернулся вместе со стулом в сторону шурующего в топке кочергой Зарубина. – А я-то думал, отметишь мое служебное рвение. При моем больном сердце, можно считать, почти самопожертвование. А ты такие вопросы задаешь.

– Потому и задаю.

– Расценивай, как подхалимаж.

– Исключается.

– Тогда давай остановимся на версии, что хочу тебе помочь. Ты в этом таинственном таежном углу впервые, а я здесь уже не раз побывал. И, пожалуйста, не говори, что в помощи ты не нуждаешься. Никто лучше меня не знает, как она тебе нужна.

– Считаешь, что сможешь мне помочь?

– Почему нет? Разве я тебе не помогал? Не доказывал на каждом углу твою талантливость, твои возможности, твою способность на большее? Дело прошлое, но я почти испортил отношения с Нетребко. Из-за тебя. Он словно чувствовал, что ты, в конце концов, сядешь на его место. Не перебивай, пожалуйста. Да, сейчас я не всегда бываю согласен с тобой. Тебе еще не хватает опыта. Как видишь, я вполне откровенен. Я был против твоего десанта сюда, но все-таки полетел с тобой. Чтобы ты окончательно убедился, разобрался. Выпей коньячку, согрейся и поверь, все будет хорошо.

– Хотелось бы надеяться.

Зарубин подержал поданный Пустовойтом стакан, вернул его на стол и снова заходил из угла в угол по заезжей, внимательно приглядываясь к каждой мелочи. Долго рассматривал патефон.

– Интересно, где у них рация?

– Где-нибудь в надежном месте, – с показным равнодушием буркнул Пустовойт. – Голованов мужик аккуратный.

Тем временем Зарубин заглянул в комнату Наташи.

– По-моему, здесь обитает женщина… Может такое быть?

– Вполне.

Зарубин зашел в комнату, зажег свет.

– Французские духи… Зеркало… Однако. Кто такая?

В ответ на вопросительный взгляд Зарубина Пустовойт загадочно улыбнулся и тоже вошел в Наташину комнату.

– Ты же сам потребовал срочно подготовить документацию по участку. Вот мы и подкинули ее в помощь Голованову.

– Симпатичная? – начиная догадываться, попробовал уточнить Зарубин.

– Если бы ты знал, как я рад твоему вопросу. Это я к тому, что лучше иметь дело с грешным начальником, чем с ходячей добродетелью. Есть на что опереться.

– Не советую опираться на чужие грехи. Ненадежная опора.

– Самая надежная, уверяю тебя. Что касается твоего вопроса – очень даже. Вдобавок, кажется неглупа. Да ты ее должен знать. Прозябала в отделе прогнозирования. Попросилась сюда, сказала, что хочет заняться настоящим делом. Наташенька Южакова… То есть Наталья Степановна. Не помнишь?

Отстранив своего заместителя, Зарубин вышел из комнаты, подошел к накрытому столу, одним глотком опустошил содержимое налитого Пустовойтом стакана. Многое из происходившего с ним за последние дни вдруг стало для него совершенно очевидным. Не все, конечно. Предстояло убедиться окончательно.

– Давно она здесь?

– Второй месяц. Этот шикарный стол наверняка ее рук дело. Голованов бы палец о палец не ударил. Почувствовал себя незаменимым в этом углу. Во всяком случае, старается быть таковым. Хоть какая-то опора для самоуважения. За сорок, а все еще начальник абсолютно бесперспективного участка. Это с его-то способностями. А как хорошо начинал. Предупреждаю – с ним будет нелегко.

– Знаю.

– Вы, кажется, друзьями когда-то были?

Зарубин, не ответив, направился было к входной двери, но вдруг увидел лежащие на лавке цветы. Поднял, даже понюхал.

– Откуда здесь цветы?

Улыбку на лице Пустовойта сменило непритворное удивление. Даже растерянность.

– Цветы? Какие цветы? Не должно быть никаких цветов.

Зарубин отыскал на полке у входа какую-то банку, наполнил ее водой из стоявшего рядом ведра:

– Надо в воду поставить, а то пропадут…

Пристроив цветы посередине накрытого стола, он повернулся к растерянно уставившемуся на них Пустовойту и нарочито начальственным тоном спросил:

– Не пора ли созывать местное население? Времени у нас в обрез.

– Времени у нас вагон и маленькая тележка. И останется еще для приведения в порядок личных дел.