Текст книги "Т@йва: Диалоги о Японии"

– Да, зазнались, у меня тоже такое ощущение. Я помню, как когда-то я купил японский магнитофон, а он сломался. Я сказал об этом своему приятелю-японцу, а он гордо ответил: «Этого не может быть!» Им обидно! А ведь последствия глобализации для них тоже могут быть очень обидными.

– Для японцев взгляд на себя со стороны может сыграть с ними злую шутку. Они могут испытать очень серьёзный шок. Как они это воспримут?

– Это очень серьёзный вопрос, очень. Я думаю, они сунутся в эту глобализацию, а потом немножко остынут – такое моё ощущение. Надеюсь на то, что Япония останется. Та Япония, которую люблю я, которую любят другие. Иррационально верю, что суси останутся.

…лет спустя: Профессор Мещеряков по-прежнему читает лекции в Москве – приходите!

Александр Митта, режиссёр (интервью 2003 года)

Выдающийся советский и российский кино– и телережиссёр, сценарист. Лауреат множества кино– и телевизионных премий. Автор самого известного советского фильма катастроф «Экипаж» и лучшего российского телесериала 2001 года «Граница. Таёжный роман».

Родился в 1933 году в Москве. В 1955 году окончил Московский инженерно-строительный институт, затем работал карикатуристом в юмористических и литературно-художественных журналах. В 1960 году окончил режиссёрский факультет Всесоюзного государственного института кинематографии и вскоре поставил свой первый фильм «Друг мой, Колька!». В 1966 году за картину «Звонят, откройте дверь» получил Большой приз – Золотой лев святого Марка на международном кинофестивале детских фильмов в Венеции. Огромный успех А. Н. Митте принесли его фильмы «Гори, гори, моя звезда», «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил», «Сказка странствий» и, особенно, «Экипаж». Совместно с японскими кинематографистами снял картину «Москва – любовь моя» (1974) и «Шаг» (1988), к которым написал и сценарии, а с английскими – «Затерянный в Сибири» (1991), номинированную на «Оскар» как лучший иностранный фильм. Преподавал в Германии и США.

Зимой 2002 года Александр Наумович Митта, только что увенчанный сразу несколькими «Тэффи» за сериал «Граница. Таёжный роман», открывал очередной фестиваль японского кино. С откровенной радостью он согласился рассказать о Японии – ему, как и абсолютному большинству других наших звёзд, вспоминать о ней приятно. Встречу мы назначили в лучшем японском ресторане Москвы – «Камакуре». Под сакэ и пиво «Кирин», суси и тэмпура потекла неторопливая беседа о Японии и о кино.

– Александр Наумович, вы замечаете, что Япония в Москве становится всё более популярна?

– Да, есть такое впечатление. Я частенько бываю в японских ресторанах и замечаю, что их очень полюбила наша молодёжь. Тем более что появляются уже небольшие и относительно недорогие ресторанчики, и в них создаётся что-то вроде клубов по интересам. Да и литература японская становится всё более известна у нас. Современная в том числе. Мне кажется, это неплохо – Япония того достойна.

– Вы хорошо знакомы с этой страной?

– Ну, хоть и с перерывом в 15 лет, но всё же я провёл в Японии целых 2 года. Жил там, работал, снял там две картины. Первая, о которой знают больше, это «Москва – любовь моя» – лента о балерине, которая проходит в Москве стажировку и умирает от лейкемии. Фильм снимался по японской инициативе, точнее, во многом это была инициатива Комаки Курихара. Вторая картина называется «Шаг», она у нас (но не в Японии) менее известна, и Комаки там тоже сыграла одну из главных ролей вместе с Лёней Филатовым.

«Шаг» появился из совершенно конкретного желания сделать новый фильм вместе с японцами. Но всё же это не японский фильм по духу. Я показал реальную историю о том, как Япония когда-то страдала от полиомиелита, и как спасли многих японцев советские врачи. У нас в стране к тому времени были проведены масштабные испытания вакцины, давшие отличные результаты. Оказалось к тому же, что она значительно дешевле американской. Образовалась компания, которая решила закупать советскую вакцину, но оказалось, что всё не так просто. В центре этой истории стояли врачи – абсолютные фанатики, преданные своему делу и готовые помочь людям. В Японии же были силы, которые не хотели покупать вакцину у русских. В общем, получилось кино, соединяющее в себе историческое расследование и цепь мелодраматических ситуаций, чего японцы в своих картинах не допускают. Я понял, что не попадаю в японский стиль, но картина не только имела успех, но и был даже создан фонд помощи детям, болеющим полиомиелитом. Деньги же, которые поступили за прокат (очень успешный прокат!), были перечислены в фонд помощи детям Чернобыля, причём японцы сделали это очень разумно, организовав целевое финансирование для того, что бы все средства попали по назначению.

