Текст книги "Мера воздаяния"

Глава семнадцатая. Ради справедливости

Если не ошибаюсь, это было пятое моё посещение «Огонька». Или шестое.

По своему обыкновению, я сидел за столиком у окна, попивал, не спеша, сладкий горячий чай из гранёного стакана с гладким ободком по верху, поглядывал на прохожих, деловито – а кто и бесцельно, с пустым взором – шествовавших по тротуарам, ближнему и на противоположной стороне улицы, в одном направлении и другом. Иногда переводил глаза на кафешных гостей, усердно работавших ложками и вилками и наслаждавшихся пищеварительными процессами в организме, или смотрел в неопределённое туманное пространство, отдаваясь разным неясным воспоминаниям и чувствам.

О чём-то я задумался и ушёл глубоко в себя, отрешившись от тихого «огоньковского» мирка, как вдруг дверь распахнулась и в заведение ввалились, топая ногами, двое полицейских – оба красношеие, мордастые, грозные, с властным повелительным видом, один – сержант, второй – прапорщик.

Пробежав быстрыми цепкими взглядами по посетителям, они уверенно направились к буфетной стойке, за которой находилась моя старая знакомая Нина.

«Кутырёв и Салядин, – подумал я, глядя сбоку на величественные фигуры людей в форме, – те, что ограбили покойного Несмеянова». И, как оказалось, не ошибся.

Полисмены сказали буфетчице несколько слов, она ответила и подала им целлофановую маечку с каким-то содержимым, занимавшим нижнюю часть её.

Сразу, в первые мгновения, не понять было, что это за содержимое, а потом я присмотрелся: в маечке были пачечки денег, вне всякого сомнения. Выдавали характерные выступки и их размеры. Помнится, целлофан просвечивал и вроде бы даже дизайн банкнот обозначался; но, возможно, это уже мои измышления дорисовали картинку. И вроде бы пити-мити были перетянуты тонкими голубенькими резинками.

Разговор у буфетной стойки продолжился; о чём – не было слышно, улавливались лишь отдельные неясные звуки. Но сцена носила явно не дружественный характер.

Физиономии блюстителей порядка, допрежь наглые, в один миг сделались злыми и беспощадными. Нина же поникла вся и обеими руками оперлась на столешницу стойки. Казалось, силы оставили её и она еле держалась на ногах. Напротив высоких, гороподобных фигур мужчин в полицейском обмундировании она выглядела совсем жалкой, мизерабельной и глубоко несчастной.

Стражи порядка сделали поворот через левое плечо, ещё раз недобро и цепко глянули на посетителей, и на меня тоже, и двинулись к выходу. Мне почудилось, что от них исходила тяжёлая негативная энергетика, способная поражать человеческое здоровье. Громко хлопнула дверь.

Как только они ушли, женщина за стойкой не сдержалась, судорожно вздохнула, уронила голову на грудь и заплакала в голос. Такое поведение общепитовской работницы никуда уж не годилось, потому как нарушало благостную атмосферу поглощения пищи. В зале стало сумрачно, словно на солнце набежали тучи и день заметно потускнел.

Спохватившись, женщина попыталась взять себя в руки, но безуспешно; рыдания конвульсивно вырывались из её груди, крупные слёзы бежали по щекам.

Под воздействием неприятной сцены нахмурившиеся посетители поспешно доели из своих тарелок и один за другим поднялись и ушли.

Мы с буфетчицей остались в зале вдвоём. Я подошёл к ней и сказал как можно участливей:

– Прошу вас, не плачьте. Не надо плакать, успокойтесь.

И спросил:

– Что-то случилось, Ниночка, милая?

Женщина взглянула на меня, и слёзы хлынули из её глаз ручьём. Пожалуй, она не расслышала ни одного моего слова.

– О-о, Господи, за что же нас так?! – протяжно воскликнула она. – Что мы плохого кому сделали?!

Потянувшись через прилавок, я ладонью провёл ей по волосам и щеке, пытаясь привести в чувство. После чего, усилив голос, повторил вопрос:

– Так что же случилось? – И неожиданно для себя добавил: – Скажите, может, мне удастся помочь вам как-то.

