Текст книги "Мера воздаяния"

Немного не доев колбасу, пленник вздохнул и раскрепощённо сказал:

– Эх, закурить бы!

Стас был курильщиком. Когда мы забирали его из квартиры, при нём было полпачки «Мальборо»; Юрий прихватил её с собой, а теперь положил на стол.

– На, дыми.

Тот запалил спичкой сигарету и сделал несколько затяжек.

Под воздействием повторного приёма алкоголя и никотина пленник совсем охмелел и сделался чрезвычайно разговорчивым и откровенным.

– Вот ты шестеришь у Рыскунова, – прочувственно сказал я ему, – а на вид – ух, бывалый, крутой парень.

– Нет, я не шестерю, – ответил он, не полностью произнося слова, заглатывая окончания. Серые глаза его сделались тускло стеклянными. – Я не шестёрка, а почти что крестовый туз, хотя вроде бы на первый взгляд так себе. Мы там такие дела проворачивали! Вам бы не по плечу было – всем троим, знаю, что говорю. Это я откровенно, как на духу выкладываю.

– Заливаешь, – с насмешкой сказал Юрий. – Ничего вы не проворачивали.

– Я заливаю?! – пьяно воскликнул Шибаркин, попытавшись встать со скамьи. – Да я… да мы… Я человек – огонь!

И он сумбурно, но достаточно понятно рассказал, как, будучи охранниками Германа Автономьева, они вдвоём с напарником три года назад пристрелили его на охоте в заказнике Девичья гора.

– Дали ему по башке прикладом; Митька Назаров, с которым мы были, сзади приложился этой штукой, а после я сам – лично! – оглушённому Герману Леонидовичу из его же ружья прямо в рот и шарахнул. Он ни понять, ни почувствовать ничего не успел. Полчерепа выстрелом снесло, куда чего только полетело, даже штаны у меня забрызгало, потом отстирывал. А полицейское расследование, хе-хе, выдало эту нашу штукенцию за самоубийство. Во балбесы конченые! Уж мы смеялись, смеялись.

Мы с Юрием переглянулись; Михаил, кривясь лицом, словно от зубной боли, покачал головой.

– Врёшь, что вы это! – бросил он Шибаркину. – Не может этого быть. Сказки рассказываешь.

– Кто, я вру?! – ответил вконец опьяневший мужчина. – Да я… Зачем мне врать?

И пленник заплетающимся языком рассказал, что убийство было совершено по приказу самого Окунева-Шуцмана. Через Рыскунова, являвшегося непосредственным организатором не просто криминального дела, а исключительно стрёмного, на которое далеко не каждый блатарь отважился бы. Совершено для того, чтобы этот Окунев загрёб весь бизнес олигарха и его капиталы.

– А ведь он правду говорит! – сказал я, когда Шибаркин замолчал.

– С чего тебе знать? – недоверчиво произнёс Юрий.

– Потому что я там был; и выстрел слышал, и видел, как они вдвоём уходили от убитого Автономьева. Станислав ещё оглянулся, перед тем как скрыться за деревьями.

– Всё верно, так и было, оглядывался я, – заикаясь, выдавил из себя наш пленник. – Захотелось взглянуть напоследок на своего шефа, как он там с отшибленной головой складно полёживает на травке, ха-ха. И нам хорошо заплатили, как обещали. Мы на эти бабки по новой тачке себе купили.

– Ты-то как очутился в этом заказнике? – спросил у меня Юрий.

– Хотел рассчитаться с Германом Леонидовичем за отца: когда-то, будучи главарём бандитов, Автономьев замучил его до смерти. Раскалённым утюгом. Но они, – я посмотрел на Шибаркина, – опередили меня.

– Ну дела! – произнёс Юрий. – Скажи кто другой, ни за что бы не поверил.

– Ещё хлебни, – сказал я наклюкавшемуся «супермену». – И мы вместе с тобой дерябнем.