Ну, и кроме того, «Экипаж» в значительной мере должен был состоять из японских фрагментов. Комаки Курихара специально приехала тогда в Москву и бесплатно снялась в небольшом эпизоде. Помните, где террористы захватывают самолёт? Она играет благородную женщину, которую террористы выпускают из самолёта, чтобы она отдала мужу ребёнка, и она потом сама возвращается в самолёт.

Был, между прочим, ещё один проект, от участия в котором я отказался и до сих пор себе этого простить не могу. Это фильм «Сны о России», где снимались Олег Янковский, Юрий Соломин, Марина Влади. Я тогда не успел сориентироваться в обстановке, у меня было огромное количество своих планов, а когда понял, от какого материала отказываюсь, было уже поздно…

Но я летал в Японию и не только по работе. У меня там много друзей, которые охотно меня принимали, и я с радостью пользовался их гостеприимством. В советское время билет на самолёт «Аэрофлота» стоил недорого, и я ездил в Японию просто отдыхать, ходить по улицам, гулять. Тогда я мог себе это позволить, а сейчас и подумать страшно об этом. Кстати, японские друзья – это отдельный разговор. Из опыта работы в Японии и общения с японцами, я вынес понимание того, какие они замечательные партнёры в работе и насколько верные люди. Когда мы сделали картину «Москва – любовь моя» и я, начиная японскую часть «Экипажа», снова прилетел туда, то увидел в аэропорту толпу встречающих с советскими и японскими флажками. Оказывается, в газетах прошло сообщение о моей работе, и люди специально приехали меня встретить. Потом меня принимали японские продюсеры и, как я понял, тогда же японцами были совершены два беспрецедентных поступка. Дело в том, что когда мы принимали их в Москве, то устраивали встречи дома, на кухнях – попасть в ресторан в советское время было не так просто. Японцы же были очень довольны таким «домашним вариантом», и когда мы приехали к ним, то они нас тоже встретили по-русски, в доме у одного из продюсеров. Оказалось при этом, что второй продюсер, работающий с первым уже 30 лет, попал к нему домой впервые – это не принято и исключение было сделано только для русских. А потом нас позвала к себе домой Комаки Курихара, которая до того приглашала нас в совершенно невероятные по своей дороговизне рестораны.

– Александр Наумович, расскажите, пожалуйста, как она жила в то время.

– Комаки? Она работала от рассвета до заката, и в день, когда я впервые приехал в Японию, первое, что мне перевели из японских газет, это был её график на этот самый день. Для её фанатов, поклонников в газетах специально печатался распорядок звезды, и каждый мог видеть, что из 14 рабочих часов у неё нет ни одной свободной минуты. И так каждый день. Она играла в театре, снималась в кино, в рекламе универмага Мицукоси, чьим «лицом» она была долгие годы. Когда она нам назначила встречу, то опоздала на 20 минут и потом ещё 10 минут извинялась. Продюсер её, такой милый полный человек, сказал мне тогда, что за год он заключил 2600 контрактов на рекламу с участием Комаки Курихара. Я захотел узнать – большой ли у него штат, а он ответил, что работает один. Я удивился: как же можно все эти документы успеть оформить? Оказалось, что большинство контрактов осуществляется в устной форме, а официальные документы оформляются уже потом. «Но как же так, вас же обмануть могут?» Он засмеялся и сказал: «Япония очень маленькая страна. У нас нет Сибири. Если обманешь, то сам себя погубишь».

Меня совершенно поразила фантастическая работоспособность Комаки. Я за два года работы с японцами выучил несколько языковых оборотов, слов, фраз. А она через два месяца работы с нами довольно сносно разговаривала по-русски. Она очень быстро восстановила свою балетную форму, занимаясь с педагогом, и дублёру, которого мы пригласили для съёмок, практически нечего было делать – Комаки всё танцевала сама.

