Текст книги "Мера воздаяния"

Глава десятая. Вражеская атака

Уже светало. Я вызвал такси, вернулся в «Таверну Кэт», поднялся в свой номер, почистил зубы, принял горячий расслабляющий душ и лёг спать.

Меня разбудил телефонный звонок. Время было – позднее утро.

– Да, слушаю, – сказал я, нажав кнопку мобильника и еле сдерживая зевоту. – Кто это?

– Твой друг у нас, – жёстко, с тяжёлым металлом в голосе послышалось в ответ. – И с ним могут случиться большие неприятности. Если не вернёте найденное в подземелье. Мешки, что вы забрали, они наши.

– Вас понял, – с хрипом ответил я, напрягаясь и мгновенно сбросив сонливость; на меня словно накатилась тяжёлая горячая волна, придавившая моё естество, во рту пересохло, язык стал заплетаться. – Кому вернуть? И когда? То, о чём вы говорите, дело ведь не сиюминутное. И мне надо услышать моего друга.

– Пожалуйста, слушай.

– Это я, – раздался из мобильника стенящийся голос Михаила Болумеева. – Они пытали меня. Прости, я не выдержал и… Перестаньте, не надо, прошу вас, я же всё сказал! А-а!..

Последние его слова закончились душераздирающим воплем, сквозь который донеслось нечто, похожее на шум работающей газовой горелки.

– Ну как, слышал? – спросил далее незнакомец.

– Да. Суки вы, шакалы. Я доберусь до вас. Понятно сказал?

И тут же упрекнул себя за угрозу; бойцовая собака, вознамерившаяся вцепиться зубами во вражеское тело, делает это молча, без лая, самое большее – позволяя себе утробное рычание, не предвещающее ничего хорошего.

– Ага, доберёшься. Завтра в шесть утра оставите груз – весь, без остатка – на территории заброшенного кирпичного завода возле цеховых ворот. И никаких фокусов, иначе Болумеев умрёт страшной смертью.

Сердце моё гулко стучало, и это было непривычно; подумалось, что старею, наверное, хотя вроде бы и рано ещё. Никогда прежде не был я так возбуждён. События начали разворачиваться самым нежелательным образом и в исключительно опасном направлении.

Кто эти люди, похитившие Михаила? Как они узнали о татариновском золоте и нашей причастности к нему? Где-то мы прокололись, дали маху, но где? И как быстро они атаковали, уму непостижимо, как будто следовали за нами по пятам!

Мысли с вопросами и без них вихрями проносились в голове. В ушах всё ещё звучали вопли моего товарища – вперемежку с непререкаемым голосом незнакомца.

Ох, как не хотелось начинать боевые действия! Но неизвестные джентльмены удачи первыми вступили на тропу войны. Из-за жажды лёгкой наживы. И могли перечеркнуть всё, ради чего я прибыл в Ольмаполь. И уничтожить меня самого как участника сомнительного предприятия, связанного с большими ценностями. А Михаила в первую очередь. Жив ли он ещё? Нельзя исключать, что его ликвидировали сразу после звонка.

Перед глазами возникла картинка с Болумеевым в окружении неясных человеческих силуэтов – как его бьют и калечат и как он угасает, издавая последние хрипения.

Руки непроизвольно сжались в кулаки, стиснулись зубы, спёрло дыхание, и стало трудно дышать.

Вспомнилось обещание, данное Наташе, быстренько разделаться с местными делами и сразу же вернуться в семейное гнёздышко. Возвращение откладывалось, вопрос – на сколько? И вернусь ли я вообще!

Я провёл ладонями по лбу и щекам. Всё, долой эмоции и выстроенные на них бесплодные размышления, приступаем к делу!

Через сорок минут я встретился с Юрием Самойловым и обрисовал возникшую ситуацию.

– Наверняка вас – тебя и Болумеева – прослушивали, – сказал он по окончании моего сжатого рассказа. – И скорее всего в личном его апартаменте. Ладно, едем, посмотрим, что там и как.

Спустя ещё несколько минут мы прибыли к ресторану «Магнолия» и поднялись в кабинет владельца заведения. На втором этаже нас пытались остановить двое из охраны, но несколькими словами об эксцессе с Михаилом Владленовичем мы убедили их предоставить нам свободу действий.

