Текст книги "Мера воздаяния"

Глава шестая. Последняя воля

– Давай, я тебя подброшу до Салымовки, – предложил Юрий.

– Буду признателен, – ответил я. – На тебя я и рассчитывал.

– Можно и мне с вами? – спросил Пётр. – Что я буду тут один без вас!

– Конечно, о чём речь! – сказал я. – Втроём ещё лучше будет.

– Тогда завтра, в девять утра, – сказал Юрий. – Раньше ни к чему.

– Всё, лады.

На следующий день, позавтракав бутербродом со сливочным маслом и стаканом чая, я вышел из гостиницы «Таверна Кэт». Завернул за угол и прошёл дворами на соседнюю улицу, где мои друзья ждали меня на самойловском внедорожнике «Тойота» светло-коричневого цвета.

Прежде чем проследовать к ним, я, петляя задворками, проверил, нет ли за мной хвоста, но ничего подозрительного не заметил. Возможно, это была избыточная осторожность: если бы полиция распознала моё истинное лицо, то скорее всего меня арестовали бы прямо в «Таверне». Однако лучше перебдеть, чем недобдеть.

Я сел на заднее сиденье, поздоровался. Мне ответили. Юрий включил мотор, и мы тронулись.

На коленях Пётр держал какой-то объёмистый жёлтый портфель из мягкой кожи, довольно тяжёленький.

– Спросил у него, – смеясь, Юрий кивнул на брата, – что в портфеле-то? Чего-нибудь, ответил. Не хочет говорить, скрытня эдакая. Ну говори, Вешин, что у тебя там, хватит уж секретничать, здесь все свои. Ценные бумаги миллионов на сто, наверное, прихватил с собой, чтобы без тебя не свистанули, или долговые расписки клиентов со всей области.

– Отвяжись, балабол.

Пётр ухватил портфель обеими руками и подвинул ближе к себе.

По дороге я вновь рассказывал о спокойной, размеренной жизни в Канаде – обеспеченной, сытной, о зарабатывании денег пением в ресторане «Калина красная», о жене и её изобразительном искусстве. И о том, что в плане обретения доходов мы с ней движемся, можно сказать, ноздря в ноздрю. Мои товарищи поведывали о себе и событиях, происшедших в Ольмаполе за годы моего отсутствия.

Ехали на умеренной скорости; я с усладою разглядывал проплывавшие мимо знакомые ландшафты, схватывая малейшие перемены, и слушал своих товарищей.

Через час прибыли в Салымовку.

Сразу бросилось в глаза, что деревня ещё больше поугрюмела, покосилась и осела; здесь и там виднелись проваленные крыши. Некоторые избы почти полностью исчезли, и на их месте буйными куртинами возвышались бурьян, кустарник и молодые деревца.

«Печальное зрелище», – хотелось мне сказать, но промолчал, слова были без надобности.

Самойловский дом, окружённый крапивой и репейником, составлял единую картину с другими уцелевшими строениями, видевшимися неказистыми инородными островками в океане зелени. И да, только стёкла в его окнах оставались целыми, даже без единой трещины, это прежде всего привлекало внимание. Подходы к калитке в изгороди густо поросли подорожником и розовым клевером.

Напротив улицы в один избяной порядок – тихое спокойное озеро Салым с зеркальной водой, отражавшей синеву небосвода; ни одна травинка не была примята на его берегах, и нигде ни единого человеческого следа.

– М-да, умерла деревенька, – произнёс Пётр, подперев бока и глядя на разрушившиеся жилища, – нечего больше сказать, – и, посмотрев на луг за озером и поле, простиравшееся далее, седое от полынного бурьяна, добавил: – И земля никому не нужна стала. А когда-то добрые люди дрались за неё, больше, больше всё хотели захватить.

Юрий только пожал плечами в ответ.

«Поле-то отвоёвано у леса, пожалуй, – мелькнуло у меня. – Давным-давно. Подсечно-огневым способом». Но я тоже промолчал. После бегства из «Полярного медведя», в дни проживания у Дарьи Михайловны, бродил я иногда по этой много лет уже не паханной земле. Просто так, без всякой цели, под воздействием меланхолического настроения – посреди упомянутого бурьяна, главными обитателями которого были суслики, мыши и бесчисленные насекомые. Писк, гомон, шуршание этих существ доносились со всех сторон, сливаясь в единое целое. Особенно сие хоровое многоголосие усиливалось, заполняя сознание, когда я ложился на мягкие грядки травы между зарослями чертополоха, вдыхал сладкие запахи растений и смотрел в бездонное небо с белыми перистыми облаками.

