Текст книги "Время новых дорог"

Голованов, не выдержав, дернулся, явно хотел возразить, но под тяжелым взглядом Пустовойта, опустил голову и промолчал.

– За это время строительство на Чульмакане будет идти уже полным ходом, – завершил Пустовойт свои доводы.

Неожиданно в их разговор весьма некстати вмешался Ефимов.

– Извините, но я не понимаю, как вообще могла возникнуть эта идея. Никаких комбинатов здесь просто нельзя строить. Это смертельно опасно для окружающей природы. И для людей, которые здесь будут жить. Я сейчас готовлю статью об этом.

– Это ты ему сообщил о возможном строительстве?

– Почему бы не подстраховаться, – усмехнулся Пустовойт. – Сейчас очень модно говорить об охране природы. Организовали товарищу командировку…

– И особенно удачна ваша идея сделать ответственной за якобы фальшивые данные по участку мою любовницу.

– Ты всего лишь полгода в должности начальника Управления. Тебе сейчас нельзя потерпеть поражение. Но если ты будешь настаивать на своем, это неизбежно.

– Странная логика. А если я не буду настаивать на своем, то это не будет моим поражением?

– Это будет трезвая оценка объективных обстоятельств. Чтобы признать свои ошибки, надо быть мужественным человеком.

– Чтобы признать свои ошибки, действительно нужно мужество. Но чтобы признать ошибкой единственный разумный вариант проекта, значит оказаться или дураком, или подлецом.

– Сколько еще таких участков в Управлении?

Пустовойт ожидал этот вопрос.

– Ещё? Один.

– Сулуматский?

– Я чувствовал, что ты уже начинаешь догадываться.

– Там черт знает что понаворотили с документацией. Изобрели бы что-нибудь более правдоподобное, как здесь, например. – Повернулся к Голованову: – Отдаю тебе должное. Террасовое внедрение створа ты сделал на пятерку с плюсом. Да и оконтурил мастерски. – Он снова повернулся к Пустовойту: – Неужели за все время тут не была задействована ни одна буровая?

– Так грубо мы не работаем, – усмехнулся начавший было успокаиваться Пустовойт. – Конечно, работала. Но всего одна, а не три, как положено. И всего два месяца, а не год. Зато на Чульмакане мы выполнили годовой план значительно раньше. Управление получило дополнительное финансирование.

– Понятно.

– Не вижу в этом никакого криминала! – закричал Пустовойт. – Мы работаем в экстремальных условиях. Не хватает людей, техники, стройматериалов. Дороги? Сам видишь, какие здесь дороги. С поставками заказчик еще и не чесался. А так мы получаем хоть какую-то свободу маневра. Смогли обеспечить людям приличный заработок, премии. В два раза снизили текучку. Люди работают, не жалея себя. А ты хочешь все это сломать. Если мы начнем строить здесь, через месяц в Управлении некому будет работать. Мы это уже проходили.

Бабушкин испуганно съежился и тронул за локоть Веселова:

– Зачем он кричит? Когда правильно думаешь, не надо кричать. Молчать надо.

– А как тогда узнать, что ты правильно думаешь? – отмахнулся увлеченный спором Веселов.

– Зачем узнавать? Если правильно, значит, правильно.

Все внимательно наблюдавшие за Зарубиным, стали догадываться, что он, кажется, принял окончательное решение. Слегка насмешливое до этого выражение его лица сменилось суровой решимостью.

– Что ж, подведем итоги, – начал он, предварительно выдержав несколько затянувшуюся паузу. – Поскольку послезавтра меня в министерстве не будет, рассмотрение моего предложения о пересмотре проекта снимается. Строительство на Чульмакане будет продолжаться, и я со своей стороны буду обязан сделать все, чтобы оно как можно быстрее и успешнее было завершено. А значит, поднимать вопрос о фальшивых участках не имеет уже ни малейшего смысла. Может быть, придется создать ещё парочку. Как вы на это смотрите, Борис Юрьевич?

– Думаю, что это будет уже перебор.

– Вы правы, четыре – это уже перебор. Лучше совсем ни одного. Так что будем строить все-таки здесь.

– Рад, что ты не теряешь чувство юмора. С чего начнешь?

– Поговорю с каждым из вас. Это для начала.

