Текст книги "Бармен из Шереметьево. История одного побега"

Сан-Диего

На регистрации он вместе с билетом подал замысловатую бумагу, полученную еще во франкфуртском консульстве. На бумаге этой было написано, что податель сего признан беженцем и допущен на территорию США, а снизу было даже не приклеено, а просто пришпилено его, Димкино, фото. К большому удивлению, ничего, кроме билета, на регистрации не спросили. «Ну, наверное, при посадке потребуют», – подумал путник и решил бумагу в рюкзак не убирать. Но и при посадке никаких документов не спросили. В самолете он принялся писать письма Сигизмунду и Дмитрию, затем одно порвал, справедливо рассудив, что Сигизмунд покажет письмо иерею и нет нужды дублировать впечатления от Нью-Йорка, а второе подробно и красочно расписал на несколько листов. Боб явил себя сухощавым, загорелым, жилистым дядькой неопределенного возраста с широчайшей улыбкой. В аэропорт он приехал на грузовике, точнее, маленьком грузовичке с закрытым пластиковой крышей кузовом, в котором лежали две доски для серфинга.

– А не опасно? – поинтересовался новоприбывший.

– Чего? – озадачился Боб.

– Ну это… акулы.

– Это самый омерзительный стереотип из всех возможных! – взорвался серфер.

Возмущению его не было предела. Практически всю дорогу пришлось слушать монолог о том, что человек с доской – гость в доме акул и, если он ведет себя подобающим образом, никто его не съест. Боб приводил статистику и прочие доказательства несостоятельности подобных предположений. Димка же впал в грусть. «Насколько мы все же разные и насколько они неспособны понять первичные нужды беженца. Какой к чертям серфинг? Зачем он об этом так пламенно говорит? Разве это мне нужно? Эх, Тася, Тася», – с тоской вспомнил он ее четкие, как выстрелы, совершенно адресные советы. Надо будет ей написать, что ли…

Квартирка оказалась довольно милая, из двух смежных комнат, но называлась она по-американски – «односпальная». На кровати лежал уже знакомый по Нью-Йорку пластиковый куль, на не отделенной от комнаты кухне еще один – с посудой и набором продуктов.

– Найти нас очень легко, – сказал серфер Боб, – выходишь вон на ту улицу, что называется Юниверсити, и идешь по ней, никуда не сворачивая, до 54-ой и тут же на углу и увидишь наш офис. Давай завтра приходи – будем тебе искать работу.

С тем и откланялся, а путник лег спать.

Воздух. Удивительной чистоты и свежести утренний воздух обдувал бывшего грузчика, бодро перебирающего ногами по Юниверсити Авеню. Над головой шуршали пальмы, слышалось пение птиц – было тепло и приятно. Город ему явно нравился. Нью-йоркского столпотворения и пробок не было и в помине – машины были редки, а пешеходов и вовсе не встречалось. Не то чтобы он вдруг разлюбил манхэттенский пульс и динамику, но вот такая резкая перемена тоже показалась ему интересной. «Здесь я, пожалуй, быстрее найду свое место», – размышлял он, открывая дверь под надписью International Rescue Committee. В отличие от нью-йоркского, этот офис располагался в здании, похожем на небольшой самолетный ангар или разрезанную пополам гигантскую бочку. Клерки сидели в загончиках из передвижных невысоких стенок. Отдельно размещался лишь Боб, но и он был на виду, как рыбка в аквариуме, – стенка его кабинета была целиком из стекла. Боб и отвел гостя к молодой полячке по имени Ханна, на столе которой лежал знакомый желтый конверт, в левом верхнем углу его фломастером было написано: «Dmitry Klimov, USSR». «Что ж меня все время швыряет к полякам?» – расстроился про себя беженец, присаживаясь на предложенный стул. Ханна говорила по-английски без ошибок, но очень медленно, и Димка предложил ей перейти на польский. Так он узнал, что квартиру за него будут оплачивать не более полугода. Столько же будет продолжаться финансовая помощь. Дальше по Юниверсити Авеню находится большой образовательный центр – там на очень хорошем уровне преподается английский и можно получить эквивалент аттестата об окончании школы. «Язык пану, похоже, не нужен, а вот аттестат надо получить – экзамен там несложный. Кроме того, нужно обязательно, абсолютно обязательно сдать на водительское удостоверение – без автомобиля тут нечего делать. С работой проблем нет – можно устроиться хоть завтра, но советую сначала получить права».

