Текст книги "Московские были"

Глава 4. Время удаляться от объятий

1985–1988 гг.

В Абрамцево я проработала два года. Тезисы моего доклада были опубликованы. С Валентином Павловичем мы периодически встречались на Моховой. Он настойчиво предлагал мне продолжать работу по моей теме, говорил, что еще две-три публикации, и я смогу начать готовить диссертацию. Возможно, он был прав. Продолжала бы работать в музее и дальше, но в конце 1985 года в министерстве культуры сменились приоритеты, музею на следующий год было выделено значительно меньше денег. Начальство пыталось найти дополнительное финансирование, но ничего не добилось. Пришлось резко сокращать программу работ музея. Сократили и мою должность, как не очень профильную. Все-таки основное направление работы музея связано с живописью и прикладным художественным творчеством.

Не стала ничего придумывать, приехала на Чистопрудный бульвар в свое старое издательство. Нашего старого зам главного редактора уже не было. Он ушел на пенсию. Но Тихон Сергеевич – главред – тоже меня хорошо помнил. Он с радостной улыбкой сказал:

– Возвращаешься? Молодец. Я знал, что так и будет. Поработала в другой области, набралась опыта, даже написала научную работу – я ведь за тобой слежу. У меня сейчас как раз есть место старшего редактора. Надеюсь, не откажешься.

Я даже и не ожидала такого приема, думала, он будет ехидничать. Но потом поняла, в чем дело: за это время ушли на пенсию двое старших редакторов, а молодежь вовсе не спешит занять низкооплачиваемые должности. Тихон Сергеевич даже туманно намекнул, что место заместителя тоже вакантно. В редакции почти ничего не изменилось. Мы по-прежнему работаем над книгами все той же тематики. Одну комнату у нас отняли, но она нам и не нужна: в редакции осталось значительно меньше людей. Собственно говоря, настоящих редакторов осталось только трое, если не считать главреда. Остальные – чисто технические работники, да и их поубавилось. В первый же рабочий день на моем столе сразу оказались четыре папки рукописей. Когда я пошла выяснять отношения к Тихону Сергеевичу, он был уже суров и непреклонен:

– Ты хорошо отдохнула, впрягайся. У нас по этим рукописям задолженность. Так что не слишком вредничай с авторами. Сейчас не до жиру. Нужно вылезать из запарки. Я подпишу сразу, как только принесешь мне.

– А качество, Тихон Сергеевич?

– Над качеством будешь потом работать, со следующими книгами. Сейчас нужно выручать редакцию.

Это уже совсем другая установка. Раньше о таком даже думать нельзя было. Пришлось вцепиться в рукописи всеми зубами. Сначала меня тяготила необходимость приходить в редакцию так рано, прочитывать в день столь много неудобоваримого чтива: отвыкла в Абрамцево, но постепенно вошла в нормальный рабочий ритм. Первую рукопись сдала за две недели. Конечно, если не думать над каждым предложением, за две недели можно осилить, да и была она не слишком толстая. Главред был доволен. Но со следующей возилась дольше. Совершенно безграмотная, но это полбеды. На страницах был полный хаос. Тогда мы еще не имели компьютеров, все делалось вручную. Сейчас я вырезала бы и вставляла в новые места слова, предложения и абзацы. Тогда приходилось переписывать целые страницы. Просто редактировать не получалось. Нечего было редактировать. За три с половиной недели я все же что-то скомпоновала. На книгу это было только похоже. Но после того как рукопись отпечатали заново, Тихон Сергеевич остался доволен. Он знал эту рукопись, сам когда-то смотрел ее и отложил в сторону, а потом на мой стол, считая безнадежной. Ее и приняли в свое время под большим нажимом – автор имел связи в верхах, а ему почему-то очень нужна была эта публикация.

Со следующими двумя справилась достаточно быстро, правда, начала работать над одной из них еще тогда, когда перепечатывали предыдущую книгу. Раньше в такой момент я позволяла себе расслабиться. Теперь для меня это была только мечта. Постоянно приходилось брать рукописи домой, работать над ними дома не меньше, чем по два часа. Даже под Новый год сидела над рукописью до десяти вечера. Но наконец со всеми четырьмя моя работа окончена, главред попытался положить мне на стол еще две рукописи, но я решительно запротестовала.