– Забавно, – попытался улыбнуться Пустовойт. – Может, начнешь с меня?

– Можно с тебя, – согласился Зарубин. – Пойдем.

– Куда?

– Ну, не на улицу же. В какой-нибудь угол, где нам не будут мешать ни снег, ни ветер, ни прочие катаклизмы. Вплоть до закрытого перевала.

– Зачем же в угол? У Натальи Степановны комната, можно туда. Никто не услышит. Даже если ты меня будешь душить. Наталья Степановна, разрешите?

– Пожалуйста, – очнулась от своей глубокой задумчивости Наташа. – Но, может, вы уступите место женщине?

– Ни в коем разе, – даже руками замахал Пустовойт. – Женщины наедине легко сдаются. А мне хотелось бы, чтобы он не питал никаких иллюзий…

– Насчет иллюзий не ко мне, – оборвал его Зарубин. – Давно вышел из блаженного состояния излишней доверчивости. Пошли.

* * *

Первым в комнату вошел Пустовойт, подождал Зарубина. Остановились посередине комнаты, посмотрели друг на друга. Запах дорогих духов и небрежно сброшенная при торопливом переодевании на кровать женская одежда, казалось, наглухо отгородили их от оставшегося за дверью неуютного пространства заезжей.

– Я бы не пошел с тобой в разведку, – с места в карьер заявил Зарубин, стараясь придать предстоящему разговору ту степень откровенности, которая могла заставить Пустовойта окончательно выложить все подробности затеянных против него действий.

– Напрасно, – почти не задумываясь ответил тот, словно был готов к подобному началу разговора. – Я незаменимый исполнитель. Таких ценят везде. В том числе и в разведке.

– Если разведчик действует вопреки своим убеждениям, он погибнет.

– Что ты знаешь о моих убеждениях?! Что ты можешь знать о моих убеждениях, если я сам о них ничего не знаю. Убеждения… Слишком большая роскошь в моем возрасте. Особенно, в наше отвратительное время.

– Ты же прекрасно понимаешь, что строить надо здесь.

– Допустим, я понимаю. Я говорю – допустим… Что меняется?

– Прикинь, хотя бы приблизительно, сколько миллионов потеряет государство…

– Двадцать, тридцать, сорок… Думаешь, ТАМ этого не знают? – он показал пальцем наверх, и так и остался в этой позе, словно предупреждая о последствиях. – Через три, четыре года после пуска прибыль все перекроет. А на Чульмакане пуск будет на год, на два раньше. Все просто.

– Все просто для дураков и показушников. И, извини меня, для преступников. У них свои расчеты.

– Ну а я что могу? Лично я, что могу? Через полтора года на пенсию…

– Поддержи меня.

– Если бы я поддерживал все безнадежные начинания, я был бы сейчас прорабом, а не твоим заместителем.

– Не боишься ошибиться?

– При таких раскладах не ошибаются. Ты забыл элементарную истину – делать не то, что хочешь, а то, что возможно в той или иной ситуации.

– Плохо, если ты действительно так думаешь.

– Плохо, что ты так не думаешь. Я могу идти?

– Последний вопрос… Если строить будут все-таки здесь, ты будешь рад или огорчен?

– Буду удивлен. Безмерно.

У двери он невольно оглянулся на замершего в задумчивости посередине комнаты Зарубина, пожал плечами и вышел.

Опередив шагнувшую было к двери Наташу, Голованов решительно вошел в комнату. Начал прямо с порога.

– Если ты оставишь ее в покое, я помогу тебе.

– А если без условий? – резко развернувшись к нему, спросил Зарубин.

– В твоем положении можно быть и посговорчивее. Если, конечно, хочешь настаивать на своем. Или уже все, паснул?

– Считаешь, не стоит?

– Мне, что ли, считать? Это ты считай.

Зарубин подошел к нему вплотную, положил руки на плечи, внимательно посмотрел в глаза.

– Что с нами со всеми случилось, Пашка? Почему мы стали такими?

– Какими такими? Ну, какими такими?

– Мне кажется, мы были лучше.

– Стали умнее, только и всего. Чем умнее, тем труднее. А от трудностей портится не только характер, но и внешность. Когда-то девушки бегали за мной, теперь я бегаю за ними. Не очень успешно, надо признаться. Ты прав, мы действительно уже не те.