– Мает пан каки пеньензы? – вдруг произнесла полячка, и Димка вздрогнул. С этого вопроса точно в такой же интонации началось его знакомство с Гошкой в бесконечно далеком отсюда аэропорту Франкфурта. «Гошка, Гошка… надо бы позвонить ей», – с каким-то чувством вины подумалось ему, впрочем, подсознательно он понимал, что звонить, скорее всего, он ей уже никогда не будет. Гораздо чаще ему теперь вспоминалась Аня.

На 44-ой улице беженец обнаружил зеленые холмики, покрытые стриженой травой. На холмиках этих сидели и активно общались десятки людей разных рас с бумагами, книгами, бутербродами и кофе в бумажных стаканчиках. Вскоре, однако, всех их втянуло в себя здание с вывеской San Diego Continuing Education – центр для желающих продолжить образование. Направился туда и Димка. Его довольно долго мучили в офисе ориентации, где определили, что его английский соответствует пятому уровню. Беда была в том, что на пятый уровень никогда не набиралось студентов. Третьего и четвертого уже были достаточны для работы, и люди просто не доходили до последнего курса. Дима записался на четвертый и на тест для получения эквивалента школьного аттестата. В центре были широко представлены различные профессиональные курсы: от сантехника и оружейника до дизайнера одежды, но вождению автомобиля тут не обучали.

– Тут не фиг делать, – безаппеляционно заявил Эмин, складывая два куска пиццы вкуснятиной внутрь, – это бестолковый город военных и пенсионеров. Надо валить в Лос!

С Эмином Димка подружился на курсах и за месяц узнал от него множество интересных вещей – вот даже такое неслыханное диво, как пицца, открыл ему именно Эмин. Он же научил складывать кусочки, или слайсы, начинкой друг к другу – горячий сыр не обжигал губы, да и, вообще, вся процедура поедания этого чудесного продукта приобретала некую опрятность. В Штатах Эмин был уже более полугода, а до этого его шесть месяцев проверяли в Мюнхене, куда он был переправлен из Югославии, где специалист по титану, секретный инженер Гулиев находился в командировке. Там он успешно ушел от своих коллег, явился в американское посольство и попросил политическое убежище. Вспоминать об этом он не любил – говорил, что это было очень нервное время. Югославы могли выдать его Москве, и, почему они в конце концов разрешили ему выезд в ФРГ, так и осталось загадкой. Впрочем, загадок в нем была прорва. Например, Эмин свободно говорил, пел арии и писал по-итальянски. Английский его был тоже очень неплох, и на курсы, по его словам, он ходил от скуки, в поисках новых знакомств. Он нигде не работал и, похоже, не очень искал трудоустройства, все время приговаривал: «ОНИ мне должны что-то предложить». Кто такие эти «они», не пояснял, да Дима и не лез с расспросами. Главным же Эминовым достоинством в Димкиных глазах был, конечно, красный автомобиль «Ауди». На нем он вечерами и учился вождению, на нем вскоре сдал на права. Можно было идти к Ханне и устраиваться на работу, но новый знакомый яростно отговаривал его от этого шага:

– Ты сможешь вернуться в Сан-Диего к старости – доживать. Это город доживания. Сейчас они устроят тебя на какую-нибудь тухлую работу за 5 долларов в час, через пять лет ты поднимешься до 9—10 долларов и сам не заметишь, как бессмысленно пролетит вся жизнь.

– Ты-то откуда знаешь? С чего ты выдаешь такие прогнозы? – изумлялся Дима.

– Вижу. Общаюсь с местными. Проецирую, – туманно отвечал Эмин и продолжал: – Нужно валить в большой город и искать себя в бизнесе. Мутить что-то свое. Иначе прокантуешься все отмерянные годики, как сраный инженер в Союзе.

– Ну вот эти братья, Юра и Саша, что открыли продуктовый магазин на Юниверсити, – они почасовую зарплату не получают, но ведь реально же умирают в своей лавке с восхода до заката! Тоже на жизнь мало похоже, – сомневался грузчик.

– А ты посмотришь на них через пару лет, когда они раскрутятся и поставят за прилавки таких, как ты, – кому не впадло работать на чек, а сами будут оттягиваться на круизах!

