Текст книги "Мера воздаяния"

Проехав несколько километров, свернули на дорогу, ведущую к шестидесятитысячному Невольску, ближайшему райцентру от Ольмаполя.

По пути остановились у речки Бирсы, тщательно смыли с автомобилей смывающуюся чёрную краску, чтобы не осталось никаких следов, и «Тойота» опять стала светло-коричневой, а «Лексус» – тёмно-вишнёвым. Заменили фальшивые регистрационные номера на настоящие. Умылись сами, дабы избавиться от запаха порохового дыма, каким бы ничтожным он ни был, обработали одежду спреем-освежителем. После чего Юрий, распрощавшись, поехал в Ольмаполь, а я подсел к собровцам.

– Как тебе показался кордебалет, который мы устроили возле мостка? – спросил полковник Лошкарин, поворачиваясь ко мне, когда я устроился на заднем сиденье и захлопнул за собой дверцу.

Мне стало немного смешно – подобный вопрос я задавал Юрию Самойлову.

– Всё как по нотам, Дмитрий Иваныч, – сказал я серьёзным тоном. – Только, думается, надо ли было устраивать этот тарарам? Груз уже на месте, так что лишнее, может быть.

– Надо было! – с некоторой жёсткостью произнёс Лошкарин. – Во-первых, они, – полковник показал взглядом на своих бойцов, – новички в отряде, я тебе уже говорил, и сейчас прошли проверку в довольно серьёзном деле. Оба проявили себя достойно, и я окончательно убедился, что на них можно положиться, как на других собровцев, ветеранов «Грозы». Во-вторых, нам удалось потрясти ваше ольмапольское гнездо бандитов и воров, змеиное, чёрт бы их побрал! И надеюсь, это только начало и мы сумеем ещё кое-что сделать по очистке общества от скверны, чтобы простым гражданам легче дышалось. Опять же имею в виду пределы вашего Ольмаполя.

Я не нашёлся, что ответить, он же, помолчав, бросил на меня короткий взгляд и сказал неожиданное:

– А ты не пожалел его.

– Кого, Дмитрий Иваныч?

– Этого, как его… Авдеева, Омлета.

– Не понял.

– Ты всегда не тяжело ранил противника, в мышечные ткани куда-нибудь жалил, за исключением происшествия на Агапкином мосту. Авдеев же наверняка останется без ступни, если вообще выживет.

– У меня в случае с ним выбор был ограниченным, куда стрелять. И времени было в обрез – он же из гранатомёта целился в вас, я еле успел помешать ему. Угоди он в лобовое стекло «Лексуса», мало бы не показалось.

– Да, конечно, – проговорил полковник, усмехаясь и согласно кивнув головой. – Много ошмётков могло полететь в разные стороны.

– И всё же я в какой-то мере пожалел его, потому как и в голову мог шарахнуть.

– Мог, Карузо, согласен. Ты такой же, как прежде: остаёшься верным своим принципам. В Сирии поначалу я иногда думал о тебе как о рохле, а это поистине сильная твоя сторона, человечная. Далеко не каждому такое качество дано.

В Невольске мы припарковались возле одного из гастрономов и закупили продовольствие на несколько дней. Затем проехали к столовой на той же улице и пообедали в полупустом зале, где кроме нас было ещё несколько посетителей, по всему видать, местных.

– Как настроение? – в ходе немногословного разговора спросил Лошкарин у своих офицеров.

– Нормальное, боевое, – ответил капитан Зуев.

– Внутри ничего не трясётся, капитан? Ты ведь человека на тот свет отправил.

– Не в первый раз, товарищ полковник. И это был бой с вооружённым противником, а не расправа над мирными жителями. Я же военный и внутренне всегда готов к подобным вещам.

– А ты, Фролов?

– И со мной порядок, Дмитрий Иваныч, – ответил лейтенант. – На душе всё ровно.

Ближе к вечеру дальней объездной дорогой вернулись в Салымовку.