Я налил граммов по сто с небольшим ему и себе. Он выпил, а я отставил свою кружку и спросил:

– И где твой дружок Назаров обретается теперь?

– Нет его больше, ухайдакали в прошлом году. Он с перепоя к бабе какой-то смазливой начал приставать, под юбку ей полез, а её мужик лопатой ему по шее р-раз; чуть напрочь голову не отхватил. Ну, мы этого мужика потом разыскали и ножичком саданули куда надо.

– А вот скажи, Станислав, как ты смазливых девочек и бабёнок охмуряешь? Ходят слухи, что ты большой спец по женской части.

Шибаркин мерзко захохотал, вылупив бессмысленные глаза, и приступил к повествованию о верном способе достижений своих амурных побед.

Когда-то, много лет назад, ещё в ранней молодости, вычитал он в одном любовном романе, как герой второго плана, щегольской смазливый малый, обхаживал девиц, понравившихся ему. Наука была простая, состоявшая из нескольких стандартных приёмов, ключевым из которых были слова «Цилую ваши колини», что выходило и красиво, и мягко-благородно, смахивающе на рыцарский шляхетский манер.

– Как услышит какая-нибудь фифуленция эти мои чудодейственные слова и – ой, ах! – сразу размякает и на шею мне бросается; прямо наизнанку готова вывернуться. Опробовано тысячи раз, и почти всегда действовало безотказно, хе-хе. Вертел я их…

Произнеся это, Шибаркин навалился на стол, положил руки под голову и уснул.

Юрий же вынул из-под столешницы портативный диктофон размерами меньше спичечного коробка и нажал на кнопку. В комнате зазвучала речь убийцы – каждое слово отчётливо слышалось.

– Неплохой компромат, – сказал я, прослушав пьяную исповедь до конца. – На эту скотину. И на Окунева с Рыскуновым тоже. Главное – с толком использовать полученный материалец в нужный момент.

Михаил Болумеев остался в Салымовке – продуктами он был обеспечен не меньше чем на неделю, – а мы с Юрием погрузили Шибаркина в машину и поехали в Ольмаполь. В городе, уже под утро, прибыли к дому, в котором он проживал, и положили его на скамейку перед подъездом.

Глава двенадцатая. Залечь на дно

Собственно, цель моей поездки в Россию с посещением Ольмаполя была достигнута. Слово, данное Татаринову, я сдержал, всё сделано во всей полноте.

Содержимое клада из городских подземелий перекочевало в лесные схроны, под надзор моих дружбанов и единомышленников, честных, порядочных людей. И должно использоваться по назначению. Прежде всего – на создание условий для нормального функционирования детского госпиталя имени его создателя: оснащение лучшим медицинским оборудованием, доведение зарплат работающему персоналу до справедливого уровня – не ниже, чем у их коллег в столице, например. И на поддержку детдома «Аврора», а также обеспечение достойной жилплощадью выпускников этого заведения и получения ими дальнейшего образования. Исходя из умственных способностей каждого.

Всё в точном соответствии с завещанием. И выходит, что пора возвращаться к моей дорогой, ненаглядной Наталье Павловне и любимым близняшкам, маленьким весёлым шалунам, в свой пусть неброский, но уютный обихоженный домик на окраине Торонто – гнёздышко с зелёным подстриженным газоном и деревьями вокруг него.

Вот такие мысли вдруг пришли ко мне, обжигая и томя душу, но я быстро отогнал их. Нет, сделана только половина дела: золото добыто, однако не пристроено окончательно, и впереди в этом отношении может быть ещё немало работы.

Следовательно, просто так взять и уехать нельзя; забудь пока об этом, любезный друг, сказал я себе, забудь; и упрекнул себя за возникший соблазн.

На повестке дня защита моих друзей – вот что надо сделать. В первую голову позаботиться о Михаиле Болумееве, полностью вывести его из-под возможного удара наших противников. На месть они шибко горазды, в злобе не знают граней и мало ли каких вредных штучек ещё способны придумать.

