Текст книги "Музей «Шпионский Токио»"

34-летний Михаил Степанович Комиссаров – кадровый военный, перешедший в жандармы, славился острым умом шахматиста, блестящим образованием, представительной внешностью и таким же, как у его шефа, абсолютным отсутствием каких бы то ни было комплексов – отличная рекомендация для работы «в области шпионства». К тому же потомственный дворянин Ярославской губернии служил облагораживающим фоном для выкреста и выскочки Манасевича-Мануйлова, вокруг которого к тому же постоянно крутились слухи о его нетрадиционной ориентации.

Почему сразу оба этих таинственных и могущественных шефа только вчера учрежденной русской контрразведки пришли на обыск к купеческой жене, подозрения против которой в документах никак не сформулированы? Может быть, они таким образом входили в курс общей ситуации, когда полицейское начальство требовало максимальной активности в разгар войны. А может, срочно реализовывали все имеющиеся результаты наружного наблюдения по потенциальным японским связям в Петербурге. Проверяли всех – в надежде, что сеть зацепит крупную рыбу, а остальных можно и отпустить. На эту мысль наводит и тот факт, что спустя четверо суток, точно так же ночью, эта же группа сыщиков произвела обыск в квартирах бывших приказчиков чайного магазина «Васильев и Дементьев», что на Невском, японцев Сиратори (философа по образованию) и Такаки (кадрового морского офицера), и скорее всего, таких обысков было несколько. В случае с Сиратори и Такаки контрразведчиков ждала удача: были обнаружены рисунки мин и минных заграждений, важные сведения о русской армии и служебно-конфиденциальная переписка. Оба японца и жена Сиратори Елена Никулова были арестованы⁶⁰.

Специалисты знают и об успехе организованного в структуре Военного министерства весной 1903 года – перед самой войной – Разведочного отделения во главе с ротмистром Владимиром Николаевичем Лавровым. Военная контрразведка (а это именно она) была создана для установления «негласного надзора за обыкновенными путями тайной военной разведки, имеющими исходной точкой иностранных военных агентов, конечными пунктами – лиц, состоящих на нашей государственной службе и занимающихся преступною деятельностью, и связывающими звеньями между ними». Именно ротмистру Лаврову с его людьми удалось обезвредить агента полковника Акаси в Петербурге – ротмистра Н. И. Ивкова⁶¹. Пока разворачивалось наблюдение за Надеждой Ким, Ивков был арестован, препровожден в тюрьму, но 14 июня повесился в камере. А прояснил ли что-либо обыск у Надежды Тимофеевны? Нет.

Во-первых, сразу же выяснилось, что хозяйка квартиры дома отсутствует, и как она скрылась от профессиональных филеров, неотрывно за ней следивших, тоже осталось загадкой. Со слов дворника, Надежда Ким с сыном Романом за 11 часов до обыска внезапно «уехала на ст. Сиверская Варшавской ж. дор. к своему родственнику» – Евгению Киму, а полиция, до сих пор необыкновенно бдительная, этого не заметила.

Во-вторых, сам обыск, начавшийся в 1 час 15 минут ночи и продолжавшийся два часа, тоже не дал практически ничего: «…явно преступного в политическом отношении не обнаружено. В запертом дорожном сундуке был найден безкурковый пятизарядный револьвер и переписка на одном из восточных языков». Контрразведчикам пришлось уйти ни с чем, но это ли конец истории? Ведь они знали, где находится Надежда Ким, понимали, что с маленьким сыном она не сможет уехать надолго, да и организовать наблюдение за ними и Евгением Кимом на этой самой станции Сиверская наверняка тоже было возможно. Наблюдение и, вероятно, последующее задержание? Раз уж такие люди, как Мануйлов и Комиссаров, пришли во втором часу ночи домой к «Корейке», значит, у них были вопросы, которые они хотели ей задать.

Хорошо бы и нам узнать эти вопросы и тем более найти ответы на них. Но, увы, на этом дело обрывается, и, закрывая истрепанную папку, сегодня мы только можем сказать несколько слов о том, как сложились судьбы некоторых упомянутых в нем людей.