Оставив Салымовку, мы пешком углубились в лес и прошли к третьему, дальнему схрону. Расчистили место от валежника, сняли дернину и откинули тёмную, пропитанную мазутом деревянную крышку; изнутри пахнуло землёй и прелостью.

Юрий подал мне штыковую лопату и фонарик, и я спустился вниз.

Ничего не изменилось в схроне за годы моего отсутствия; исключением были только неведомо как образовавшиеся ещё большие паутинные занавеси по верхним углам.

Быстро сориентировавшись при свете фонаря, я осторожно углубил полотно лопаты в грунт, обкопал нужное место – и вот она, банка со свёрнутым пакетом, целая и невредимая, словно только вчера положенная.

– Ну что? – раздался сверху голос Петра. – Нашёл? Целая?

– А как же! Всё в полной сохранности.

Уже в деревне, стоя у голого кухонного стола самойловского дома, я срезал ножом края тугой капроновой крышки, снял её с банки, достал пакет, вскрыл целлофан, извлёк бумагу, развернул, окинул взглядом текст, занимавший три четверти страницы, и, присев на лавку, начал читать вслух.

«Валентин, если ты держишь в руках эту маляву, значит, меня нет в живых. Да ты, наверное, всё знаешь. Пишу откровенно, без утайки: ты всегда был мне по душе, с первой минуты нашего знакомства в «Полярном медведе». Появись у меня сын, я хотел бы, чтобы он вырос похожим на тебя и внешностью и поведением – честным и бесстрашным. Я доверяю тебе, как самому себе.

Но это присказка, теперь к делу.

Помнишь, как мои люди при твоей шприцемётной поддержке обчистили мансарду полковника Окунева? Там было несколько миллиардов. Часть этой суммы – девятьсот пятьдесят миллионов – досталась мне. К ним я приложил накопленное ранее, и получилось миллиард двести миллионов. На всю эту сумму я накупил золота, так как инфляция и обесценивание денег, сам понимаешь. Договорился с одним золотопромышленником, имевшим левую добычу, и вот у него. И спрятал металл в подземных коридорах Ольмаполя, в одной из развилок. Вход в подземелье начинается из подвалов ресторана «Магнолия».

Схема коридоров с указанием тайника прилагается. Возьми находящееся в нём рыжьё и используй на содержание сиротского дома «Аврора» и детского госпиталя – с учётом складывающихся условий, а в общем-то, по своему усмотрению.

Вот и всё, друг мой, не поминай лихом».

Я посмотрел на товарищей и встретился с их заинтересованными выжидательными взглядами.

– Всё нажитое – сиротам и на выздоровление больных детей, – глухо пробормотал Юрий. – Понятно, в могилу с собой не утащишь. В точности по поговорке: голым пришёл в этот мир, голым и ушёл. Ну и подарочек преподнёс твой лагерный друг! Забот с использованием спрятанного может выйти море.

– Не только лагерный, – проговорил я, – мы и на воле дружбу водили. А что касается забот – до этого золота ещё добраться надо, и ещё вопрос, не уволокли ли его, на месте оно или нет?

С полминуты молчали.

– Он что-то там про схему помянул, – сказал Пётр, нарушив установившуюся тишину.

– Вот она, – сказал я, расправив второй листок. – Схема подземных ходов и пометки к ней. А здесь стрелка и поставлен крестик: место тайника, где должен находиться клад.

– И что ты собираешься делать? – спросил Юрий.

– Выполнить последнюю волю автора записки, больше ничего. И надеюсь, вы мне поможете. Только втроём нам не справиться. Понадобится ещё кого-то привлекать. И кто знает, может, в подземелья ведёт не единственный вход. Но в письме указан лишь один – из подвалов «Магнолии». Если воспользоваться именно этим входом, то без содействия Михаила Болумеева, нынешнего владельца ресторана, не обойтись. Петро его хорошо знает – вместе мотали сроки в «Полярном медведе». Уверен, с ним можно договориться. Петя, ты как считаешь?

– Болумеев надёжным был, – сказал Пётр, – без подлостей и задних мыслей. Но отчаянный, рисковый блатняга, каких поискать.

– Сейчас он в общем-то цивильный человек и преступает юридические нормы, только когда они используются представителями власти по принципу дышла и другого выхода нет. Но ведь и мы трое мало чем отличаемся от него, и нам есть что скрывать от законников.