– Эти суки удвоили плату за крышевание, – сказала Нина, всхлипывая и с трудом произнося слова; из груди её продолжали вырываться рыдания. – Завтра надо выплатить добавочный взнос. Так они разорили прежних владельцев «Огонька». Теперь и на… нас хотят доконать.

– А разве вам принадлежит заведение?

– О-о, Господи, вот несчастье!. – Нина глянула на меня сквозь слёзы; губы её кривились, как у обиженного ребёнка. – Мы с мужем взяли ипотечный кредит в банке «Трапезит» и выкупили кафе. Переоформили интерьер – видите, стены какие отделанные, глаз радуют; заменили столики, расширили ассортимент блюд…

Она покачала головой, тяжело вздохнула и поморгала влажными глазами; слёзы слетели с её ресниц на столешницу стойки.

– Муж хозяйственной частью занимается, а я… я за буфетчицу верчусь. Надеялись, дело пойдёт по восходящей. Оно и пошло бы, но эти двое кровососов… Последнее вытягивают, ненасытные. А противиться боязно – или кафешку сожгут, или мужа покалечат. Если не сами, то кто-нибудь из ихней своры. С них станется.

– Вон как, покалечат!

– Да, знаем, были случаи.

Нина аккуратно высморкалась в носовой платочек.

– Завтра опять придут. В это же время. Чтобы выбить из нас доплату. Кредит же ещё выплачивать и выплачивать; знаете, наверное, что бывает с банковскими неплательщиками. Вот и с нами так же получится. Отнимет банк у нас «Огонёк», продаст кому-нибудь, и останемся мы с протянутой рукой.

– Я помогу вам! – сказал я в твёрдой угрюмости, уже обдумывая, как это лучше сделать, и внутренне настраивая себя на окончательный, бесповоротный лад. – Обещаю. Где полицмейстеры ставят машину, перед тем как зайти в кафе? Они же не пешком передвигаются по городу.

– В двадцати метрах отсюда, слева за углом, – Нина снова тяжело, со стоном вздохнула и кончиком фартука отёрла слёзы. – Там переулок Смородиновый и нет камер наблюдения. Специально выбирали место, сволочи, чтобы лишнего не засвечиваться. Кроме нас они здесь ещё фермерскую мясную лавку грабят, что по ту сторону переулка; и деньгами берут, и лучшей вырезкой – и себе, и для всей родни.

– А фамилии у них? – спросил я в порядке уточнения.

– Сержант – это Кутырёв, а прапорщик – Салядин. Часть денег себе оставляют, а остальное наверх отдают, слышала от них же, разговаривали между собой. Сколько наверх – не знаю.

Голос женщины начал наливаться злостью, всё ещё влажные глаза её засверкали яростью.

– Знаю только, что всё начальство полицейское кормится за счёт таких как мы, мелких нэпманов, а потом семейства их – детки, жёны, тёщи – на наши деньги коммерцией и другими прибыльными делами занимаются, мошну себе продолжают набивать. Ну и просто чтобы жрать в три горла, одеваться пороскошней, разные вещи дорогие покупать и недвижимостью обкладываться. Не случайно оба эти полицейские такие упитанные, раздулись во все стороны на дармовых харчах.

– Раздулись, да. И ещё: название мясной лавки, которую они обирают?

– «Грудинка и окорок» называется. Да вы, наверное, проходили мимо, видели.

В самом деле, видел. Ничем не примечательная фермерская лавчонка об одно оконце, с неброской вывеской и расписанием работы.

Распрощавшись с буфетчицей, я вышел из кафе, дошёл до этой лавки, скользнул глазами по вывеске, открыл дверь и переступил порог. Заведеньице было так себе, крохотным; в нём едва умещались короткий прилавок с весами и по бокам его – две остеклённые холодильные витринки с выставленными образцами продуктов и картонными зелёненькими ценниками.

Молодая женщина в белой шапочке и белом же чистеньком фартуке, сидевшая за прилавком, торопливо поднялась при моём появлении и, опережая меня, поздоровалась. Я ответил своим «Здрасте!» и неглубоким поклоном.

