Текст книги "Родина простит. Невыдуманные рассказы"

Но эту историю я в другой раз расскажу.

 
                                     * * *
 

– А вот как столичная жизнь протекала, например, в 60е? Ты что делал – учился? Работал?

– Да неплохо так протекала. Учился я. И работал тоже – после второго курса папа устроил меня на станцию "Красный Строитель", что на Курском направлении от Москвы. Зарплату мне положили 650 рублей.

– Сколько??? Новыми?

– Уже семь лет как старых не было – на дворе стоял 1968й год.

– Так что за зарплата такая? А министр МПС сколько получал?

– Работа опасная. Очень. Плюс, начальник станции был папиным аспирантом. Так вот было нас в бригаде четверо – составитель, сцепщик (я), стрелочник и башмачник. Составитель получал команды от диспетчера станции, я сцеплял и расцеплял вагоны, стрелочник лязгал рельсами, а башмачник бежал ставить тяжеленные тормозные херовины под колёса. Жуть какая тяжелая работа была. Грязь, пыль и мазут. Все трясётся, движется и норовит тебя раздавить. Башмаки эти считались инвентарём особого учета – не дай бог оставить где-нибудь и забыть. Были они однобортные – полегче и двубортные – ох, ох!

Дааа… А бухали они там очень интересно. После первого аванса мне было предложено "выставиться".

– Чо взять-то?– спрашиваю.

– Водовки,– отвечает бригадир.

– А сколько?

– Ну так четверо ж нас,– говорит. И смотрит как на идиота. Прикинь – меньше бутылки водки на человека они за "выпить" не воспринимали. Закусывали исключительно плавленым сырком "Дружба". Но немного – каждый сырок обязательно разрезался на четыре части. Как до дома добрался – не знаю. Перепуганная мама хотела "скорую" вызывать. Продержался я там два месяца…

– Костя.

– Чего?

– Посмотри на меня. Скажи честно – ведь ты башмачником был?

– Знаешь – я тебе больше не буду ничего рассказывать!

 
                                     * * *
 

– Ну хорошо – это всё из раздела «подвиги», а вот был ли у тебя поступок, за который мучительно стыдно?

– Ннну-у-у…пожалуй был. Один.

– Расскажи же. Покайся. Облегчи душу.

– Дело было так – в 80е годы случилось мне преподавать в Московском институте инженеров землеустройства. Был я в то время невероятно активен – заведовал лабораторией, читал несколько дисциплин и отдельно Вычислительную Технику, обучал работе на ЭВМ, выступал в других ВУЗах. И всё это чрезвычайно нервировало нашего завкафедрой. Был он человек приятный, обходительный и тоже еврей, но вот беда – почему-то решил, что я намерен его подсидеть и занять это место. Чтобы подстраховаться он стал методично лепить мне выговоры. Каждое заседание кафедры заканчивалось разбором моей персоны и объявлением того или иного взыскания. Он знал, что ректор Юра – мой близкий друг, но думал вот таким замысловатым способом подстраховать свое место, которое, к слову, меня и не интересовало вовсе. И вот однажды во время очередного заседания его охватила какая-то истерическая нервозность – обличая меня, этот, общем-то очень милый и спокойный человек, ослабив на шее галстук, вдруг начал кричать, махать руками, комкать бумаги… и тут он посмотрел на меня, а я улыбнулся ему. Просто улыбнулся. Этого оказалось достаточно. Скорая помощь. Обширный инфаркт. Я ужасно переживал, а все коллеги называли меня подлецом. К счастью завкафедрой выздоровел и продолжил свою карьеру.

– И как же тебе потом работалось среди людей, называвших тебя подлецом?

– Так в это время кооперативы начались – я и ушел сразу, а через год почти все они перешли работать ко мне…

А вчера в рыбном ресторане Боровой рассказал презабавную историю из 70х… но я и так много тут про него написал.

