Текст книги "Московские были"

Я так и не начала черкать текст Саманты. Сидела, вспоминала свою молодость. Как быстро она прошла. Ведь меньше чем через год мне будет сорок. И никто уже не скажет про меня – «девушка», или хотя бы «молодая женщина». Вот и Саманта, и Жора почтительно называют меня Ольга Афанасьевна. Для них я, наверное, крокодилица. Или крокодилиха? Как правильнее? Хорошо хоть не динозавр. Но в душе-то я еще молодая. А что толку? Пройдет несколько лет, и на меня ни один мужчина не взглянет с интересом. Да уже и не глядят. Я мысленно перебрала «моих мужчин». Кто из них сейчас с интересом взглянул бы на меня? Наверное, я сама виновата. Но в чем? Что я делала неправильно? Почему осталась одна?

Настроение испорчено, не до работы. Включила телевизор, все тот же старенький, черно-белый. Неужели у меня никогда не будет денег на новый, приличный телевизор? А на экране муть голубая, то есть черно-белая. Все тот же Горбачев оживленно несет чепуху. Меня политика совсем не интересует. Ну не верю я ни тем, ни другим, ни коммунистам, ни демократам. Не хочу участвовать в наивных проявлениях активности. Нет, это не жизнь, что-то нужно менять. Огорченно выключила телевизор и легла спать. Утро вечера мудренее.

На следующий день позвонила Саманте и попросила прийти после обеда. Когда вернулась из кафе, Саманта сидел (черт, никак не привыкну писать что-то одно: сидел или сидела) около моего стола. Немного приоткрытый рот, в глазах ожидание, смотрит на меня как на судью, готовящегося прочитать приговор. Незачем его мучить.

– Саманта, мы решили попробовать напечатать «Окошко счастья». Но с ним придется много поработать. Потом объясню, что мне конкретно не нравится, а сейчас нужно пойти к главному редактору, подготовить проект договора. Ты готов работать над текстом?

– Конечно, Ольга Афанасьевна. Вы мне поможете?

– Это моя работа. Пойдем.

У нас с главредом давно отработана тактика. Он недовольно выслушивает мое предложение опубликовать роман, пролистывает его, будто видит в первый раз. Смотрит на автора, сняв очки:

– Первая проба пера?

– Да, Тихон Сергеевич. Мне Ольга Афанасьевна сказала, что нужно много работать. Я постараюсь учесть все ее замечания.

– Это уж непременно. Ты должен с большим вниманием отнестись к ее многолетнему опыту. Хорошо. Сейчас подпишем предварительный договор без указания суммы авторского гонорара и тиража. Все это после окончания работы над текстом. Согласен?

Я не удержалась:

– Тихон Сергеевич, вы не взглянули на титульный лист? Автор – Саманта.

– С чего ты взяла, что я не смотрел? Автор волен взять себе любой псевдоним, но договор оформляется на имя автора. Да, аванс выпишем пока небольшой. Если дело пойдет успешно, через месяц будет еще один. Устраивает?

– Конечно, Тихон Сергеевич. Я даже не думал про аванс.

– На то я и сижу здесь, чтобы за всех вас думать.

Он протянул Саманте на подпись стандартный бланк, на котором были проставлены название книги, паспортные данные автора, согласие на передачу авторских прав издательству и срок готовности рукописи. Больше ничего. Совершенно кабальный договор. Тут же был выписан документ в кассу на получение аванса. Саманта взглянул на сумму и расцвел. Уверена, он и не думал, что получит какие-то деньги. Первый настоящий заработок.

После его ухода я набросилась на главреда:

– Тихон Сергеевич, не стыдно так обирать мальчишку? Это не Жорик из хорошей семьи. У него же только мать, санитарка, денег никогда в семье не было, Жора мне рассказывал.

– Что ты раскричалась? Получит он все сполна. Вместе проставим сумму гонорара. А пока не следует баловать. Чтобы голова не закружилась. Как минимум нам нужно получить от него два романа.

– Тихон Сергеевич, насчет «Замка любви» у меня есть сомнения.

Не знаю, почему я так выразилась. Какие сомнения? Но не рассказывать же про свои переживания.