– Пожалуй, мне можно сматываться, – сказал я Лошкарину, когда мы вошли в самойловский дом. – Последняя воля Татаринова выполнена, золото доставлено в московское отделение банка «Трапезит» и будет использовано на нужды детского госпиталя и для обеспечения воспитанников «Авроры». Всё сделано, как Филипп Никитич и завещал, – до последней запятой.

– Спешишь с выводами, Измайлов, – ответил Лошкарин. – Всё, да не всё. Я думаю, раз уж мы взялись за это дело, надо доводить его до логического конца.

– Что вы имеете в виду?

– То, что твой дружбан Татаринов убит и за совершённое преступление ответили далеко не все, прежде всего заказчики. Разве это справедливо? И на нас они хвост задрали. Если бы не готовность твоя и моих офицеров к отражению атаки, все мы были бы тоже убиты и закопаны в какой-нибудь канаве. Или я не прав?

– Правы, Дмитрий Иваныч.

– Значит, существующее положение надо исправить. Если ваших хозяев жизни не остановить, подобные разбойничьи фортели продолжатся, что, сам понимаешь, не здорово для общества и в моральном отношении, и в экономическом. И подрывает основы государства.

По сути, это был повтор наших прежних – московского и недавнего сегодняшнего – разговоров о необходимости расправы над местной мафиозной верхушкой.

– И как можно исправить создавшееся положение? – спросил я, уставясь на полковника. Интересно было бы прочитать глубинные мысли человека, который за счёт своего более высокого положения на социальной лестнице наверняка больше меня знал об источниках чиновничьего криминогена, охватившего едва ли не все сферы с денежными потоками.

– В данном случае предлагаю действовать опять же силовыми методами.

– То есть бандитскими.

– Нет, не бандитскими, а…

Лошкарин запнулся, не найдя подходящих слов, а затем сказал:

– У тебя другие предложения? Какие? Может, следует подать заявление в прокуратуру с жалобой на ваших мафиози? И кто будет разбирать их «шалости»? Прокурор Арсений Патрикеев, который фактически является сообщником главного здешнего хунхуза Окунева, сиречь Шуцмана, и имеет немалую долю от его криминального бизнеса? И что в итоге мы получим? Сроки в колониях строгого режима или что-то иное? Например, пулю в голову или нож в спину от наёмных убийц.

Я понял, что моё возвращение в Торонто, к семейной благодати, вновь откладывается.

– Так с нами ты или как? – спросил полковник.

– Конечно, с вами.

– Ну и отлично! Не сомневался в тебе, Карузо, ни в коей мере.

Пока мы беседовали, помощники Лошкарина собрали на стол.

Дмитрий Иванович достал знакомую мне фляжку, которую всегда возил с собой, и налил каждому граммов по сорок водки.

– Для бодрости духа и снятия усталости, – пояснил он с невозмутимой улыбкой, встретив мой вопросительный взгляд. – Эти граммы не затуманят нам головы, наоборот, обострят восприятие действительности.

За ужином не было произнесено ни слова. Схватка с бандитами, длительное пребывание в автомашине на тряских дорогах – все устали, и каждый замкнулся в себе.

После еды один собровец отправился стоять на посту, а мы трое легли спать.

Перед сном я позвонил в центральную больницу Ольмаполя и, представившись родным братом Авдеева, спросил, не поступал ли он к ним? Дежурная медсестра ответила, что да, привезли такого с пулевым повреждением сухожилий в области голеностопного сустава правой ноги. Что ему сделана хирургическая операция, и теперь жизнь его вне опасности.

– Похромает немножко, и заживёт, как на собаке, – с отчётливым раздражением сказала дежурная. – Капризный чересчур ваш братик, претензии разные выдвигает – всё ему неладно, то одно, то другое. Да командовать ещё вздумал тут, начальник недоделанный. Господи, где только таких делают!

В два часа ночи настал мой черёд заступать в караул. Взяв «Гюрзу», я вышел на улицу.

Было полное безветрие. В деревне царила тишина.