Жизнь и смерть Заразы

– А откуда ты ее вообще взяла-то?

– Вообще ее привезли из Англии, но собака настолько дурная, что смогла разгрызть клетку, выскочила из самолета и принялась нарезать круги по летному полю. Случился ужасный шухер и треволнение. Еле-еле отловили, вкололи что-то…

– Штраф же, наверное, случился огромный?

– Нет. Ихний косяк. Надо клетки из нержавейки делать, а не из мягкого, легкокусачего алюминия.

– А у тебя она шелковой стала?

– Не стала. Все погрызла и до кучи сходу вынесла окна. Свобода ей мила. Декабристская собака оказалась. Но прижилась и мы ее полюбили.

– Как же? За что?

– Ну вот – за характер. За эту удивительную способность пронести врожденную дурь до старости – ей 17 лет было когда она к нам попала. Как-то у нас гостил приятель, тоже не вполне нормальный – его одолевали депрессии, так вот с Заразой они сошлись как родные. Пошел он утром в магазин, а собаку привязал у входа. Выходит – нет собаки! Он бегал, искал – да все впустую. Приплелся домой, сел и заплакал. Проебал я, – говорит, – собаку вашу отличную, и друга своего верного. И сделался совершенно безутешен. Потом он, кстати, уехал на Филиппины и там обрел ментальное и финансовое здоровье. Ну я к компу кинулась – напечатала объявлений кучу с фотографией Заразы и пошли мы клеить их по району. Подъезжают менты

– Чо клеим?

– Собаку, – говорю, – в зоне вашей ментовской ответственности украли, причинив нам невыносимые душевные страдания.

– А какая порода-то? – интересуются.

– Питбулль замешан с лабрадором

– Так это ее в Инглевуд украли! – говорят менты, – там бои собачьи устраивают. Для притравы им старые собаки нужны. Но вы туда не суйтесь – мы сами найдем.

Взяли адрес наш и укатили. И вот представь – в три часа ночи привезли нам Заразу аж на трех машинах! На шее у нее болталась грязная веревка, передние зубы отсутствовали и вся-то морда в крови! Вот такая полиция замечательная!

– А что – зубы выбили чтоб боевых псов не поранила?

– Ты что? – пугается Танька, – разве такое возможно? Я думаю что Зараза подкоп делала и как всегда пыталась это сделать быстро-быстро. Кто ж собаке будет зубы выбивать? Ты чего?

Тут, признаюсь, мне стало мучительно стыдно за свое такое мнение о жителях Инглевуда, известных своей толерантностью и добропорядочностью, что я поспешил сменить тему.

– А сколько она прожила у вас после этого?

– Да начала было сдавать. Отощала. Могла упасть, если нечаянно заденешь. Но тут у нас образовались два щенка и Зараза ожила! Она стала им бабушкой – обхаживала, воспитывала. На излете жизни собачьей ей свезло – появился объект заботы, нашлось применение. Немногим людям такое счастье. К сожалению на лапе у ней появилась ранка, затем инфекция и антибиотики бедняжку доконали. Мы ее схоронили в кустарнике и, странным образом, среди кустов именно в этом месте поднялось целое дерево. Я и сегодня туда псов своих водила. Мы это называем – прогуляться к бабушке.

Halloween

– Погнали на парад! – сказал кто-то.

– Парад? – изумился я, – какой парад?

Уже почти год ошивался я в Америке, но про Halloween ничего не слыхал – может оттого, что жил в Кореятауне. Парад в моих тогдашних представлениях ассоциировался с танками, ракетами и милицейским оцеплением. Тем не менее собралось нас три человека – все свежеприбывшие – и поехали. Помню что машину с большим трудом запарковали где-то на Мелрозе, долго шли пешком пока не увидели толпу. Я резво протолкался сквозь тротуарных зрителей и ступил на самый на бульвар. Танков не было и ракет не было тоже.