– Пожалуйста, без сомнений. Второй роман нужен позарез. Выпалим дуплетом. Сразу много печатать не будем, а затравку сделаем. Надеюсь потом на повторные тиражи.

С обоими авторами пришлось повозиться. Отторжение, которое у меня было по отношению к «Замку любви», постепенно прошло. Стала смотреть на нее просто, как на очередную книгу. Оба первых романа прошли на ура. Кстати, нам удалось привлечь хорошего художника для оформления обложек. Сказались мои музейные связи. И взял он совсем недорого. Смеялся:

– Только ради тебя взялся за эту муру.

Он, оказывается, между делом пролистал книги.

Слава богу, никаких уничижительных отзывов критиков. Я тогда еще не понимала, что любая критика только на пользу дела. Значительно позже стала договариваться, чтобы написали хоть что-нибудь: пусть хвалят или ругают, все в дело годится. А книги, действительно, пошли. Выпустили вторые издания, увеличив тиражи в пять раз. Вторые романы тоже прошли через некоторое время. Ребята получили нормальные деньги, особенно за вторые издания. Мне увеличили зарплату на целых пятьдесят рублей. Приятно. Решила, что пора отдохнуть, тем более что лето манило, да и возраст уже хоть не страшный, но странный – сорок лет. Вроде лучшие две трети жизни прошли.

Это тогда так казалось.

Я сохранила форму, но грудь уже не та, хотя и привлекательная, по крайней мере для мужчин после пятидесяти.

Сорокалетние ищут молоденьких, глупых. Мной не заинтересуются. С изумлением отметила про себя, что более трех лет у меня не было мужчины. Никакого мужчины. Впрочем, немного лукавлю. Было у меня два года назад одно «приключение». Однажды один из авторов, когда мы поставили последнюю точку в его книге, пригласил поужинать вместе. Естественно, как всегда, отказалась. Сейчас не помню ни названия книги, ни фамилии автора, хотя книга была не так уж плоха. Помню только, что звали его Борис. Но через две недели он позвонил мне на работу, сказал, что достал два билета в Театр на Таганке. И я соблазнилась. После спектакля мы немного прошлись по вечерней Москве и распрощались. А еще через три недели Борис позвонил снова, сказал, что опять приехал из своего Днепропетровска в командировку в Москву. Настойчиво приглашал пойти в Будапешт, отметить выход книги. Голос у него был мягкий, но настойчивый. Я решила, почему нет? Наверное, не хотелось возвращаться домой, сидеть в одиночестве. После ресторана прошлись по улице Горького и, когда оказались около гостиницы «Пекин», он предложил зайти к нему, внимательно смотрел мне в глаза. Не знаю почему, но я согласилась. Позднее, когда уже ушла от него, попросив не провожать, ехала в метро, растерянно спрашивала себя: «Зачем это было мне? Только потому, чтобы не чувствовать себя совсем уж заброшенной, никому не нужной?» Когда он как-то еще раз позвонил и сказал, что снова в Москве, я холодно ответила, что занята все ближайшие дни. Он, вероятно, понял, и больше мне не звонил.

А что будет дальше? Оставаться одной – «кто стакан воды подаст», когда буду больна? Решила, что поселю у себя племянницу, дочку двоюродной сестры. Поэтому впервые с тех пор, как приехала в Москву, решила съездить в Татарстан, так он теперь называется. Не поехала к маме и отчиму, решила повидаться с тетей – Евдокией Семеновной Мальцевой – младшей сестрой отца. Она живет недалеко от Зеленодольска, в поселке Красный Яр. Это между Казанью и Зеленодольском. Собственно, это пригород Казани. Тетя Дуся раза два приезжала к нам в Зеленодольск. И я ездила к ней летом в старших классах на фрукты и помогать в саду. Она была замужем за железнодорожником, жила в собственном доме недалеко от берега Волги. Мы изредка переписывались, и я знала, что мужа она похоронила, живет с дочкой и внучкой.

Нагрянула к тете Дусе как снег на голову. Я помнила дорогу от остановки пригородного поезда. Идти, правда, далековато, а такси здесь нет. Поставила чемодан на крылечке и осматриваю двор и сад. Она вышла, долго всматривалась:

– Оля, это ты? Совсем не узнать тебя. Такая городская дама.

– Я, конечно я, тетя Дуся. А ты совсем не изменилась.