Вспомнилось, как после успешного отражения нападения на фермерское хозяйство «Ольминские кущи», в обороне которого я участвовал, меня пытались убить оставшиеся на свободе члены рейдерской банды. И я вынужден был применить оружие, чтобы спасти свою жизнь.

«Мстительность – характерная черта этих господ, – снова подумалось мне, – ярко выраженная, беспредельная, а сострадание им незнакомо».

Да, Болумеев остаётся самой уязвимой мишенью. Хотя и Пётр Вешин с Юрием Самойловым могут быть под угрозой расправы. Только когда происки охотников за драгметаллом удастся окончательно нейтрализовать и всё уляжется, позволительно мне будет уйти восвояси – уехать из Ольмаполя. Навсегда, по всей вероятности, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. А пока надо быть в полной боевой готовности, и моё воинское искусство может понадобиться в любое мгновение.

Положение дел должно проясниться в течение нескольких дней, больше противная сторона не будет тянуть; что-нибудь они там за этот отрезок времени придумают и непременно выкажут себя. И тогда при благоприятном исходе можно будет взять курс на Торонто, ставший моей второй родиной и который я успел полюбить.

Половина жителей его приезжие, многие из России и других стран бывшего Советского Союза. Я почти ежедневно сталкивался с ними на улицах или в каком-нибудь заведении общепита, и мы общались, с удовольствием произнося родные слова и слушая ответную речь на русском же языке.

Лично мне этот большой цивилизованный город нравился ещё за традицию поддерживать национальные культуры и обычаи иммигрирующего населения. Русские, и я с женой в их числе, чувствовали себя в нём вполне комфортно, потому как это был один из самых безопасных и всесторонне развитых мегаполисов мира.

В этой североамериканской стране никто не преследовал меня и не стремился посадить за решётку. Со стороны представителей власти, той же полиции, ко мне, за редчайшим исключением, было только учтивое, обходительное отношение. А если и выпадало по-иному, то без каких-либо мер принуждения и оскорблений, самое большее – деловито и сухо, согласно принятым параграфам закона.

На моём пути домой – Шуцман и его присные во главе с Рыскуновым.

Первые действия по захвату клада они начали. Может, на истории с похищением и пытками Болумеева всё же будет закончено?.. Нет, даже не мечтайте об этом, сударь. Золото стоимостью миллиард с лишним – огромная притягательная сила, и наши противники не успокоятся и предпримут что-нибудь ещё, причём весьма неожиданное. С какой стороны в этом случае ждать нового удара и по кому из нас они постараются его нанести?

Конечно, лучше бы действовать на опережение. Однако нам неизвестен расклад сил неприятеля и каковы его конкретные намётки, так что ткнуть пальцем в небо легко. Пока под их воздействие попал лишь Михаил. Кто на очереди, я или…

Шуцманским – или рыскуновским, не знаю, как лучше назвать участников этой банды – известно обо мне как Грунове Фёдоре Даниловиче. И о моём непосредственном участии в «золотом деле». А также то, что я вместе с Юрием Самойловым отметился при освобождении Болумеева из гаражного подвала.

Надо полагать, они уже допросили тамошних сторожей, Виталика и Яковлевича, и с их слов получили представление о нашей внешности. Возможно, даже составили наши фотопортреты. И фамилию на полицейском удостоверении Самойлова те двое из охраны тоже, должно быть, запомнили и назвали бандитам.

Получается, незасвеченным оставался один лишь Пётр Вешин.

Вот такие мысли, довольно сумбурные, хаотичные, одолевали меня, и я перебирал варианты противодействия неприятелю.

Будь я моложе и неопытнее, то, наверное, сразу ринулся бы в контратаку, начав с поиска противника. Но жизнь давно приучила меня к осмотрительности.

Самой уничтожительной была история на стройплощадке, когда мне довелось избавить несовершеннолетнюю девчонку Надю Зайцеву от троих насильников. По ходу её я серьёзно покалечил одного из них и погнался за другим, в результате чего подставился полисменам. И получил по суду пятнадцать лет режимного лагеря. А надо было остановиться на освобождении жертвы и сразу отвалить в сторону – скрыться куда подальше. И целым и невредимым продолжить путь домой, к своей родимой матушке.