Зато прямо на меня надвигалась необъятных размеров тетушка – лицо ее лоснилось от пота и крема, кроваво красные губы шевелились, но понять что она кричит было нельзя потому что левой рукой дама непрерывно лупила в длинный и узкий барабан, прикрученный к поясу. В правой же руке у неё был поводок наподобие собачьего и на нем вела она невероятно тощего носатого дядьку похожего на грека. Дядька этот был одет в обтягивающее трико, однако в штаны был запихан кусок толстого шланга характерного рельефа и формы – шланг этот спускался аж до самого до колена. Грек игриво подмигивал женщинам, предлагал потрогать шланг и даже брал некоторых за руку. И-и-и-и!!! – оглушительно визжали гражданки. Хэй-хэй!! – строго кричала «хозяйка» и гулко лупила в в барабан. И над всем этим свист, хохот, ликование и запах пролитого пива. Праздник!

Разнообразные диковинные персоналии проходили один за другим во множестве, но запомнились мне только тощий грек со своей исполинской барабанщицей. Странно, но никогда я их больше не встречал – все последующие парады были наполнены дешевыми китайскими масками, аляповатыми костюмами, фуфлыжной кровью да вбитыми в голову пластиковыми гвоздями.

Эх, где-то сейчас эта парочка – звезда голливудского Halloween 1989 года?

Я и Кот

Пару лет назад случилось мне ближе к полуночи бежать трусцой вдоль нашего Balboa Park. И надо же такому случиться, что именно в это время в траве сидел никому не известный кот и выбирал себе хозяина. Народец, по всей видимости, проходил всё больше невзрачный, и кот, никого путёвого не выбрав, досидел впустую до ночи, натурально потерял самообладание, начал нервничать и кричать. Кошачьим я не владею, поэтому услышал только очень тонкий звук, как из треснутой трубы с паром – и-и-и-и…

Кот явил себя маленьким шариком, помещавшимся в ладонь. Вместо левого глаза у него была большая короста. Попав в руки, пищать он сразу перестал, зато стал строго шипеть с умильной хрипотцой и гнуть спинку, из чего я заключил, что котяра-то, скорее всего, дикий. Парковый котяра-то!

Чем хорош маленький кот? Да тем, что его можно мыть под струей в умывальнике. Уж я его мыл-мыл, мыл-мыл… и таки отмыл второй желтый глаз, о чем не устаю ему напоминать, но никакой благодарности, конечно же, не получаю. Пристроить его в хорошие руки мне не удалось и вот третий год ходит по моему дому этот желтоглазый демон без имени. Гладиться он не любит, на коленях не сидит, жрёт исключительно Sheba, меня презирает и не доверяет – всегда считает какашки, которые я грабликами достаю из его песка. Никуда не годный, дрянной кот получился…

Как все же здорово, что он меня выбрал. И как славно, что я никому его не отдал – где сейчас найдешь кота с характером?

Черт

Однажды мой приятель-управдом загремел в горбольницу с горячкой. Ко мне немедленно примчалась его жена с ключами от жигулей.

– Убери машину от подьезда! Колеса снимут – Мишка меня убъет.

– Так дай ключ от гаража – я перегоню и закрою.

Тут она заматерилась грязно из чего я понял что гаражные ключи она найти не может. У мемя свой жигуль был, но на чужом гонять по делам гораздо приятней – все знают. Я и гонял, пока на третий, кажется, день не замучила совесть и я решил друга Мишу проведать. К моему изумлению был он совершенно здоров, только бледен необычайно. Говорил медленно от медикаментов, но разумно и складно. Тут докторша как раз пришла, широкая как штангист.

– Так я увезу его сейчас, – говорю, – он здоров абсолютно уже!

– Да вы не спешите. Поговорите еще. Поговорите…

И ушла. Ну мы дальше болтаем о том, о сем.