– Знаешь, почему появилась идея строить именно здесь?

– Мне абсолютно все равно, что и где ты собираешься строить.

– Врешь! Самому себе врешь. Мы разыскали твой старый проект ступенчатого террасного ввинчивания. Тогда он казался полной чертовщиной. А здесь совершенно идеальные условия. Ты прекрасно рассчитал направление створа…

– Наплевать на створ, наплевать на проект, который никому не нужен. Пойми, я люблю ее!

– Я тоже.

– Теперь ты врешь! Если бы любил, она бы не оказалась здесь. Я же вижу – ты даже говорить с ней не хочешь. Оставь ее в покое. Забирай все эти створы, расчеты, все забирай! У меня материалов навалом. Самого высшего качества, ты меня знаешь. Я пахал тут, как проклятый. Съемку закончил. Полная камералка образцов… Даже гидрологические наблюдения вел дурак. Ночами сидел. Тебе с головой хватит всего этого для объяснения, что к чему. Забирай!

– Не жалко?

– Думаешь, я на что-то надеялся? От безделья втянулся. Потом, правда, интересно стало. Вариантики прикинул. Разберешься, если не пасанешь. Лично для меня вся эта история в очередной раз подтвердила, что плыть по течению всегда легче, чем против. Так что, я лучше по течению. И желательно подальше отсюда. А если рядом еще будет такая женщина, как она, спокойная должность в техотделе, то гори оно все голубым огнем.

– Раздумываешь? Я тебе предлагаю вполне выгодный обмен. Тебе она не нужна, а материальчики, ой как пригодятся. Согласен?

– Нет.

– Это твой единственный шанс справиться с ними.

– Нет. Ты должен быть с нами.

– Я давно уже никому ничего не должен. Если бы хоть что-то зависело от меня… Ладно. Не везет мне в последнее время. У нее все еще какие-то надежды на тебя… Впрочем, тебе тоже не повезло. Не выпутаться тебе. Даже с моими материалами не выпутаться… Плохо ты их знаешь. Они на все пойдут…

Безнадежно махнув рукой, он вышел.

Все, как по команде, повернулись к нему.

– Можете радоваться, – сказал он Пустовойту. – Взаимопонимания не получилось. В моем лице у вас еще один союзник.

– Тем лучше для тебя, – буркнул Пустовойт. – И для него тоже, – добавил он, посмотрев на неподвижную Наташу.

Поняв, что она пока не решается стать следующим посетителем своей комнаты, туда, несколько раз вопросительно оглянувшись на нее, нерешительно направился Ефимов. Нерешительно вошел в комнату и остановился у входа.

– Буду рад, если вы перескажете мне содержание своей будущей статьи. Основные доводы, фаты, соображения. Надеюсь, они достаточно серьезные? Или в основном из области эмоций и благих пожеланий? – безо всяких вступлений и отступлений начал разговор с очередным посетителем комнаты Зарубин.

– С благими пожеланиями сейчас мало кто склонен считаться. Все пытаются придерживаться суровой потребительской практики. Только у вас все равно ничего не получится.

– Почему вы так считаете?

– Существуют места, где природа сопротивляется человеку. Он ей не нужен. Не потому не нужен, что не нужен, а потому что здесь все так устроено…

– Не очень вразумительно, – усмехнулся Зарубин.

– Я еще сам над этим размышляю. Понимаете… У каждой географически обособленной точки на земле есть своя душа. То есть место, где всё сконцентрировано.

– Что именно?

– Вы слышали, какое здесь эхо?

– Пока не довелось.

– Услышите. Как снег скрипит, словно кто-то шепотом разговаривает… И как камни кричат.

– Камни?

– Я еще вам факты приведу… Золото здесь обнаружили в 1908 году. По всем признакам богатейшее. В 1911-м открыли прииск. А через два года закрыли. Золото исчезло.

– И что из этого следует?

– В 1934-м копнули глубже. Говорят, землетрясение небольшое случилось. Здесь они нередко случаются. И снова золото. Построили поселок. Можете конечно улыбаться, но я думаю, все потому, что золото тогда действительно было очень нужно. А с 1954-го снова тишина. Прииск закрыли, осталась только эта заезжая. Интересно, правда?