Но не только она умела работать. Помню, что меня впечатлило обеспечение съёмок с японской стороны. Там режиссёр – это человек, который снимает кино. Если что-то надо сделать на площадке, то это в считанные минуты сделают люди, которые умеют и должны это делать. У нас тогда режиссёр был на площадке всем – и швец, и жнец, и на дуде игрец. Сейчас только появилось понятие того, как надо работать – научились экономить время, потому что возникла необходимость снимать быстро.

Что же касается Комаки Курихара… Она фантастическая актриса. Когда уже после съёмок фильма я увидел её в театре, то понял, как много я не снял. Мне просто не приходили в голову более сложные задачи, а ведь она могла выполнить любую. Она очень много работала с Эфросом. Он поставил в Японии две чеховские пьесы и раз в год – два ставил для Комаки спектакли, в которых она играла сложнейшие роли. Играла блестяще. Сейчас она давно уже не снимается в кино, но по-прежнему играет в театре. Теперь уже в своём театре, продолжая семейную традицию. Её отец был ректором актёрского факультета, известным актёром, а брат и сейчас работает режиссёром.

Во время съёмок «Раскалённой субботы»

– До того, как вы начали снимать эту картину, «Москва – любовь моя», вам хотелось поработать с японцами или это получилось случайно?

– Нет, я не собирался ничем таким заниматься и до сих пор не знаю, почему японцы меня выбрали. Перед этим была картина «Гори, гори, моя звезда»… Может быть, они её видели, она была им понятна? Может быть, но в любом случае для меня это было совершенно неожиданное предложение, и честно вам скажу, думал я очень недолго – не больше трёх минут. Меня вызвал министр культуры и сказал: «Не хочешь ли заняться вот таким фильмом с японцами?» Я согласился, и вопрос был решён. Идея-то у меня была проста: картина картиной, а в Японию я съезжу. Здесь есть один нюанс. У меня жена художница, дочь, я сам был художником, а с этой точки зрения Япония потрясает. Когда я привёз туда жену, она зарыдала. Я понять не мог, в чём дело, а она говорит: «Не может быть так красиво!». Но действительно потрясающе красивая страна. Яркие города, лавочки, магазины, а когда видишь рекламу Мицукоси – понимаешь, что это тоже искусство. Надо, конечно, ещё иметь в виду, что это было ТОГДА. Мы здесь ничего подобного не видели. Мы сейчас только приближаемся к общемировому уровню в этом смысле. У нас появились магазины, витрины красивые, появился на улицах европейский, американский дизайн, хотя японского и сейчас маловато. А уровень японского дизайна всё равно выше общемирового. Сейчас в Москве появился круг япономанов, который всё расширяется и расширяется. Это люди, которые понимают Японию, для которых Япония является частью их жизни, профессии.

– Кто, например?

– Например, Борис Акунин. Уверен, что его прошлое очень существенно повлияло на его литературное творчество. У меня самого была большая проблема, когда я решил выразить японскую тему в кино. Это оказалось очень непросто. Японский стиль в литературе, в искусстве – это царство полутонов, тени, постепенного перетекания одного в другое, а я работаю в другом стиле. Я делаю кино, которое приковывает зрителей, оно в некотором смысле агрессивно, активно по отношению к зрителю. Но это обусловлено многими вещами. У меня нет другого способа вернуть деньги, кроме как сделать картину, способную добиться кассового успеха. Фильм должен быть успешным в финансовом отношении, иначе мне не на что будет снимать следующий. Но вдруг… В один прекрасный момент я понял, как вернуть мне японскую тему, сохранив свой стиль. Я решил, что буду делать фильм о том, как русский бандит превращается в японского самурая.

Во время съёмок «Раскалённой субботы»

– Вы сделали это фильм?

– Да, я только что сдал картину. Она называется «Раскалённая суббота». Суббота, которая начинается совершенно нормально, а потом раскаляется, раскаляется и достигает предела в этом своём накале.

– Не боитесь упрёков в конъюнктурщине?

– Я думаю, что картина будет интересна и понятна тем, кто захочет в этом разобраться. Мне кажется, русский взгляд на эти вещи имеет право на существование. Вот если моя кинокартина выходит на экран, то её посмотрят 50 тысяч человек, которые специально придут для этого в кинотеатр. А на телеэкране её увидят 50 миллионов, и своего зрителя, своих 50 тысяч я среди них всё равно найду. Если же хотя бы один человек из ста воспримет мой новый фильм всерьёз, если это поможет ему сформировать свой взгляд на жизнь, это уже хорошо и правильно. Тем более что это не абсолютно японский взгляд на жизнь, это должно быть близко и понятно.