– Ну да, не изменилась. Ты знаешь, сколько мне?

– Конечно, знаю. На пять лет младше папы, значит, тебе сейчас шестьдесят.

– Надо же, не забыла. Ну что ты стоишь здесь? Проходи в дом.

– Да вот, смотрю, что в саду изменилось. Ведь прошло больше двадцати лет.

Мы расцеловались, и тетя Дуся сразу же поставила чайник – напоить меня с дороги чаем. Одновременно тетя Дуся рассказывала о семье:

– Валюше не сладко досталось. Муж пил, с работой не ладилось. Разошлись десять лет назад. Теперь вот одна воспитывает Варюху. И фамилию ей собирается в паспорте оставить свою, девичью. Сама-то она сразу после школы пошла работать в продовольственный магазин продавцом, это очень удобно нам. Варе уже четырнадцать, закончила восьмой класс. Теперь ведь двенадцать лет учатся, не так, как в наше время. Умница, учится хорошо, почти как ты когда-то. Хочет пойти в педагогический институт в Казани. Что ей тут сидеть? Мы с Валюшей ее вытянем, дадим доучиться.

– А в Москву не хочет податься?

– О Москве не думает. Мы там не сможем ее поддерживать. Тут что, Казань, вот она, рядом. На субботу и воскресенье можно домой поехать, отъесться на домашних харчах. Да можно и из дому ездить учиться. Ведь рядом. А в Москве – то ли дадут общежитие, то ли нет. А снимать там жилье, сама знаешь, что стоит.

– Да, одной в Москве не продержаться. Я вон сколько лет пробивалась.

– Но ты у нас сильная, настойчивая. Только что ты матери-то не пишешь ничего? Она не жалуется, но я-то вижу.

– Пока этот там живет, я туда ни ногой. И писать не хочется.

– Очень уж ты обидчивая.

– Какая есть. Да и вспоминать не хочется. Давай о другом лучше. Я хотела у тебя недельку пожить. На Волгу сходить.

– Вот Валюша обрадуется.

– А что, у нее сейчас кто-то есть?

– Есть один, встречаются. Но он почти моего возраста, так что это, на мой взгляд, не серьезно.

– Ну, лишь бы человек был хороший.

– Да вроде ничего. Тихий, непьющий, слава богу, на железной дороге работает, но со здоровьем не все в порядке. Да бог с ними. Им виднее, я в Валюшины дела уже не встреваю.

После чая разместилась в предоставленной комнате и умылась с дороги. Евдокия Семеновна все предлагала меня накормить, но я отказывалась, ждала Валю и Варю. С Валей я встречалась, когда приезжала в сад к тете Дусе, но тогда ей было чуть больше десяти лет. Как давно это было. Когда они пришли наконец, я, даже прежде чем поздороваться с Валей, взглянула на Варю. Собственно, именно это было целью моего приезда «почти на родину». Хотела понять, стоит ли пытаться перетащить Варю в Москву. Ничем не примечательная, в четырнадцать лет могла бы уже быть более привлекательной. Мне даже стало стыдно, что рассматриваю ее почти как товар. Сама-то какая была в четырнадцать лет?

С Валей мы расцеловались. Автоматически отмечала детали ее внешнего вида: немного полновата для тридцати пяти лет, кожа на лице огрубевшая, видно, что не пользуется кремами, руки сильные, пожатие ощущается. И, вообще, уверенная в себе провинциальная продавщица, по местным понятиям – часть элиты. А Варя в это время рассматривала меня, затаившись в уголке.

– Ну, что ж ты не подойдешь, не расцелуешь тетю?

Подошла ко мне, но не осмелилась поцеловать, только протянула руку. Я сама обняла ее, шепнула на ушко:

– Совсем большая. И красивая. Нужно тебя одеть немного по-другому.

Чуть отстранилась, зарделась, но посмотрела на меня с надеждой и благодарностью.

– Прямо невеста она у вас.

И запнулась. Вспомнила, что почти так же говорил отчим. И мне тогда было тоже четырнадцать лет. Совсем неуместное воспоминание. Зачем ворошить все? После ужина пошли в сад, вспоминала то, что здесь было двадцать пять лет назад, и ничего не могла узнать. На следующий день пошли с Варей на Волгу, это рядом, метров семьдесят – сто. Это не Волга, а заливчик Куйбышевского водохранилища. Когда-то дома были и ниже, ближе к Волге, но потом, перед заполнением водохранилища, все снесли, построили дома повыше.