– Что-то желаете купить? – спросила продавщица, с ожиданием глядя на меня. – Вот, возьмите свиную вырезку, только сегодня привезли, два часа назад, можно сказать, парная, и ни одной жилки нет. Для отбивных котлет самое то будет, лучше не придумаешь. Возьмите, не пожалеете.

– Убедили, – ответил я, подумав, что отбивные явятся приятным сюрпризом для Кости Маткивского. – Пожалуй, возьму. Два куска, будьте добры.

Продавщица взвесила свинину, поместила в целлофан, затем – в полиэтиленовый пакет с цветочным рисунком, поставила его на прилавок и назвала стоимость покупки, довольно существенную, которая далеко не каждому провинциальному обывателю по карману. Но для меня эта сумма была вполне приемлемой. Расплатившись, я за лямки взял пакет левой рукой.

– По найму работаете? – спросил я, перед тем как уйти.

– Я – невестка владельца этой лавки, – ответила продавщица. – Он у нас фермер, в пяти километрах от Ольмаполя хозяйство устроил. Свиней содержит и бычков – на откорм. А старший сын его, мой муж, помогает ему: закупает фураж, скот кормит, стойла вычищает, убоину разделанную доставляет сюда. Работы полно, никакой передышки нет.

– Никто не наезжает на вашу лавочку?

– О чём вы? – вопросом же ответила продавщица. В глазах её прочитались удивление и нечто, похожее на испуг, щёки окрасились густым нездоровым румянцем.

– Да ни о чём, так просто сорвалось с языка, – сказал я, смешавшись и не придумав ничего лучшего. – Спасибо за вырезку, всего вам хорошего. И подмену найдите себе, отдыхайте хоть иногда, это необходимо для здоровья физического и духовного.

Отбивные действительно получились объедение, язык проглотишь. Костя ел и никак не мог наесться.

– Ну и праздник мне устроил! – сказал он, когда с последней котлетой было покончено. – За всю жизнь не пробовал такой вкуснятины.

«Бедный Костян, – думал я, глядя на него. – Твоё холостячество сыграет с тобой дурную шутку».

Ночью, в первой её половине, пошёл затяжной дождь. Наступившим днём он не только не прекратился, а даже усилился. Заметно похолодало, отчего стали запотевать окна.

К указанному Ниной времени я уже сидел в «Огоньке» и вновь потягивал чаёк из гранёного стакана с ободком.

На мне была серая летняя куртка – Костина, тесноватая, довольно заношенная, обтёрханная и с серой же латкой на груди. На голове – его же тёмно-синяя бейсболка с огромным захватанным козырьком, сломанным посередине. В некоторой степени я походил на бомжеватого пьющего мужичка, каковых в городе многие сотни, если не тысячи.

Дело, в которое я собирался влезть, способно было вызвать дополнительные осложнения для меня; практичный человек скромненько миновал бы его стороной. Но, видимо, я был сделан из другого теста, поэтому остановиться уже не представлялось возможным, натура не позволяла. Тем более что я обещал Ниночке заняться её денежными проблемами, а обещания надо выполнять.

«Максимум осторожности, и всё обойдётся, – сказал я себе. – И ты продумал пути отхода».

Я и в самом деле предварительно обошёл все ближайшие задворки и подворотни и наметил, в какую сторону бежать в случае погони.

Наконец появились Кутырёв с Салядиным. Оба в форменных полицейских плащах, потемневших от дождевой влаги, особенно на плечах. Ещё до их появления бейсболку я снял, сунул в карман куртки так, чтобы не поломать козырёк ещё больше, и до бровей напустил на лоб вихры.

Полисмены пересекли зал, и состоялось почти точное повторение вчерашней сценки у буфетной стойки. Нина со скорбным видом опять подала целлофановый пакет, и Кутырёв принял его. Всё на глазах посетителей, сидевших за столиками.

Действия блюстителей порядка были не совсем последовательные: машину ставили вне камер наблюдения, а здесь совершенно не таились. Возможно, это из-за потери чувства опасности, определённого атрофирования его с течением времени и пренебрежения мнением посетителей невысокого ранга, многих из которых они знали и презирали за скудость и неприспособленность к миру капитала и эксплуатации человека человеком.