– Ну черт его знает. Я-то вообще еще толком не работал – ни на чек, ни на себя. Да и как ты что-то замутишь – стартовый капитал нужен же!

На этот довод возразить было нечего. Друзья трижды сгоняли в Лос-Анджелес, но никакого впечатления этот город не произвел – покрыт четко видимым желтоватым смогом, фривеи постоянно стоят в пробках, а на улицах, наоборот, пустынно. Кроме того, все какое-то неопрятное, запущенное. Поразило количество латинос. «Очевидно, перейдя границу, они стремятся как можно дальше уйти на север», – рассудил он, катясь в Эминовой машине домой в Сан-Диего.

А вот занятия на курсах беженцу очень нравились. Студенты делились примерно поровну: иранцы, бежавшие после падения шаха, и японки – жены военных с огромного гарнизона Кемп Пендлтон, где шла постоянная ротация солдат с баз на Окинаве. Оттуда солдатики и привозили жен-японок. Русских в классе не было. Димка принялся ухаживать за немного полноватой, но очень красивой иранкой по имени Пуштун. У нее были выразительные и всегда немного влажные глаза-миндалины, и непонятно, куда бы эти глаза его завели, если бы вдруг аккуратная и никогда не пропускающая занятия Пуштун не исчезла. Через несколько дней Димку на перемене разыскала ее старшая сестра и кое-как объяснила, что объект его обожания вернется в класс, как только герой-любовник… сам прекратит посещать занятия! Запечалился Димка, вспоминая, как иранка старательно занималась, и уж совсем было собрался бросить класс, но передумал. «Ничего же я не делал с ней, – рассуждал он, – не форсировал, вел себя уважительно, про Персию расспрашивал. За что же меня гнать-то?» И остался.

А вскоре у него появилась Йоко. Маленькая японка сама подошла к нему в магазине пластинок, сказала, что видит его каждый день на перемене, но он, очевидно, ее не замечает, что ей весьма странно и обидно даже. Они пару раз где-то недорого поужинали и стали жить вместе. Йоко училась в университете, а в центре брала курсы дизайна. Кроме того, она отлично говорила на английском. С ее появлением дальнейшее посещение классов утратило всякий смысл – никакой инструктор не в состоянии был бы дать больше разговорной практики, чем live-in girlfriend, или, как это неблагозвучно называется по-русски, – сожительница. Странные это были отношения. В них присутствовало искреннее участие, много секса, разговоров и смеха. При этом возможное расставание ни одна сторона не расценила бы как трагедию.

– Ты знаешь, она – наркоманка!

– Ёка твоя, что ли?

– Ага. К ней уже третий раз подруга-стюардесса прилетает – так они накуриваются какой-то дрянью и ржут как кони. А потом сметают все из холодильника.

– Да ты с ума сошел. Это трава. Конопля называется. Из земли вырастает. Не называй ее больше наркотиком, а то обидно – вся моя юность под этим дымком пролетела. Ты вот лучше деньги начинай с нее брать за квартиру. Тыщу раз говорил – здесь так принято! К тому же она в поиске.

– Ну ты-то откуда знаешь?

– Да вижу я. По глазам, по голосу, по интонациям, по жестам. Даже по походке вижу.

Но деньги беглец брать стеснялся, зато ходил с Йоко по вечерам и субботам в университет, разобрался в этой странной системе «кредитов» и «юнитов», а потом даже сам стал потихоньку брать курсы в колледже при этом университете, насколько позволяло время.

Колледж, однако, расценивался как личная забота беженца, а вот прекращение посещения занятий в центре автоматически означало выход на работу. Димка и вышел. Ханна определила его к своему дяде рабочим по обслуживанию жилого комплекса из огороженных забором двухсот дорогих домов с тремя общими бассейнами, теннисными кортами и спортзалом. Работа была несложная и состояла в мелком ремонте оград, проводки, ирригационных спринклеров и прочее. Плюсом было то, что вся эта деятельность проходила на воздухе, а минусов было два: необходимость носить форменную майку и бейсболку с названием комплекса – Playmore, и то, что в бригаде были исключительно Ханнины земляки – поляки.