– То есть, вам, как режиссёру, не очень-то близка японская ментальность…

– Я когда-то, в 60-х ещё годах, снял фильм «Звонят, откройте дверь». Вот он был наиболее близок по моему пониманию к японскому стилю. Мягкий, в полутонах. Если бы продолжал снимать в том же стиле, а я мог это сделать, то стал бы хорошим фестивальным режиссёром и ездил бы сейчас по всему миру. Но в то время в России был дефицит «резких» фильмов, и я начал снимать более активное, действенное кино и мне это понравилось, оказалось близко. Я скорректировал свой стиль и полюбил волевую режиссуру, более тесный и активный контакт со зрителем. В конце концов, я снял «Экипаж». Я не жалею о том, чем занимался. По-моему, это получалось неплохо.

– А не пробовали объединить агрессивный и мягкий, теневой стили, как Китано, например?

– Нет, Китано для меня недостижимый идеал. Он режиссёр, актёр, продюсер. Я лишь стремился к этому – это даёт свободу. Сейчас только я достигаю такого уровня – я снимаю всё сам. Может быть, со временем сделаю более спокойное кино. В любом случае я считаю очень важной линией развития российской культуры её восприимчивость к влиянию с Востока, к влиянию из Японии. Мы до сих пор почти исключительно ориентированы в своей культуре на Запад, и даже наша литература – это европейская литература, что само по себе, конечно не плохо. Но на самом-то деле мы зависли где-то между Востоком и Западом, и каждый русский наполовину азиат. Мне кажется, что будет очень важно и полезно для нашей культуры, если японская ментальность будет проникать в неё, обогащая своими полезными качествами. К тому же, японцы больше, чем кто-либо в мире знают русскую культуру. Хотя я помню, как во время одной из сцен, где Комаки должна была плакать, но говорить, что всё хорошо, японский продюсер спросил у меня, почему она словами должна говорить одно, а играть другое. «Наш зритель этого не поймёт», – сказал он мне. «Очень просто, – отвечаю я, – по системе Станиславского. Существует текст и подтекст. Она говорит одно, но в подтексте мы читаем совсем другое». «Да, да, я знаю, писатель Станиславский очень популярен среди японской молодёжи, но пусть она и словами говорит то, что думает».

– Вы один из тех, кого раньше было принято называть «мастерами культуры». Ответьте, почему наша, российская культура не так популярна в Японии, как раньше?

– Это, к сожалению, естественно. Падает популярность и значение страны в мире. Японцам мы уже не так интересны, как это было лет 30 и даже 15 назад. Сейчас контакты ограничены. Во многом ограничены сознательно – японцы не очень хотят иметь с нами дело. Хотя наши преподаватели, прежде всего музыканты, по-прежнему работают в Японии очень много и активно. Пожалуй, даже ещё более активно, чем раньше. В кино положение хуже. Контакты рушатся, японское кино, как и многое другое, становится всё более ориентировано на американский рынок. Наших фильмов они давно не видели. Я вот собираюсь показать одному своему японскому знакомому некоторые свои картины, но не знаю, что получится. Посмотрим.

…лет спустя: Александр Наумович Митта стал одним из главных русских специалистов, работавших над съёмками японского телесериала «Облака над холмом».

Май Митурич-Хлебников, художник (интервью 2004 года)

Выдающийся русский художник, представитель знаменитой творческой династии. Народный художник России, член Российской Академии художеств, лауреат Государственной премии РФ 1993 года, профессор.

Родился в 1929 году в семье художников Петра Васильевича Митурича и Веры Владимировны Хлебниковой. Племянник великого русского поэта-футуриста Велимира Хлебникова. Окончил Московский полиграфический институт в 1953 году. С 1956 года много работает как художник-оформитель детских книг. Автор иллюстраций к произведениям К. Чуковского, С. Маршака, А. Барто, Г. Снегирёва, Р. Киплинга, Л. Кэрролла, Гомера, к сборникам японских народных сказок. Издавался в Японии, Болгарии, Финляндии, Франции. Лауреат многочисленных конкурсов и выставок, победитель Международных выставок книжного искусства в Лейпциге и Братиславе. В 1961–1964 и 1983–1993 годах преподавал в Московском полиграфическом институте. Доцент, заведующий кафедрой. Работал в Болгарии, Сирии, Греции, Индии, Японии. Активно занимается станковой живописью, а в 1987 году совместно с В. Дувидовым выполнил настенную роспись в палеонтологическом музее в Москве. Картины Мая Митурича-Хлебникова хранятся в коллекциях десятков музеев России и стран зарубежья.