– Тихон Сергеевич, если лошадь так долго пришпоривать, она ведь может и околеть!

Намек, ну очень грубый и необычный в моих устах, он понял. Разрешил мне отдохнуть пару дней. А так как дело было в среду, у меня впереди оказалось четыре с половиной дня. Вечером пошла к Вале, ведь это был ее «приемный день». По дороге зашла в кондитерскую и купила огромный торт.

У Вали, как всегда, было много народу, но из моих знакомых только Вениамин. Он удивленно поднял на меня глаза, ведь за последний год я ни разу не посещала «среды». Валя никогда не удивляется, забрала торт и познакомила с присутствующими. Запомнила я только Гену, приятеля Валиной дочки. Соня уже выросла, работает продавщицей в ближайшем магазине. Учиться не стала. Молодежь хочет жить сейчас, а не откладывать на «после учебы».

У Вали как будто ничего не изменилось. На столе стояла водка (потом узнала, что это заслуга Сони, ведь при нынешней антиалкогольной кампании это дефицит) и простая закуска: винегрет, блинчики с мясной начинкой, немного колбаски, плавленые сырки, банка маринованных огурцов, хлеб двух сортов в хлебнице. Как всегда, сборная солянка – кто что принес. Но вместо гитары и песен за столом спорили о политике, чего раньше не бывало. Всегда говорили о последних новинках литературы, в том числе о самиздате, о лошадях, о собаках. Теперь спорили о Горбачеве и водке. Я использую выражение «спор о политике», так как в России водка – это политика. Мнения резко расходились. Две женщины поддерживали антиалкогольную кампанию, трое мужиков яростно нападали на них. Смешно было видеть, как те и другие с удовольствием чокались, когда Валя произнесла понятный всем тост:

– Чтоб правительство не дурило народ!

Я не люблю водку, но пришлось делать вид, что понемногу пью. Потом сменили тему, хотя кто-то еще вспомнил Андроповский «бой» пьянству и разгильдяйству. Вяло перешли на обсуждение взаимоотношений незнакомых людей, и мне стало совсем неинтересно. Сморщившись, посмотрела на Веню, который тоже только пригубил несколько раз из своей рюмки, и он меня понял. Встал, сказал, что ему пора, и откланялся. Вместе с ним потихоньку улизнула и я.

Из Калашного переулка мы выбрались на Большую Никитскую, ей тогда уже вернули прежнее название, и по ней – на Тверской бульвар. Шли медленно, так как и ему, и мне хотелось поговорить: давно не виделись. Первый начал Веня:

– Я перешел из проектного в научный институт. Дирекция пытается заставить писать докторскую диссертацию, но желания такого нет, так как, кажется, это бессмысленно сейчас. Работа интереснее, чем раньше, и оставляет много времени на хобби. В семье все в порядке, стало значительно легче материально, так как после переезда жены и ребенка кончилась жизнь на две семьи с бесконечными перелетами из Москвы в Саратов. Да и жена хорошо получает в своем институте.

– А как с прежним увлечением?

– Моя пассия была недовольна изменившейся ситуацией. Раньше она была уверена, что, если у нее имеются возможности для встречи, я всегда «под рукой». А теперь все наоборот. Обычно у меня нет времени, возможностей, да и желания встретиться. Поэтому и встречи прекратились. А что ты делаешь? Как движутся научные дела?

Я предложила посидеть в кафе, так как на ходу трудно толком рассказать все, тем более что мне хотелось выслушать его мнение. Да и похвастаться хоть немного. Мы как раз были на Тверском бульваре. Веня предложил зайти в кафе «Пушкинъ», но я сказала, что там очень дорого, да и не хочу я есть. Достаточно выпить кофе, посидеть, поболтать. И мы прошли дальше, до «Шоколадницы» на Тверской. Прямо нужно сказать, что выбор не очень удачный: тесно, шумно, да и не очень чисто, но кофе подают приличный. Я в «Шоколадницу» хожу иногда, когда оказываюсь в центре.