– Что значит «не люблю форму»? – удивлялся бригадир. – Вот сегодня ты приставлял лестницу и красил перила на балконах. А ты понимаешь, что тут в каждом доме оружие? Увидят они незнакомого на своем балконе да и застрелят через стекло. Ты даже понять не успеешь, что случилось!

Димка нервно поежился. Темно-синяя майка его больше не раздражала, иногда он не снимал ее и после работы – никому в Калифорнии дела нет, как ты одет, да к тому же маек этих ему выдали аж пять штук. Решилась и проблема передвижения – он занял у Эмина денег и за 900 долларов купил себе огромный седан «Шевроле» весом почти в две тонны. Машина эта несколько лет использовалась в полиции и по достижению определенного пробега была выставлена на аукцион – обычная практика в Штатах. Димка, конечно, ничего об этом не ведал – всю информацию собрал ушлый Эмин, он же и провел покупку, поднимая в нужный момент руку.

Управлять этим монстром было легко и приятно – в салоне тишина, мощный восьмицилиндровый двигатель мгновенно реагирует даже на легкое нажатие педали газа, отлично работает кондиционер. При всем при этом машина оказалась весьма прожорливой и при цене бензина семьдесят центов за галлон наносила заметный урон и без того тощему бюджету. Еще печальней было то, что прошло уже полгода бесплатного проживания и вскоре нужно было начинать платить 350 долларов за квартиру из своего кармана. Добрейшая Ханна, узнав от поляков о приобретении подопечным автомобиля, упросила шефа продлить оплату Димкиной квартиры еще на полтора месяца. Прекрасная все же организация – этот Международный комитет спасения.

Удивительным образом, абсолютно беспрепятственно проникал в него польский. Димке он не нравился, никогда не возникало ни малейшего желания изучать его. Тем не менее он уже свободно на нем изъяснялся. На работе все было ровненько, пока в бригаде не появился новый рабочий. Звали его Гженда. Было это имя, фамилия или же кличка, Димка так и не понял. Поляки его презирали – по слухам, он сидел в австрийской тюрьме за кражи из магазинов и должен был быть выслан обратно в Польшу, но как-то выкрутился и даже получил статус беженца в Штатах. Гженда пытался прикалываться над единственным неполяком, но никто не смеялся. Тогда он стал называть Димку попеременно Ленинград и Комсомол, что было неприятно, но терпимо. Но вот однажды он решил напугать русского, подкрался сзади, когда тот крутил какие-то провода, и зашипел, изображая змею. Димка отпустил проволоку, резко развернулся, схватил поляка плоскогубцами за щеку, притянул к себе и матерно высказался тому прямо в ухо. Гженда завизжал, как свинья под ножом, и помчался в офис. Случился большой скандал, который Ханна и ее дядя – бригадир, с огромным трудом смогли погасить.

– Пан даже не разумеет, как ужасно все это могло закончиться! – вздыхала она, закатывая глаза.

Гженда немедленно уволился, но появился через неделю – пришел за чеком. Выглядел он неважно – отек с щеки поднялся на глаз, но не это его волновало. Он показал пальцем на аккуратный коричневый прямоугольник на своей щеке – след от димкиных плоскогубцев, сказал, что это останется на всю его Гжендову жизнь, и пообещал жестоко отомстить. Димка теперь все время бегал проверять свою единственную собственность – машину. Но меченый не появлялся – шины целы, стекла не побиты. Тем не менее работа беглецу разонравилась.

Пропал Эмин. Домашний телефон его не отвечал, стук в дверь тоже оставался без ответа. «Наверное, таинственные „они“ в конце концов что-то ему предложили», – решил наш герой. И не ошибся. Эмин вернулся через неделю злой и разочарованный. Ему действительно предлагали работу в городке Монтерей – древней столице Калифорнии.

– Там Defense Language Institute – языковая школа от Министерства обороны, находится и им нужны инструкторы русского языка. Я для тебя взял пакет, – кивнул он на довольно толстый конверт, лежащий на столе.

– А чего сам-то не захотел?

– Да ты не представляешь, какая это дыра! Деревня. А «институт» этот состоит из одноэтажных бараков с кондиционерами. Есть там с сотню русских – ходят важные такие, называют друг дружку не иначе как «профессор». Я потом забухал там с одним – так он поведал мне по секрету, что купил машину-холодильник и место на пляже. Будет после работы бизнесом с дочкой заниматься – мороженое продавать. Тьфу, блин, – исполнение мечт!