– Сань! – вдруг говорит мне он с мольбой, – ну сгони ты его!!! Ведь он, гад, тебе в ухо плюнет!

Это сейчас я старый и приторможенный и конечно растерялся бы, а тогда был шустрый как ртуть – старшим опером служил. Быстро смекнул.

– На каком плече? – спрашиваю, не поворачивая головы.

– Да вон же, – показал он подбородком на левое.

– Давай, Мишань, поправляйся. Я его сейчас в коридоре уебошу.

Сказал и вышел. А Мишу еще неделю лечили.

Два профессора

Дело было в годы, предшествующие тучным.

– Вот, Елена Григорьевна, – приглашение вам пришло на конференцию в Новосибирск, – уныло кивнул завкафедрой на раскрытый конверт, – вы позволите – я в форточку, – извинился он.

Он недавно вновь закурил после двадцатилетнего перерыва и теперь часто так стоял у окна, молча разглядывая как за окном потихоньку исчезает подстанция. Ее очень долго строили под красными тряпичными лозунгами, а вот теперь довольно резво разбирают на металлолом. Руководят процессом молодые пузаны в пиджаках, по цвету напоминающих те самые, но уже выцветшие растяжки.

– Можно взять? – разволновалась Лена.

– Так берите, конечно. Но они ничего не оплачивают и даже размещения не предлагают, – с обидой вздохнул членкор.

– Ой, да у меня подруги там. Не нужно никакого размещения, но вот дорогу… вот хоть дорогу бы оплатили. Ну как же?

В то время в ходу была тривиальная и довольно пошлая присказка – а кому сейчас легко? Ее постоянно вставляли в разговор и она удивительным образом вписывалась в любую жизненную ситуацию. Ну, а кому сейчас легко, – вздохнула доктор наук, закидывая тощую сумку на второй ярус плацкартного вагона фирменного поезда «Сибиряк», – приобщусь, погружусь в народ, поживу его бедами и радостями. Где-то она читала, что плацкартный вагон – срез общественной жизни нашего великого богобоязненного народа. Народ, надо признать, профессора не донимал. По вагону взад и вперед бродили какие-то типы с колодами карт в руках, цыганки продавали палёнку и закуску к ней, но на миловидную женщину в брезентовой ветровке и без следов косметики никто не обращал внимания. К вечеру, однако, народ оживился и явил себя всколоченным субъектом с красными глазами

– Ты это… одеколон есть у тебя?

– А вам зачем, – растерялась Лена

– Раскумариться. Душа горит, – отвечал народ, разочарованно удаляясь, а Лена записала в тетрадь «раскумариться» – имея ввиду посмотреть потом значение. Ну, или спросить кого.

Меж тем, в середине вагона разворачивалось типичное дорожное празднество. Разгоряченные пассажиры оглушительно, до слез хохотали сто раз слышанным прежде анекдотам, кто-то бурно клялся кому-то отсутствующему отомстить, ветром промчался по проходу приблатненный малолетка в надежде успеть до туалета, или хотя бы до тамбура, чтоб выблевать палёную водку. На соседней полке корчился толстый военный – он пытался заснуть, но не мог – крутило живот. Тут вдруг из середины вагона пришла худенькая девушка с рюкзаком. Она внимательно сканировала лица пассажиров и остановилась, глядя на Лену. Надо же, – подумала та, – прямо моя студентка.

– Добрый вечер! – вежливо начала она, – можно я у вас на полу переночую?

– А из каких, собственно, соображений…, – начала профессор, забыв, что она не в аудитории.

– Из соображений сексуальной безопасности, – был ответ, – на моем месте колбасу режут, – кивнула она на празднующих.

Не, не студентка, – решила Лена, – и точно не моя. Военный на полке протяжно пернул и затих. Лена взяла папку и направилась в вагон ресторан. Возьму чай и буду править доклад пока не выгонят. Там хоть светло и писать можно.