Подумалось о петушиных криках на Руси, упомянутых в поэзии и разных легендах. Не стало их во многих областях и районах, особенно центральных, исконно русских, исчезли вместе с обезлюдевшими деревнями и сёлами. Как и в этой Салымовке, несчастной, забытой Богом, превратившейся в пустое урочище. А окрестные поля, веками родившие хлеб, заросли бурьяном и мелколесьем.

Медленно, с остановками обойдя дом кругом, я сел на чурбак под сиреневым кустом, вздымавшимся рядом с калиткой, и положил винтовку на колени. Ещё прислушался. Нигде ни звука.

«Всё как на войне, – вдруг пришло в голову. – Даже боевое охранение выставлено – для исключения внезапного нападения противника».

Скорее всего, предосторожности полковника Лошкарина были излишними: ночь глухая, лес сразу за огородами, на многие километры кругом – ни одного жилища. Кто сюда забредёт?..

Однако чем чёрт не шутит; умалять возможности Окунева и его банды не стоит. Да и фактор случайности никто не отменял. Сколько было историй, когда резали спящие посты и тех, кого они должны были охранять.

Вспомнилось, как мы с Петром и Юрием перепились здесь до потери чувств; но тот курьёз был совсем иного рода, не имевший отношения к боевому делу и связанными с ним опасностями.

Мысли перекинулись к моей дорогой, ненаглядной Наталье Павловне, всплыли очертания её лица и ладной точёной фигуры. Ох, как хотелось бы прикоснуться к любимой женщине, взять её ладони в свои руки, прижаться к ним губами! Почудился тонкий, кружащий голову запах её духов…

Там, на другой половине земного шара, уже близко к середине дня. Наверное, в эти минуты она всё ещё работает над очередной картиной. Такой у неё распорядок: заниматься живописью с утра и до полудня, дальше же прочие дела. И так постоянно, без выходных и проходных, в нескончаемых трудах и обязанностях.

А наши малыши сейчас в муниципальном детском садике, где всего пять воспитанников и все они под постоянным приглядом. От дома до детсада – триста метров.

Вечером их заберёт наша няня, Мария Крутицкая, молодая обаятельная русскоговорящая женщина, безукоризненно знавшая и английский, заботливая, внимательная. Бывшая учительница, она эмигрировала из России на полгода позже нас.

Мы наняли её спустя неделю после рождения близняшек. И не пожалели о своём выборе. А госпожа Крутицкая – о том, что устроилась к нам, так как мы более чем щедро оплачивали её труд. С расчётом, что она будет заниматься нашими детьми ещё долгие годы. Были только опасения по поводу её возможного замужества – в таком случае она могла покинуть нас. Но кажется, в этом плане на ближайшую перспективу у неё ничего не намечалось.

Молодая особа сняла хорошее просторное жильё неподалёку от нашего дома, купила дорогой автомобиль и жила в своё удовольствие. Я и Наташа разговаривали с ней только на английском, дабы совершенствовать произношение.

Несколько раз мы приглашали её в «Калину красную», и она с удовольствием соглашалась составить нам компанию. Наши близняшки в это время оставались на продлёнке в детском садике.

Моё пение растрогало Марию до слёз. Когда я в первое совместное посещение ресторана спустился со сцены и подошёл к нашему столику, она поднялась мне навстречу и, взяв меня за руку, воскликнула:

– Фантастика! У вас голос, как у Карузо! Я знала, что вы поёте, но то, что я услышала, – это восхитительно, божественно!

При этих её словах я пожал плечами, а Наташа улыбнулась и негромко рассмеялась.

Мария выделялась необычной женственностью и красотой, и на неё обратили внимание многие мужчины. Сначала её пригласил на танец Иван Заречный, а затем сам Евгений Волынцев, владелец сети ресторанов, включая «Калину красную».

– Замечательный вечер! Я почувствовала себя почти как на родине! – радостно воскликнула она, вернувшись за столик.

В сознании отчётливо нарисовался образ Волынцева. Собственник «Калины» был моим земляком. Мало того, мы учились в одной школе, только он классом младше, и чуть ли не ежедневно сталкивались.