Разом допив чай, я вышел на улицу, глянул на хмурое небо, на рябые от дождя лужицы воды возле тротуаров и в колдобинах, натянул на голову бейсболку, поднял воротник куртки и повернул налево.

В переулке стоял иномарочный седан с продольными синими полосами на боковинах светлого кузова и надписями «ПОЛИЦИЯ». Я подошёл, повернулся к улице, облокотился на крышу авто – самый край её – и опустил голову; козырёк бейсболки прикрывал лоб и глаза.

Минуту спустя из-за угла показались Кутырёв и Салядин. В левой руке первого – пакет с деньгами. Они весело улыбались и похохатывали; громогласный безудержный хохот разносился по всему переулку.

– Здорово мы обули этих Хохловых! – донеслось до меня. – Вишь, богатенькими захотели стать! А мы что, на одной зарплате должны сидеть?! Нет, друзья, так не пойдёт, делиться надо по полной программе, все хотят жить хорошо, вкусно кушать и сладко пить.

Кажется, это был голос сержанта.

– Никуда не денутся, будут платить, – послышался ответ напарника. – Если ж заартачатся, ещё удвоим мзду и пустим по миру. Кафе же спихнём Дубкину; тот будет исправно уплачивать столько, сколько скажем.

– Всё верно, Дубкин наш человек, ещё спасибо будет говорить и разными подарками одаривать.

– Ах ты, хрен моржовый! – воскликнул Салядин, увидев меня возле машины. Бросилось в глаза, как он мгновенно вспыхнул, наливаясь гневом. – Смотри-ка, не церемонится босячина.

Из горла его вырвалось нечто, похожее на рычание.

Дальше всё пошло так, как я и ожидал.

Полицаи быстро, чуть ли не бегом приблизились. Сержант замахнулся на меня дубинкой, но я уклонился, и удар пришёлся по крыше авто, отчего осталась вмятина. Это ещё больше разозлило людей в форменной одежде, они прямо-таки пришли в неистовство.

Прапорщик, извергая матерные ругательства, схватил меня за воротник куртки, что является излюбленным приёмом уличных хулиганов. Я позволил ему сделать этот захват, чтобы психологически расслабить обоих, внушить им, что-де всё у них идёт по накатанной и сейчас они отделают обнаглевшего люмпен-пролетариата по всем правилам. Сержант второй раз замахнулся своим дубьём…

Моим оправданием было то, что я не нападал, а только не позволял жестоко избивать себя. Резиновая дубинка считается не смертельным оружием, но это как и куда попадёшь. Покалечить же ею человека и сделать его инвалидом, плёвое дело, стоит лишь захотеть; таких историй полно, свидетелем их я был, когда находился в режимном лагере, да и в обычной жизни доводилось видеть не раз.

Бойцами они оказались никудышными, без надлежащей выучки. У Салядина выпирало брюхо, как у беременной бабы во второй половине срока, приметное даже под плащом и ограничивавшее скорость и ловкость движений. Кутырёв вообще не мог оказать какого-либо сопротивления, а только бестолково мельтешил руками перед собой, и вдобавок ещё пакет с деньгами мешал ему.

Одно дело охаживать дубинками какого-нибудь беспомощного замухрышку типа обессиленного пенсионера или сопливого подростка и совсем другое – сцепиться с физически крепким мужчиной, хорошо подготовленным в боевом отношении. Видимо, мусора только на грабёж и избиение неповинных граждан были мастера великие.

Запомнились удивлённые вытаращенные глаза обоих. И отчётливо выраженный страх на физиономиях. Когда они поняли, что я человек не пустяшный, что собираюсь оказать решительное противодействие и что жалости от меня не будет.

Вырубил я их за четыре секунды, предварительно освободившись от захвата за воротник. Они сразу обмякли и почти одновременно повалились, словно мёртвые.

С полчаса теперь полежат под дождём. А может, и подоле. Пока не очухаются. Или если кто-то раньше не придёт на подмогу.

Появилось желание переломать руки обоим. Изувечить так, чтобы стали непригодными к службе в полиции и не было больше возможности обирать добрых людей. Но что-то остановило меня. Не исключено – всегдашняя моя мягкотелость, усугубившаяся в благополучном Торонто. К тому же нанесение увечий – это так примитивно. Попробуем-ка, подумалось мне, пойти другим путём, более тонким и извилистым.