Произойди сегодня подобный инцидент, я так бы и сделал: быстренько смылся бы, и поминай как звали. Полицаи же просто потолкались бы на стройке и вернулись ни с чем.

Размышления об этом периодически наплывали на меня, и тогда я осуждал себя за непростительную оплошность, которую допустил.

Короче, надо действовать с максимальной осторожностью и ничего не форсировать. А лучше всего затаиться, найти подходящее убежище в недрах города и наблюдать, как будут развиваться события. Пусть эти искатели приключений раскроются в достаточной мере. И тогда можно будет обезвредить их в нужный час упреждающим ударом, расхлестать по полной и тем самым уберечь себя от готовящихся опасностей и невзгод.

Шуцманские, зная о причастности заезжего господина Фёдора Грунова к драгметаллу стоимостью миллиард двести миллионов, должно быть, уже начали искать новые подходы к моей персоне. И к Юрию Самойлову тоже.

Им известно, что я остановился в «Заезжем доме «Таверна Кэт»». В номере оставались мои вещи: чемодан, кое-что из верхней одежды, нательное бельё, туалетные принадлежности. Возвращаться за ними – дополнительный риск.

После непродолжительных раздумий я позвонил Косте Маткивскому, бывшему газетчику, моему дружбану из прошлой, доэмигрантской жизни. О нашем с ним приятельстве никто не знал, имя этого парня я не называл ни Петру, ни Юрию – даже им! – и он стоял как бы отдельной строкой в моём бытии.

– Узнал меня? – спросил я, услышав его из мембраны телефона.

– По голосу – да, – ответил он, совершенно не удивившись и как бы равнодушно.

– Давай без упоминания имён. Надо бы встретиться.

– Хорошо. Через час в том же месте.

«То же место» – это кафе «Огонёк», в котором мы когда-то познакомились – «благодаря» Марку Автономьеву, сыну ведущего в те времена ольмапольского бизнесмена Германа Леонидовича Автономьева.

Я стоял за высоким круглым столиком, поглощая пирожки с чаем, а этот мажор начал приставать к хорошенькой симпатичной девушке, находившейся среди прочих посетителей. Костя вступился за неё, а дальше пошло по извечной схеме с «пойдём выйдем» и мордобитием. На заключительном этапе, когда уже на улице, за углом кафе, парня начали отаптывать ногами, мне пришлось вмешаться и пустить в ход рукопашнические навыки. С сего эксцесса и началось наше приятельство.

Точно в назначенное время я перешагнул порог упомянутого заведения общепита. За буфетной стойкой – всё та же знакомая мне буфетчица Нина. Она восприняла меня как человека, впервые явившегося пред её очи, и я отметил это как положительный факт.

Часть моего лица закрывали большие чёрные очки. И вся моя внешность была немало изменена: другая причёска, волосы, окрашенные в тёмно-русый цвет, и ещё кое-какие трансформации, которые проделала надо мной дорогая Наталья Павловна, перед тем как отправить в далёкий путь. Супруга моя была неплохим специалистом по изменениям человеческого облика благодаря своему художническому мастерству. Наконец, совершенно иного, мешковатого покроя одежда, в значительной мере искажавшая обычные, присущие мне контуры фигуры.

Круглые высокие столики в «Огоньке», предназначенные для перекусов и пития наскоро и на ногах, были заменены на обыкновенные прямоугольные в окружении лёгких удобных стульев с мягкими сиденьями. Это была главная перемена. Вкупе с новым оформлением зала – под вторую половину девятнадцатого века – она делала кафешку заметно благоустроеннее и экзотичнее, что, вероятно, располагало к более длительному пребыванию посетителей и увеличенному расходованию денег ими.

Заказав стакан чая, я подошёл к столику, за которым сидел и попивал чаёк же Костя Маткивский.