У него рано проявились предпринимательские способности, и пока я служил в армии по контракту и отбывал срок в колонии «Полярный медведь», он успел создать сеть ресторанов в Ольмаполе и близлежащих городах. Попутно Волынцев основал несколько крупных предприятий, имевших отношение к оптовой торговле продуктами питания.

Ему принадлежал и ресторан «Золотой глобус» – ныне достояние бывшего полковника полиции Окунева – роскошное заведение, ставшее любимым местом времяпрепровождения многих городских богатеев.

Деньги потекли к Волынцеву полноводной рекой, и нашлось немало желающих, главным образом в правоохранительных органах, повернуть мощную финансовую артерию в свою сторону. Но, отодвинув соперников, на этом поприще преуспели только двое: старший офицер полиции Окунев и прокурор Патрикеев.

Началось с того, что в офисе компании, возглавляемой Евгением Волынцевым, был проведён обыск. Против него были выдвинуты обвинения в нарушениях законов, регламентирующих коммерцию, и было заведено уголовное дело. Кончилось тем, что его вынудили продать свои предприятия за бесценок людям, которые были строго подконтрольны упомянутым двум госчиновникам.

Волынцев же, потеряв бизнес, эмигрировал в Канаду. И, имея сравнительно небольшую денежную сумму, сумел создать новую сеть ресторанов.

Я и Наташа встретились с ним на выставке-продаже картин художников из стран бывшего Советского Союза, в числе которых было одно из полотен моей супруги. Евгений первым поздоровался с нами, завязался оживлённый разговор, полный радостных чувств; вспомнили прошлое, обсудили настоящее. Наш собеседник пригласил нас посетить ресторан «Калина красная».

Мы пришли в следующее воскресенье. Владелец «Калины» лично встретил нас у дверей, и мы втроём сидели за отдельным столиком в общем зале.

В итоге я стал петь со сцены этого заведения. Сначала от случая к случаю, по два-три романса за вечер, отвечая на пожелания гостей. А примерно год спустя администрация ресторана заключила со мной контракт на постоянные выступления по уикэндам. И у меня появился ещё один хороший заработок, позволявший всегда иметь достаточное количество денег и практически ни в чём не знать нужды.

Около четырёх утра, как только забрезжил рассвет, меня сменил полковник Лошкарин.

– Всё в порядке? – спросил он, понизив голос до шёпота.

– Да, спокойно всё, Дмитрий Иваныч, ничего подозрительного.

– Ну иди, вздремни ещё пару часиков, отдохни. Впереди, не исключено, снова напряжённый день, и нам придётся немало посуетиться.

Глава двадцатая. Силовые методы

В шесть часов – побудка. Умылись в озере, немного поплавали. Зуев и Фролов сделали пробежку до конца урочища и обратно и занялись гимнастическими упражнениями, по завершении которых провели тренировочный рукопашный бой.

– Сможешь с ними? – спросил Лошкарин; мы сидели на траве неподалёку от бойцов. – Не забыл мои уроки, как учил тебя побеждать противника?

– Нет, товарищ полковник, не забыл, – ответил я, не отрывая глаз от поединка. – Проверено, доводилось практиковаться. Незадолго до приезда в Россию. И раньше тоже, и не раз.

– Где?

– В Торонто. С тамошними коммандос.

– И что, получалось? Не сплоховал, надеюсь.

– Нормально всё проходило, партнёры были довольны. К себе звали на службу. А узнав, что я и стрелок ничего себе, отпускать не хотели.

– Показал им?

– Да, из пистолетов с обеих рук. Включая стрельбу на бегу и в прыжках через препятствия. И при кувырках через голову.

– Может, попробуешь с моими в рукопашку?

– Отчего ж не попробовать.

Короче, схватился я с собровцами. Без полного контакта, чтобы не покалечить друг друга. Сначала с Фроловым, затем – с Зуевым. И одолел обоих. Потом – сразу с двумя. И опять преимущество оказалось на моей стороне, однако далось оно нелегко. Наградой были уважительные взгляды обоих.