Обескураженные результатом обыска у Ким сыщики продолжили свою работу в контрразведке. Иван Манасевич-Мануйлов считается автором нескольких успешных операций против японской разведки в России, но в 1906 году он был уволен за финансовые махинации. Неугомонный авантюрист пытался избежать царского суда вплоть до самой революции, а когда она произошла, занимался подделкой мандатов ЧК и шантажом от ее имени. Расстрелян чекистами в 1918 году.

Михаил Комиссаров дослужился до генерала, руководил охраной Распутина, что, как мы знаем, не спасло последнего от гибели. В историю вошел как настоящий фанатик контрразведки, для которого работа была важнее политики. После революции выдавал себя в Европе за спецпосланника барона Врангеля, собирая деньги якобы на борьбу с красными и складывая их в свой карман (видимо, сказалось давнее знакомство с Мануйловым), потом примкнул к этим самым красным и стал агентом ОГПУ. Работал в Европе и США. В 1933 году попал под трамвай в Чикаго.

Ким Пёнъок, он же Евгений Николаевич Ким, благополучно пережил тяжелые военные времена и новость о колонизации Кореи в 1910 году (его шеф, корейский посланник Ли Бомчжин, после этого покончил с собой) и преподавал корейский язык в университете Санкт-Петербурга – Петрограда вплоть до 1917 года. Это значит, что в 1904 году никаких весомых доказательств его вины у царской контрразведки не нашлось (и непонятно, насколько серьезны были подозрения вообще). О судьбе Евгения Николаевича после революции ничего не известно, но он почитаем ныне отечественными корееведами как первый в нашей стране профессиональный преподаватель корейского языка.

Его старший брат Ким Пёнхак (Николай Николаевич) в результате Русско-японской войны разорился, потом снова набрал силу, пережил революцию и закончил свои дни во Владивостоке в 1928 году – незадолго до того, как уже советские органы госбезопасности в полной мере заинтересовались его и поныне неясной судьбой и загадочными связями с японцами. По ряду косвенных признаков можно предположить, что он вел двойную игру: поддерживал эти контакты в интересах не японской разведки, а антияпонского корейского подполья в русском Приморье, в организации которого сыграл одну из ведущих ролей – похоже, что не без помощи «Брата». С Надеждой Тимофеевной Николай Николаевич развелся вскоре после Русско-японской войны и женился на другой корейской девушке.

«Корейка» Надежда Ким вернулась во Владивосток не позже 1906 года. Ее сын Роман – тот самый, что в крайне юном возрасте стал невольным участником шпионской драмы в Петербурге, позже не раз утверждал, что его мать происходила из аристократического рода Мин и была родственницей великой корейской королевы Мин Мёнсок, убитой в 1895 году японцами. Говорил он и о высоком происхождении своего отца, который купцом стал лишь в России, а в Сеуле служил при королевском дворе. Недавно стало известно, что эти сведения подтверждал и дядя Романа – Ким Пёнъок: «Долгое время я находился близко при особе своего императора…»⁶² После развода с мужем Надежда Тимофеевна уехала на юг Приморского края и скончалась в Посьетском (ныне Хасанском) районе в 1930 году.

Спустя два года после описываемых событий маленький Рома Ким был отправлен своими родителями (при помощи влиятельных японских друзей) в престижную токийскую школу – «чтобы лучше узнал вражескую страну». Но об этом стоит рассказать отдельно – после того, как мы узнаем биографию советского разведчика, которого то и дело величают «православным ниндзя».

Часть 3
«Православный ниндзя»

«Православный ниндзя» – такого броского прозвища отечественная пресса удостоила удивительного человека, судьба которого как будто написана специально как киносценарий. Возможно, именно по этой причине снять о нем хорошего фильма никак не получается – ни сценаристы, ни режиссеры не могут сравниться с тем, кто рисовал линию судьбы этого героя. Актеры, выбираемые на его роль, выглядят беспомощными. Они с трудом пытаются отобразить лишь одну грань главного героя – показать его как борца, спортсмена. Но разве ниндзя – просто воин? И если он и вправду ниндзя, пусть даже православный – разве это все, что мы можем сказать о нем? Нет. Один из плеяды первых русских японистов, первый мастер и неутомимый пропагандист японских боевых искусств в России, выдающийся практик – тренер, спортсмен и в то же время теоретик борьбы, создавший новый ее вид – самбо. И, конечно, да – синоби в трактовке словаря Гошкевича – Татибана, то есть разведчик – все это он: Василий Сергеевич Ощепков.