– К вам можно? – спросил я, сняв очки и дружески кивая и улыбаясь.

– Вообще-то, я жду одного человека, – ответил мой старый приятель, поднимая взгляд; лицо его расплылось в весёлой ухмылке.

– Отлично, это я и есть.

Вот Костя то распознал меня в первую же секунду.

Мы почти в точности повторяли одну из сценок нашего давнего знакомства: в тот раз, шесть лет назад, я только что вернулся из Москвы с лицом, изменённым пластикой, и выглядел для него совершенно незнакомым человеком.

– Привет! – воскликнул мой дружбан и ещё больше и радостней оскалился, показывая ровные белые зубы. – Может, водочки жахнем?

– Нет, только не здесь и не сейчас.

– Тогда водки с чаем?

Он продолжал разыгрывать начальный эпизод той самой, давнишней сценки; глаза его посверкивали озорством.

– Ваньку валяешь, Костя!

– Рад видеть! – ответил он, протягивая руку для пожатия. – Ты словно из небытия явился.

– Моё небытиё – это канадское Торонто. Там я в собственном доме проживаю со своей семьёй – женой и детьми.

– Далече, однако. И с семьёй! Браво! Семья – это пристань в бурю, как сказал один из великих. И зачем прибыл сюда?

– Уладить кое-какие дела. Но события пошли не по плану, появились некие подводные камни, и мне надо несколько дней отсидеться. Нет ли у тебя укромного местечка?

– Что, опять погони, перестрелки? Помню твой заключительный «аккорд» на мосту через речку Агапку, перед тем как ты исчез на годы. А за день до моста – ваш бой против бандитов возле села Чукалино, где ты тоже отличился, «подмазав» выстрелами нескольких атаковавших вас. О тебе после ЧП на Агапке неделю по телевизору галдели, выставляя самым законченным бандитом.

– Перестрелок нет пока, и лучше бы их не было вовсе. Кстати, не знаешь, как в тот день рейдерского штурма телевизионщики так удачно оказались в Чукалине и от начала и до конца всё показали городу? Не вы ли, мил человек, навели их на сию катавасию?

– Угадал. В тот раз я и тебя предупредил о предстоящем нападении на «Ольминские кущи», и редакции телевидения не поленился обзвонить – поставил в известность всех, кого хорошо знал и в ком был уверен.

– Спасибо тебе за тот звонок; благодаря ему мы успели вовремя подготовиться для встречи незваных визитёров.

Минувшие годы, кажется, совсем не изменили моего кореша: на вид – такой же щупленький, моложавенький, почти пацан. Неслучайно говорится: маленькая собачка – до старости щенок. Грубое, конечно, выражение, но, пожалуй, точное.

А вот буфетчица Нина округлилась лицом и стала заметно шире в бёдрах. Однако талия у неё прежняя – где-то на семьдесят пять см, что в сочетании с раздавшимся нижним бюстом, кажется, ещё больше привлекало мужское внимание. И грудь сделалась выпуклей, рельефнее и аппетитней.

Сексуальное воздействие её фигуры я почувствовал, как только вошёл в кафе. Это естественная реакция здорового индивидуума, и от неё никуда не деться, даже если любишь другую и только о ней непрестанно думаешь.

Помнится, она говорила, что ждёт ребёнка. Наверное, родила и, возможно, не единожды. В таком случае беременности подействовали на неё самым благотворным образом. Хорошо ещё было, что улыбка у неё осталась той же, располагающей.

– Ну ты, Костя, молодчина – по всем «фронтам» поработал, – сказал я, продолжая тему сражения в фермерском хозяйстве. – Благодаря тебе твоему звонку в Москву кому надо и отряд СОБРа «Гроза» прибыл к нам на подмогу. По сути, он нас тогда и спас. Ладно, это всё в прошлом. Так как насчёт какой-нибудь норы, чтобы залечь на дно?

– Моя квартира сгодится – двухкомнатная? Я живу один, гостей обычно не принимаю; чем не убежище?