Наконец с Лошкариным. Он – боец от Бога, стремительный и непредсказуемый, приёмов в его арсенале не счесть и все сногсшибательные, а многие и смертоносные. Один мой финт, второй, третий, ложный удар и… я опомниться не успел, как оказался лежащим на спине, а надо мной занесённый кулак поединщика.

– Ну как? – спросил полковник, когда мы встали на ноги.

– Посочувствую тому, кто вздумает перейти вам дорогу.

– Мне показалось, что ты играл в поддавки. Был один момент, когда ты мог бы меня завалить.

– Не было этого момента, товарищ полковник.

– И всё же мне кажется…

– Ошибаетесь.

Зуев и Фролов молча наблюдали за нами.

В восемь часов выехали из Салымовки. Около девяти прибыли в Ольмаполь. В одном из переулков неподалёку от «Магнолии» к нам присоединился Михаил Болумеев.

– Как ты? – спросил я.

– Всё ок, – ответил он с фривольной небрежностью и жмурясь, как сытый котярка. – Отдохнул душой и телом, – помолчал, видимо, о чём-то думая, ухмыльнулся и продолжил: – Много ли человеку для счастья надо? Хорошую заботливую жену и угол, где можно голову преклонить. У меня было и то и другое, пусть недолгое время и не оформленное чиновничьей печатью. И закус был нормальный вместе с разными напитками в придачу.

– А ожоги?

– Поджили. Струпья только остались кое-где. И я опять в полной силе, с удовольствием ем, пью и курю.

Часа два, наверное, колесили по улицам, как центральным, так и окраинным, сверяя путь с электронной планшетной картой; собровцы знакомились с особенностями городской застройки в сопровождении дополнений Михаила и его рассказа о бизнесмене Окуневе: он был нашей мишенью. В каком районе живёт, что за хоромы у него, что ест, о распорядке дня, с кем встречается, у кого бывает, кто к нему приезжает и так далее в том же роде. И конечно же, об охране нувориша, всей в целом и персональной.

Повествование было нудным и утомительно длинным, но лично я терпеливо слушал, выискивая слабые места в защите бывшего полисмена. Как бы человек ни укрывался, ни прятался за спинами телохранителей, наверняка найдётся прореха, через которую можно дотянуться до него, стоит только хорошо захотеть; это, в общем-то, известный факт.

Уязвимых мест было несколько.

Особенно моё внимание привлекло упоминание Михаила, что Окунев любит отдыхать на острове Лебяжьем, собственником которого являлся, находившемся ниже по течению Ольмы, километрах в пятнадцати от города. Сначала Лев Максимилианович арендовал остров на сорок девять лет, а позже полностью выкупил у соседнего Невольского муниципалитета, за которым он числился, – нищего, вечно нуждавшегося в деньгах.

Размеры новообретённого владения нувориша – четыреста шестьдесят метров на триста десять в самой широкой части. Вдоль кромки воды по всему береговому периметру островка тянулся золотистый песчаный окаёмок, на котором приятно было загорать вследствие его пологости и полного отсутствия илистых примесей.

Остальную площадь занимали изумрудная луговая трава, разрозненные гребни кустарниковых зарослей и хвойный лесок, состоявший из нескольких десятков деревьев. В лесу и средь кустарника можно было найти грибы на жарёху и пригоршню-другую земляники – вполне себе утеха для отдыхающих.

Ближе к середине острова – кругловатый заливчик; узкое горло соединяло его с речной водной ширью.

В этой заводи Окунев возвёл лёгкую жилую постройку на сваях, своего рода бунгало, под четырёхскатной крышей которого, стилизованной под тростник, были три комнаты, помещение с удобствами и довольно просторная открытая веранда.

На самой крыше – солнечные панели, вырабатывавшие электричество в достаточном количестве, а в ясные при солнышке дни – с избытком; тогда часть поглощаемой энергии шла на подзарядку мощных аккумуляторов, автоматически включавшихся в ненастье и ночное время.