– Пожалуйста, проходите, – сказали охранники. – Если какая-то помощь нужна будет, всегда к вашим услугам.

– Спасибо, ребята, – сказал я в ответ, – будьте наготове. Вы можете понадобиться в любой момент.

В кабинете Юрий обнаружил два «жучка» под крышкой стола и что-то сделал с ними, чтобы они не работали.

Всё же классный он электронщик, в который раз подумалось мне. И медвежатник тоже замечательный, присовокупил я, вспомнив, как лихо отмыкал он сейф и дверные замки при ограблении особняков прекрасных дам Басиной и Митюковой. У последней тогда мы изъяли семь с половиной миллиардов наворованных рублей. А из сейфа Басиной – бриллиантов и прочих драгоценных камней на шесть с половиной. Тоже млрд.

– Вы обсуждали в этих стенах тему клада? – спросил Юрий, держа на ладони крохотные подслушивающие устройства.

– Здесь как раз и… – немного подумав, ответил я. – Обговаривали кое-какие детали. Уж не помню точно, какие именно слова мы произносили.

– Весьма неосмотрительно с вашей стороны. Тёртые вроде калачи, а ведёте себя, как ребёнки неразумные. Когда мы с Петром были в этом кабинете, не прозвучало ни намёка на золото, просто вынесли мешки во двор, к машине, и всё. А знаешь почему? Потому что болтать лишний раз может быть вредно для собственного благополучия и дела, которым ты занимаешься; у стен всегда могут быть уши.

Мой визави вздохнул, сдвинул брови, качнулся на каблуках вперёд-назад, цыкая, оглядел помещение и сказал:

– Какой исключительный порядок и чистота! Нигде ни пылинки. Сразу видно, что здесь регулярно и тщательно убирают. И при уборке не заметить «жучки»! Это исключено.

Юрий обратился к администратору ресторана, который толокся вместе с охранниками в коридоре возле двери, и попросил пригласить уборщицу, обслуживающую кабинет Болумеева.

Скоро пред нами явилась приятного вида особа лет тридцати в тёмном платье и белом фартуке, среднего роста, аккуратная, ладная собой, сексапильная. При виде нас она застенчиво улыбнулась, слегка покраснела и опустила глазки.

– Присаживайтесь, – сказал Юрий, показывая на ближний к себе стул. Сам он в полицейской форме с капитанскими погонами восседал во главе стола и властным серьёзным видом производил довольно сильное впечатление.

Уборщица села на предложенное место и сложила руки на коленях.

Я устроился у простенка между окнами так, чтобы видеть лица обоих.

– Капитан полиции Самойлов! – представился Юрий. И выдержав паузу, с намеренной жёсткостью спросил: – Ваше имя?

– Ирина. Ирина Тимофеевна Пасельева, – заметно волнуясь, ответила женщина.

– У вас семья, дети?

– Я мать-одиночка. У меня растёт дочь, ей десять лет.

– Как часто убираете в помещениях?

– Ежедневно. За исключением двух моих выходных в неделю. В эти дни я подрабатываю ещё в одном месте.

Я почувствовал, как немножко кольнуло в груди: пока я отбывал срок в режимном лагере, моя мать, уволенная с учительской работы, тоже уборщицей выпахивала себе на хлеб в двух конторах.

– И в этом кабинете убираете? – тем временем продолжил Юрий.

– Да, и в нём.

– Протираете полы, стол, так, Ирина Тимофеевна?

– Конечно. Всю обстановку: шкафы, рамы картин…

– В таком случае вы не могли не заметить это! – с нажимом произнёс мой товарищ; он положил на столешницу «жучки» и размашистым движением подвинул их к собеседнице.

Та побледнела и, вытянув лицо, уставила испуганный взгляд на предъявленные улики.

Сделав знак Юрию, я пересел за стол напротив уборщицы и в мягкой доверительной форме рассказал о захвате неизвестными людьми владельца ресторана Михаила Болумеева и что сейчас ему угрожает смертельная опасность. И что только с её, Ирины Тимофеевны, помощью его можно спасти.

– Что я должна сделать? – спросила женщина убитым голосом.

– Ничего особенного. Только сказать, кто вам дал подслушивающие устройства.