Как бы там ни было, мы могли посидеть и спокойно поговорить. Рассказала о своем докладе, о тезисах. Веня сначала не мог понять, в чем «фишка», хмурился, но потом просиял.

– Понятно, а то термин какой-то громоздкий – «опосредствованное заимствование». Без бутылки и не поймешь. Хотя для научной работы вполне годится. Как я понимаю, это значит, один автор кое-что берет у другого, не догадываясь, что тот тоже умыкнул это у предшественника.

– Ну примерно так, хотя и не так грубо.

Вене только дай тему для разговора, сразу же разовьет и часто совсем в неожиданную сторону.

– Но это же вполне нормально у литераторов. Достаточно что-нибудь изменить: наряды, транспорт, эпоху. Возьми, например, детективы. Какой ни посмотри из современных, обязательно найдешь перепевы из Агаты Кристи. Новые любовные сюжеты вообще наперечет. Что ни напиши – будет повторением одной из ранних итальянских новелл. Даже если начнешь сочинять про взаимоотношения трех голубых профессоров изящной словесности из Йельского университета, окажется, что герои только поменяли маски и антураж. То же самое найдешь в какой-нибудь новелле с влюбленными и хитрым монахом или простофилей мужем и богатым сеньором, покушающимся на честь его любвеобильной жены. Однако литературовед будет искать аналог существенно ближе, забывая, что его аналог сам взят из французской литературы, заимствованный, в свою очередь, у итальянцев.

Я даже растерялась. Нужно будет все это осмыслить. Но он уже перескочил на другое:

– А как у тебя с личной жизнью?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, когда я у тебя на свадьбе смогу крикнуть «горько»?

– Не дождешься.

– Почему? Молодая, симпатичная, самостоятельная. Находка для толкового мужика.

– Пусть так, но где я его найду такого толкового?

– Да, кстати, Степан вернулся в Свердловск.

– Ну и что? Меня это, собственно, не интересует.

– Не свисти. Я тебя хорошо знаю. Ему предложили должность директора филиала института, где он раньше работал, до Москвы. Он бы не уехал, но жена настояла. Надоело ей жить на съемных квартирах, а там горисполком дал трехкомнатную квартиру почти в центре города.

Кофе мы уже давно допили, разговор о Степане мне не только неинтересен, но и неприятен. Мы дошли до метро и распрощались. Но остался какой-то осадок от разговора. Осадок, касающийся моей научной работы. Насколько прав Валентин Павлович? Действительно ли это научная работа? Может быть, я потрачу несколько лет, может быть, даже защищу диссертацию, мало ли что проходит, а Валентин Павлович своим авторитетом протащит через защиту любую кандидатскую диссертацию ученика. Но потом мне станет ясно, что я говорила и доказывала тривиальные вещи. Стало же Вене все понятно после нескольких моих слов. И что даст мне кандидатская диссертация в этом меняющимся на глазах мире? Возможность преподавать? А хочу ли я втолковывать студентам что-то из изящной словесности? Настроение было испорчено.

Дома приготовила ужин, ведь у Вали практически ничего не ела. С кем еще посоветоваться? Кто может сказать что-то дельное? Решила созвониться с Мариной Сергеевной. Мы давно не виделись и даже не разговаривали по телефону. Но она сразу узнала мой голос.

– Оля, это ты? Что-то случилось?

– Нет, Марина, вдруг вспомнила, что давно не звонила. Хотя вру, извини. Я хотела бы с тобой поговорить, посоветоваться.

– Что-то на личном фронте?

– Нет, на личном давно никаких событий нет. Хотела поговорить о своей работе. Меня подталкивают работать над диссертацией, а у меня сомнения.

– Интересно, давно ты наукой занялась? Я же тебя сто лет не видела, совсем не в курсе. Ладно. Завтра у меня день довольно загружен, две лекции, а потом с мужем идем к его приятелю на день рождения. А вот послезавтра, в пятницу, давай встретимся. Хорошо бы утром. У меня занятий нет, а муж на работе, никто не помешает.