Варя отвела меня чуть подальше, к группе деревьев, и мы расположились в их тени. Она разделась, осталась в купальнике, и я невольно снова стала оценивать ее. Купальник ни к черту. Старенький, маленький для нее, все вылезает. Не следит за собой, четырнадцать лет, а уже имеются кое-где излишки. Мама и бабушка перекармливают. Ничего, это пройдет, когда появится интерес к мальчикам. А так фигура приличная, ноги стройные, не то что у меня. В кого я пошла? Да, можно будет пытаться увлечь ее в Москву.

Я пробыла неделю, мы съездили с Варей в Казань, и я купила ей два платья и новый купальник. У нее глаза даже загорелись, когда она увидела себя в зеркале. Хорошо, значит, не равнодушна к себе. Воспользовалась моментом и рассказала чуть-чуть о Москве. Хотелось пробудить в ней интерес к другой жизни.

А когда вернулись домой, неожиданно увидела маму. Я даже остановилась, увидев ее, а она бросилась ко мне, расплакалась. Кто ее привез? Наверное, я совсем нечувствительная. Или такая злопамятная? У меня глаза совершенно сухие. Я ее не виню, не за что. Но все останется по-старому. Мы посидели вдвоем, рассказали о своей жизни. Впрочем, что она могла мне рассказать? О своей жизни на пенсии, о соседях. Слава богу, хоть об отчиме ни слова. Я бы не выдержала и нагрубила. Я тоже рассказала о себе, спросила, нужны ли деньги. Нет, пенсии хватает. Все. О чем еще говорить? В тот же день она уехала домой. Ее отвез приятель Вали на своем стареньком москвиче.

А на следующий день я тоже, неожиданно даже для себя, собралась и уехала.

Глава 5. Время разрывать

1989–1994 гг.

По возвращении в Москву сразу окунулась в дела редакции. Что-то Тихон Сергеевич все больше отдаляется от конкретных редакционных дел. Оставил за собой только взаимоотношения с начальством издательства и финансовые дела. Все остальное сбросил на меня, объемы работ увеличились, а свалить на других редакторов почти не удается. Растеряли мы кадры. Раньше авторы практически не знали о существовании нашей редакции. Но после выхода книг Жоры и Саманты авторы к нам повалили. Самые разные, но в основном – молодежь. Ладно бы выпускники гуманитарных вузов. Те хоть имеют представление о грамматике и синтаксисе. Но технарям, а иногда и совсем необразованным лицам тоже хочется видеть свое имя на обложке книги. Глядя на них на всех, и мне захотелось писать. Вытащила на свет божий свою рукопись с детективным рассказом, почитала… и отложила снова в стол. Времени совсем нет.

Мы уже можем выбирать, что печатать, а что возвращать авторам. Жора на время притих, говорит, что пишет серьезную книгу. А Саманта быстро сварганил новый текст и принес мне. Удивилась, глядя на него. Вроде одет по-мужски, разве что рубашка шелковая и цветная, но ведет себя странно. Развязный, бедрами виляет. Неужели нашел дружка? Не стала ничего говорить о его внешнем виде. Что я, мама, что ли ему?

Но, проглядев по диагонали рукопись, ужаснулась. Полное повторение первого романа. Нет, конечно, имена другие, да и город не Пенза, а Борисоглебск. Но девушка страдает точно так же, как и в «Окошке счастья». И почти теми же словами написано о том, как она мечтает о рыцаре на белом коне. Приезжает в город не бизнесмен, а дипломат, к своей старенькой бабушке. И увозит не в Париж, а в Нью-Йорк. А дальше почти все то же самое. Я ему:

– Саманта, но это полная копия того, что ты уже писал.

– Ну и что? Ведь раскупают хорошо. Я видел, как девушки хватают с прилавка. Я стоял, смотрел полчаса, и купили три книги. А на соседние книги даже не смотрели.