Она без промедления назвала имя и фамилию человека, кто он такой, с кем хороводится, номер его телефона и адрес проживания.

Это был Стас Шибаркин, подручный моего старого «знакомого» Николая Рыскунова, того самого, который с двумя подельниками участвовал в попытке изнасилования на стройке Нади Зайцевой, несовершеннолетней девчонки; из-за них я шесть лет отбывал срок в «Полярном медведе». И до сих пор сидел бы, не ударься мы с Петром Вешиным в бега. Теперь Рыскунов был связан с бывшим полицейским офицером Окуневым и выполнял различные его поручения, имевшие отношение к тёмным криминальным делам.

Когда-то у Ирины Тимофеевны был непродолжительный роман с этим Стасом. По старой дружбе и за определённую мзду она, как выяснилось, и исполнила просьбу бывшего кавалера.

– И давно вы закрепили жучки?

– Вчера после окончания уборки. О, Господи, зачем только я это сделала! Ох, глупая, неразумная баба!

Уборщица смахнула слёзы.

– Не плачьте, успокойтесь, – проговорил я и спросил всё с той же проникновенной тональностью и поощрительным взглядом: – Дочь от Шибаркина?

– Нет, от другого мужчины.

Лицо женщины стало наливаться кровью; в данный момент, без сомнения, она испытывала неловкость за своё интимное прошлое.

– Меня накажут, уволят теперь? – спросила дрожащим голосом Пасельева. – Вы знаете, я в стеснённых денежных обстоятельствах. Мне одной приходится поднимать дочурку мою Катеньку.

– Не тревожьтесь, – сказал я как можно ласковей. – Всё останется между нами. Мы никому ничего не скажем, и вы по-прежнему будете работать в «Магнолии». Но вам самой надо молчать о сути нашего разговора. Если спросит кто-то, зачем вызывали, скажете, что мы показывали фотографию мужчины и спрашивали, не видели ли вы его в здании ресторана или ещё где-либо? Вот оно, это фото.

И я предъявил ей обрывок газеты с изображением человека в фетровой шляпе, завалявшийся в моих карманах, который я всё не удосуживался выбросить.

– Вам понятно?

– Да, понятно, спасибо, – сказала Ирина Тимофеевна; лицо её слегка оживилось. – Разрешите идти?

– Идите. Но помните: о содержании нашей беседы – никому ни слова, включая Шибаркина! Это для вашей же безопасности. Будьте здоровы!

Уборщица ушла. Мы с Юрием встретились понимающими взглядами.

Беседа с Пасельевой заняла около восьми минут.

Затем – для маскировки расследования – поочерёдно допросили ещё одну уборщицу и официанта с официанткой. И представили всё ту же картинку с человеком в шляпе. В сопровождении нескольких вопросов, «главным» из которых был не видели ли они его вчера или позавчера в ресторане или за его пределами.

На всё понадобилось не более получаса. Перед тем как уйти, я, используя шифр, переданный мне Болумеевым, открыл потайной сейф и взял хранившийся в нём пистолет.

Администратор спросил, не может ли он лично оказать какое-нибудь содействие, но я сказал, что разговор с сотрудниками ресторана был проведён лишь для проформы, чтобы ввести злодеев в заблуждение, и всю необходимую информацию мы получим в другом месте.

Во второй половине дня состоялось знакомство уже с Шибаркиным. О местонахождении его Юрий узнал через отдел полиции, который возглавлял. Кажется, посредством пеленгации мобильного телефона этого субъекта.

Предварительно мы съездили к Дарье Михайловне, и с её разрешения я достал из подпольной завалины спрятанные в ней пистолеты «Грач» и ТТ.

В своё время, перед тем как закопать оружие, я не поскупился на смазку, и оба ствола были в прекрасном состоянии. Надо было лишь тщательно протереть их, что я и сделал в присутствии хозяйки дома и её сына.

– Что-то вы задумали, – с тревогой сказала Дарья Михайловна. – Юра, смотри, не влезьте в нехорошее дело!

– Не волнуйся, мам, – улыбаясь, успокаивающе и немного похохатывая, проговорил Юрий. – Ты же меня знаешь. Я человек осторожный, законопослушный и дурного не помыслю.

– Зачем же пистолеты?