– С золотом часто так – сначала оно есть, потом его нет. На север отсюда десятки заброшенных приисков.

– А на юге до травинки выбитые овцами степи, пыльные бури.

– Не усматриваю связи. До этих степей почти тысяча километров.

– Тогда я вам такой факт… В райцентре, а это шестьсот километров южнее, не вызревает даже картошка. А здесь помидоры растут. Не здесь, конечно, а на севере, за хребтом. Здесь есть все – горы, реки, тайга, тундра, озера, ледники, пустыня, пески. А рядом цветы! Вы еще увидите, какие здесь цветы. Но все это чрезвычайно хрупко именно из-за своей уникальности. Этот мир как… как насыпь на гольце – один камень тронь – и все рухнет. Ни орочоны, ни буряты здесь никогда не селились.

– Строить здесь все равно будут. Рано или поздно, но будут. Это неизбежно. Здесь, за хребтом, в горах. Вопрос лишь в том, где начать. Чтобы выгоднее, умнее, перспективнее.

– Нельзя существовать за счет будущего.

– Сейчас приходится и за счет будущего. Чтобы оно было.

– Но это же нелепо!

– Во всяком случае, не я это придумал.

– Все равно у вас ничего не получится.

– Если вы в этом уверены, тогда к чему все ваши беспокойства?

– Не знаю. Мне страшно. Что-то обязательно должно случиться. Жить и создавать надо в согласии. Когда нет согласия, обязательно что-то случится. Так всегда было. Извините…

Он вышел.

Одновременно поднялись Наташа и Веселов.

– Я только скажу, что не хочу с ним говорить, – открывая дверь, сказал Веселов. Он решительно вошел в комнату, раскрыл было рот и… почти задохнулся от тонкого, но все еще отчетливо уловимого запаха знакомых духов. Остановил взгляд на сброшенной на кровать одежде, сглотнул застрявший в горле комок и только после этого поднял глаза на Зарубина.

– Кажется, ты собирался уйти отсюда? – спросил тот, пристально глядя на вошедшего. – Направиться неизвестно куда и зачем.

– Хотите предложить что-то более интересное? – хриплым осипшим вдруг голосом поинтересовался Веселов. Откашлялся, спросил более внятно: – Что, куда, зачем?

– Предлагаю присоединиться ко мне. По технике безопасности в этих местах вдвоем передвигаться предпочтительно. Насколько я понял, тебе все равно, в каком направлении двигаться дальше?

– Вдвоем никак не получится, – снова кашлянул Веселов, прочищая горло.

– Разреши поинтересоваться – почему?

– Куда бы вы ни пошли, мне в противоположном направлении. Вдвоем по технике безопасности чревато.

– Чувство противоречия или что-то более серьезное?

– Любите задавать вопросы…

– Подскажите иной способ обмена информацией.

– Интуиция, например. Мне она подсказывает, что мы с вами разных пород.

– Как у собак?

– Точно, как у собак.

– Уже интересно. И каких же мы пород, если не секрет?

– Я же сказал – разных.

– А конкретнее? Любую высказанную мысль следует доводить до ее логического завершения.

– Порода в принципе любая. Главное – другая. Выбирайте, какая нравится. В отличие от меня вы чрезвычайно полезная собака.

– А ты, значит, бесполезная. Обидно в твоем возрасте.

– Возраст у нас действительно не совпадает. Как и все остальное.

– Кажется, я все понял… Это твои цветы.

– Нет.

– Твои. В этом все дело. Приходилось слышать о твоем существовании… Компании у нас действительно не получится.

– Не получится.

– Зачем ты сюда пришел?

– Показалось, что я очень здесь нужен. Со мной бывает.

– Показалось и – пошел?

– В свое время я дал ей слово, что в случае чего обязательно приду на помощь. Сама она не позовет. А помощь ей сейчас очень и очень нужна. Вон куда ее занесло. Наверняка к этому и вы свою начальственную лапку приложили. Не впрямую, так, косвенно. Так что, если что, не обижайтесь.

Он вышел. Внимательно посмотрев на него, к дверям неуверенно шагнула Наташа. Пустовойт задержал ее за руку.

– Я бы на вашем месте, Наталья Степановна, в последнюю очередь.