– Саманта, прости, мы сейчас не очень заботимся о художественной ценности книги, не те времена, но полную профанацию я не могу пропустить. Если хочешь, неси в другое издательство, может быть, там пройдет. А у нас, будь добр, напиши что-нибудь оригинальное.

– Хорошо, я сдам в другую редакцию, мне тут посоветовали еще одну, издающую такие книги.

– Могу только пожелать успеха. И приноси нам новые рукописи.

И только после его ухода могла крепко выругаться. Впрочем, у нас с авторами сейчас не так уж плохо.

Зима прошла спокойно. А в смысле финансов вполне удовлетворительно, я даже купила наконец цветной телевизор. Надоело смотреть жизнь только в черно-белых тонах. Хочется чего-нибудь цветного, радостного, но кроме «радостных» тонов по телевизору ничего другого радостного в жизни не происходит и не предвидится.

Настроение настроением, а время летит все быстрее. Прошел 1990 год, не принеся мне ничего нового. На Новый год издательство устроило мероприятие в соседнем ресторане-стекляшке, на втором этаже. Наша редакция явилась в полном составе. Впрочем, это только Тихон Сергеевич, я и две наши сотрудницы: редактор Лена и корректор Полина Сергеевна. Лена пришла с другом, а Полина Сергеевна с мужем. Мне было грустно, вспоминала прежние новогодние праздники. Даже вспомнила тот злосчастный Новый год, когда поссорилась со Степаном.

Вот дура была! Нужно же было ссориться? Главное, из-за чего? Из-за того, что мужчина так хотел меня? Видите ли – не вовремя. Идиотка. И так почти всю жизнь. Либо мужчины уходят, либо сама все порчу.

За столиком сижу совсем одна, сотрудницы ушли танцевать со своими мужчинами, Тихон Сергеевич за соседним столом что-то обсуждает с таким же старпером, наверное, о политике спорят, осуждают Горбачева.

За наш стол подсел какой-то мужчина. Что это он? Это явно не наш. Я всех в издательстве знаю. Смотрит на меня, что-то говорит. Слышно плохо, музыка очень громкая. Мужчина ничего, но средненький. Ростом чуть выше меня, или даже пониже, старше меня не меньше чем на десять лет. Впрочем, кто из молодых на меня теперь посмотрит? Что ему нужно? Он, наверное, понял, что я не слышу, пересел поближе.

Сейчас начнет клеиться. Зачем он мне? Совсем не нужен, да и настроение никакое.

Но мужчина только спросил:

– Вас не раздражает эта музыка? По-моему, слишком громкая.

– Нет, я стараюсь ее не слушать.

– И удается?

Я еще раз поглядела на него.

Не страшненький, обычный. Почему он подсел, куда дел свою жену?

– Если откровенно, не очень. Но приходится терпеть. Знала же, что и как здесь будет.

– А почему вы одна?

Вот, вот, стандартный прием. Сейчас начнет предлагать себя в компанию.

– А почему вы одни? Или не одни?

– Да нет, я не один. Я пришел с друзьями, но они что-то быстро нашли, с кем танцевать. А я не очень люблю танцы. Кстати, меня зовут Лев Маркович.

– Ольга Афанасьевна. Я тоже не танцую, почти.

Надо же, сразу стала врать. Если мужчина нравится, почему не танцевать? Хотя и не очень хорошо танцую – практики мало.

– Если не секрет, ваша компания откуда?

– Где я работаю?

– Да.

– Издательство, а наш столик – небольшая редакция в издательстве.

– Так вы редактор?

– Да, а что не похожа?

– Не очень. Я всегда представлял, что если редактор, то это сухая женщина в очках, лет так пятидесяти пяти. А про вас совсем нельзя сказать, что вы редактор.

Вот льстит. Чудак. Думает, что поймаюсь на такую мелкую лесть.

– У нас есть очень молоденькие, симпатичные редакторы в соседних редакциях. Хотите, познакомлю?

– Нет уж, избавьте. Я не по этой части.

– Что, супруга будет возражать?

– Нет, что вы. Моя Лиза, да будет ее память благословенна, два года как отмучалась.

– Ой, извините. Простите, пожалуйста.

– Да нет, ничего. Я уже привык.