– Да незачем. Просто хватит им лежать в земле. Вот сейчас поедем в полицию и сдадим, кому следует и как положено. Я сдам лично. Бумажку о сдаче оружия принести?

– Не надо, верю тебе.

В пистолете ТТ после приснопамятной стрельбы у моста через речку Агапку оставалось шесть патронов, плюс восемь в запасном магазине и пятнадцать – в «Граче». Вполне достаточно для серьёзного боя. Особенно если бить на поражение и без промаха; последнее у меня получалось очень даже неплохо, что всегда придавало уверенности в схватке с противником, как бы тот ни был опасен.

Пистолет же Болумеева я передал Юрию. Так что оба мы были вооружены.

Непродолжительная поездка к дому, в котором проживал Станислав Шибаркин. Поднялись по лестнице на нужный этаж. Звонок в дверь.

Увидев через дверной глазок человека в полицейской форме и услышав: «Откройте, полиция!» – хозяин квартиры отомкнул замок, и перед нами предстал весьма плюгавенький корявый мужичонка с бегающими глазками. Мне ещё подумалось, как это Ирина Пасельева, такая справная женщина, вздумала связаться с ним! Что её толкнуло в объятия этого хмырёныша? Неужели крайняя нищета, острая потребность в деньгах? Или какая-то некрасивая история, в которую она впуталась и оглаской которой он запугивал её? Или нездоровая, извращённая тяга к уродству?

Под угрозой оружия посадили Шибаркина в машину, завязали ему глаза чёрной тряпицей и выехали из города по направлению к Салымовке. Всю дорогу молчали. Я и похищенный нами человек сидели сзади. Иногда, на ухабах, я соприкасался с ним и тогда чувствовал, как его знобит. От страха, вероятнее всего.

Прибыли в деревню. Зашли в самойловский дом, сняли повязку с глаз пленника.

Если откровенно, мы не церемонились и допрос вели с пристрастием. Хотя бы потому, что время шло на часы и минуты и надо было спешить.

В основном использовалось психологическое воздействие, но было и физическое. Я выстрелил из ТТ. В замкнутом пространстве грохот выстрела ударил по ушам похлеще звуков отбойного молотка или близкого раската грома. Пуля обожгла пленнику кожу на бедре и проделала две округлые дырки в его отвислых штанах – входную и выходную; он вскрикнул от боли.

– Вторая будет в колено, а третья – в живот, – сказал я, наводя ствол ему в лицо. – И ты умрёшь в непереносимых мучениях. Понимаешь, наверное, нам шутить недосуг и всё более чем серьёзно. Спрашиваю последний раз: где Болумеев? Считаю до пяти, а дальше «выйдет заяц погулять» – вместе с лисой. Итак, три, четыре, пять, ну!..

Мужчина испугался, что я и вправду убью его, и поведал, что заложник содержится в подвале одного из гаражей, принадлежащих самому Рыскунову – в числе прочей его недвижимости. И сообщил, где находится объект и в каком товариществе.

Юрий подробно расспросил Стаса об устройстве замков на воротах и двери гаража и, обратившись ко мне, сказал:

– Думаю, справлюсь без особого шума и проволочек.

– А со мной что сделаете? – спросил пленник; губы его дрожали, на висках и по сторонам носа выступили мутные капельки пота; мутность верней всего из-за недостаточно чистых кожных покровов. – Убьёте?

– На черта ты нужен, руки об тебя марать, – сказал я с презрением. – Если всё пройдёт гладко – вернёмся, освободим и снова заживёшь прежней никчёмной жизнью на потребу своему поганому тезеву. Молись, чтобы всё у нас было хорошо.

Мы надёжно связали его верёвками и спустили в подпол.

Глава одиннадцатая. Спасение и прочее

Сделанное нами было грязной работой, но иначе не получалось – вопрос стоял о жизни или смерти нашего сподвижника и, повторяю, времени было в обрез.

Ещё почти час добирались до гаражного товарищества.

На въезде – шлагбаум и сторожевая будка почти впритык к нему. Нас встретили двое сторожей: один молодой парень, второй – уже в годах. Юрий потряс перед ними полицейским удостоверением и предложил обоим сопроводить нас до гаража номер сорок три.