В 2000 году в Москве в Государственном музее Востока состоялась встреча, о которой, будь я мистиком, мог бы сказать, что «она была предрешена свыше». На выставке замечательного японского каллиграфа Рюсэки Моримото побывал известный русский художник Май Митурич. Как рассказывали потом сами мастера, «так началась история болезни, излечение от которой пришло лишь год спустя – с выздоровлением!». «Болезнь» заключалась в претворении в жизнь простой и великолепной в своей простоте идеи – проведении совместной выставки, названной позже «Точки соприкосновения». Выбранные Маем Митуричем 19 хайку Мацуо Басё стали основой для картин, выполненных на японской рисовой бумаге ручной выделки. Её структура удачно подчеркнула лаконичный и ёмкий стиль картин, существующих где-то на грани художественного изображения и каллиграфии. Слегка сморщившиеся от впитанной серой туши шероховатые листки автор передал Рюсэки Моримото, и то, что Май Митурич увидел на выставке, поразило и его собственное воображение. Получились великолепные свитки-какэмоно. Теперь они висели в залах всё того же Государственного музея Востока, где родилась эта идея и вызывали всеобщее восхищение и удивление, ожидая своего переезда в самые престижные музеи Москвы. Русско-японский живописно-каллиграфический авангард потряс московских зрителей.

Выставка была довольно большая. Самому мне больше всего понравилась другая группа картин, выставлявшаяся в отдельном зале. Это были совместные работы Мая Митурича и Рюсэки Моримото. Они писали эти картины вместе, на одной бумаге, пользуясь одной тушью и одной кисточкой. Моримото-сэнсэй записывал в произвольном порядке строфы известных стихотворений – по кругу, горизонтально, вертикально, а Май Митурич вписывал в эти изящные линии свои картины-иллюстрации. При взгляде на возникшие синтетические свитки непосвящённый человек никогда не мог бы догадаться, что это результат работы двух мастеров – идея была реализована блестяще, и стили художников сочетались идеально. Искусствоведы говорят, что таким образом была продолжена традиция живописи «хайга», к которой принадлежал и сам Басё.

Что же касается Мая Петровича Митурича-Хлебникова, то его отношения с Японией настолько давние, что затрагивают не только его жизнь. Его имя известно в этой стране едва ли не больше, чем в России, хотя в Японии вряд ли кто-то знает, что Май Митурич-Хлебников – племянник «того самого» Велимира Хлебникова, главы русских футуристов, «председателя земного шара», написавшего в 1916 году: «Я скорее пойму молодого японца, говорящего на старояпонском языке, чем некоторых моих соотечественников, говорящих на современном русском». Велимир Хлебников так никогда и не добрался до Японии, и его книги были изданы там уже в наше время. Но спустя 50 лет в Стране корня солнца оказался сын его сестры, и он увидел совсем другую страну.

– Май Петрович, вы побывали в очень многих странах, но почему-то, когда говорят о ваших зарубежных проектах, работах, чаще всего вспоминают Японию. Это справедливый акцент в вашем творчестве или лишь иллюзия, вызванная прикосновением к модной нынче теме?

– Пожалуй, справедливый. Как ни странно. Я бывал во многих странах, но Япония… Первый раз я попал туда очень давно, кажется, в 1966 году. Там тогда проводился советско-японский симпозиум по детской книге, и я вместе со Львом Кассилем (он был руководителем группы) и Агнией Барто входил в состав советской делегации. Но, на самом деле, познакомился с японцами я даже ещё раньше. Как-то раз ко мне в мастерскую от Союза художников СССР прислали группу японских художников. С некоторыми из них я подружился и поэтому, когда приехал в Японию, то встретил там уже старых знакомых и настоящих друзей. Помню, как мы сидели и вспоминали, как ели в Москве маринованные опята, которые готовила моя жена. Японцам это настолько запомнилось, что они меня ещё долго в шутку называли «мужем женщины, которая умеет готовить грибы». С некоторыми из художников, с которыми я познакомился тогда в Москве, я дружу до сих пор, хотя, конечно, поддерживать постоянное общение трудновато – далеко всё-таки, да и языковой барьер мешает. Но, кстати, один из них специально приезжал из Токио всего на три дня – на мою с Моримото-сан выставку.