– Это да, – немного склабясь, сказал Пётр. – Выплыви наружу кое-какие наши делишки, сидеть бы нам до скончания века.

– Теперь уже не выплывут. Если, конечно, болтать лишнего не будем.

– Чем больше людей, тем выше вероятность огласки с подземным кладом, – проговорил Юрий.

– В режимном лагере – вон, Петро знает – этот зэк был правой рукой Филиппа Никитича и отличался исключительной преданностью ему. Отчасти потому, что тот спас его – избавил от огульного обвинения в крысятничестве, то есть в воровстве у однобарачников. Михаил тогда мог жестоко пострадать, как минимум ему вломили бы хорошенечко, отбили всё нутро и сделали калекой. А могли и жизни лишить.

– Всё верно, – подтвердил Пётр. – На нашей зоне к «крысам» относились без всякой пощады. Как же, помню, как Татаринов проводил своё собственное расследование, как разнюхивал всё не спеша и нашёл-таки настоящего воришку – заключённого, страдавшего клептоманией. В наказание «крысе» ломиком размозжили кисти обеих рук. Вот так, Юрок, на наших глазах приговор исполнялся, вопли этого вора до сих пор уши режут.

– И всё же Татаринов обратился с завещанием к тебе, Валька, а не к Болумееву. И со временем люди меняются. Сколько лет ты не видел этого господина? Порядочно выходит. Каким он стал сейчас, известно тебе?

– Ладно, в рабочем порядке посмотрим, что к чему. Надо разузнать дополнительно о Михаиле, круге его интересов, с кем водится, в общем, всё, что удастся. Но думаю, на него можно положиться. Насколько я знаю, он – из своего кармана – продолжает финансово поддерживать госпиталь для детей, причём по возрастающей. Будь он с нечистой совестью, вряд ли содействовал бы. И «Авроре», сиротскому дому, помогает деньгами и продуктами: мясом, рыбой, молоком, свежей ресторанной выпечкой.

– Кто тебе сказал?

– Неважно кто.

– И всё же.

– Сам Михаил. И его слова вне сомнения; набивать себе цену настоящим блатным западло. А он настоящий, хоть и выглядит сейчас законопослушным челом.

Время было к обеду.

– Эх, пожрать бы! – произнёс Юрий. – Плохо, из еды ничего не взяли. У меня тут в сарае бредешёк припрятан, рыбы можно бы наловить и уху сварить; есть и миски, и ложки, мать оставила при переезде. Но пока наловишь да сваришь – полдня пройдёт. Проще домой вернуться и там поесть.

– Кто-то, – с напускным высокомерием сказал Пётр, – не догадался захватить кормёжку, а у кого-то ума хватило.

Улыбаясь, он открыл портфель, с которым не расставался, и извлёк из него поллитровку спиртного, стаканы и закуску: хлеб, колбасу, сыр, сало и большой пук зелёного лука.

– Ай да Петя, ай молодец! – воскликнул Юрий при виде алкоголя. Он взял бутылку и прочитал вслух: – Ром «Диллон», Мартиника, крепость пятьдесят шесть градусов.

– Тебе же нельзя, – сказал я, – ты за рулём.

– Никуда не поедем. На сегодня у меня отгул. И на завтра. Так что гуляем. К чёрту все дела!

И продекламировал:

 
Мой друг, пора на хутора!
Там средь унылой серой хери
Нет преопаснейших бактерий
Для нашего с тобой нутра.
Там браги сварим мы бидон,
Нарежем сала, хлеба, лука,
И ни одна болячка, сука,
Не пошатнёт здоровья трон!
 

– Вот и мы тут на хуторах, среди унылой хири, отчизне посвятим души прекрасные порыви, ха-ха, – сказал Юрий, коверкая слова и дурашливо смеясь.

– Сам сочинил? – спросил Пётр.

– Где мне! Это, как пишут, пародия на одно из стихотворений Пушкина. В интернете вычитал. Автор, к сожалению, неизвестен, но талантлив, видать, зараза. Можешь сам найти стишок – всё в свободном доступе.

– Не противопоказано будет с твоим инкогнито? – спросил у меня Юрий, когда выпили по первой.

– Обойдётся. Что же мне, смотреть только, как вы пьёте? Разве тут устоишь! Как говорится, человек слаб, а враг силён.

Выпили ещё и ещё. Бутылка опустела. А мы лишь начали заводиться.