– Не стесню?

– Да что ты! Говорю, рад видеть! Между прочим, как звать-то тебя на данный момент? В своё время розыскные объявления называли вас, милостивый государь, не только Анатолием Мельниковым, но и Валентином Измайловым.

– Сейчас я Фёдор Грунов.

– О как – Фёдор! Ну что же, Грунов Федя, идём, покажу свою норушку, надеюсь, она тебя устроит.

– Только общение со мной небезопасно, имей в виду.

– Да понял я уже; ничего, как-нибудь обойдётся, и минуют нас все напасти, мнимые и реальные.

Так я оказался в жилище моего друга-приятеля, доставшееся ему от родителей уже после моего бегства за границу. Это была ничем не примечательная двухкомнатная квартира-распашонка, то есть с окнами на противоположные стороны дома и с балконом на задний фасад. И лишь с самой необходимой меблировкой: книжным и посудным шкафами, двумя старыми диванами с пружинами, выпиравшими под обшивкой, столом, накрытым облупившейся клеёнкой, табуреткой и тремя неказистыми стульями. Небогатое наследство, не считая жилья.

Время было к вечеру. Константин собрал на стол еду вкупе с чекушкой водки.

Грешным делом выпили мы поначалу граммов по семьдесят, и за вполне холостяцким незатейливым ужином, состоявшим из ржаного хлеба, фабричных пельменей и малосольных огурцов, он рассказал кое-что о людях, с которыми нам – мне и ему – в былые времена доводилось сталкиваться в нештатной совокупности условий. А я наводящими вопросами направлял его повествование в нужное мне русло.

Глава тринадцатая. Воровские кланы

Оказалось, что Марк Автономьев, вышеупомянутое появление которого в кафе «Огонёк» невольно способствовало нашему с Костей приятельству, переехал на постоянное жительство в Венгрию. Вскоре после «самоубийства» его отца, Германа Леонидовича. И что у Автономьева-младшего большие проблемы со здоровьем психологического и физического свойства.

Эта история в кафешке, в общем-то тривиальная, запомнилась мне от начала и до конца, словно происходила только вчера, ибо в корне изменила мою судьбу. И периодически рисовалась мне.

Марк, как вошёл, начал привязываться к Наталье Веряниной, уже в Канаде ставшей моей женой, а в тот момент ещё незнакомой. Она была на редкость хороша, а он любвеобилен – как тут не приставать! Маткивский же вступился за неё. Слово за слово, и Автономьев – он был со своим неразлучным другом и партнёром по боксу Николаем Рыскуновым – предложил ему выйти на улицу для разборки.

Вышли они, завернули за угол, и эти двое начали избивать Маткивского вполне серьёзно, что было легко сделать, так как их жертва не отличалась ни мощным телосложением, ни навыками уличных драк без правил.

«Бить человека по лицу я с детства не могу», – пел Владимир Высоцкий; смотреть, как два почти двухметровых бугая избивают худенького, физически не очень крепкого парня, тоже было невозможно. Словом, вступился я и несколькими ударами сделал и мажора, и его приспешника, после чего мы с Костей бежали с места происшествия.

Оставшимся же лежать удальцам понадобилась медицинская помощь. Рыскунов в общем-то отделался легко, не считая болезненных ощущений в промежности, а Автономьев-младший неделю лежал в больнице с сотрясением мозга.

Позже оба эти фрукта участвовали в попытке рейдерского захвата латифундии «Ольминские кущи», и Марк был ранен мною в правое плечо; я стрелял в него и других атакующих из охотничьего карабина «Эдельвейс», отличавшегося довольно приличной дальностью боя.

Ранение не прошло бесследно; рука перестала слушаться и начала неметь и сохнуть, что подействовало на Автономьева-младшего самым угнетающим образом; врачи же были бессильны.