Он родился 25 декабря 1892 года (по старому стилю) в поселке Александровский Пост (ныне город Александровск) на северо-западе Сахалина, в той его части, где не только климат куда суровее, чем в южной, но и нравы жителей несколько иные. Александровский Пост в конце XIX века в первую очередь – центр управления каторжных тюрем и поселений ссыльных. Рядом со страшной каторжной тюрьмой выросла и зажила, вокруг той тюрьмы вращаясь, как принято сейчас говорить, сопутствующая инфраструктура: дома и казармы ссыльных, охраны, мастерские, бани, почтовая станция. Родителями мальчика стали каторжанка (то есть заключенная, осужденная на каторгу за совершение тяжкого преступления) крестьянка Мария Семеновна Ощепкова и ссыльнопоселенец (человек, меньше провинившийся перед законом и либо сосланный на поселение в Сибирь, либо вышедший «на поселение» после отбытия срока каторги – обычно небольшого) высококлассный столяр Сергей Захарович Плисак.

Сахалин, зима, каторга. Простейшая логика подсказывает, что ребенка, родившегося в таком месте, в таких условиях и у таких родителей, должна была ждать незавидная судьба. И вроде бы тому есть немало подтверждений. Побывавший как раз в то самое время и в том самом месте Антон Павлович Чехов написал потом книгу «Остров Сахалин». Почитайте: в ней довольно подробно рассказано и о том, в каких условиях росли сахалинские дети. Многое из рассказанного Чеховым шокирует, например, упоминание о том, что рождение ребенка в семьях каторжных и ссыльнопоселенцев расценивалось как своеобразное наказание, а пожелание смерти собственному чаду не было большой редкостью среди сахалинских «отверженных». Но это только одна сторона медали.

Среди сахалинских каторжных встречались люди с очень разными судьбами, происхождением, уровнем образования, и на остров они попадали по самым разным причинам. Не только уголовники – воры, убийцы, насильники, не только случайно оступившиеся или не справившиеся с житейскими трудностями, но и «политические», нередко передовых для того времени взглядов, становились невольными обитателями Сахалина. «Вообще, здесь интеллигентные люди очень ценятся, – писал путешественник Иван Николаевич Акифьев, посетивший Александровский Пост в сентябре 1900 года и живший в доме отца Василия Ощепкова, – и интеллигентных каторжных и поселенцев не заставляют выполнять черные работы, а дают им мелкие канцелярские и другие должности, где они могут принести больше пользы»⁶³. Сегодня мало кто об этом помнит, но именно там, на Сахалинской каторге, вырос исследователь Антарктиды, соратник Роберта Скотта Дмитрий Семенович Гирев, чьим именем назван один из пиков ледяного континента. Там работал востоковед и исследователь айнов «политический» Бронислав Осипович Пилсудский. Отец поэта Даниила Хармса, Иван Павлович Ювачёв, был народовольцем и, как результат, стал каторжанином, а выйдя на сахалинскую полуволю, – писателем. Так что не каждому родившемуся за «краем земли» была уготована однозначно скорбная участь – Сахалин знал примеры успеха. И, судя по некоторым свидетельствам, юному Васе Ощепкову повезло – он попал именно в такое окружение. Основа его благополучия была заложена отцом-столяром. Мебель работы Сергея Плисака, в том числе из так называемого «наплыва березы», высоко ценилась не только на острове, где покупательная способность населения была объяснимо низка, но и далеко за его пределами – вплоть до Владивостока⁶⁴. В 1891 году изделия неизвестных сахалинских мастеров получил в подарок раненый цесаревич Николай Александрович, прибывший в Приморье из Японии⁶⁵ – не работы ли отца Василия Ощепкова? Невероятно затейливы бывают нити судьбы…