– А лучше вообще… – посоветовал и Веселов. – На данном этапе его интересую совершенно другие проблемы.

Тогда к двери в комнату Наташи направился выбравшийся из-за стола Кодкин.

– Как говорит теща: «Лучше я уйду, пока вы не ушли». Ни фига еще толком не понял, что у вас тут происходит, но раз все, значит, все. Можно? – вежливо спросил он у посторонившейся Наташи.

Зарубин даже не обернулся на звук открывшейся двери. Он внимательно смотрел на себя в зеркало и, кажется, уже готов был принять окончательное решение. Кодкин остановился за его спиной и тоже стал смотреть в зеркало.

– Теща мне что говорит? – прервал он затянувшееся молчание. – Ты, говорит, посуду бей, а зеркало не трогай. Оно тебя в этот момент в самом натуральном виде отображает – какой ты есть дурак. Не ты дурак, я дурак. То есть не дурак, конечно, а в тот момент. И вообще я еще не врубился, что у вас к чему.

– Не стоит врубаться, – вполне серьезно посоветовал Зарубин.

– Считаешь, если шоферюга, в ваших материях не шуруплю? Я, между прочим, тоже газетки почитываю.

– А я только просматриваю. Читать времени не хватает.

– Тогда понятно такое твое отношение. А там президент ясненько высказывается: «рабочий класс должен участие принимать». У меня теща депутат районного совета… Я тебе скажу, вполне могла в Думе всей нашей жизнью руководить. Голова у нее… Всем такую, давно бы уже нормально процветали.

– Жалко в настоящий момент она тут отсутствует.

– А ты мне скажи, я тоже кое в чем соображаю. Что хорошо, что не так чтобы. Ты вот лично не хочешь, чтобы плохо было?

– Не хочу.

– И я не хочу. Значит, можно договориться.

– Хорошо. Давай так. Для примера. Послали тебя с грузом на стройку. Может такое быть?

– Второй квартал на Доске почета присутствую.

– Значит, может. До стройки двадцать километров…

– Всего, что ль?

– Для примера. А тебе говорят – поезжай не там, где двадцать, а во-о-он там, где сто пятьдесят, а то и двести.

– Вот им… Тут я десять ходок сделаю, а так с одной не управишься по нашим дорогам. Какая мне выгода?

– Получишь полностью за все десять, даже больше. Премию дадут. На Доску почета приклеят.

– Если так, тогда возражений не имеется.

– А говоришь, разбираешься.

– Ты погоди давай… Мое дело какое? Груз погрузили, куда везти приказали. Я свою работу сделал? Сделал. Доставил…

– Так ведь так короче.

– Ну.

– Вот тебе и «ну».

– Ты давай толком говори, что к чему. Что ты из моей жизни примеры приводишь? Им-то какой резон, если я кругом поеду?

– Посмотрите, скажут, на нашего передового шофера. Сколько времени у него на каждую ездку уходит. Бензина не хватает, техника бьется, груз задерживается…

– Ну…

– А груз-то возить надо.

– Ну.

– Вот и подкинут на ваши объективные трудности технику, горючее, людей.

– Плохо, что ль?

– Так ведь здесь-то короче.

– Ты, значит, здесь хочешь?

– Ну.

– Понял. Не выйдет у тебя ничего. У меня тоже так было.

– Как?

– Квартиру должны были выделить. Вопрос стоял – двухкомнатную или трехкомнатную. Второй пацан у нас еще только в проекте намечался. Нинка говорит – давай мать, тещу то есть, пропишем. Чтобы наверняка трехкомнатную. А я тогда об теще, как все мужики, лишь бы подальше. Делаю Нинке заявление – категорически возражаю. Выдали двухкомнатную. А теща все равно с нами большую часть времени проживает. Я, говорит, вашу семью все равно уберегу. Понял? Пропиши я тогда тещу, трехкомнатная была бы.

– Теща, как фальшивый участок…

– Ну, знаешь… Я тебе такое заявление не прощаю. Насчет меня можешь, как угодно выражаться, а её не задевай. Теща человек! Понял?

Кодкин вышел, в сердцах крепко хлопнув дверью. Подумав, Зарубин вышел следом.

– Кажется, мы не оправдали твоих ожиданий? – подвел итог состоявшимся переговорам Пустовойт.