Вернувшись в кафе, я положил пакет с деньгами на стойку перед Ниной.

– Возьмите, – проговорил я, понизив голос и подавшись к ней. – Флибустьерам в плащах, которые только что приходили, ваши шуршики сегодня не понадобятся. И завтра тоже скорее всего.

– Что вы с ними сделали?! – испуганно прошептала буфетчица и посмотрела на гостей, сидевших за столиками. Я тоже глянул через плечо; все посетители, в основном мужчины среднего и молодого возрастов, были заняты кушаньями и напитками и не обращали на нас внимания. Быстрым движением буфетчица смахнула пакет в выдвижной ящик под стойкой.

– Ничего особенного. Оба живы. Но «скорая» им понадобится. А может, и нет, может, так обойдётся для них. С вас же – стакан сладкого чая, когда приду в следующий раз. Договорились? Он у вас такой вкусный и ароматный. Ну, не скучайте тут без меня. Ауфвидерзеен, я нах хаузе, то есть домой. Да, всё забываю спросить: сколько у вас детей?

– Двое, мальчик и девочка, – ответила Нина. – Они ещё совсем крошечки.

– Я так и думал, что двое.

С этими словами я вышел на улицу и принял влево.

Дождь, кажется, ещё усилился; тучи обложили небо надолго и всерьёз. Взгляд в Смородиновый переулок. Сборщики дани, раскинув руки и ноги, всё ещё лежали на асфальте возле полицейской иномарки.

Сразу после «Огонька» я на Костиной квартире переоделся в сухое своё. И пешком отправился к отделению банка «Трапезит», чтобы встретиться с Петром Вешиным. Слежки за мной не было, я тщательно проверился, петляя по дворовым территориям, так что нарушение правил конспирации не привело бы к негативным последствиям.

Вешин принял меня в своём кабинете. В состоявшемся разговоре я поведал о владельцах «Огонька» и тяжёлой подати, возложенной на них правоохранителями. Помянул и происшествие в Смородиновом переулке.

– Фёдор Грунов, ты неисправим, – тряхнув головой, с досадой резюмировал мой собеседник. – А если бы тебя повязали!

– Так не повязали же.

– Зона ожесточила вас, господин хороший, в отличие от меня.

– Нет, зона ни при чём; я только исходил из чувства справедливости.

– По острию ножа ходите, сеньор помидор. Можно было и без мордобития обойтись.

– Время от времени негодяев надо учить. Чтобы направить на путь истинный.

– Брось! Законченных негодяев, рождённых с генными предпосылками на бесчестье, ничему путному не научишь. Только страх перед неминуемым наказанием может удерживать их от преступления, и ты это знаешь.

– Вот для этого страха я сих подонков и уделал. И как иначе я забрал бы пакет с деньгами и вернул буфетчице?

– Ладно, не будем пререкаться, а займёмся работой – грамотной во всех отношениях и полезной для общества.

Пётр вызвал одну из сотрудниц учреждения, приятную учтивую женщину в строгом костюме с юбкой и белоснежной рубашкой, и в исключительно вежливой форме, дополненной голосовым обаянием и доброй улыбкой, распорядился списать кредит предпринимателю Ивану Хохлову – Нининому мужу. По графе благотворительность.

Сотрудница изъяснялась с ним на равных, просто как с коллегой, и тоже с улыбкой.

– Вот и всё, – сказал он, когда мы вновь остались вдвоём. – Ещё какая-то помощь от меня нужна?

– Нет, на сегодня достаточно.

– Тогда по чашечке кофе – горяченького?

– Не откажусь.

– С коньячком! За безвозмездное деяние. И в качестве согрева, – он негромко рассмеялся. – А то за окном вон как льёт. Смотрю, ты насквозь промок.

– Буду признателен – согрев действительно необходим. А как любезно ты разговариваешь с подчинёнными!