– А как же шлагбаум? – сказал пожилой сторож.

– Поднимите, и всё, – бросил я. – Мы там недолго. За это время ничего не случится.

– Ладно, пошли, Яковлич, – сказал молодой сторож. – Покажем, где этот сорок третий, а то будут плутать между блоками. Машину вон, сбоку дороги поставьте, напротив сторожки, чтобы не мешала проезду.

– Что ж, пойдём, Виталик, раз просят, – ответил Яковлевич.

– Может, доедем на «Тойоте»? – тихонечко проговорил я, обращаясь к Юрию.

– Не, лучше пешком, – сказал он. – Чтобы не привлекать лишнего внимания. Вдруг кто из ихних увидит, что моя бандура возле рыскуновского каретного сарая стоит.

Сторожа провели нас к нужному гаражу – не ближнему относительно будки. Юрий подобрал отмычку, и через пару минут врезной замок в дверце на створе ворот был отперт.

– Вы первыми, прошу, – сказал он нашим сопроводителям, потянув за скобу и кивая головой на распахнувшийся дверочный проём.

Те прошли внутрь. Яковлевич щёлкнул выключателем рядом со входом, и вспыхнувшие лампочки осветили довольно просторное помещение, примерно восемь на пятнадцать метров, и три легковые иномарочные машины в нём.

– Во гаражище! – воскликнул Виталик, обводя глазами стены. – Хоть цех какой устраивай или мастерскую хорошую! Был бы моим, уж я бы развернулся, зашибнул деньгу.

– Уж ты развернулся бы! – откликнулся напарник. – Только вперёд от дербаганивания надо отказаться, а то хлещешь почём зря.

– Прямо-таки и хлещу! – с возмущением произнёс младший сторож. – Хватит меня перед людьми поносить.

Как и говорил Стас Шибаркин, в дальнем от ворот углу пола виднелась подъёмная крышка на петлях.

– Откройте, – сказал Юрий сторожам, проведя по ним строгим взглядом.

Виталик, недовольно что-то бормоча, приподнял эту крышку, сиречь творило, Яковлевич щёлкнул ещё одним выключателем, и внизу в стороне от лаза вспыхнул яркий электрический свет.

– Давай ты туда, – сказал мне Юрий и, мотнув головой на сторожей, добавил: – А я с ними побуду.

Я спустился по металлической лесенке и оказался в просторном же подвале, заставленном многочисленными ящиками и мешками, набитыми каким-то добром.

У противоположной стены полулежал на грязном тряпье и щурился на свет Михаил Болумеев. Лицо его покрывали многочисленные кровоподтёки и ссадины, руки, заведённые за спину, и ноги были связаны прочной бечевой.

– Ну здравствуй, Миша! – сказал я, приблизившись.

– Это ты, Карузо! – сказал Михаил, ещё больше поворачиваясь ко мне. Губы его болезненно искривились. – Прости, друже, они, говорю, пытали меня. Сначала просто били, а потом начали опаливать паяльной лампой. Я не выдержал и назвал твоё имя. И гостиничный номер твой. Прости, пожалуйста! Разнежился, видать, я в мирной ресторанной жизни, не тот уж стал, что в прошлые времена, потерял былую стойкость.

– И правильно сделал, что назвал, не переживай. Иначе запытали бы тебя до смерти. Ничего, теперь – вместе-то! – мы со всеми ними справимся.

Несколько взмахов раскладного ножа, купленного в Москве сразу по приезде, который я всегда носил с собой, – и путы, стягивавшие конечности пленённого, были перерезаны. Ухватив за плечи, я помог ему подняться с тряпичного ложа.

– Как, сможешь идти?

– Смогу, пожалуй. Сейчас, немного только…

Михаил постоял, растирая запястья и кисти рук и переминаясь с ноги на ногу, дабы восстановить кровообращение, затем неуверенными шагами двинулся к лестничному лазу.

Я подстраховывал его снизу, пока он поднимался наверх.

– Ничего себе! – воскликнул один из сторожей, увидев избитого измождённого человека с гематомами на лице.

– Вот те раз! – подхватил другой сторож. – Ну и дела. А мы и не знали ничего.

– О нас никому ни слова! – сказал я им на прощанье. – Иначе вернёмся и накажем – костей не соберёте.