Дальше Эмин рассказал, что инструкторы должны хорошо разбираться в жизни современного СССР, что в институте есть «советские» комнаты с портретами членов политбюро, знаменами и прочей атрибутикой, что обучаются там в основном военные, но есть и студенты в масках – разведчики.

– А сколько платят-то? – рассеянно спросил Димка, забирая пакет.

– Немного. Стартовая зарплата 15 долларов в час, но это госслужба и там полно бенефитов.

– Сколько-сколько? – опешил Дмитрий и даже сел от неожиданности в кресло. Пакет он теперь сжимал как спасательный круг и сразу заторопился домой.

Внутри оказалось довольно много бумаг – он все внимательно заполнил. Подробно описал обстоятельства побега, в поручителях указал телефоны Сэма, Таси, отца Дмитрия, серфера-спонсора Боба и Эмина. Кроме того, в пакете была пустая аудиокассета с инструкцией – нужно было сесть на стул в центре комнаты и подробно на английском рассказать обстановку, ведя взгляд по кругу слева направо. Самым неприятным пунктом была графа, где следовало отметить статус – гражданин США или постоянный житель – обладатель грин-карты. Дима не был ни тем, ни другим – вместо этого он приложил письмо из IRC с датой въезда в страну – получалось без малого год. Кроме того, в разделе «образование» он аккуратно вписал предметы, которые он брал в колледже, – пусть видят, что он развивается и улучшается: эти термины он слышал от Таси.

– Здравствуйте. Меня зовут Санджей, я из департамента по персоналу. У вас ошеломляющая история, – ворковал в трубке голос с сильным индийским акцентом, – к сожалению, принять вас инструктором пока не представляется возможным, но мы можем предложить вам должность ассистента, правда, с испытательным сроком и не раньше чем через месяц, когда пройдет год с момента въезда в Штаты. Мы проведем с вами большое интервью по телефону. Нет, нет! Ни в коем случае пока не оставляйте свою теперешнюю работу…

От Сан-Диего до Монтерея меньше пятисот миль на север. Можно было, конечно, ехать и по пятнадцатому фривею – это гораздо быстрее, но путешественник решил неспешно рулить вдоль океана. И вот уже остался позади Сан-Диего с поляками, прекрасным IRC и куда-то ушедшей три недели назад Йоко. Ветер треплет волосы, левая рука, палимая солнцем, свешивается из окна – Димка, надев на нос черные очки – прощальный подарок Эмина, едет начинать карьеру федерального служащего. Скоро он станет тем, кто никогда не будет богатым и никогда не полетит бизнесс-классом – ведь так говорил Сэм.

«Здравствуйте, дядя Сигизмунд!

Эта бумага, что у меня в руках на фотографии, – сертификат о вступлении в американское гражданство. Можете поздравить нового американца!

…Вот уже шестой год я здесь, а до вас так и ни разу не добрался, хоть и обещал. Совесть моя неспокойна.

…Я часто летаю, правда, все больше в Вашингтон (столицу), но с осени буду в длительной командировке в нашем мюнхенском отделении и уж тогда к вам непременно заеду. Расскажу про исполинские деревья, про медведей гризли, про горячие фонтаны прямо из земли, про огромный каньон и про многое другое – Америку я неплохо исследовал. Обещаю – будет интересно.

…Следите ли вы там за тем, что происходит в СССР, – «перестройка» и прочее? Я слежу, но больше по работе, чем по личному интересу.

…Очень расстроила меня болезнь вашей жены Труды, сильно надеюсь на германскую медицину.

Большой привет отцу Дмитрию – я его часто вспоминаю.

Ваш Дима».

Вена

– Привет. Это я.

– Надо же. Привет. Помнишь, значит, телефон…

– Ага. Сам удивляюсь… Как ты?

– Как я – когда? Сколько лет прошло – ты не забыл?.. Тогда – ужасно, сегодня вроде неплохо. Ты как? Чего не приезжаешь – можно ведь сейчас… Ой! Или ты здесь???

– Нет, Анька, – я далеко. Ну, может, не так далеко. В Европе сейчас.

– А чего позвонил-то, гад?

– Вот честно, не знаю – торкнуло чего-то. Ты прости, если что…

– Пьяный, что ли?