– А я, кажется, твоих.

– Ну, почему же… Сопротивление в разумных пределах было предусмотрено. Не так уж это легко расставаться с мечтой. По себе знаю. Не понимаю только, зачем тебе были нужны эти собеседования? Искал союзников?

– Искал решение.

– Нашел?

– Да.

– Какое, если не секрет?

– Лягу спать.

– Разумно. А утречком можно на охоту сбегать. Не смотри, что пуржит – гуси летят. Нетребко на весенний пролет всегда отгул на недельку брал.

– А я утречком чуть свет на метеостанцию двину. Думаю, там рация в полном порядке.

– На какую метеостанцию, бог с тобой?! Не тут никаких метеостанций.

– И на старуху бывает проруха, – через силу улыбнулся Зарубин. – Есть метеостанция. Я ведь с данной маетностью загодя ознакомился. Детально. Теоретически, правда. Пора к практике приступать.

– Нет тут метеостанций, – растерянно настаивал Пустовойт.

– Некчанская разве что… – предположил Кодкин.

– Вот именно, – согласился Зарубин.

– Глупости. Сорок километров, за хребтом… Все равно, что на Марс.

Пустовойт растерялся. От былой самоуверенности и следа не осталось.

– Я потому и не принял в расчет, что исключено, – пробормотал он, оглядываясь почему-то по сторонам, словно ждал, не поддержит ли его кто. – Ты вернешься с первого же километра. Ну, может, со второго. А их сорок.

– Где на данную ночь предполагается мое койкоместо? – поинтересовался Зарубин.

– Можешь располагаться в моем скворечнике, – предложил Голованов. – Чистое белье под подушкой. А я тут, на нарах…

Зарубин стал подниматься наверх. На полпути приостановился.

– Спокойной ночи, – пожелал он всем, смотрящим на него снизу вверх.

– А со мной… ты не хочешь поговорить? – растерянно спросила Наташа.

– Ты обещал пообщаться со всеми без исключения, – напомнил Пустовойт, цепляясь за оставшуюся соломинку.

– Боюсь, что общение с Натальей Степановной тоже входит в твой план, – после непродолжительного раздумья отказался Зарубин. – А с ним, как тебе хорошо известно, я не согласен.

Поднявшись наверх, он закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, запрокинув голову и закрыв глаза. Трудно далось ему это решение.

* * *

Почувствовав, что все смотрят на него и ждут, что он теперь намерен предпринять, Пустовойт подошел к столу, взял было свой недопитый стакан, но тут же снова поставил его на стол, даже отодвинул и негромко, словно пытался убедить самого себя, заговорил:

– Он прекрасно понимает, что ему не дойти до метеостанции. Значит, что? Значит, он придумал что-то другое. Или ничего не придумал. Пытается держать марку… Не хотел бы я сейчас оказаться на его месте.

– А я бы хотел, – неожиданно заявил Голованов.

– Ну и что бы ты сделал? – заинтересовался Пустовойт.

– Пошел бы на метеостанцию. Думаю, это всех бы устроило.

– Почему? – спросил Веселов.

– Потому что до нее не дойти. Ни мне, ни ему.

– Не каркай, – вмешался Кодкин. – Лично я его сменщиком спокойно возьму. Ко мне, знаешь, какие ребята просились? Его бы взял. Стоящий мужик. Вы на него скопом, а он спать. Перед дальней дорогой самое то. Все, тоже спать отвалил. Тот еще сегодня денек образовался.

Он забрался на нары, устало вытянулся и почти сразу негромко засопел.

– Вы сказали, все будет хорошо, – подошла к Пустовойту Наташа.

– А что плохо?

– Как вы не понимаете? – не выдержав, почти закричала она. – Он же пойдет на эту проклятую метеостанцию!

– У меня тоже сложилось такое впечатление, – пробормотал Ефимов.

– Бабушкин, можно дойти до метеостанции? – спросил Веселов.

– Почему нельзя? – удивился Бабушкин.

– Вы сказали, все будет хорошо… – в голосе Наташи уже легко угадывались слезы.

– Мы от машины четыре часа добирались, – устало стал объяснять Пустовойт. – Пять километров, даже меньше – четыре часа. Насколько я его знаю, он всегда очень трезво оценивает ситуацию.