– Да-да, конечно, никому, что вы! – наперебой ответили они. – Мы же понимаем.

Закрыли дверь гаража и направились к сторожевой будке. Сторожа на некотором расстоянии молча влачились за нами.

Перед тем как сесть в машину, Юрий достал телефон и с кем-то коротко переговорил.

– Рассказывай, кто тебя так разделал? – сказал он Болумееву, когда мы выехали с территории товарищества и повернули в сторону города.

– Люди из банды Рыскунова, – ответил тот измученным голосом и постанывая. Он держался за ручку над дверцей и отстранялся от спинки сиденья, чтобы не соприкасаться с ней. – Они не представлялись, но одного я узнал, доводилось когда-то пересекаться. О-о, сил нет терпеть, как больно! И голова гудит, раскалывается.

– Терпи, казак. Насчёт золота допытывались?

– Насчёт него. На миллиард двести миллионов ведь тянет – такие денежки на дороге не валяются. Вот эти типчики и слетаются, как мухи на медовый аромат. Куда мы теперь?

– К матери моей, в посёлок Тихоновка. Я позвонил ей, и она ждёт.

– Я думал – мне кранты, добьют они меня, а вы вот, спасители мои, явились. Век этого не забуду, что хошь для вас сделаю.

– Да ладно, сделает он. Молчал бы уж, страдалец.

Въехали в посёлок, свернули на соседнюю улицу, проехали полквартала и остановились на обочине дороги перед домом Юриной матери; она смотрела из окна, лицо её было напряжено, губы поджаты, брови нахмурены.

Посмотрели в обе стороны вдоль пустой улицы, прошли через калитку, поднялись на крыльцо.

Дарья Михайловна встретила нас в сенях, сдержанно ответила на приветствия и без лишних разговоров провела в заднюю комнату, служившую и кухней.

Болумеев разделся до пояса, Юрий помогал ему снять рубаху, и мы содрогнулись, увидев обширные волдыри у него на спине, груди и животе; многие из них полопались, оголив подкожные ткани, и потекли сукровицей.

Наверное, Михаила следовало бы отправить в больницу, но там к нему могли наведаться рыскуновские, и вряд ли визит этих чертей привёл бы к чему-нибудь хорошему.

Мне вспомнилась фельдшерица Саша Новикова, с которой ехал в одном вагонном купе. Вот чьё лекарское искусство могло бы сейчас пригодиться. И пожалел, что не взял номер её телефона.

Впрочем, в плане лечения всё обошлось наилучшим образом.

Юрий сказал, что знает одного опытного терапевта, что у них приятельские отношения и что поедет посоветоваться с ним. И добавил:

– Ему под семьдесят; лет пять, как занимается частной практикой.

Он сразу же уехал и довольно скоро вернулся с тем самым врачом по фамилии Шачков; по пути они заглянули в одну из аптек и купили лекарственные средства, необходимые при термических ожогах.

Терапевт покачал головой, увидев обширные поражения на теле пациента, произнёс: «М-да, вот люди, что творят» и приступил к обработке, сопровождая смазывания и прочие действия успокаивающими уверенными словами человека, знающего своё дело. Среди прочего он вколол два препарата: подкожно и внутримышечно. Обезболивающее и противовоспалительное, как мне запомнилось.

Когда медицинские процедуры были закончены, Юрий заикнулся о денежном вознаграждении, но Шачков категорически возразил.

– Никакой оплаты! – сказал он. – Считайте, что это обычный вызов врача на дом. Только, если не трудно, отвезите меня обратно.

И спросил у Михаила:

– Как чувствуете себя?

– Вроде бы ничего, – ответил тот с несколько виноватым видом. – Знобит только, слабость и пить хочется. Простите, что обеспокоили вас, оторвали от работы.

– Озноб и слабость – последствия ожогов, – сказал врач, – признаки интоксикационного синдрома. Ничего, вы человек молодой, сильный – вон какая мускулатура рельефная, и сердце работает как часы; день-два – и вам станет лучше, будете как новенький. Что касается беспокойства, это моя профессиональная обязанность – посещать людей, у которых проблемы со здоровьем.