Молодой человек сделался совершенно другим. Ещё вчера известный всему городу ловелас с хорошо подвешенным языком и нецеремонным отношением к прекрасному полу, случалось даже на двадцать лет старше и с солидным положением в обществе – последнее особенно импонировало преследователю объекта желания, – едва ли не в одночасье превратился в индивида угрюмого, малоречивого.

Он начал было активно противостоять переходу отцовского бизнеса в чужие руки, в основном Льву Максимилиановичу Окуневу, сделавшемуся главным выгодополучателем от гибели Автономьева-старшего, и по неопытности в открытую заявлял, что сумеет поставить кое-кого на надлежащее место.

Ему неоднократно давали понять, что лучше смириться и не артачиться и пусть всё идёт, как идёт. Для сохранения не только приемлемого состояния духа, но и жизни.

Марк Германович проявил непослушание и обратился за помощью к приверженцам своего отца; только многие из их числа, быстро поняв, к чему всё движется, выказали нерешительность, а некоторые перешли в стан противника. В числе последних оказался и вроде бы верный друг и единомышленник Николай Рыскунов.

Как я понял ещё из слов пьяного Шибаркина, этот господин давно уже переметнулся на сторону Окунева, предав прежнего хозяина и в конце концов погубив его.

Предательство совершалось на исключительно выгодных для Рыскунова условиях. Окунев пригласил «кабальеро» к себе, отправив сообщение по интернету, и лично разговаривал с ним во время тайной встречи. Рандеву проходило вечером в особняке Льва Максимилиановича, посредине анклава, застроенного богатенькими гражданами, преимущественно разного рода крупными чиновниками местного, городского масштаба.

Центр стола, за которым они сидели, занимала бутылка дорогого столетнего вина – довольно крепкого – в окружении вкусных заморских деликатесов. Прислуживала им красивая вежливая девушка, одетая как официантка, часто поглядывавшая на гостя и нежно улыбавшаяся ему. Когда Окунев отлучился на пять минут, чтобы ответить на телефонный звонок, она позволила молодому человеку немножко потискать её, о чём после его отбытия доложила боссу.

Словом, атмосфера располагала к взаимным симпатиям лучше некуда.

Выпили, закусили, повторно выпили. Хозяин дома был сама любезность. Речь его журчала сладким приятным ручейком.

Николая Рыскунова не пришлось долго склонять к измене. Как известно, если человека нельзя купить за большие деньги, то его можно купить за деньги очень большие, что происходит в абсолютном большинстве жизненных случаев. А Окунев, чуя будущую выгоду, не поскупился и предложил довольно-таки немало. Тут же за столом гость ответил согласием на выдвинутые условия и поклялся в верности и готовности выполнять любые распоряжения нового патрона.

Когда гость покинул особняк, прислужница включила видеозаписи встречи. Окунев дважды их посмотрел, в том числе сценку с элементами вожделения, происходившую в его пятиминутное отсутствие, беззвучно посмеялся, выпил ещё один бокал вина и лёг спать в объятиях молодой особы.

Изменщика не характеризовали значительные предпринимательские способности, поэтому он сделался одним из подручных в иной сфере – там, где требовались напор и беспардонность; сначала тайным и не самым близким, а, так сказать, второго ранга.

Чаще всего новый шеф использовал Рыскунова для решения вопросов с недостаточно покорными конкурентами в сфере бизнеса – с применением силового давления. Именно к этому новый помощник был расположен больше всего. Упомянутые главные его качества Окуневу были известны и прежде. И первой жертвой заключённого договора пал Автономьев-старший.

Младший же Автономьев окончательно потерял репутацию ольмапольского супермажора в тот коротенький промежуток времени, когда был избит неизвестными в ночном клубе «Сингапур». И при этом чуть было не утоплен в джакузи.

Его удерживали, погрузив в воду с головой; нахлебался он изрядно и выглядел совершенно беспомощным и жалким. Происходило сие в присутствии двух его охранников, не проявивших достаточную активность по защите молодого нувориша, и на глазах многочисленных участников оргии, предшествовавшей расправе, среди которых был и молча наблюдавший Николай Рыскунов.