– Это необходимо. Помимо обеспечения хорошей зарплатой. Для повышения деловитости персонала и душевного равновесия у всех и каждого. Чтобы люди с желанием, как на праздник, шли на работу, любили её и держались за неё. И чтобы как следствие благоприятной атмосферы на службе дома у них тоже было нормальное психологическое самочувствие.

– Не лишнего нахваливаешь?

– Отнюдь. У нас действительно чудесный сплочённый коллектив. Не поверишь, люди уходят в отпуск и несколько дней ещё продолжают заглядывать сюда, чтобы встретиться с остальными, работающими, и усладиться общением с ними. Не веришь, да?

– Верю.

– Каждый старается внести свой вклад в деятельность конторы и радуется успехам других, а не завидует им. Во многом благодаря именно таким отношениям по денежному обращению мы первые по всей области и ближайшим к ней пределам.

Девушка-секретарша принесла дымящийся кофе. К ней Пётр тоже обращался с исключительной учтивостью; всё в нём показывало, как он доброжелательно, товарищески настроен. Коньяк управляющий достал из шкафа за своей спиной.

Напиток получился крепким и приятным и действительно хорошо согревал.

– Как твоя Алёна? – спросил я в процессе его употребления.

– Знаешь, мне повезло с ней. Ангел, а не жена. За всё время ни разу не поссорились. И ни слова упрёка, что основная часть моих личных доходов идёт госпиталю Татаринова и детским домам Ольмаполя и Невольска.

– Что же себе оставляешь? Тебе ведь ещё ипотеку за квартиру выплачивать чёрт знает сколько лет.

– Как у среднего гражданина приблизительно. Ну, чуть больше, может быть.

– И зачем тебе это надо? Такую обязаловку взвалил на свою шею!

– Просто я не могу иначе.

– Чудак ты, Петя, если не сказать грубее. Бессребреник.

– А сам-то какой! Кто деньги из-за океана перегоняет детскому госпиталю?! Мог бы и на себя тратить, купаться в роскоши, чваниться и смотреть на других свысока, ан нет!

Ближе к вечеру я встретился с Юрием Самойловым. На окраине города в пивной «У Зюзи» – ржаво-серой, унылой снаружи, отчасти похожей на свиноферму из-за продольных окон, но довольно приемлемой внутри, где ошивались местные любители выпивки из простонародья не самого низкого пошиба.

Он приехал на попутке с каким-то знакомым. Дождь к тому времени заканчивался, так, мелкие крапинки только кое-где ниспадали, и я ожидал его под открытым небом недалеко от входа.

Мы прошли в заведение, сделали заказ.

– Ничего особого, в смысле происшествий, не отмечено за минувшие сутки? – спросил я, отпив из полулитровой пивной кружки. В качестве закуски у нас были ломтики вяленой подсоленной чехони, усиливавшей вкус спиртного.

– Отмечено. Около полудня в нашем районе совершено нападение на двух полицейских. Какой-то лихой бомжара атаковал их со спины и избил до потери сознания. Минут двадцать лежали под дождём, пока врачи на машине с красным крестом не подъехали. Сейчас кашляют оба, соплями исходят, простыли изрядно-таки.

– Ах, бедные полисмены! А что за бомжара?

– Они толком не разглядели, слишком неожиданно всё получилось. Сказали только, что на нём была бейсболка со сломанным козырьком, закрывавшим половину лица, одет в серую куртку. Но его ищут, отлавливают всю подозрительную рванину.

– Не такая ли бейсболка?

Я достал кепку из кармана и положил на столик.

– Так это ты их!

– Пришлось, увы, – сказал я со вздохом. И повторил рассказ о владельцах «Огонька» и непомерной удвоенной подати.

– Знаешь этих альгвазилов?

– Как не знать! Оба те ещё твари продажные.

– Нельзя ли как-то угомонить их?

Юрий недолго подумал и сказал:

– Есть у меня один хороший друг, следователь, капитан Саблин Андрей Трофимыч. Попрошу его заняться оными башибузуками. Он что-нибудь придумает.

– Про капитана подробнее, если можно. Надеюсь, он не дубинкой выколачивает показания из подследственных?