В ресторане к женщине с папкой отнеслись настороженно, но старшего, как на притчу, не было, и к посетительнице никто не подходил. Кому оно надо – нарываться? Докладчица отлично поработала полных два часа, полностью удалила один раздел, добавила материала в заключение и уже собралась уходить из этого приятного места.

– А вот вы еще напишите что водка у них безакцизная, паленая!, – услышала она и подняла голову.

У столика стояли двое колоритнейших. Один коренастый с отрезанной мочкой уха, второй носатый толи армянин, то ли грузин. Нос, впрочем, был сворочен в сторону.

– Откуда ты взял, что паленая? Ты ж не заказывал! – курицей налетела официантка преклонных лет.

– О тебе волнуюсь, спирохета. Отравлюсь – вешать придется.

Официантка вздрогнула всем телом и удалилась, а гость присел за столик. Лена, все еще находясь мыслями в докладе, рассеянно спросила – что с ухом? И показала хамски авторучкой.

– Ошибки молодости, – пробурчал Вор в законе, – садись тоже, Каро.

Профессору вдруг стало легко и весело.

– Не хочу вас огорчать, но я не бухгалтер и не следователь. Статью пишу научную.

– О чем же, профессор?

– О теории эволюции, коллега. На конференцию еду.

– От обезьян к официантам, значит? Мне вот тоже послезавтра выступать, – и Вор тяжко вздохнул.

– А в какой сфере лежат ваши научные изыскания? – без тени иронии поинтересовалась доктор наук.

– Меня зовут Нестер, хоть я Виталий по паспорту, а это Каро.

– А я Елена Григорьевна. Или Елена. Или даже Лена.

– Локтями! Локтями, Лена, пихаются! По головам ходят. По своим, заметь, головам. Вот завтра Вову Упора хоронят. Я не успел – летать не могу – перепонки порваны, но на сходе выступлю. Гранату кинули, отвлекли, потом снайпер убил. Свои! Что говорит твоя теория об этом?

– Это, Виталий, ничто иное как внутривидовая борьба, когда борются особи одного вида.

– В дырочку!!! – закричал Нестер, ударив себя тыльной стороной ладони об колено, – в самую десятку!! Одного вида. По всей стране сами себя истребляем. Что говорит твоя наука? Как остановить этот беспредел?

– К сожалению, наука говорит, что это самый острый вид борьбы и влиять на него непросто. Проблема в ресурсах. Они ограничены, что и заставляет особей, как ты выражаешься, пихаться локтями и кидать гранаты.

– Леночка! – ласково зашипел вдруг Нестер, – Лена! Ты знаешь, что в Петропавловске-Камчатском всегда полночь? Потому что страна, мать ее, ог-ром-на-я!! Как же мы не можем поделить ее по справедливости?

– Это так, но вот за два часа у окна я видела лишь пять-шесть огоньков за окном.

– Размер не имеет значения! – с убежденностью и на хорошем русском вдруг вставил сонный Каро.

– Это во-первых, – согласилась Лена, – ну а такое понятие как справедливость вообще не находит единого научного определения.

– Так что же – деньги в кружку – перебьем друг-дружку? – огорчился Нестер, – а Дарвин как на это смотрит?

– Разделение! – вот что говорит Дарвин, – стрекоза не отложит личинку в землю, а жук в воду. При этом они относятся к одному виду.

– Ах, как интересно! – Вор пришел в необычайное волнение и попросил бумагу с ручкой, – ведь вот как правильно! Как, ебенамать, справедливо. Я об этом всем скажу!! Давай, Елена Григорьевна – жги дальше.

– Вторым способом нивелирования внутривидовой борьбы является иерархия, жесткое доминирование.

– Это упущение смотрящих и положенцев! Я давно говорю слово смотрящего должно выполняться беспрекословно! Тогда и свары прекратятся. Ах ты ж как четко то наука объясняет. Я все это выскажу братве!