– Пить хочется! – воскликнула Дарья Михайловна. – А вот у меня чаёк готов только что заваренный. Ах, какая я растеряха: заварила и позабыла о нём в сутолоке! Давай налью тебе, милый!

Она наполнила кружку чаем, добавила сахарный песок, размешала и подала страждущему.

– Вот, испей!

Михаил с жадностью сделал несколько крупных глотков, перевёл дыхание и допил оставшееся.

– Спасибо, мать! – поблагодарил он, ставя пустую кружку на стол.

– На здоровье! – ответила Дарья Михайловна. – Может ещё?

– Нет, хватит.

– Это лекарства для вас, молодой человек, – сказал Шачков, положив возле кружки упаковки с таблетками и рецептурную бумажку. – Как принимать, я расписал.

Попрощавшись с хозяйкой, все мы, четверо мужиков, покинули дом, сели в машину и поехали.

У пятиэтажки, в которой проживал терапевт, высадили его, поблагодарив на прощанье и попросив не распространяться о необычном больном. Юрий вышел вместе с ним и, стоя у машины, всё же вручил ему крупную купюру – почти что силой, – и тот держал её в пальцах так, словно она была чем-то замарана.

Не знаю почему, эта сценка со сконфуженным эскулапом больно царапнула мне сердце.

– Интеллигент, земский врач как бы! – с некоторой долей сочувствия и одновременной досады произнёс Юрий, вернувшись за руль и включив скорость. – Всегда благостного отдаёт больше, чем получает. Словно из девятнадцатого века прибыл в наш мир зла и насилия. Думаете, он себе эту денежку оставит? Нет, лекарства каким-нибудь бедолагам купит, влачащим существование без рубля в кармане, хорошо знаю его. Видел я тех несчастных людей почти на дне, кому он помогает, у которых никакого просвета нет в жизни.

– Что это за частная практика такая, – недоумённо проговорил я, – если он из своего кармана обеспечивает больных? Он же пенсионер, должно быть.

– Шачков – исключительно способный врач, не только вылечит, но и ободрит вперёд, успокоит. К нему и богатые пациенты обращаются. С них он берёт сполна; отсюда источник благотворительности.

– А семья, дети?! Им что, ничего не надо?

– У него жена такая же благословенная Богом. И сын, кандидат медицинских наук, зарабатывающий вдесятеро больше отца.

Проехав ещё немного, мы остановились у первого супермаркета и закупили продовольствие: хлеб, сухари, копчёную колбасу, мясные и рыбные консервы, муку, крупы, соль, сахар, растительное масло. И спички. И кое-что из кухонной утвари, необходимой для приготовления еды. Я всё оплатил из своего кармана. Юрий хотел тоже вложиться, но я сказал, что не надо, что денег у меня с избытком и могу ему одолжить.

Загрузили покупки в багажник машины, поехали дальше, миновали несколько улиц и, выехав из города, повернули на дорогу в направлении Салымовки.

Между тем ночь наступила, на небе высыпали мириады звёзд, и окрестности, полускрытые темнотой, стали принимать фантасмагорические причудливые формы, полные таинства, – так мне представлялось.

– Как думаешь, – произнёс вдруг Юрий, – чем всё закончится?

– Что именно? – переспросил я, отвлекаясь от ночных пейзажей.

– История с золотом.

– Не знаю. Поживём – увидим. Главное, что Мишу удалось освободить и он жив, хоть и не совсем здоров.

– У меня такое впечатление, – продолжил Юрий, – что она закручивается в тугую спираль. Вопрос, по кому жахнет, когда её отпустит.

– В смысле, по ним или по нам?

– Именно так.

– Будем стараться, чтобы по ним. Они этого заслуживают в полной мере.

– Стараться будем, а бой решит судьба. Э-хе-хе, жизнь наша полосатая: то терпимая, то совсем никакая.

Он вздохнул и замолчал. Дорога в свете фар неслась навстречу, вырываясь из тьмы. В отдалении проплывали редкие огоньки селений; кажется, за последние годы их стало ещё меньше и они сделались ещё тусклее. Кто там всё ещё проживает? Одинокие старики? Или доморощенные философы, отдалившиеся от обычного мира людей и кормящиеся за счёт окружающей среды, приусадебным хозяйством или иным каким-то способом?