– Обижаете, господин Грунов, я с паскудами не дружу. Саблин – порядочный человек, пример офицерской чести и достоинства, как бы это высокопарно ни звучало в наше подлое время. Во все годы службы ни разу человека не ударил. А его самого – били. За раскрытие преступлений. Кунаки тех, кого он до суда доводил. Один раз топором по голове шибанули – ночью, в темноте, когда он домой возвращался с работы. В подъезде подкараулили и шарахнули. Убить хотели. Месяц дорогой мой Трофимыч в госпитале пролежал; ладно обошлось без особого ущерба здоровью. Но шрам остался, он всё чубчиком его прикрывает.

– Извини, не знал, что в вашей системе такие люди попадаются.

– Они везде есть, и Саблин один из них – честный, скромный, не паркетный шаркун. Дело для него важнее лояльности начальству; потому и продвижения по службе никакого. Как был рядовым следаком, так им и остался. Плохо, на гражданку собрался уходить.

– Что так?

– Работа тяжёлая. Общество деградирует, люди всё злее, агрессивнее. Впереди беспросветная мгла в плане морали и нравственности, преступность не убывает; вот он по выслуге лет и… Вымотался Андрей Трофимыч, предел его сил наступил. Эх, если бы такие люди везде заправляли! Не жизнь, а благодать Божья наступила бы давно.

– Как же рассчитывать на Саблина, коль уходит?

– Сделает всё возможное, не беспокойся, Федя. Знаешь, что он насчёт Митюковой сказал, когда мы полторы тонны целковых из её подвалов выгребли?

Юрий вопросительно глянул на меня и улыбнулся.

– Почём мне знать?

– Сказал, что какие-то славные ребята сделали часть работы, которую должны были выполнить правоохранительные органы.

– Не стал докапываться, какие именно ребята?

– Гм, наоборот, молвил, что в случае чего прикрыл бы их. Эту Митюкову, говорил Трофимыч, ещё плющить бы и плющить, ибо одной только недвижимости у неё – в тысячи раз выше судейской зарплаты. Ладно, Федя, оставим пока эту тему. Давай лучше ещё по кружечке холодненького.

– Давай. А нашли тех, кто с топором на Саблина?

– Всех отыскали и осудили. Трофимыч сам проводил расследование, как оправился после ранения; от него спрятаться невозможно, Шерлоку Холмсу ни в чём не уступит, а то и превзойдёт.

Выпив ещё пива, мы расстались. Самойлов опять уехал с кем-то из знакомых, а я пешим ходом отправился в сторону Костиного дома, чтобы прогуляться хорошенько и отдохнуть душой. И для ускоренного выветривания пивных паров.

Срезая путь, я взял наискосок по довольно обширному парку, засаженному молодыми елями и декоративным кустарником вдоль гладеньких асфальтированных дорожек с аккуратными каменными бордюрами вровень с асфальтом.

А уже сумерки наступили, начали вспыхивать фонари на уличных столбах и отдалённый свет в окнах домов. Воздух, влажный после недавнего дождя, был наполнен смолистыми хвойными запахами. Дышалось легко и свободно, и я неторопливо брёл по аллейке, наслаждаясь одиночеством и приводя в порядок мысли и чувства после прошедшего дня.

Перед глазами привычно возник образ дорогой Натальи Павловны со всею её женственной красотой, в ушах зазвучал нежный мелодичный голос. «Измайлов, ты мне нравишься, – так она говаривала иногда. – Не представляю, как бы я жила без тебя».

«Каким всё же было безмерным везением, – подумалось мне, – встретить эту чудную особу – совершенно случайно, и она стала моей женой. Далеко не каждому выпадает столь великое счастье. Неведомая сила высшая повенчала нас, никак иначе; возможно, лишь для своей, этой силы, личной мимолётной забавы. Но не важно, для чего ей понадобилось сие. Главное, что венчание состоялось. И я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы вновь соединиться с царицей души моей, преодолею все преграды…»

Неожиданно мой внутренний, в определённой мере выспренний монолог прервали глухие вскрики, раздававшиеся где-то за деревцами, стоны и нечто, похожее на удары по живому телу. Доводилось слышать подобное раньше, и не единожды, доводилось. Когда совершались разборки более чем жестокие, нёсшие погибель, в том же «Полярном медведе» например.