– Насколько я его знаю… – глядя на закрывшуюся за Зарубиным дверь, задумчиво, словно вспоминая, начал Голованов. – Правда, это было в прежние времена, не нынешние… Счастливое студенческое детство… Он никогда не мог соврать даже по самому пустяковому поводу. Мы этим ловко пользовались. Выбирали своим представителем и отправляли утрясать сложные вопросы и возникающие недоразумения. Он всегда говорил о том, о чем надо было сказать. Иногда мы думали, что он когда-нибудь обязательно погорит на этом своем далеко не всегда уместном правдолюбии. А он уходил все дальше и дальше. Ему верили, в этом, наверное, все дело. Выходит надо, чтобы хоть кто-нибудь говорил правду. Есть у людей такая потребность.

– Не философствуй, – оборвал его Пустовойт. – Любим мы порассуждать задним числом. А надо не рассуждать, а делать что-то. Де-лать!

– Бабушкин, ты всегда говоришь правду? – неожиданно спросил Веселов.

– Всегда говорю. Если неправду говорить, никто тебя потом слушать не будет.

– Он пойдет на метеостанцию, – всхлипнула Наташа.

– Ерунда, – уверенно заявил Пустовойт. – Нереально и бессмысленно.

– Если с ним что-нибудь случится, я умру, – изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, – пообещала Наташа.

– Бабушкин, она умрет? – тихо спросил Веселов.

– Все, однако, умрут.

– Хорошо, давайте продумаем этот вариант, если вы все в него поверили… – как можно громче, в надежде, что его будет слышно и наверху, заговорил Пустовойт. Он даже подошел поближе к лестнице, по которой только что поднялся наверх Зарубин. – Предположим невозможное – он дойдет. Даст радиограмму, будет хорошая погода, прилетит вертолет. Беру, как видите оптимальное для него стечение обстоятельств. В пятницу он будет в Москве. А дальше что? Проект все равно зарубят, это уже решено. С участками все всплывет. Еще кое-что выяснится. Он, конечно, в этом не виноват, но его снимут. Это плохо. Очень плохо. Потому что руководитель и специалист он от бога. Лучше него никто не дотянет Чульмакан до кондиции. Нам всем тоже грозят, мягко говоря, неприятности. Это тоже плохо. Начнутся всякие комиссии, проверки. Инвесторы навострят уши. Как следствие, недопоставки, срывы, чехарда, всяческие неприятности. В результате – грандиозная незавершонка. Так что, как понимаете, оптимальный вариант далеко не самый оптимальный. Для всех без исключения. Согласны? Ну а если он не доберется, что гораздо более вероятно, и если с ним что-нибудь случится… А это, я бы сказал, неизбежно, тогда… Просто этого категорически не должно произойти. Он не должен даже шага сделать за пределы этого помещения.

– Силу будем применять, или как? – поинтересовался Веселов.

– Применение силы свидетельствует, как правило, о недостатке ума или о полном его отсутствии, – проворчал Пустовойт. Внезапная привычная боль в сердце остановила его на полуслове. Придерживаясь левой рукой за перила, правой он пошарил по карманам в поисках спасительной таблетки. Жестом попросил воды, запить. Ефимов торопливо зачерпнул воды, протянул кружку. Отдышавшись, Пустовойт продолжил: – В подавляющем большинстве мы уже пообщались с ним и общего языка, как я понял, не нашли. Осталась только Наталья Степановна… Теперь, Наташенька, только от тебя зависит, чтобы он отказался от этого опрометчивого шага.

– Ха-ха-ха… – грустно сказала Наташа. – Вы сами этому не верите.

Пустовойт подошел к ней, взял за руку:

– Ошибаешься – верю. Больше того – уверен. Он любит тебя.

– Если бы, – прошептала Наташа.

– Он привез тебе цветы. Значит, он знал, что ты здесь. Поэтому так рвался сюда. Он мог полететь в Москву, полетел сюда. В этом не было никакой необходимости. Зачем, спрашивается, он пошел на такой риск? Потому что знал – здесь ты.

– Перестаньте мучить её, вы!.. – закричал вдруг Голованов. Обычно мягкий его голос неузнаваемо изменился. Обычные насмешливость и ироничность вдруг сменились злобной раздражительностью, визгливой акцентированостью отдельных слов, вызванных, очевидно, полным неумением общаться в подобном тоне.