Впрочем, переехав в Венгрию, Марк Германович не бедствовал, потому как в его распоряжении оставалось роскошное поместье и многомиллионные заграничные банковские счета, открытые родителем в прежние, особо тучные времена, когда он только набирал силу.

По истечении непродолжительного времени в страну венгров перебралась и его сестра Агнесса. Ещё при жизни отца она развелась с мужем, сыном ольмапольского мэра, по причине его частой супружеской неверности. В России молодую женщину ничего не удерживало, и она поселилась по соседству с братом и тоже в поместье, только несколько меньшего размера.

Как и у Марка, у неё были немалые денежные средства на банковских счетах – швейцарских и венгерских, – и она жила, получая проценты с них и ни в чём не зная нужды.

Бывшую судью Митюкову выписали из психоневрологического диспансера, куда она угодила ещё до моего отъезда за границу и где провела четыре с лишним года. Из буйно помешанной Жанна Борисовна превратилась в тихую недееспособную старушку с потухшими глазками, устремлёнными в безвестное пространство, не способную причинить вреда окружающим.

Теперь отставная вершительница человеческих судеб мирно проживала в своём ближнем загородном доме под попечительством гражданки Вероники Забелкиной, её двоюродной племянницы. В том самом особняке, из подвалов которого мы с Петром Вешиным и Юрием Самойловым похитили несколько миллиардов рублей весом около полутора тонн, ранее обретённых служительницей Фемиды неправедными путями.

Потеря столь огромного количества банкнот, вероятно, и послужила причиной её глубокого душевного расстройства.

Всю остальную недвижимость, принадлежавшую Митюковой – дальний загородный дом, двухуровневую восьмикомнатную квартиру в центре Ольмаполя, виллу в Италии возле озера Комо, легковые автомобили и многое другое, – племянница постепенно распродала. С разрешения отдела опеки городской администрации, как и положено по закону, разумеется. По причине якобы ненужности её в сложившихся обстоятельствах и дорогого содержания. Не без корысти начальника этого госучреждения и некоторых других высоких должностных лиц городского и областного значений.

Кроме того, гражданка Забелкина использовала и денежные средства, находившиеся на банковских счетах своей тётушки, – опять же с согласия чиновников, возглавлявших ольмапольское опекунство, и их покровителей. Будто бы для обеспечения достаточно комфортных условий проживания мадам Митюковой. Ходили слухи, что это были суммы с девятью нулями; куда они потом подевались, осталось неизвестным.

Ухаживали за душевнобольной несколько сиделок. Надо отдать им должное: они добросовестно исполняли возложенные на них обязанности, хорошо оплачиваемые.

В тёплую сухую погоду сиделки вывозили подопечную на обширную приусадебную территорию и катали по гладким ровным дорожкам вдоль цветочных клумб и декоративного кустарника; этим перемещения её вне стен дома – в подрессоренном кресле с колёсиками на резиновых шинах – и ограничивались.

За тем, чтобы у Митюковой были надлежащие условия содержания, полноценное питание и прочее, определённый надзор осуществлял постоянный участник былых судебных процессов – совместных – прокурор Арсений Владимирович Патрикеев. Тем более что это было нетрудно. Прокурор лично не навещал больную, но его помощники и помощницы по несколько раз в году бывали с проверками в загородном доме, где их угощали отменными кушаньями и напитками.

У него всё было прекрасно. Он так и продолжал оставаться главным представителем обвинения в самых громких судебных разбирательствах.

Лишение бриллиантов, которые он хранил в доме своей тёщи мадам Басиной и которые наша троица – то есть я, Пётр и Юрий – похитила, явилось лишь незначительным эпизодом в проводимом им многолетнем деле приумножения собственного капитала. И отрицательным уроком, как нельзя хранить обретённое достояние. Свои накопления он теперь предпочитал держать в банках Швейцарии и Великобритании и нескольких других, преимущественно офшорных, но последнее не совсем достоверно.