От постройки до берега тянулись мостки с надёжными деревянными перилами; изящно оформленные, окрашенные в красно-синие цвета, они гармонично контрастировали с бунгало и прилегающей сушей. А в нескольких метрах за береговой линией заливчика вздымался уже упомянутый хвойный лесок.

Если смотреть со стороны реки, сооружение было почти в точности похоже на свайные хижины Багамских островов. Только вода кругом острова была не ультрамариновая, а зеленоватая с лазурным оттенком.

Раз в неделю, обычно во второй половине вторника, Окунев приезжал сюда с любовницей Кларой Вутис, девушкой на тридцать лет моложе его, стройной, утончённой. Клара была ведущей артисткой ольмапольского балетного театра.

Нувориш сполна обеспечивал её деньгами, она ни в чём не нуждалась, имела и автомобиль, и просторный дом с прислугой, и много чего ещё, однако не бросала танцы из любви к искусству.

Вечером того же дня я в сопровождении Лошкарина и его бойцов побывал на заросшем ивняком обрывистом берегу Ольмы, точно напротив острова. Несколько дальше от крутояра кустарник перемежался малорослыми кривыми осинами, а ещё дальше поднимался настоящий лес, в основном лиственный.

С позиции, которую я присмотрел – надёжно укрытой от посторонних глаз, – в бинокль хорошо был виден весь ближний береговой абрис Лебяжьего, включая заливчик с бунгало. На тёмно-зелёном фоне стройных деревьев с низеньким подлеском постройка выглядела, я бы сказал, довольно романтично и привлекательно, располагающей к уединению и душевному покою.

За торцами её виднелись две субтропические пальмы, размашистые перистые листья которых вздымались выше крыши. Деревья эти, по слухам, дошедшим до Болумеева, были посажены в огромные кадки, врытые на один уровень с береговым лужком.

С наступлением осенней прохлады пальмы изымали плавучими кранами и перевозили в зимний сад – отапливаемое помещение для незимостойких растений, расположенное в усадьбе нувориша. А места выемок аккуратно заделывались грунтом и поверх него – травянистой дерниной, что опять-таки составляло единое целое с окружающей лужайкой и вписывалось в неё.

– Сколько же будет до этой избушки на курьих ножках? – негромко проговорил Лошкарин. – Наверное, не больше километра.

– Метров девятьсот, – в тон ему вполголоса ответил я, не отрывая глаз от островка.

– Девятьсот тридцать метров, – уточнил лейтенант Фролов, глядя на экран планшетного компьютера. – Вот, всё обозначено на карте. А речные суда – крупнотоннажные – проходят по ту сторону Лебяжьего, там фарватер.

– Сможешь дотуда? – спросил Лошкарин. Он посмотрел на меня.

– Имеете в виду «избушку»?

– Да.

– Смогу, Дмитрий Иваныч, достану, никаких вопросов.

– Итак, сегодня у нас…

– Воскресенье, товарищ полковник, – с учтивостью проговорил лейтенант Фролов.

В понедельник вечером Михаил Болумеев узнал от своих людей, что Окунев, верный себе, собирается провести на Лебяжьем время со второй половины вторника и до утра среды. Вместе со своей подругой балериной.

Ночью я хорошо выспался и чувствовал себя полным сил и энергии. Это моё обычное каждодневное физическое состояние с ощущением спокойной радости бытия. Утром – непродолжительная гимнастика на выносливость и умение наносить молниеносные удары руками и ногами, в завершение чего – контрастный душ, горячий и холодный. Затем лёгкий завтрак в ресторанном зале, состоявший из небольшого сочного бифштекса с картофельным гарниром и стакана чая со сдобной булочкой, щедро приправленной маком.

Впереди серьёзная работа с определёнными элементами опасности, однако никакого внутреннего волнения не испытывалось, я не раз проверял свои ощущения, как бы прислушиваясь к ним.

– Смотрю, ты абсолютно спокоен, – сказал полковник Лошкарин, – ноль напряжения.

– Спокоен, Дмитрий Иваныч. Перегорел ещё в Сирии, поэтому. Ну и настрой на дело сказывается, психологически я готов к нему на все сто.