Секунд пять я стоял, замерев, стараясь уловить, откуда доносился этот гвалт, затем, не мешкая, свернул с аллейки и ускорил шаг, ориентируясь по слуху.

Уклоняясь от веток, миновал один рядок елей, другой, перешёл на бег – звуки ударов и мужские вскрики, смешанные с уханьем и утробным рыканьем, доносились всё отчётливей. Я выскочил на тропинку и…

Это было ожидаемо. Двое парней избивали ногами какого-то человека, лежавшего на пересечении дорожек, окантованных бордюрами. Не пытавшегося как-то парировать удары, а только закрывавшего лицо руками.

Избиватели так увлеклись, что не расслышали моего приближения. Это были парни лет двадцати с небольшим, крепкие, физически сильные; на мордатых, искажённых тупой злобой физиономиях – уверенность в собственных возможностях и безнаказанности.

Уложил я их за две секунды, автоматически, двумя ударами, как бы на счёт «и раз, и два». Один полетел в одну сторону, другой – в другую, и оба оказались в обморочном состоянии. После чего обратился к человеку, которого до этого они отделывали ногами.

Это был полицейский старшина, судя по форменной одежде и продольной золотистой полоске на погонах. Лет ему было уже за пятьдесят; характерные кожные складки на шее выше воротничка вполне отчётливо показывали этот возраст. Какой-нибудь техник или кладовщик. Или водитель автомашины из вспомогательного подразделения.

Несколько мгновений старшина лежал неподвижно и лишь страдальчески морщил лицо. Потом он зашевелился, и я помог ему встать.

Он посмотрел на лежавших, схватился за бок, согнулся, болезненно сморщился и произнёс:

– Ох, сразу не вздохнёшь, – затем, обернувшись ко мне, спросил: – Это вы их?

– Ну да.

– Чем?

– Кулаком. Одного, второго – и готово.

– Умеете, значит.

– Ага, умею немного. В армии научили.

– Да уж, немного! Вон, лежат как миленькие. Они хоть живые?

– А что им сделается.

Полицейский подал мне руку и представился:

– Ермоленко Иван Палыч, старшина полиции. А вы кто будете?

– Сергеев Виктор, – произнёс я первое пришедшее на ум. – Вот проходил мимо, увидел неладное, решил вмешаться.

– Благодарю за помощь. Если бы не вы, они забили бы меня до смерти, басурманы. А где работаете, Виктор?

– Слесарем в мехмастерской.

Я ни о чём его не спрашивал, но он сам начал рассказывать.

Что прогуливался в парке после работы по пути домой, шёл не спеша, дышал свежим воздухом. И о том, как эти молодчики начали приставать к какой-то молоденькой девчонке, зажали ей рот и потащили за кусты, и что он машинально кинулся ей на помощь. Девчонка убежала, а эти двое набросились на него, ударили, сбили с ног; дальше он толком не помнит ничего.

У меня защемило в груди: то, что рассказывал старшина Ермоленко, походило на событие, случившееся со мной много лет назад, когда я шёл к матери, возвращаясь с дембеля. Только продолжение в тот раз было иное.

Один из лежавших очнулся и хотел встать на ноги, но старшина, крикнув: «Лежать!» – придавил ему грудь коленом и, быстро сняв наручники с поясного ремня, сковал руки покусителей.

– Так-то лучше будет, – сказал он, поднявшись и оборачиваясь ко мне. – Хотелось бы, Виктор, чтобы вы стали свидетелем происшествия, как и положено.

– Нет, Иван Палыч, мне срочно надо идти; меня ждут, и я уже опаздываю.

– Ну, нет так нет. Тогда спасибо за помощь. А свидетелей я найду.

Он отцепил рацию, висевшую на другом боку, поднес её ко рту и произнёс:

– Лёха, вышли-ка машину с нарядом к парку Зелёные аллеи. Тут двое задержанных.

Мне же сказал:

– Ещё раз спасибо, Витя! Будет надобность, обращайся. Спросишь у дежурного УВД нашего района, как найти старшину Ермоленко; он скажет, меня все там знают. Хотя погоди, у меня визитка где-то была.