Мне стало неудобно, ведь задирала его, не подумав. Поэтому перевела разговор на что-то нейтральное. А в это время музыка кончилась, подошли наши две дамы со спутниками и вернулся Тихон Сергеевич. Лев Маркович встал, извинился и ушел за свой стол.

Ушел и ушел, нечего мне лапшу на уши вешать.

Так и просидела одна весь вечер. Даже этот Лев Маркович больше не подходил, может быть, потому что Тихон Сергеевич не вставал больше из-за стола. Но когда я в гардеробе уже надевала пальто, он появился и попытался помочь мне. Вернее, хотел помочь, так как я сама быстро его накинула.

– Извините, Ольга Афанасьевна, вы на машине? Если нет, я могу подвезти вас. У меня тут машина рядом.

Настойчивый. Что ему нужно?

– Да мне недалеко, на «Динамо».

– Но метро уже не работает.

– Я такси возьму.

– И где вы его найдете утром первого января? Мне совсем не трудно довезти вас. Тем более что это недалеко.

Пришлось согласиться. Машина оказалась «жигулями» одиннадцатой модели. Это та, которая как малюсенький грузовичок, с кузовом. Только для одного пассажира.

Сначала мы молчали, но потом он не вытерпел:

– Вы извините, Ольга Афанасьевна, что я сам подошел, не был представлен.

– Ну, у нас не Британия восемнадцатого века, чего уж оправдываться.

– У меня впечатление, что я с вами давно знаком, вернее видел несколько раз.

Избитый прием.

– А я что-то не припоминаю нашего знакомства.

– Да нет, нас не знакомили. По-моему, я вас видел в Доме Пушкина, в Ленинграде. Я тогда там жил. Вы выступали. Название доклада было чудное какое-то – «Заимствование», что ли. Не помню точно.

– А, «Опосредствованное заимствование». Да, было такое. А вы что, литератор?

– Нет, стишки кропал тогда между делом. А на семинар попал случайно. Название смешным показалось. Хотелось посмотреть, кто это чудит. А потом я вас видел в Третьяковке.

– Странное совпадение. Я туда за все время только раза три ходила.

– Нет, вы там на стене: картина «Муза», не помню чья. Вы на ту женщину очень похожи, наверное, поэтому и запомнил ваше выступление в Доме Пушкина.

Ну хоть это похоже на правду.

– Да, это меня рисовал Викентий Нилович.

– Правда? Здорово он поймал это выражение вашего лица. Как будто лучи ожидания и радости исходят из глаз. Я потом увидел случайно вас здесь, около метро, и поразился.

– Чему?

– Что вы действительно существуете.

Что, он такой чувствительный? Не похоже, вроде нормальный мужик. Или хочет произвести впечатление?

– Убедились, что я существую? Вот и хорошо. Спасибо, что подвезли.

Показала, куда нужно подъехать, еще раз поблагодарила его и вышла из машины, не оглядываясь. Вернее, оглянулась, но тогда, когда услышала, что он уже уехал.

Вот дура невоспитанная. Не спросила даже, где он работает, чем занимается.

Январь был не напряженный, много дней отдыха, даже надоело, тем более что дома нечего делать. И телефон молчит. Но в первых же числах февраля Тихон Сергеевич пришел с заседания дирекции издательства злой как черт:

– Бандиты! Уменьшили нам отчисления от доходов.

– Почему, Тихон Сергеевич?

– Все просто, за наш счет дирекция планирует дотировать те редакции, что бездельничают. Кто еще в издательстве пашет так, как мы?

– Мы тоже можем не пахать.

– Из чего ты будешь тогда получать свои премии?

– Тихон Сергеевич, с этим нельзя мириться. Я пойду к генеральному директору.

– Он тебя не примет. А если и примет, то только посмеется.

– Пусть попробует. Сейчас времена другие.

– Пожалуйста, иди, только ничего из этого не получится. Он из новых, нахрапистых, бывший комсомольский функционер. На него твои жалобы не подействуют.

– Посмотрим. Да я и не собираюсь жаловаться.

Посидела несколько минут, обдумала все и пошла к генеральному. Просидела в приемной более получаса, но добилась приема. Генеральный бросил на меня скучающий взгляд, дескать, что за пташка прилетела. Такого просить о чем-то бесполезно, но я не собиралась ничего просить:

– Платон Лазаревич, мне стало известно, что нашей редакции уменьшили отчисления от доходов.