Совместная работа Мая Митурича и Рюсэки Моримото

– Как вы думаете, в начале вашего знакомства японские художники воспринимали Вас как отдельную личность, как художника Мая Митурича или лишь как представителя известной династии?

– Думаю, что они воспринимали меня как самостоятельного художника, потому что отец, хотя и выставлялся там в 30-е годы, вряд ли запомнился японцам. Они узнавали о нашей семье позже, от меня в том числе. Многие из японских художников приезжали сюда и здесь знакомились с моими работами. Не только художники, конечно. Например, с издателем по имени Идзюин Тоситака мы виделись каждый год на книжной ярмарке. У нас установились хорошие дружеские и немножко деловые отношения. Тоситака-сан несколько раз меня переиздавал, хотя у него и небольшое издательство.

– Говорят, вы много работали над иллюстрациями к японским сказкам, переведённым на русский язык Верой Марковой и Наталией Фельдман. Это так?

– Это верно, но в свет ведь вышел только один сборник сказок с моими иллюстрациями. Ну и ещё и два совсем маленьких. Я же рисовал гораздо больше. Подготовил к печати ещё два толстых сборника сказок и один тоненький, но всё это произошло уже на нашем «переломе времён», и эти книги так и не увидели свет. На выставке, кстати, было несколько иллюстраций из этих так и не напечатанных сборников. Но я их храню и надеюсь, что дождусь их выхода.

– А в Японии вас много издавали?

– Издавали, да, но в основном небольшие книжечки в нескольких издательствах: «Фукуэкан», «Гакэн», некоторых других. Бывали даже переиздания, но это тоже происходило во времена, когда гонораров я за это не получал.

Совместная работа Мая Митурича и Рюсэки Моримото

– На выставке «Точки соприкосновения» было представлено особенно много ваших пейзажей Хоккайдо…

– Да, мы там жили с женой довольно долго. В Отару мы провели целых полтора года. Там ведь был, да и сейчас есть очень интересный человек, бизнесмен и ценитель русского искусства – Хадзимэ Саватари. Он бизнесмен, владелец сети достаточно процветающих (по крайней мере в то время) сети ресторанов, но он очень активно интересовался живописью и создал довольно большую галерею русского искусства с замечательными картинами в коллекции. Многие вещи он покупал на дорогих аукционах, таких как «Сотбис». В этой галерее были полотна Шишкина, Брюллова, Саврасова, много Репина. В принадлежащем Саватари-сан трёхэтажном доме в двух шагах от моря галерея занимала два этажа и один – процветающий рыбный ресторан. Сейчас, насколько я знаю, арт-бизнес у него закончился, а тогда он приглашал к себе многих художников, в том числе и меня. Сначала на месяц. Я там поработал и, видимо, приглянулся ему, потому что после этого он пригласил меня уже капитально, надолго. Я много и с удовольствием работал на Хоккайдо, сам зарабатывал на жизнь, хотя, безусловно, Саватари-сан тоже нам много помогал. Нашёл, например, квартиру замечательную, четырёхкомнатную, с мастерской, где пол был устлан татами, а я застилал его сверху ещё и полиэтиленовой плёнкой и газетами, чтобы краской не испачкать. На Хоккайдо я в основном занимался живописью, и это было очень приятно.

– Кто же вы больше – живописец или иллюстратор?

– Вы знаете, я с детства был воспитан так, что художник – это Художник. Он должен уметь делать всё. Леонардо был художником, но делал и вертела, и вертолёты. Я, конечно, не равняю себя с Леонардо, но настоящий мастер должен уметь многое. К тому же, живопись – это способ наиболее полного самовыражения для художника. Когда работаешь над книгой, остаёшься в определённых рамках – иллюстрации связаны с текстом, с условиями издательства. Живописец же работает не на заказ, он свободен. Конечно, тут возникает вопрос экономический: свободен-то я свободен, но жить-то на что-то надо. Но мой шеф Саватари-сан помогал мне хорошо продавать мои картины, и время от времени мы с ним неплохо зарабатывали. Я там много писал цветы, чудесные цветы и портреты. К сожалению, меньше пейзажей, только акварельные. Машины у меня не было, и трудно было выехать из города, а природа японская меня очень, очень вдохновляла. Надо сказать, что это вообще было для меня счастливое время. У меня была востребованность, что во многом определялось отношением к нам Саватари-сан. Немного он знал по-русски, но придёт, скажет: «Оч-чень хорошо», и мы довольны. Это мелочь, но это важно и это очень помогает в работе.