В России, вычитал где-то, более семи тысяч разных профессий. Изучить весь список никаких сил не хватит. Кто я в этой многообразной череде?

Вспомнилась концовка разговора с Анджеем Заребой, мастером по изготовлению фальшивых удостоверений. Ему я представился профессиональным солдатом. Был когда-то таковым, да, пожалуй, весь вышел. А может, и нет, может ещё способен кое на что в военном отношении. Одно только снайперское искусство что значит! Уж оно-то, отшлифованное годами армейской службы, сохранилось в полной мере, что подтвердилось в ходе боестолкновения в Сухой балке.

Да, проверка показала, что стрелок я и сейчас весьма неплохой, умеющий поражать цели на близких расстояниях. И на дальних, уверен, сумею поразить, до километра и более, как и в прошлые времена.

Обо мне как снайпере знают немногие, всего несколько человек, максимум пара десятков, преимущественно военных и из спецслужб. Надо полагать, даже отмечен в какой-нибудь картотеке этих структур.

Ещё я умею играть на гитаре и аккордеоне. И в состоянии услаждать публику пением с эстрады, что и позволяет зарабатывать на жизнь в эмиграции. В основном лишь этими двумя качествами, имеющими серьёзное отношение к обычному цивилизованному труду, наделила меня высшая сила.

Если оценивать более-менее строго, то выйдет, что личность я не особо значимая, пожалуй, даже вполне рядовая. Таких мастеров в тех или иных сферах человеческой деятельности бесчисленные миллионы.

Вопрос, помогаю ли я улучшать человеческое сообщество? Надеюсь, что да в определённой степени, особенно певческим голосом расширенного диапазона, вызывающим положительные эмоции у слушателей и настраивающим на совершение благих поступков. Об этом мне не раз говорили, выражая таким образом свою признательность.

Что касается стрелковых способностей… Будь проклято моё участие в сирийской войне, будь оно проклято! Сколько лет прошло, а я всё ещё мучился угрызениями совести за решение поехать в ту далёкую страну, хотя никого там не убил, а только ранил энное количество. Сумбурные мысли об этом одолевали меня чуть ли не каждодневно, поддавливая на психику.

Иногда я задумывался, что было бы со мной, если бы я изначально, ещё с подростковых лет отдал предпочтение эстрадному вокалу? Не исключено, что давно вошёл бы в богемную среду, имел немалые деньги и был в полном шоколаде. Но я выбрал рукопашную секцию, и в конце концов цепочка событий привела меня в «Полярный медведь», а затем и к эмиграции.

«– Что было бы со мной, если бы я выбрал другую дорогу?

– Было бы то же самое. Дело не в дороге, которую мы выбираем, а в том, что внутри нас заставляет нас выбирать дорогу».

Это упрощённый диалог героев одного из рассказов О`Генри, всемирно известного американского писателя.

Скорее всего, и со мной было бы то же самое – то, через что я прошёл. Без какого-либо бомондного шоколада. И непременно с заключением в «Полярном медведе» – моя натура привела бы меня в него, заставив встрять во что-нибудь чрезвычайное.

Однако вернёмся к делу, которым мы, четверо спецов, занялись и которое наверняка должно было сослужить полезную службу человеческому сообществу в целом, а уж Ольмаполю – в первую очередь.

Пятнадцать часов пополудни; я отметил это время, занимая позицию на левом берегу Ольмы. Пристроил на земляном бугорке снайперскую винтовку «Гюрза-2» с оптическим прицелом, в магазине которой было десять специальных снайперских же патронов, и сам прилёг так, чтобы ничто не мешало и было максимально удобно при длительной неподвижности.

На некотором расстоянии слева от меня и чуть сзади укрылся в зарослях кустарника лейтенант Фролов, справа, примерно на такой же дистанции – капитан Зуев. Они моё прикрытие на случай возникновения опасности с тыла и флангов, боевые товарищи в данных условиях.