– Тебя поздравить можно? Давно замуж вышла? Ты же все сомневалась.

– Да с год уже живем вместе, а женились летом.

– Поздравляю, от всей души. Это просто здорово. Хорошо, я в пятницу часов в девять утра приеду. Нормально?

– Да, конечно, приезжай. Попьем кофе, поболтаем, ты расскажешь все.

Можно еще посоветоваться с Аллой из Абрамцева. Но у меня не было ее домашнего телефона, а рабочий день уже окончился. Мне не сиделось на одном месте, и я позвонила Валентину Павловичу. Он не стал расспрашивать что да как, просто сказал:

– Приезжай ко мне на Плющиху завтра после обеда, часикам к пяти. Я уже встану в это время.

– Спасибо, буду к пяти.

Я знала, что после обеда он обязательно отдыхает. Все, больше советоваться не с кем. Не с Тихоном Сергеевичем же советоваться, не в его интересах терять нужную сотрудницу. А больше и нет никого.

На следующий день в пять была на Плющихе у Валентина Павловича. Он провел на кухню, пили чай с плюшками. Пожаловался:

– Вот, живу один, спасибо, племянница жены немного помогает по хозяйству, готовит мне. Но ей тяжело, наверное, придется пригласить кого-то пожить у меня.

Рассказала о разговоре с Веней. Поделилась своими сомнениями. Он недолго думал, был категоричен.

– Давай все рассмотрим по порядку.

Первое. Да, сюжеты в какой-то мере повторяются авторами. Но ведь создаются совершенно разные тексты. Даже если описываемые ситуации похожи, то соль не в этом, а в том, как это подано, какими словами, каков общий фон. Можно ситуацию описать двадцатью – тридцатью словами, и иногда это трудно, но интересно. А можно написать повесть или роман, и это тоже будет интересно, или, наоборот, скучно.

Сравни, Викентий написал на своей картине не просто тебя, а свою мечту, свою музу. Но можно взять твою фотографию в такой же позе и повторить ее с детальной точностью красками на холсте. Может быть, это тоже будет искусство, но совсем другое. Еще более грубое сравнение. Тысячи художников рисовали портрет женщины. Сравни Джоконду и кустодиевскую купчиху. Женщины разные, но это женщины, а не слоны или пушки. Можно сказать, что они воруют сюжет друг у друга. Но кому интересно такое умозаключение? Вопрос не в том, что ты отмечаешь этот феномен. Вопрос в том, как ты это подаешь. И вот здесь пролегает тонкая грань между отчетом о проделанной работе по выявлению заимствований, пусть даже опосредствованных, и кандидатской диссертацией.

Второе. Пожалуйста, не замахивайся на ранних итальянцев, римлян, греков и прочих. У тебя тема: «Лермонтов и лермонтовские мотивы, опосредствованно заимствованные в литературе двадцатого века». Или что-то аналогичное. Над этим тоже нужно работать. Не распыляйся, ставь простую задачу. Возьмешь более широко – будет казаться, что это замах на докторскую тематику. Диссертационному совету такое не понравится.

Валентин Павлович расспрашивал и о работе, но почти сразу перескочил на свои проблемы:

– Вероятно, придется бросить даже чтение спецкурса, так как все тяжелее добираться до Моховой.

Опять журил меня за то, что пренебрегаю личной жизнью:

– Поверь, многое из того, что мы делаем в жизни, кажущееся нам важным и необходимым, через двадцать – тридцать лет оказывается бесполезным, а иногда и никчемным. Всегда нужно думать о том, что нам останется от нашей жизни. Я не говорю о материальном. Под восемьдесят лет совсем по-другому ценишь материальные блага. Впрочем, не буду забивать тебе голову моралью, продолжай делать ошибки в жизни, ведь это твои ошибки, и без них твоя жизнь будет пресной.

Мы еще немного поболтали на общие темы, и я откланялась.