В 1902 году Сергей Плисак умер, а через два года скончалась и мать. Есть сведения, пусть пока до конца и не проверенные, что после смерти его родителей опекунам мальчика удалось устроить Василия в местное реальное училище. В те времена и в тех условиях это почти гарантировало хорошее будущее для ребенка, но… Начавшаяся Русско-японская война круто изменила судьбу и большой, и малой родины будущего японоведа. А он сам вскоре оказался в Токио. Как известно, по результатам этой войны новая государственная граница пролегла буквально перед домами сахалинцев – по 50-й параллели, делящей остров примерно пополам: на северную и южную части. Важная деталь, почему-то не учитываемая многими авторами, пишущими об Ощепкове: Северный Сахалин, где находился поселок Александровский Пост, не был занят Японией, граница прошла южнее. Соответственно, японская сторона не имела и не могла иметь никакого отношения к отправке Васи Ощепкова в Японию, и, забегая вперед, он никогда не был гражданином Японии. В Токио Ощепков поехал сам и совершенно по другой причине. Дело в том, что именно там находилось ближайшее учебное заведение, в котором он мог продолжить образование. Но имелись и другие резоны.

Сразу после окончания войны в военном руководстве России были приложены серьезные усилия для анализа причин военных неудач. Одной из главных проблем признали крайне слабо поставленную деятельность контрразведки и разведки. И не только в профессиональном – оперативном – смысле. В значительной степени наши «повелители ниндзя» наступили на грабли японских начальников «боевого пловца» Савамура: даже если секретную документацию на японском языке удавалось каким-то образом добыть, ее некому было прочесть и перевести. В начале войны на весь огромный маньчжурский театр военных действий имелось только два (!) квалифицированных переводчика японского языка. И хотя японские разведчики за несколько лет до войны своими действиями как будто прямо указывали нашим военным и полиции на необходимость решения этой проблемы, справиться с ней удалось только после поражения – ценой десятков тысяч жертв с русской стороны. В 1910 году полковник Генерального штаба Петр Иванович Изместьев в брошюре «О нашей тайной разведке в минувшую кампанию» объяснял причины поражения Русской армии в войне с японцами:

«1) Отсутствием работы мирного времени как в создании сети агентов-резидентов, так и в подготовке лиц, могущих выполнять функции лазутчиков-ходоков;

2) Отсутствием твердой руководящей идеи в работе разведывательных органов во время самой войны;

3) Полной зависимостью лиц, ведавших разведкой, от китайцев-переводчиков, не подготовленных к такой работе;

4) Отсутствием образованных военных драгоманов (то есть переводчиков с восточных языков. – А. К.);

5) Пренебрежением к военной скрытости и секрету…»⁶⁶

Установить причину – значит, уже наполовину решить проблему. Но все же, как это планировалось осуществить на практике? В архиве российской военной разведки сохранился интересный документ – проект создания «Восточной коммерческой школы». Под этой совершенно нейтральной, ничего не говорящей вывеской в реальности должна была функционировать уникальная «Школа разведчиков Приамурского военного округа». Предложил невероятный, в значительной мере фантастический план человек вполне рационального мышления – ветеран войны с Японией капитан Генерального штаба Ипполит Викторович Свирчевский. Он, как и его начальство, изучал тяжелые уроки проигранной войны и поинтересовался действиями японской разведки в предвоенный период. Вывод сделал единственно верный: учиться, учиться и учиться! Пусть даже и у вражеских синоби.

«Минувшая кампания 1904–1905 годов показала, какую громадную пользу может принести тайная разведка, организованная заблаговременно и прочно… – писал Свирчевский. – Система японского шпионства, широко задуманная и осторожно, но твердо проведенная в жизнь, дала им возможность еще до войны изучить нас, как своего противника, будущий театр войны, важнейшие его пункты… Так как вряд ли можно высказаться с уверенностью против новой войны с японцами… безусловно необходимо, пользуясь временем, находящимся пока в нашем распоряжении, безотлагательно приступить к созданию кадра (так в документе. – А. К.) преданных нам людей, достаточно развитых и с известным объемом знаний, необходимых им при выполнении специальных задач шпионства в самом широком значении этого слова»⁶⁷.