– Хреново, одну всего привёз, – сказал Юрий брательнику. – Опростоволосился ты, Петенька, миленький. Пойду посмотрю, не завалялась ли где бутылочка самогоночки. Помнится, матушка припрятывала перед миграцией в город – на случай нужды.

И он поднялся, собираясь выйти из-за стола.

– Сиди а ты, не такой я простой, как кажется на первый взгляд, – ответил Пётр и достал из портфеля вторую бутылку рома.

– Опа, и идти никуда не надо. Ну, Петя, какой ты замечательный товарищ и брат! Давай, откупоривай скорей, душа горит. Чем же культурные люди закусывают это питиё?

– Рыбой, индейкой, апельсинами.

– А ты сала приволок. И его осталось с мизинец. Давайте всё ж карасей наловим. Только хлебнём вперёд ещё. Наливай!

Выпили ещё. Юрий достал спрятанный в сарае бредешёк, и мы сделали несколько забродов в озере, которое было чуть ли не под самыми окнами. Наловили рыбы, сколько хотели, развели костёр на травяном бережке и сварили уху в старом погнутом ведре. И продолжили гулянку до самой ночи, благо никто не мешал, а мы забыли обо всех проблемах и уже никуда не спешили, время остановило для нас свой бег и превратилось в бесконечность.

Когда ром во второй бутылке закончился, наш полицейский капитан сходил к своему дому и вернулся с двумя поллитровками самогонки, которые мы с Петром встретили одобрительными возгласами.

– Вот ты поёшь в ресторане, – сказал Юрий в середине гульни на природе, когда мы ещё не слишком набрались, – но это два-три часа за вечер и пару раз в неделю. А остальное время как проводишь? Не лёжа же на диване, ноги в потолок!

– Нет, конечно. Во-первых, не два-три часа, а пять-шесть с перерывами. Мы поочерёдно или дуэтом поём с Иваном Заречным. Это мой коллега по вокалу, у него чудесный приятный баритон. И он у нас за старшего, он как бы распорядитель торжества: согласовывает с оркестром, объявляет танцы и т. д. Чтобы всем было свободно и весело, гости радовались, и каждый чувствовал себя в центре великого праздника и главным его участником. От посетителей у нас отбоя нет. И это при высоких ресторанных ценах.

– А деньги? – спросил Пётр.

– Что деньги?

– Тебе лично сколько платит ресторан?

– Столько, что я полностью обеспечен. Ещё и остаётся. Кроме того, с подачи моего друга Бенджамина Смита участвую – показательно – в рукопашных боях одного из спецподразделений полиции, что тоже неплохо оплачивается.

– Кто такой Смит?

– Офицер полиции, он наполовину русский.

– Всё равно уйма свободного времени выходит. Как вы с женой отдыхаете? Или вам это без надобности?

– Нет, как же, отдыхаем, отводим душу. Чаще всего на природе. Летом, бывает, на парусной яхте или педальных катамаранах катаешься по озеру Онтарио. Или на велосипедах едешь пить молодое вино у местных виноградарей; за определённую плату, само собой – небольшую. Или путешествуешь на авто к северу или Ниагарскому водопаду. А то берёшь курс на запад, к тихоокеанскому побережью. Зимой летишь куда-нибудь в Аргентину или на Карибы. Хотя, по правде сказать, психологически в Канаде не устаёшь никогда, потому как повседневная жизнь полна комфорта и социальной справедливости.

– А родина? – спросил Юрий.

– Для меня она там, где моя семья, и нигде более, извините за прямоту. Родине же, которую ты имеешь в виду, долги я все отдал, и даже сверх того.

– А если бы в самом захудалом государстве, в какой-нибудь «Татуасии», среди дикарей?

– Юра, в любом месте, доведись так! И я неустанно облагораживал бы это местеченько, обихаживал его, потому как благополучие семьи – наиглавнейший смысл моей жизни.

– Гм, наиглавнейший! Немало умников найдётся, которые посмеялись бы, услышь они такие слова. И распатронили бы они тебя вдоль и поперёк.

– Посмеялись бы и распатронили только одинокие никчемушники, кто, мягко говоря, профукал свою жизнь. Чтобы смешком прикрыть ущербность беспутёвого своего существования.

– Тогда выпьем! – произнёс Пётр, поднимая не совсем твёрдой рукой стакан со спиртным. – И споём.

– За что пить-то будем?