– Неужели ты еще не поняла? Он подставляет тебя, как ненужную пешку. Ты с самого начала была жертвенной пешкой в их подлой игре. Заранее продуманной жертвой. На случай, если что-то вдруг не так. Будешь уговаривать, плакать, просить. Вдруг клюнет, вдруг пожалеет. Тогда они его окончательно дожмут.

– Сядь на место! – в голосе Пустовойта тоже вдруг прорезались неожиданные железные нотки. – Ты-то чего суетишься? За два месяца не сумел уговорить, теперь нечего руками размахивать. Сказать, почему не сумел? К таким, как ты, женщины не приходят. Потому что ты никто, как и твой участок. Тебе скучно жить. Женщины это чувствуют на огромном расстоянии.

Неожиданно он стал на колени перед Наташей.

– Девочка моя! Прости меня, старую сволочь. Я действительно во многом виноват.

Наташа испуганно отступила от него.

– Вы с ума сошли! В чем… В чем вы виноваты?

– Я был уверен, что он тебя любит. Такую красавицу просто нельзя не полюбить. По Управлению слухи о вас со всех углов. А ему сейчас каждое лыко в строку. Знаешь, сколько у него недоброжелателей? Подавляющее большинство. Печенками чувствуют – не выжить им при нем. Они тебе, как не знаю чему обрадовались. Кардинальные перемены уже планировали. Доносы строчили во все инстанции. Я его восемь лет на это место тащил. Нельзя ему было спотыкаться. Нельзя…

– Что они обо мне наговорили?

– Ничего особенного, типичная ситуация. Бывшая еще вмешалась, уговорили… В общем-то, фэнтази на пустом месте. Пришлось вмешаться. Идея на время тебе исчезнуть, в общем-то моя идея. Грешен, каюсь. Ты молодец – поняла с полуслова, даже уговаривать не пришлось. А вот он, по-моему, так ничего и не понял.

– Что не понял?

– Серьезные перемены так вот сразу не делаются. Постепенно надо, исподволь. Разогнать дураков, заменить бездельников, подобрать своих людей, завоевать репутацию у высшего руководства. Я бы ему в этом деле лучшим помощником… А потом уже, потом…

– А потом суп с котом, – насмешливо среагировал на этот монолог Веселов.

– Пусть только останется, переждет эти два-три дня. Ты умница, ты прекрасно все понимаешь…

Он снова взял ее за руку и чуть ли не силой подвел к лестнице.

– Ну, иди же… Иди, иди. Ты спасешь его. Должна спасти.

Наташа стала медленно подниматься по лестнице.

– Вы отвратительны! – закричал Голованов.

– Иди, дочка, иди. Может, я действительно отвратителен, но я сказал тебе правду. Все, как есть…

Наташа тихо постучала в приоткрытую дверь и, не дождавшись ответа, вошла.

– Сказали, потому, что она вам выгодна сейчас. Интересно, что вы будете говорить потом, когда он не дойдет? Или погибнет… – Голованов подскочил к Пустовойту и, казалось, готов был его ударить.

Держась за сердце, Пустовойт обессиленно опустился на ступеньку лестницы, по которой только что поднялась Наташа. Заговорил не сразу, почти шепотом, обращаясь к одному Голованову:

– Я сказал правду, потому что она выгодна нам всем. В том числе и тебе. Что-то сердце… Устал. Денек выдался фантастический. Вот увидишь, она его уговорит.

– Почему сказал, суп с котом будет? – спросил у Веселова Бабушкин. – Тут совсем ни одной кошки нет. Откуда возьмешь?

В напряженной тишине, установившейся в заезжей после последних слов Пустовойта, смешной вопрос Бабушкина как-то сразу разрядил обстановку. Хмыкнул и повернулся на другой бок задремавший было Кодкин, невольно улыбнулся Ефимов. Веселов успокаивающе похлопал Бабушкина по плечу.

– Без проблем, Коля. Найдем кота. Из-под земли достанем. Хватит ему исчезать в неизвестном направлении.

– Под землей, однако, коты не водятся, – не согласился Бабушкин и обиженно отвернулся.