Свирчевский, не веривший, как и многие военные, в замирение японцев и предполагавший скорое возвращение к ожесточенным боям на том же театре военных действий, предложил немедленно создать этот самый «кадр» с помощью специальной школы, образованной из «детского сада, в котором воспитываются сироты-мальчики как китайские, так и русские от 5 до 10 лет», и «собственно училища, состоящего из 7 общих и 1 специального классов». Становление будущих разведчиков должно было осуществляться на основе подготовленного автором проекта «Особого нравственного уклада», в котором во главу угла ставилось бы «соответствующее воспитание в духе исключительного признания интересов своей нации и готовности применить все средства к достижению наибольшей выгоды своему отечеству…». Впоследствии Василий Ощепков в одном из документов воспроизведет этот «уклад» по смыслу очень точно, а всей своей жизнью докажет, что это были не только слова.

Ну а пока что решительно настроенный Генерального штаба капитан предусматривал возможность подготовки шпионов не только «с горшка», но и – в исключительных случаях – с 1-го класса школы, однако в любом случае – с возраста не старше десяти лет. Всего в специнтернате должны были обучаться 300–320 человек, из которых после различных отборов около трети могли оказаться «пригодными к предстоящей деятельности». Разрабатывая образовательный курс школы по образцу коммерческих училищ и имея в виду, что прикрытие коммерсанта для разведчика является универсальным, Свирчевский призывал «ни на одну минуту» не упускать из виду основную цель подготовки детей: «Почему явится возможность несколько сократить курсы почти всех предметов в тех их частях, кои не могут способствовать совершенству знакомства с Востоком или усвоению тех знаний, которые облегчат выполнение задач разведки».

Самым же необходимым для «спецсирот» считалось:

«1. Возможно более полное и подробное изучение государств Востока;

2. Твердое знание, до степени совершенно свободной разговорной речи, английского, китайского и японского языков;

3. Практические специальные знания:

а) чертежное искусство;

б) ремесла;

в) телеграфное дело;

г) железнодорожное дело в том объеме, который даст возможность определить при разведке технические данные устройства дороги;

д) некоторые отделы курсов топографии, тактики, администрации, фортификации;

е) хотя бы самые общие сведения об устройстве и организации военных флотов, что необходимо при разведке неприятельских портов».

Со свойственными ему практицизмом и предусмотрительностью капитан Свирчевский спланировал для курсантов старших классов школы летнюю языковую стажировку в Японии. После же окончания обучения выпускники на два-три месяца должны были прикомандировываться к штабу округа, где после нового этапа отбора лучшие направлялись бы в войска для подготовки к поступлению в военные училища и дальнейшей службе в разведывательных отделах штабов, а затем им следовало «отправляться по одиночке для выполнения служебного поручения», то есть в служебную командировку в качестве нелегалов на срок не менее четырех-пяти лет. Не забыты оказались и интересы «крыши» – двоечников надлежало откомандировать в МИД: признанные неспособными «для выполнения задач тайного разведывания могут, дабы не терять их для пользы службы, могут назначаться в распоряжение наших консулов Дальнего Востока».

Глядя сегодня на эти поистине наполеоновские планы, задумываешься: если бы то, что так скрупулезно прописал на бумаге капитан Ипполит Свирчевский, было бы претворено в жизнь, может, и судьбы мира тогда сложились по-иному? Вообразите: армия русских сирот-шпионов, вооруженных опытом Русско-японской войны и воспитанных «в духе исключительного признания интересов своей нации и готовности применить все средства». Они могли бы стать страшной силой на азиатских полях брани. Сотни, да пусть хоть десятки высокопрофессиональных агентов-нелегалов в Токио, Иокогаме, Кобэ, Шанхае, Урге, Пекине, Дайрене, Циндао, год за годом непрерывно отсылающие шифровки в Центр. Представляете эту фантастическую картину, что в страшном сне не приснилась бы никакому ниндзя из Ига?

Однако… в армии так часто бывает: капитаны предполагают, а генералы располагают. До сих пор мы можем только гадать о том, насколько предложение Свирчевского повлияло на схему дальнейшего развития отечественной разведки на Дальнем Востоке. Известно, что в предложенном виде его реализовать не удалось – «в силу недостатка ассигнований и должной настойчивости со стороны штаба округа». И все же идея эта не канула в Лету.