– Так не пью ж я. Забыла?

– Ничего я не забыла. Где ты обитаешь-то, вообще? Где твой золотой век происходит?

– По-разному, Анька. В Америке в основном.

– А сейчас в Европе, значит? Слушай сюда – я в ноябре буду в Вене четыре дня. Хочешь – встретимся. У меня и сюрприз-подарок для тебя есть…

…

Немного было народу в кафе «Централ», что на Херенграссе, – дождь да и время такое – не обед и не ужин. Анна нервно крутила на фарфоре шарик мороженого: «Где же он?.. И надо ли было все это затевать? Глупо получится, если он не поя…»

– А я б тебя и не узнала, пожалуй!

– Ну конечно, – я ж без тележки пришел!

И оба захохотали. И испарилось, исчезло все напряжение. Грачева по-хозяйски схватила Диму за воротник и с видимым удовольствием пропустила его волосы сквозь свои пальцы. С сожалением отпустила и позволила сесть на пурпурный диванчик.

– Докладывай, подлец, все по порядку.

– Ну вот, – развел руками Дима, – я, вообще-то, послушать хотел, – и с этими словами подпер лицо двумя кулаками, демонстрируя готовность впитывать информацию. Разговорились.

– И из-за этого расстались? А чего она не хотела ездить-то с тобой? Во дура! Я б ездила… ой, извини.

– Так не всем это интересно, слушай… Оказалось, нормальные люди и вовсе не любят перемещений.

– А ты?

– А я люблю.

– Ну да. Тебя к нормальным отнести – значит обидеть половину человечества.

И опять засмеялись, и снова Анна схватила его за голову, теперь уже обеими руками.

Прошло уже часа два, и даже поменялась смена официантов, а они все болтали.

– Ну а зачем мне в Россию, Ань? Что я там оставил? Вот разве к дяде на могилу сходить.

– Так ведь нет никакой могилы! Кремировали его. Я пепел просила отдать – истерила там так, что вспомнить стыдно. Не отдали, суки. Не родственница, говорят. Высыпали, наверное, в какую-то яму.

– Ну вот, – отвернулся в сторону Димка, – и мать кремировали. Вовсе не к кому ехать… одно место все ж хочется посетить.

– Ну только не говори пожилой женщине, что это ты про тетину хату на Соколе! – засмеялась Анна.

– Неа. Аэропорт. Бар. Подсобку. Склад. Потолок колечками, – закатил глаза Дима.

«Тьфу, дура! Вот же обезьяна безмозглая – язык бы тебе отрезать…» – расстроилась про себя Анна, впрочем, ненадолго. И они продолжали болтать, словно находились в «Шоколаднице» на Тверской, бывшая улица Горького.

– …Да какой муж? Он женатый, вообще-то. Очень помогает. Кроме зарплаты помогает. Я как переводчик при нем, но называюсь референт. Я тоже не знаю, что это означает. Нет, какая ртуть – он долгами СССР торгует. Да на фиг тебе? Я и сама-то не очень понимаю. Ты о себе ничего толком не рассказал, слушаешь только. Не надо везти – я в этом же здании и живу. Ну да – в Рэдиссон.

И так они болтали дотемна. Как-то скомкано распрощались, но Димка тут же вернулся и за руку увел референта в свою рентованную машину. Взрослые люди.

– Ты иди на заднее сиденье – будешь мне башку мять.

– Тащишься, гад? Не убьемся хоть? Дождь все же… Димк, а ностальгия существует?

– Рассказывают, что существовала. Но давно и не у нас.

– У кого же, Дим?

– Ну вот в Нью-Йорке у меня есть знакомый профессор, очень пожилой – так его папа страдал от ностальгии. Он был полковник в Донской армии, ушел с Врангелем, а в эмиграции ему все время снилось, как он скачет верхом поздней осенью по мерзлой пашне в своем имении. Просыпался с улыбкой, и тут на него падало настоящее. Он и застрелился утром. Утром никто не стреляется, говорят…

– Господи, что за ужасы ты рассказываешь! Ты-то тут каким боком?

– В том-то и дело, что никаким. Мои «имения» в сэсээре – это казармы да кухня у Влада. О чем ностальгировать? Ну вот – приехали. Нет, это не гостиница. Это haus-hotel. Тебе понравится.