– Вот. А в завершение вашего выступления, я бы советовала провести параллель с животным миром и обозначить, так сказать, традиционных противников: хищник-жертва, паразит-хозяин, животное-растение…

– Именно! – закричал Нестер, – мы же никакие не противники! О, какое Слово я обьявлю на сходе! И малявы составим! И по зонам, по тюрьмам пустим! Остановим этот беспредел!

Так они сидели еще с час – профессор говорила, Вор записывал, перечеркивал, менял формулировки. Вскоре он щелкнул пальцами и Каро незаметно передал под столом шефу «котлету» денег. Нестер попросил у Елены посмотреть ее материал. Опустив доклад на колени, долго листал его, пока не пристроил незаметно всю пачку, затем закрыл и резко поднялся. Он сложил свой, полностью записанный листок и убрал его в карман, вручил женщине папку и галантно распрощался. Было видно, что в голове его вертятся параграфы и предложения будущего выступления. Профессор же в отличном настроении поспешила к себе. Народные ликования в вагоне закончились, в проходе храпели павшие. Лена растолкала девушку, объяснила, что ее место освободилось и та, пошатываясь побрела. Доклад Елена Григорьевна посчитала законченным и убрала его на самое дно сумки, почистила зубы и улеглась спать. Поезд приближался к Уралу.

Луковицы

На многих барселонских открытках можно видеть огромный 96-футовый парусник «Садко», покрашенный в цвета ментовского уазика. Сегодня на нем катают туристов – смотреть на закат, причем название новые хозяева, которым я продал эту красоту, не изменили. Принадлежал «Садко» моему бизнес-партнеру Хельмуту, но он так ни разу до Испании и не доехал, и судно находилось в полном моем распоряжении. Я жил на том паруснике лето 98-го и 99-го года. Замечательно, следует признать, жил! Теплыми вечерами на палубе собирались интереснейшие персонажи – по мачтам просто так, без нужды, ловко лазил артист Пепе с огромной бородой. Никто не мог определить его возраст – по виду ему было лет 70, но был он чрезвычайно гибок и голос имел мальчишеский. Часто приходил львовский бандит-строитель Тарас, про которого говорили: «Держит Барсу». Он всегда приносил много вина, был тих и застенчив. Заглядывал подкокаиненный Витя Коптев – тот, что запустил очень оригинальный бар The Hook рядом с Рамблой. Неудавшийся угонщик самолета Миша Овечкин приводил своего длинного друга-голландца, и тот играл нам на банджо. Люди разные, но было у них одно общее – оставляли, гады, срач, бардак и прочий беспорядок.

Но вот как-то поздно вечером мы услышали с берега жалостливое: «Хлопцi!» Костя-матрос, фамилия его, кстати, Священный, подпрыгнул как ужаленный, повел носом и быстрее ветра метнулся на берег. Через минуту он привел двух расстроенных дам лет тридцати с небольшим. Дамы рассказали, что работают на сборе лука в Валенсии, что это их первый выходной – они приехали провести его в Барселоне и опоздали на последнюю электричку. Были они из Западной Украины, и работа по 10 часов в позе пьющего оленя их ни капельки не напрягала.

– Где мы еще такие деньги заработаем? – резонно спрашивали они и сами же кивали, соглашаясь, что таки да – нигде не заработать таких огромных деньжищ. Девчонки наливались недорогим вином, пели украинские песни, хохотали так, что эхо летело над гладью воды по всей гавани – то есть делали все то же, что и прочие гости. Огромное же их отличие было в том, что утром красавицы все перемыли и протерли. Я их, конечно же, снова пригласил в гости, но они больше не появились, а стали присылать подружек из своей бригады – таких же развеселых и опрятных. Корабль сиял чистотой! Мы с любовью называли девчонок «наши луковицы». Потом они разом пропали куда-то.

Видно, весь лук собрали.