На следующее утро отправилась к Марине. Я ее давно не видела и немного удивилась. Пополнела, похорошела, глаза спокойные, часто улыбается, правда, при этом у глаз появляются морщинки. Она обняла меня, усадила на кухне, сказала, что сейчас сделает кофе, и сразу же начала бомбардировать вопросами, практически не оставляя мне времени на ответы.

– Ну, выкладывай, что у тебя? Вы со Степаном так и не сошлись? Где ты сейчас работаешь? Почему вдруг занялась научной деятельностью?

Пришлось последовательно отвечать, что о семье пока не думаю, со Степаном очень давно не виделась, наукой занялась, пока работала в музее. Больше там и делать было нечего.

Марина быстро приготовила две чашечки кофе, подала к нему маленькие пирожные:

– Я перестала себя сдерживать с едой.

– Выглядишь прекрасно.

– Куда там! Но в сорок лет быть худущей вроде ни к чему.

– Я засомневалась, стоит ли продолжать работать над диссертацией.

– Понимаю, ты сейчас в раздумье: тратить время на кирпич или заняться чем-то более приятным. Подготовка диссертации требует очень много времени. Я когда-то именно из-за диссертации потеряла хорошего парня. Он предлагает пойти куда-нибудь, а мне позарез нужно написать несколько страниц доклада. Он ко мне в постель рвется, а у меня мысли совсем о другом, о формах глаголов прошедшего времени. Так и ушел к другой. Она тебе, диссертация, действительно нужна?

– Если бы я знала! Поэтому и мыкаюсь, пытаюсь понять, что мне на самом деле нужно. Вот ты, как решилась связать себя? Хороший мужчина?

– Да как тебе сказать? Ничего, нормальный. Мало пьет, только с друзьями. На меня, слава Богу, руку не поднимает. Он у меня инженер, строитель. Сама понимаешь, народ у него на стройке не сахар. Но он старается, дома не матерится, домой каждый день возвращается. Не всегда вовремя, да что уж поделаешь. Мужик – он и есть мужик. Должен немного пошляться. Я уже знаю: если пришел сытый, мой супчик не хочет хлебать, я про настоящий суп говорю, не подумай что другое, значит, кто-то другой, скорее другая накормила. Ну и стараюсь не нюхать слишком тщательно, чем или кем от него пахнет. Да нет, не подумай. Это у него редко. Мужик он здоровенный, вот на него женщины и липнут. Он же не виноват.

– Подожди, и ты с этим миришься?

– А что делать? Со скалкой его встречать? Он же сразу убежит, всегда найдется другая, чтобы его пожалеть и приютить. Я после защиты пожила с одним парнем. Тоже неплохой был, но пару раз вернулся весь в помаде. На второй раз я его и погнала. Сейчас бы, наверное, так не сделала.

– Я бы не смогла смириться.

– Зря ты так думаешь. Я до знакомства со своим полгода не была с мужиком. Что ж, еще год одной ложиться в постель? А тебе тоже ведь не тридцать. Проще нужно быть, не требовать от жизни слишком многого, не ставить несбыточные цели, не ждать принца на белом мерседесе. Нет их ни фига в реальной жизни. Впрочем, что это мы только обо мне. Ведь ты не затем приехала, чтобы слушать мои сентенции. Расскажи, что с диссертацией у тебя?

– Тема определена, руководитель очень сильный, без труда протащит, лишь бы я там глупостей не написала. Но потом что? Я ведь преподавать не хочу, других мест для остепененных – раз-два и обчелся. А в издательствах от степени никакого прока нет. Главное не то, что у тебя в бумагах, а как работаешь. Вот и сомневаюсь, зачем мне надрываться. Мой шеф – ученый старой закалки, ему не понять, как можно не стремиться к науке, к ученой степени.

– А в издательстве все нормально? Сейчас ведь сокращения пошли.

– Тут все нормально, главред за меня держится обеими руками. Я ему план из болота вытягиваю.

– Тогда сиди, не дергайся. Впрочем, кто тебе мешает потихоньку и над диссертацией работать? Хотя бы для души.

– Наверное, ты права. Будь что будет.

Распрощались, договорившись созвониться и понимая, что, может быть, и не придется больше встретиться.