– Да. А вас лично это не устраивает?

– Абсолютно нет. В таких условиях мы работать не будем.

– Кто это, «мы»?

– Редакция.

– Ну это ваше право, работать или не работать. Держать я вас не могу.

– Прекрасно. Мы уходим.

– Куда это, если не секрет? Везде идут сокращения, останетесь безработными.

– Ничего, проживем. Я уже договорилась в комитете, что мы получим издательские права. И с собой заберем всех авторов. Так что не обессудьте.

Молчит. Нечем крыть.

Резко поднялась и вышла.

Я только-только успела пересказать все Тихону Сергеевичу, как его вызвал Виктор Прокопьевич – заместитель генерального директора по финансам.

– Тихон Сергеевич, одного я вас не отпущу.

Пошли вместе. Зам по финансам у нас прежний, не успели или не смогли заменить. Встретил нас со своей обычной улыбочкой:

– И Ольга Афанасьевна пожаловала! Что это вы такой скандал учинили у Платона Лазаревича? Ему было очень неприятно.

– А нам приятно, что наши кровные деньги у нас отбирают? Мы стараемся, а нас за это хотят наказать?

– Никто вас не наказывает. При новых размерах отчислений ваша зарплата и премии не уменьшатся. Вон у вас какие результаты по году. Однако нужно же и других поддержать.

– Вот что, Виктор Прокопьевич, меня не интересует, сколько получают «другие». Меня интересует моя зарплата, зарплата наших сотрудников и возможность достойно платить авторам. Не будем платить – сбегут. Мы и так уже одного перспективного автора лишились.

– Тихон, а ты что молчишь? Кто у вас, в конце концов, главный редактор: ты или Ольга Афанасьевна?

– Главный редактор я, но работает с авторами она. И я тебе прямо скажу – уйдет она, уйдут и авторы, и редакторы. Всех уведет.

– Тихон, а зачем тогда нам ты? Тебе ведь давно пора на пенсию. Держим только ради твоих прежних заслуг.

– А я могу хоть сейчас уйти. Написать заявление?

– Остынь, не злись. Мы с тобой сто лет вместе проработали. Подожди, я схожу к генеральному. Ольга Афанасьевна, вы тоже не торопитесь. Я думаю, мы все уладим, мы же один коллектив.

На следующий день Тихон Сергеевич сконфуженно сказал, что отчисления нам таки срезали, но чисто символически.

– Должна же дирекция сохранить лицо.

– Нельзя, Тихон Сергеевич, так вот соглашаться. Времена изменились, и мы должны меняться.

– Мне уже поздно меняться.

Для себя я поняла, что при необходимости мы можем уйти из издательства.

Неожиданно получило продолжение знакомс тво с Львом Марковичем. В середине февраля он встретил меня у выхода из издательства. Ждал, наверное, так как я немного задержалась.

– Ольга Афанасьевна, я тут проходил мимо, решил подождать вас.

– Вы разве не на машине?

А у самой не только удивление, но и какая-то гордость. Вот, меня ждут!

– Да думал предложить вам сходить вместе в кино или поужинать в ресторан, или просто прогуляться.

Нет, в кино?… Мы не школьники. В ресторан?… Слишком мало знакомы. Да и налагает такой поход какие-то обязательства, ни к чему мне это.

– Прогуляться можно. По бульвару.

– Как скажете.

И вот мы идем по бульвару, по моему обычному маршруту, как когда-то со Степаном.

Только к себе я его, естественно, не приглашу.

Бульвары проплывают мимо нас один за другим: Чистопрудный, Сретенский, Рождественский. Холодно, а мы неспешно болтаем.

– Лев Маркович, вы же жили в Питере. Почему переехали сюда?

– У меня там был магазин, хозяйственный. Но стали приставать тамбовские, мол, тебе защита нужна. Какая защита? Лишь бы не приставали. Сначала немного просили, потом охамели, потребовали ввести в долю, грозились. Но у меня помещение арендованное, я товар перепродал конкуренту и был таков.

– И чем здесь занимаетесь?