В шестнадцать часов послышался отдалённый шум моторов, и к Лебяжьему приблизились и заякорились метрах в ста восьмидесяти от него две лодки. Одна с этой стороны островка, другая – у противоположной. В каждой по два человека со стволами. О расположении второй лодки сообщил по рации Зуев, но я и сам отчётливо видел её повдоль края леска.

И двое вооружённых бойцов находились на самом острове, в дальних оконечностях его. Оба из числа постоянной охраны – для исключения посторонних лиц на этом клочке земли, являвшимся частной собственностью.

Когда-то Лебяжий был общенародной, то есть ничейной землёй, всем доступной и, как следствие, страшно загаженной мусором, обычно остающимся после отдыхающих: банками, бутылками, битым стеклом, целлофановыми обрывками и прочими отходами человеческой жизнедеятельности. По причине едва ли не всеобщего неопрятного, пренебрежительного отношения к природе. Сейчас островок мог бы служить эталоном чистоты и порядка.

Минут тридцать спустя к заливчику приблизилась и вошла в него парусно-моторная яхта «Фламинго» – примерно четырнадцатиметровая, с низкими бортами цвета морской пены и точно так же окрашенной палубной надстройкой. В носовой, меньшей части надстройки находилась штурманская рубка, а за ней, ближе к корме – довольно просторная, удобная каюта владельца яхты с отделениями для гальюна и душа.

Об устройстве яхты нам опять же поведал Михаил Болумеев, а откуда он узнал, никто из нас не спрашивал.

Конечно, сию посудину даже сравнивать нельзя с роскошными океанскими кораблями, предназначенными для отдыха всемирно известных российских миллиардеров, вчерашних вроде бы простых граждан, чудесным образом разбогатевших за считаные дни и годы.

Но по Сеньке и шапка: Окунев был олигархом лишь местного значения; кроме того, для прогулок по реке и причаливания к острову небольшое маневренное «Фламинго» подходило самым наилучшим образом.

Так мне думалось на своей стрелковой позиции. Несколькими днями позже, более обстоятельно познакомившись с финансовым состоянием нувориша, я понял, что он мог бы купить десяток таких яхт. Или большой лайнер стоимостью многие миллионы долларов или евро, способный бороздить океанские просторы.

Судно остановилось рядом с бунгало, почти вплотную, и по трапу, оснащённому поручнями, на веранду сошли Окунев и Клара Вутис; нувориш с галантностью поддерживал возлюбленную за локоток.

Двое из экипажа «Фламинго» – третий оставался за штурвалом – незамедлительно убрали трап, яхта развернулась, вышла из заливчика, прошла вверх по течению и бросила якорь в нескольких сотнях метров от острова.

Мужчина же и женщина, прогулявшись туда-сюда по веранде – дважды они останавливались на пару минут, любуясь речными пейзажами и с наслаждением вдыхая чистый влажный воздух, – скрылись внутри жилища и не показывались около часа, после чего вышли и уселись за столик у перил, ограждавших эту открытую часть строения.

В перекрестье двадцатикратного оптического прицела виделось радостно оживлённое лицо женщины; глаза её сверкали, чувственные губы изгибались в улыбке, нежная, изящно очерченная грудь мерно вздымалась. Весь облик мужчины выражал самодоволие и уверенность.

Минут десять-двенадцать за столиком разговаривали и употребляли какой-то алкогольный напиток коричнево-золотистого цвета, скорее всего коньяк, который закусывали шоколадом и другими сладостями.

Окунев выпил два неполных бокала, на палец от донышка.

Клара сделала лишь один глоток – небольшой, – после чего отодвинула свой снифтер ближе к центру столешницы и принялась за… Кажется, это были конфеты с фруктовой начинкой: она откусывала половинку и, прежде чем отправить в рот оставшуюся часть, секунды три-четыре разглядывала её содержимое.

Восхищали стройность и красота любовницы Окунева, от неё глаз нельзя было отвести, её стан, роскошные плечи могли свести с ума и юношей, и старцев.

Почему у женщин с красивым лицом обязательно хорошо сложенная фигура? Что это – неотъемлемый закон гармонии природы, подтверждающий равновесие во всём, включая живые существа?