Работа шла своим чередом, книги все плодились и плодились у меня на столе. Я была назначена заместителем главного редактора, немного добавили зарплату, но просиживала над чужими рукописями целыми днями, как и раньше. В конце года директор издательства объявил, что нашей редакции теперь разрешили публиковать не только литературу на производственные тему. Дело в том, что книготорги начали отказываться от навязываемых тиражей. У них самих дела шли неважно. Мы резко, на порядок, сократили тиражи выпускаемой продукции, и наш финансовый план, как и план всего издательства, сразу затрещал по швам. Начинались новые времена.

Если раньше наш портфель был всегда переполнен, мы с трудом успевали просмотреть все предложения, отсеивая значительную часть из них, то теперь готовы были печатать многое, лишь бы была надежда на реализацию. Раньше авторы гонялись за нами, теперь мы гонялись за авторами, предлагавшими «макулатуру». Так мы со смехом называли когда-то детективы и женские романы. В издательстве пошли сокращения. Сокращали сначала вспомогательный персонал, затем редакторов и корректоров. Благо, что у нас некого было сокращать, многие сами уволились заранее.

Первого «макулатурного» автора привела я. Однажды у Валентина Павловича на Плющихе мы обсуждали план заключительного параграфа второй главы моей диссертации. Присутствовал и делал короткие, но дельные замечания бывший докторант Валентина Павловича профессор Малышев.

К его замечаниям я прислушивалась очень внимательно. Последнее время Валентин Павлович был рассеян, почти всегда соглашался с моими словами, и я чувствовала, что он уже практически не может или не хочет воспринимать чужие мысли. Странно, ведь ему всего семьдесят восемь. Викентий в его возрасте был еще совсем бодрый. Я тогда не знала, что Валентин Павлович давно серьезно болен. Кроме того, он предупредил меня, что, скорее всего, передаст руководство мой диссертацией Малышеву. Владимиру Ивановичу Малышеву он передал кафедру несколько лет назад даже формально. А фактически тот руководит кафедрой уже много лет.

И вот мы закончили обсуждение, разговор пошел на окололитературные темы, и Владимир Иванович пожаловался, что один из его блестящих учеников «изменил Мельпомене».

– Ну ладно перешел бы к Эрато или Каллиопе. Ведь первый акт трагедии у него на втором курсе был совсем неплохой. Я ему с удовольствием поставил пятерку. И несколько его хороших стихов мы поместили в студенческом сборнике на третьем курсе. А окончил университет и занялся детективами. Недавно принес мне свою рукопись – ужасный романчик, сплошные разборки бандитов: драки, кровь, шантаж. Откуда только слов таких набрался: «капуста», «впарил», «крутые тёлки»? Ведь мальчик из хорошей семьи. Куда страна идет?

Я живо заинтересовалась.

– Владимир Иванович, вы могли бы дать ему мой телефон? Я посмотрю его рукопись. У нас сейчас с авторами плохо. Может быть, его роман нам подойдет.

– Хорошо, но стоит ли печатать такую ерунду?

– Я только посмотрю, может быть, посоветую написать что-нибудь более удобоваримое.

– Хорошо, посмотри, Оля, жалко парня.

Так появился у нас Жора Лагин – рыжий, веснушчатый, с всклокоченными волосами. Рукопись романа «Берегись, голубка» я читала и, как говорится, только головой качала. Нет, с грамматикой у него все в порядке, филологическое образование чувствуется. И стиль выдерживает. Но содержание не для слабонервных. Насчитала девять смертей, из которых только одна была естественной, четыре «стрелки», трех продажных «мильтонов», пять проституток. А «бойцов» я даже и не считала.

Задумалась, пошла советоваться к главреду – Тихону Сергеевичу. Он бегло пролистал первую дюжину страниц, увидел два трупа, заглянул в середину и в конец, поморщился и четко заявил:

– Пойдет. Именно это и покупают. Вычисти хотя бы пару трупов, кажется, здесь их с избытком, добавь поездку за границу. Пусть не мелочится, пусть денег побольше украдут. И направь ко мне автора для договора. Мы сейчас не можем много платить, нужно дыры закрывать. Он начинающий, обойдется маленьким гонораром. И права я у него заберу в издательство на пять лет.