Квартирка хоть крохотная, но с внутренним вторым этажом-спальней, напоминающей большой балкон – Анна видела такие в журналах. Все чистенько и вполне уютно, лишь перевязанные стопки полотенец да свежие халаты в пластике выдавали отель.

– …Нет. Не моя. На фига она мне? Может, и служебная, – честно согласился Дима. Ночь прошла в сексе и слезах – каждый раз, говоря о 80-ых, Анна начинала плакать. Проснулись довольно поздно, Анна было запаниковала, но позвонила куда-то и успокоилась.

– Мне в четыре надо быть в холле в деловом костюме и с минимумом косметики! – повторила она чей-то приказ.

– А что с этим олигархом твоим? Он гей, что ли?

– Да нет. Он не по этой как бы теме…

– Семьянин примерный?

– Ну да, – машинально ответила Анна и закрыла ладошкой рот, а Димка сокрушенно всплеснул руками и зацокал языком, изображая участие и сожаление. Ловко отбил обе подушки и спустился на кухню.

– Яичницу?! – кричал он снизу через минуту, но Анька была в душе.

Они неспешно позавтракали, Дима у холодильника наливал в высокие стаканы апельсиновый сок, как вдруг на него навалилось ощущение какой-то нереальности происходящего. Он резко обернулся – Анна смотрела на него с выражением растерянности на лице:

– Мне кажется, что это сон, Димка. Это какой-то сон. Не может же такого происходить, правда? Вот ты что сейчас чувствуешь?

– Аньку чувствую, – ответил он, обняв ее сзади и ткнувшись носом в волосы. «Странно, как нас одновременно накрыло», – думал он, подталкивая ее вверх, – обратно в спальню.

– Гад. А гад!

– Чего-чего? – с готовностью откликнулся Дима. Он всегда был внимателен и отзывчив в постели.

– А ведь я знаю, как ты мне позвонил. Не знаю зачем, но точно знаю – как. Вот только не ври, а ответь честно – ты где-то случайно наткнулся на телефон с диском? Ведь цифр в твоей памяти нет – помнишь только, как диск крутить. Права я? Где нашел античный телефон?

Чрезвычайно опечалился Дима такому повороту разговора, но сумел остаться в зоне правды:

– Нет. Это называется роторный телефон. Нет у меня такого, и не крутил я диска никакого.

Приподнявшись на локте, Грачева внимательно посмотрела ему в глаза. Но тот ничего не добавил. Не рассказывать же, как в Мюнхене у знакомых наткнулся на псевдовинтажный аппарат, кнопки которого были расположены в виде наборного круга. Пальцы мгновенно вспомнили заветную комбинацию. Но никакой диск он не крутил, и лжи тут, соответственно, нет. Тему, впрочем, лучше закрыть.

– Во сколько тебя забрать? – рассеянно спросил он в машине.

– Не забрать меня, Димка. Улетаю я вечером.

– Да как же так? Четыре ж дня – ты говорила! – взвыл Дима, на секунду искренне забыв, что у самого утром самолет.

– Ну вот так он мне сказал – что ж я могу сделать? Может, что-то не срослось, а может, они вчера все порешили после ужина – с той стороны тоже переводчик был.

– Заревновал, наверное.

– Это вряд ли. Но забрать меня ты можешь. Номер же научился набирать… Забрать можешь. Звони и забирай. Я и ездить с тобой буду, – говорила негромко, как бы сама с собой, Анька, а в глазах у нее стояли тоска и слезы. Останови здесь – я пешком пройду квартал.

Занервничал Димка и очень расстроился. Он тоже вышел из машины, не зная, что сказать.

– Что же – это и есть твой сюрприз?

– Нет. Я его в тумбочке оставила. В той, что с моей стороны стояла.

– С какой? Мы ж…

– Ну ты обе проверь, болван. Давай губы!

В тумбочке он нашел три цветных фотографии и одну черно-белую с печатью какой-то школы на обороте. С фото на него внимательно и серьезно смотрел вихрастый парнишка, над которым возвышалась гордая, улыбающаяся Анька. Ладони ее были спрятаны в волосах этого пацаненка. На обороте трех фотографий фломастером было написано: «Санька», а на черно-белой карандашом: «Александр Дмитриевич Грачев, г/р 1982».