– За смысл, о котором ты сказал. Твой, мой, – он повёл глазами на брата, – и его. Юраньке в этом «смысле» ещё работать и работать, ха-ха.

– А петь что будем?

– Любую. «Тум-балалайку» давайте.

– Без музыки?

– Без. Ты заводи, а мы подпоём. И подыграем – ложками по мискам.

Мы выпили ещё по одной и спели эту «Тум». Один первый куплет, и тот не полностью.

 
Бравый мальчишка, жениться не прочь,
думает, думает целую ночь —
на ком бы жениться, чтоб не стыдиться…
 

Остальные слова песни никто вспомнить не мог, и вообще у всех нас поплыло перед глазами. Как уснули на старом драном одеяле, постеленном в передней комнате самойловского дома, тоже не помнили.

Про утреннее похмелье распространяться не буду. Отмечу только, что оно было ужасным и мы отпаивались бесконечными стаканами травяного чая, сваренного на прибрежном костре. Перед глазами же рисовалась Наталья Павловна и думалось: «Хорошо, что она не видит меня такого».

А смысл жизни сузился до единственного желания поскорее избавиться от головной боли.

Вернувшись в Ольмаполь, мы начали собирать информацию о подземных ходах в старой части города. Просматривали соответствующие публикации в интернете. Юрий и Пётр исподволь, дабы не вызывать подозрений, осведомлялись у знакомых старожилов и местных краеведов.

Постепенно нарисовалась следующая картина. Подземные ходы действительно существовали. Их было три, общей протяжённостью более четырёх километров. Основной ход представлял собой как бы букву «т» с тремя поворотами, один из которых был в ножке «буквы», а два – в её перекладине.

Высота ходов, коридоров или катакомб – на ум приходили разные названия – составляла в среднем сто семьдесят сантиметров, ширина – сто тридцать, и находились они на глубине трёх-четырёх метров. Сооружения эти со сводчатыми потолками были выполнены из красного кирпича. В нескольких местах ходы – в одной из интернетовских публикаций они назывались галереями – расширялись, образуя довольно просторные каморы. За столетия существования не произошло ни единого обваливания этих подземных нор.

Ясно, что построить такое было под силу лишь опытным, искусным мастерам, разбиравшимся в своём деле. К тому же в стародавние времена, видимо, уже умели обжигать кирпич, не разрушавшийся веками.

Для чего они создавались, каково было их назначение – узнать так и не удалось. Кто был инициатором строительства, тоже осталось неизвестным.

Исторические хроники упоминали, что на месте старой части Ольмаполя, прилегающей к реке Ольме, в первой четверти восемнадцатого века возник казачий Ольминский юрт, то есть поселение. Только, говорили краеведы, подземелья существовали задолго до появления юрта. Значит, ещё раньше здесь жили люди и было построено какое-то городище или подобие его. Как, при каких обстоятельствах оно исчезло – осталось большим вопросом. Не исключено, что людей согнало нашествие врагов или природная катастрофа. Или повальные болезни, какой-то страшный мор.

Десятилетия спустя в юрте стали селиться старообрядцы и разный беглый народ, и образовалось большое многоуличное село с численностью жителей, превышавшей восемнадцать тысяч человек.

Удобное расположение на судоходных путях способствовало росту селения за счёт зерно– и лесоторговли. Зерно, в основном пшеница, обозами свозили на местные рынки со всей степной округи за десятки и даже сотни километров, а лес плотами сплавляли с северных верховьев Ольмы. Википедия упоминала, что местные купцы отправляли во многие губернии до десяти миллионов пудов хлеба за сезон.

В начале двадцатого века Ольмаполю был присвоен статус города. Позже, со строительством промышленных предприятий, население его возросло до нескольких сот тысяч.

Подземные ходы пролегали под кварталами одно– и двухэтажных зданий дореволюционной постройки.

Ещё при Советской власти, в годы так называемого развитого социализма, входы в подземные галереи – или катакомбы, как их называл Пётр Вешин, – были замурованы, залиты тяжёлыми массами жидкого бетона. С целью недопущения несчастных случаев, в том числе при обвалах; последние не исключались, ведь годы шли, и, по мнению городских начальников, сооружения могли обветшать. Ну и во избежание использования подземелий какими-либо преступными элементами.

Но один вход, судя по написанному Татариновым, остался свободным. И доступ к нему был лишь из подвалов ресторана «Магнолия».

Как ни поверни, без участия Болумеева обойтись было невозможно.