Жора стал первым прибыльным автором. Договор с ним подписали, даже дали аванс. Жора был на седьмом небе. До этого никаких заработков у него не было, висел на шее у родителей, правда, достаточно состоятельных. Над романом я поработала, убрала страниц пятьдесят текста, но старалась не убить в нем энергию, напряженность сюжета. А пока я резала, кромсала и правила, он успел написать полсотни страниц следующего романа и принес в редакцию, с надеждой заглядывая мне в глаза.

– Ольга Афанасьевна, пойдет так? Вы почитаете? Это первые две главы романа «Кровь на песке».

– Хорошо. Кстати, у тебя среди знакомых нет кого-то, кто пишет женские романы?

– А что, напечатаете?

– Да, если будет читабельно.

– Есть, пишет мой приятель Сёма, но он пишет под именем Саманта.

– Приведи как-нибудь. Посмотрю на него и на его рукопись.

– Обязательно. А когда вы прочитаете мои первые главы?

– Что ты так торопишься? Пиши дальше, а я через недельку прочитаю. К тому времени будут полностью готовы мои правки в твою «страшилку». Будет что и тебе читать.

Через неделю Жора привел своего приятеля Сёму-Саманту. Саманта оказалась здоровенным парнем, бывшим однокурсником Жоры. Он принес сразу две рукописи. Усадила его за пустой стол и попросила подождать. Выдала Жоре рукопись романа «Берегись, голубка», исчерканную, урезанную почти на четверть. Он открыл ее и схватился за голову.

– Ольга Афанасьевна, зачем же вы вычеркнули мое описание размышлений главного героя?

– А зачем они? Лучше начать сразу со следов убийства, но без трупа.

– Да, действительно, труп теперь исчез. А где он?

– Успокойся, Жора, полистай, почитай, а я пока побеседую с Сёмой.

– Саманта, Ольга Афанасьевна. Я предпочитаю это имя.

– Саманта так Саманта.

Ну очень не подходит ему это имя: метр восемьдесят рост – не меньше, сорок пятый размер ботинок, волосы жесткие, сизые щеки, на носу воспаление.

– Хорошо, Саманта. О чем ваша книга?

– Какая? Первая или вторая?

Взяла одну из них и открыла на первой странице.

– Вот эта, например.

– Это «Окошко счастья», о девушке. Она долго страдает, так как никто ее не любит, но потом в их город приезжает молодой бизнесмен и увозит ее в Париж. А там раскрываются ее таланты, она пишет одну за другой книги. Потом ее снимают в кино в роли подруги главной героини, которая находит счастье с испанским грандом, бедным, но очень добрым. И она получает Оскар за исполнение женской роли второго плана. А потом она тоже находит свое счастье, с французским графом.

– Неплохо звучит. Наверное, понравится провинциальным девушкам. Но я посмотрю, как это все написано.

– Ольга Афанасьевна, у Саманты все здорово написано. Я давал читать своей девушке, так она даже всплакнула. А потом сказала, что все очень жизненно.

– Жора, пожалуйста, не вмешивайся. Мы с Самантой сами разберемся. А о чем вторая книга?

– «Замок любви»? О девушке. Она знакомится в Ялте с французом, а потом он уезжает, и она долго страдает. Ей очень больно, и жизнь не складывается, но потом она знакомится с архитектором, снова влюбляется, а он уезжает в Швецию, где у него маленький замок, доставшийся в наследство от бабушки. Девушка страдает, даже хочет наложить на себя руки, но архитектор возвращается, забирает ее с собой в Швецию. И в замке, стоя на коленях, предлагает ей руку и сердце. А потом они долго и счастливо живут в этом замке.

Меня как током ударило. Но надо себя сдерживать.

– Да, и это неплохо. Оставьте рукописи, дайте ваш телефон. Я их прочитаю и позвоню вам, Саманта.

Когда мы остались одни с Жорой, я прямо спросила:

– Он притворяется или действительно голубой?