Болумеев сидел сзади, закрыв глаза; на лице его читались печаль и утомление.

– Как чувствуешь себя, Миша? – спросил я, повернувшись к нему.

– Терпимо, – последовал ответ, – бывало и хуже, но реже.

Приехав на место, вошли в самойловский дом, зажгли керосиновый фонарь и выпустили из подпола Шибаркина.

– Это он тебя паяльной лампой? – спросил я у Михаила, кивая на пленника.

– Нет, лампой кто-то другой занимался, – ответил он. – Их было пятеро. И этот был среди них, я его хорошо запомнил. Да что запоминать: он рядом стоял и наблюдал, как меня пытают. Раздели до пояса, подвесили за руки и давай этой горелкой. Ещё смеялись гады да приговаривали, мол, жареным запахло, вкусно как.

– Повезло тебе, что не ты его мучил, – сказал я похищенному мужчине.

– Я хочу есть, – сказал Шибаркин, поняв, что угроза его жизни миновала. – И пить. Дайте напиться.

– Вода в бадейке – колодезная, – сказал Юрий, махнув рукой в сторону чулана, где на лавке возле умывальника стояла деревянная цилиндрическая ёмкость. – Надеюсь, ещё не протухла. Пей, сколько влезет.

– А поесть!

– Потерпишь.

– Хоть до города довезите!

– Доберёшься. На своих двоих. Скажи спасибо, что легко отделался. При том, что пытал нашего друга.

– Да не я это! – возопил Шибаркин и повернулся к Михаилу. – Вот, он же сказал. Болумеев, скажи им ещё! – И помявшись немного, добавил вполголоса: – Это сам Рыскунов лампой его поджаривал. Аж тошнило от горелого. Я бы в жисть не стал.

– Все вы там в вашей шайке хороши! – прорычал Юрий, замахиваясь на пленника кулаком. – И ты тоже.

– Погоди, – сказал я, обращаясь к нему и подмигивая. – Зачем человека понапрасну обижать! Надо воздать Станиславу за страдания, моральные и физические; наверное, уж страху-то натерпелся, сидючи в подполе и думая, что его укокошат. Закуски у нас, вон, полны сумки. Ты говорил, что в деревне где-то шнапсик оставался. Это получше колодезной воды будет.

Юрий вышел из дома. Через пять минут он вернулся с бутылкой, до горлышка наполненной спиртным коричневатого цвета, и поставил её на стол со словами:

– Вот, первачок. Калгановый. Хлебайте.

Затем нарезал хлеба и колбасы.

– Ешьте.

При виде спиртного и закуски пленник ещё больше воспрянул духом и облизал губы от нетерпения.

Я налил полкружки, поставил перед ним и сказал:

– Пей. Непременно жажду снимет – проверено на практике. И поешь. А то и в самом деле столько времени голодный. Да ещё этот подпол треклятый – с ума можно сойти в темноте от страха. Сочувствую тебе, но и ты нас пойми: надо же было как-то выручать товарища. Миша, ты тоже поешь.

– Не хочется что-то, – моргая глазами, пробормотал Михаил. – Слабость одолевает. Потом, может быть. Даже о куреве тошно думать.

Шибаркин выпил самогонку до дна, крякнул и принялся за еду.

– Ну как, ничего горилка? – спросил я у него.

– Обалденная! – выговорил он с набитым ртом и не переставая жевать. – Так хорошо пошла. И крепкая, ни дна ей, ни покрышки, градусов шестьдесят будет. Где вы её взяли?

– Места надо знать, – с угрюмым смешком сказал Юрий. – Ты ешь, ешь.

А я ещё налил пленнику – чуть меньше полкружки.

– Вот, на, ещё хлобыстни, коли нравится.

И эту дозу Шибаркин полностью выпил, и ему совсем похорошело. Лицо его расплылось в наглой циничной ухмылке, и с одного взгляда было понятно истинное нутро этого молодчика.

Юрий молча наблюдал за ним и чему-то едва заметно улыбался.

Михаил сидел на лавке несколько в стороне от стола. Он так и не притронулся ни к колбасе, ни к хлебу, а только попил воды, зачерпнув её из бадейки. Видимо, последствия термических ожогов всё ещё давали себя знать и он продолжал испытывать недомогание.