– Да тем же: арендовал помещение и открыл снова хозяйственный магазин, связи-то с производителями остались. А теперь еще и мебельный открыл, небольшой. Вот недавно съездил в Испанию, договорился там о небольших поставках гарнитуров. Они у них довольно дешевые, как раз то, что нужно сейчас в Москве. Строить много стали, а мебели нет.

– Но здесь, наверное, тоже рэкетиры приставать будут?

– Я сразу стал под крышу милиции. Думаю, что с ней не захотят связываться. А у милиции пока тарифы твердые, можно заранее все просчитать. Это очень важно.

– А собственные помещения не приобретаете?

– Нет, это не выгодно. То есть в отдаленной перспективе было бы выгодно. Но будет ли она, отдаленная перспектива? Так я чуть что распродался или даже бросил все. И могу спокойно уйти. Невелики потери. А с недвижимостью труднее. До сих пор не ясно, куда нас ведут. Пока все свободы обещают, но в любой момент могут всю частную деятельность прикрыть.

Пока мы разговаривали, а речь зашла и о моей работе, мы прошли Трубную, Петровский бульвар и зашли на Страстной. Мне нужно решать, что дальше. Я абсолютно замерзла. А как он? Ведь сейчас будет Пушкинская площадь. Мне бы согреться хоть в метро.

– Лев Маркович, я вас здесь покину. Мне пора домой.

– Понятно. Мы еще увидимся?

– А вы хотите?

Странный вопрос, иначе он и сегодня не гулял бы со мной. Но спросить нужно.

– Да, конечно.

Вот, можно гордо поднять нос кверху.

– Хорошо. Запишите мой домашний телефон.

– Он у меня имеется, в редакции дали, но я не звонил, так как не знал, как вы отреагируете.

– Нормально отреагирую. Звоните на следующей неделе. Но гулять не будем. Я ужасно замерзла, давайте лучше пойдем в театр. Я поищу билеты в Большой.

– Нет, я достану билеты. Вас устроит балет?

– А вы любите балет?

– Там думать не нужно. Можно полностью отдаться зрению и слуху.

– Хорошо.

Я даже улыбнулась, так это странно у него прозвучало.

Мы расстались, и я побежала скорей в метро. Я так подробно описываю нашу прогулку, потому что потом мы встречались каждые две недели. Посещали театры, концертные залы, музеи. У меня никогда не было такой насыщенной культурной программы. Я не смеюсь, мне действительно это нравилось. Может быть, это не то, что обычно нравится женщинам, но ведь Лев Маркович вел себя все это время как джентльмен. Да, фамилия у него, как я и ожидала, соответствовала имени – Гринберг.

Подошел и почти прошел апрель. Во время очередной встречи я открытым текстом заявила Льву Марковичу, что обычно снимаю на лето комнату в поселке на пятьдесят пятом километре, и предложила провести лето вместе. Я смотрела на него немного со страхом.

Ведь понятно, что я предлагаю. Как он отреагирует? Ведь это тест. Удивительно, как всегда спокоен.

– Прекрасно, Ольга Афанасьевна, а где это?

– По Ярославской дороге. Там очень хорошие места. Мне нравятся.

– Хорошо, я займусь поиском.

– Давайте в следующую субботу, если будет солнечно, съездим вместе.

Удалось снять, начиная с середины мая, комнату с отдельным входом, небольшой кухонькой, верандой и даже с удобствами. Обычно снимала менее удобные комнаты.

Это лето запомнилось бы мне как самое спокойное, безмятежное. Ведь у меня уже несколько лет не было рядом мужчины. В возрасте «за сорок» начинаешь немного по-другому оценивать все происходящее с тобой. Конечно, «безумная любовь», вероятно, и в сорок с хвостиком бесподобна. Но тихая уверенность в мужчине, который вот, рядом с тобой, тоже приятна.

Запомнилось бы, но в августе начался путч. Бесконечное «Лебединое озеро» на экране, танки, выступления по телевидению новых правителей, не знающих и не понимающих, что они делают. А потом воодушевление сопротивлением москвичей. Я не участвовала в этих событиях, но Лев Маркович все время был чем-то занят: покупал и отвозил на баррикады воду и продовольствие, множил у себя листовки, прокламации. Делал то, что делали сотни других мелких московских бизнесменов, отстаивавших свои права на свободу жизни, предпринимательство. Я ему не мешала, не отговаривала.