– Он чувствует себя девушкой, но парни шарахаются от него.

– Да уж… Но сюжеты у него нормальные. Посмотрим, как он описывает своих девушек.

Потом мы перешли к его книге, и я долго доказывала, что все длинноты приходится убирать. И нужно хоть часть тайны оставить для последних страниц. Жора пытался отстаивать свое, но быстро сдался и согласился, что многое нужно исправлять. Я дала ему еще неделю, чтобы проработать правки. Потом сделала несколько небольших замечаний по книге «Кровь на песке».

– Начало хорошее. Дописывай. Все-таки не увлекайся чересчур чернухой.

– Да-да, я все понял, учту ваши замечания по «Берегись, голубка». А-а… по этой книге мне тоже дадут аванс?

– Работай, все будет как положено.

Жора тоже ушел, я взялась было за романы Саманты. Под руку попался «Замок любви», про француза и архитектора. Нет, этот уж точно на потом. Но и «Окошко счастья» читать не хочется. Пошла обедать в кафе, что напротив, и немного погуляла по бульвару, чтобы успокоиться. Но все равно, нужно садиться читать. Странное ощущение, я читаю и чувствую, что это писала не девушка. Может быть, потому, что перед моими глазами маячит длинная нескладная фигура Саманты? Пошла к главреду.

– Тихон Сергеевич, выручайте, нужно срочно прочитать рукопись. Похоже, что она нам подойдет, а я увязла по горло с опусом Жоры Лагина. И упустить эту рукопись не хочется. Ну возьмите, пожалуйста. Хотя бы для предварительного чтения. Я потом, через пару дней, заберу у вас.

Пожал плечами, но рукопись забрал. Я хотела, чтобы он, непредвзятый, посмотрел, не ощущается ли, что книгу писал мужчина, хоть и голубой. И мне это удалось. Через два дня шеф сам зашел ко мне после обеда, сказал, что это обычная дамская муть, но книгу мы печатать будем. Хлопнул рукописью по моему столу и довольный улыбнулся.

– Теперь ты опять будешь по уши в рукописях. Два новых автора – это уже кое-что. Трудись. Напечатаем – тебе повысим зарплату.

Прибавка к зарплате – это неплохо. Цены-то не стоят на месте. В то время мы не могли даже в кошмарном сне представить тот разгул инфляции, который наступил позднее, в 1992 году. Никто вообще не привык к повышению цен.

Пришлось серьезно сесть за «Окошко счастья» Саманты. Было неясно, почему приезжий бизнесмен обратил на героиню внимание. Не было ни особенных событий, ни какого-то удачного разговора с ней. Придется Саманте дорабатывать. Потом нашла еще несколько крупных нестыковок, или необъяснимых действий, даже с точки зрения женской логики некоторые действия были непонятны. Ну это-то легко исправить. Я увлеклась, карандаш летал по страницам, не заметила, как кончился рабочий день. Взяла рукопись домой.

А дома, сделав немногочисленные свои дела, внезапно кинулась к своему старенькому чемоданчику и вытащила листочки с рукописью «Повесть любви». И вместо рукописи Саманты начала перечитывать свои листочки. Теперь я читала медленно, как редактор, отмечая огрехи. Читала целый час, даже пришлось включить свет. Села и задумалась. Чем отличается мое детище от романа Саманты? Нет, все разное: действие у меня развивается более чем на сто лет раньше, у меня морской офицер, у Саманты – предприниматель. У меня девушка из средней, но обеспеченной семьи, у Саманты из простой, с весьма малым достатком. Не говорю уж об одежде, транспорте. Кстати, Саманта хорошо разбирается в женских атрибутах. Но суть одинакова: обе девушки мечтают об идеальной любви и находят ее. Но у меня действие на этом прерывается, а у Саманты вполне естественное, жизненное развитие сюжета. Может, если бы я продолжила, моя героиня, ожидая месяцами мужа из плавания, завела роман с соседским щеголем? Кто знает? А если рассматривать с точки зрения моих изысканий, у кого мы увели фабулу, причем совершенно независимо друг от друга?