В конце 1906 года по инициативе начальника Заамурского округа для обучения японскому языку в Токио были отправлены восемь русских подростков⁶⁸. Никакой специальной школы для них, да тем более с детским садом, устроить не удалось, но уже почти полвека живший в Японии первый православный миссионер в этой стране архиепископ Николай Японский пошел навстречу военным. Владыка Николай не как разведчик, а как японовед-практик на протяжении нескольких лет предупреждал Петербург о росте милитаристских настроений в Токио и о том, что японцы полны решимости воевать за Корею. Время показало, что он был прав. Когда же война началась, он отказался покидать японскую столицу. Ему грозили смертью разъяренные японские националисты, которых в то время поддерживала значительная часть японского общества, но покинуть паству ее духовный отец счел невозможным. Разделить тяготы и лишения нахождения в стране врага Николаю пришлось с двумя русскими учениками православной семинарии, основанной им при русской духовной миссии в Токио еще в 1879 году. Ехать сиротам было особо некуда. Лишь после войны юноши вернулись на родину и стали военными переводчиками, а глава миссии согласился взять на их место смену – сразу восьмерых «казачат». Кроме того, архиепископ Николай, вошедший позже в историю как святой равноапостольный Николай Японский, прекрасно знал, что сами японцы отнюдь не гнушаются обучением в семинарии ради достижения единственной цели – изучения русского языка. Впоследствии это знание становилось рабочим инструментом настоящих синоби: некоторые выпускники семинарии выбрали местом службы разведку, контрразведку и полицию Великой Японии. Для истинного миссионера, коим, без сомнения, являлся Николай Японский, такое положение выглядело неправильным, несправедливым, кощунственным и, по возможности, требующим если не исправления, то хотя бы уравновешивания ситуации.

Юный Василий Ощепков не вошел в состав той первой восьмерки. Он появился в Токио позже, 31 августа 1907 года, но место среди семинаристов занял заметное. Прежде всего, он блестяще освоил японский язык, методы изучения которого в семинарии были достойны школы Свирчевского. Русским ученикам дозволялось разговаривать на родном языке только на первом году обучения, пока они осваивались, привыкали и учили новую лексику, а со второго – уже ни-ни, ни слова по-русски даже друг другу, даже в свободное время. Это, как и строжайшую дисциплину, которой могло бы позавидовать военное училище, и аскетическую обстановку семинарии выдерживали примерно трое из десяти поступивших. Василий не просто сдюжил. Он показал себя с лучшей стороны как ученик. В его «Свидетельстве об окончании семинарии», выданном 23 июня 1913 года, сплошь хорошие и отличные оценки, а среди шестнадцати предметов 11, если так можно выразиться, «японистических», таких как «перевод японских газет» или «чтение японских писем». Не будет преувеличением сказать, что он стал одним из первых отечественных японоведов-практиков, получивших к тому же отличную лингвистическую подготовку непосредственно в Японии. И хотя в семинарии не учили хождению по потолку, метанию сюрикэнов или приготовлению ядов, физическая подготовка в жизни семинаристов занимала важное место, а назвать ее легкой никому не пришло бы в голову.

Николай Японский строил обучение по утвержденной в Японии с 1908 года программе, где занятия дзюдо были частью дополнительного физического воспитания в японских школах. Решение о включении дзюдо в программу принималось на местах, и лично глава миссии был убежден в необходимости таких занятий. В семинарии ребят тренировал один из инструкторов Кодокан – главного дзюдоистского додзё, уже знакомого нам: это спортивная alma mater Ясиро Рокуро, Хиросэ Такэо, отчасти и Утида Рёхэй.

«В 1 час пополудни семинаристы пригласили посмотреть их успехи в “дзюудоо” (или дзюудзюцу) – борьбе, которая преподается им приглашенным для того учителем, в гигиенических видах, как и гимнастика. Боролись сначала русские ученики, потом японские. Для зрителей мало занимательного, но для них очень полезно; действительно, такое упражнение для всех членов тела, что лучше быть не может. И есть приемы замечательные; например, один был задушен на несколько минут противником через стискивание живота ногами, точно клещами; но это не опасно; задушенного слегка поколотят по спине, и он оправляется»⁶⁹. На «мало занимательные» тренировки как-то раз заехали посмотреть генералы из русской разведки, инспектировавшие Дальний Восток, и военный атташат в Японии. Больше показать в семинарии им было нечего, но вряд ли они остались недовольны: повальная мода на джиу-джицу уже охватила Европу и Россию.