– А с Рюсэки Моримото вы тогда ещё не были знакомы?

– Нет, с Моримото-сан мы познакомились во время его прошлой выставки в Москве, когда он давал уроки каллиграфии. Здесь сыграло роль то, что он приезжал сюда с Фуэ Катаяма, которую я знал уже довольно давно. Это она привела его ко мне в мастерскую, а потом потратила немало сил для того, чтобы эта выставка всё-таки состоялась.

С японскими друзьями в мастерской

– У кого из вас родилась идея этого совместного проекта – «Точки соприкосновения»? Кто первый придумал?

– Это родилось само собой, и я даже не могу сказать, кто это придумал. Кто-то из нас… или это была Фуэ-сан. Не знаю. Это произошло как-то во время беседы. К тому же, с нами была сотрудница музея Востока Айнура Юсупова, которая стала подталкивать меня на этот путь, принесла мне томик хайку, которых у меня не было, и в конце концов именно она на своих плечах вынесла основную тяжесть организационного бремени – во многом благодаря ей всё это состоялось. Но и помогали многие, конечно. Если бы не помощь Посольства Японии, например, вообще вряд ли бы что-нибудь получилось, за что им – и японцам, и русским сотрудникам – от меня огромное спасибо.

– С профессиональной точки зрения для вас это был совершенно новый стиль работы?

– Да, хотя я и раньше рисовал тушью, много рисовал, но делал это чёрной тушью, контрастной. Серой же тушью я не работал. Пробовать пробовал, но не очень много. Работать на японской бумаге – очень специфическое дело. Бумага морщится, её надо уметь правильно наклеивать, натягивать, и хорошо это могут делать только японцы. И мои картинки, которые мы сделали вместе с Моримото-сан, были какие-то замарашки. Я их стеснялся даже. Но тем не менее мы их собрали и отправили в Японию. А когда я пришёл на выставку, то даже не узнал своих работ.

– Я слышал, что японские дипломаты заказывают у вас картины, покупают ваши работы?

– Да нет, ничего особенного. Просто несколько дипломатов бывали у меня в мастерской, и мы приятно проводили время, некоторые попросили сделать меня кое-какие рисунки. Один из них, например, обожает сказку про мальчика Момотаро и ему хотелось получить рисунки к этой сказке, а одна японка даже попросила сделать портрет её собачки. Что ж, надо будет сделать.

– Вы много общались с японцами, наверное, многое можете о них рассказать?

– Вы знаете, общения мне не хватало, я был весь в работе. К тому же, у меня сложилось несколько идеализированное представление о японцах, и я об этом знаю. Мне говорили, что не все они хорошие люди, но мне как-то везло, что ли… Вот Саватари-сан, например, очень живой человек, с хорошим, тонким чувством юмора, что, кстати, не всегда с японцами бывает. Да и отношение ко многим вещам со временем меняется. Многое воспринимаешь иначе. Когда я первый раз приехал в Японию, меня очень многое поражало, а потом я привык и больше удивлялся, когда возвращался на родину – слишком уж быстро всё у нас тут менялось. Но мне всегда было легко общаться и работать с японцами. Большинство из моих друзей совсем не богатые люди, со средним достатком, но очень приветливые. Один мой друг, когда мы с женой приехали к нему в гости, купил сакэ и водил нас по соседям, представлял нас. Японское гостеприимство всегда меня поражало. А жену мою очень уж поражала чистота на улицах.

– У вас остались какие-то неосуществлённые мечты, связанные с японской темой?

– Пейзажи. Я рисовал много пейзажей, но в японских пейзажах есть какая-то особая прелесть. То, что я видел, мне бы хотелось порисовать ещё. Может быть, это очарование возникает ещё и потому, что где-то в подсознании пейзаж реальный связан с классическим японским пейзажем и это одухотворяет. Что-то в этом есть романтическое и слегка печальное. Что касается конкретных планов, то есть надежда, что наша с Моримото-сан выставка будет показана в Осаке осенью 2002 года. Сейчас идут об этом переговоры. Приглашу своих друзей, надеюсь, что приедут.

…лет спустя: Май Митурич-Хлебников скончался в Москве летом 2008 года.