Текст книги "Бармен из Шереметьево. История одного побега"

Заграница

Оставаться в аэропорту не имело смысла, но и податься было некуда, и Димка обреченно побрел прочь вдоль длинной очереди такси, ожидавших свистка диспетчера. Свисток означал разрешение двум авто въехать внутрь аэропорта, к терминалам. Очередь, однако, почти не двигалась – ночь. Таксисты кучковались по двое-трое и обсуждали что-то свое – таксистское, слышалась немецкая и турецкая речь. Димка дошел почти до конца этой очереди из машин, как вдруг его ухо резануло незнакомое, но такое русское слово «цаповник». Он остановился как вкопанный – молодая круглолицая таксистка с вьющимися русыми волосами смеясь толкала в спину пожилого мужчину, тоже таксиста. Подождав, пока дядька уйдет к своей машине, Дима робко приблизился, попросил знаком отпустить стекло и спросил:

– Извините, а вы не говорите по-русски?

– О, русачок! – обрадовалась полька и добавила четко: – Мир, труд, Олимпиада! Цо пан хце?

Но пан и сам толком не знал – что он хце…

– Не могли бы вы отвезти меня в город?

– Мает пан каки пеньензы? – поинтересовалась таксистка, хитро прищурив один глаз. Какие-то пеньензы Димка, конечно, имел – он вынул из кармана пачку, что Влад достал из-за холодильника, и дверь машины гостеприимно распахнулась. Польский показался Димке смешным – он все понимал, но его не покидало чувство, что таксистка эта на самом деле русская и только дразнится, нарочно коверкая слова. Он наврал, что прилетел с группой советских туристов из Москвы и только что от них убежал. Рассказывать настоящую историю он не решился – слишком невероятно. Девушка его понимала – в польских школах все изучали русский. Интересный такой достался пассажир.

– Малгожата Моссаковски, – представилась полька и, секунду подумав, добавила: – Гошка.

– Гошка? – переспросил Димка и впервые улыбнулся. Гошка разглядывала его безумную прическу и тоже улыбалась – она и сама не так давно приехала сюда из Гданьска. Днем она училась, а по вечерам работала в такси, куда ее недавно пристроил дядя – профессиональный таксист, прилично лет уже живущий в ФРГ. Об этом она рассказывала пассажиру, смеясь спрашивала что-то и тут же сама отвечала. Эта не очень понятная болтовня странным образом несколько успокоила Димку – напряжение отступило и захотелось спать. Машина незаметно продвигалась в очереди, и чем ближе они приближались к терминалам, тем острей перед пани Моссаковской вставал вопрос – а куда же его везти, такого славного? Гошка переключила радио на справочный канал и стала что-то бойко говорить в микрофон по-немецки, советуясь с диспетчером. Поблагодарила, отключилась и задумалась.

– Запровадже до костела! – объявила она.

В тепле машины Димку повело – до костела, так до костела, – прошептал он, силясь не заснуть. Горшка резко вывернула из очереди, включила счетчик, и они покатили к городу.

– Heiligen Nikolaus, – объявила она и добавила, будто пассажир понимал, где это: – Im Freibad Hausen.

– Николай? Так это русская церковь, что ли?

– Ну так! – подтвердила Гошка, с улыбкой наблюдая в зеркало, как клиент борется со сном. Кнопкой она немного опустила стекло, и пассажир, второй раз увидевший работу автоматического стеклоподъемника, пришел в себя.

– Пшистко бедже добже! – подбодрила она его.

– Очень хочется, чтоб пшистко… и добже тоже хочется, – признался Димка и улыбнулся во второй раз, а Гошка расхохоталась.

Светает – впереди появились очертания огромных небоскребов. Наступает утро, сменяя и размывая этот вчерашний, наполненный каким-то концентрированным ужасом и принесший невероятное нервное истощение день. Ничто, впрочем, не говорит за то, что наступивший будет легче…

– Гошка.

– Цо?

– Я… я никогда не был в церкви.

Дмитрий

Церковь была вовсе на церковь и не похожа – обычное строение в индустриальном районе города, рядом какие-то рельсы, склады. Гошка высадила сонного пассажира, но уезжать ей не хотелось – она объяснила Диме, что вернется на это же место в час дня, чтобы поменять польские злотые из пачки, что выдал племяннику Влад, на дойчемарки. Она бы и сейчас поменяла, да русачок сегодня ее первый пассажир – надо еще заработать эти самые марки. И уехала, веселая. А Димка сел на крыльцо и стал ждать. Никто, впрочем, не смог бы точно сказать, чего именно ждал беглец. Сидеть на ступеньке было зябко, и Димка периодически подсовывал под себя собственные ладошки, а потом прижимал их к щекам, чтобы нагреть – сонливость сразу слетала. Тем не менее он задремал.

– Wie kann ich dir helfen?66
  Чем я могу вам помочь? (нем.)


[Закрыть] – услышал он сверху, и кто-то осторожно коснулся его плеча. Перед ним стоял мужчина лет 35-ти с очень неподходящей к лицу окладистой, но редковатой бородкой и пронзительными синими глазами.

– Я нихт ферштейн, – пробормотал Дима, с трудом возвращаясь в эту новую реальность.

– Русский! – воскликнул обладатель редкой бородки. Не было понятно, утверждает он или спрашивает.

– Русский, – с готовностью подтвердил русский, с трудом поднимаясь.

– Как ваше имя? – поинтересовался синеглазый с мягким акцентом.

– Дима… Дмитрий.

– И я Дмитрий, – улыбнулся незнакомец, открывая ключом церковные двери. – Отец Дмитрий.

– Чей отец? – растерялся еще не пришедший в себя Димка, и поп заливисто расхохотался. Был он из семьи еще первых русских священников-эмигрантов, что сначала нашли убежище в Харбине, потом вынуждены были перебраться в Белград, затем в Австрию, где и родился Дмитрий. Приход, однако, он получил здесь – в Германии.

– Нет, какая-то работа, конечно, есть, но я не занимаюсь хозяйственной частью – для этого у нас есть выборный староста и казначей. Я вас обязательно представлю. Нет, жить в церкви, я думаю, нельзя, но, если вам совсем некуда податься, – можете пока ночевать в классе, хотя это только на время. Благодарить следует не меня, а Господа нашего, ведь помогать ближнему – одна из задач слуг Его…

Церковь представляла собой подобие коммуны, прихожан насчитывалось меньше сотни, и все друг друга знали. Важные решения принимались приходским советом из десяти человек, деньгами заведовал казначей, выбираемый сроком на год. Было и еще много всякого удивительного и непривычного советскому человеку. Огромное внимание уделялось детям – для них работала воскресная школа, проводились утренники, экспедиции и походы: делалось все, чтоб детишки не забыли язык и родную культуру. При всем при этом работы для беглеца в церкви не было – все делалось руками самих прихожан. Тем не менее настоятель решил оставить Диму при храме, разрешив ему спать в помещении школы – что-то в открытом лице пришельца подкупало отца Дмитрия. Часами он расспрашивал своего гостя о жизни за железным занавесом и не только. Собеседником беглец оказался чрезвычайно интересным – он свободно ориентировался в древней истории, обладал феноменальным знанием географии и при этом очень хорошо и ясно изъяснялся. Несколько месяцев назад скончался многолетний староста прихода Горачек, и, пока не избрали нового, настоятелю в своих решениях не на кого было особо оглядываться: он решил под свою ответственность приютить тезку. Так Дима вошел в лоно церкви. Вошел не прихожанином, а, можно сказать, по специальности: грузчиком, дворником, исполнителем мелких поручений.

– Видите ли, Дима, я ведь даже еще и не протоирей, хоть и настоятель нашего храма. Мой сан – иерей и это невысокий сан. Рассчитываю, однако, вскоре быть посвященным в протоиреи, как подобает настоятелю.

– Как в армии. Там тоже… звания… должности… – бормочет невпопад Димка

Священник замолкает и смотрит на собеседника – не шутит ли тот, не иронизирует ли? Но Дима серьезен – просто мысли его далеко-далеко, в заснеженной Москве. Как там дядя Влад? Смог ли выкрутиться? Хватило ли связей? Маловероятно, конечно… И уже непонятно – стоило ли все это затевать? Кормил бы сейчас синиц на дядиной кухне, разглядывая из тепла, как они долбят клювиками кусочек мороженого сала. Так ли ужасна была та жизнь? Ведь не был же он диссидентом, от голода не страдал, гонениям не подвергался…

И, конечно, Анька. Где она теперь? А самое главное – ну почему так вышло, почему получилось, что с его приходом в бар всем близким вылилось лишь одно только горе? И что – теперь так всегда будет? От этой мысли Димку бьет как током, встрепенувшись, он с болью смотрит на собеседника:

– Простите, задумался. Я какую-то глупость, наверное, сказал?

– Дима, послушайте, – может, пришло время рассказать, что вас так мучит? Я наблюдаю за вами уже прилично времени, и у меня стойкое ощущение, что три четверти ваших мыслей где-то очень далеко. Где? Расскажите – я не враг вам. Возможности мои ограничены, и помочь по-настоящему я вряд ли смогу, но кто знает? Да и вам будет полегче.

Но Дима не был готов рассказывать историю своего побега. Да, он не убивал этого парня, чей паспорт спрятан в его спальном мешке. Ему даже неизвестно, как именно это произошло, но произошло это для того, чтобы он смог вырваться из страны. А значит, именно на нем лежит большая доля ответственности – ведь этот неизвестный парень, этот немец, потерял жизнь лишь потому, что кому-то приспичило непременно бежать из СССР. И этот кто-то вот он и есть – Димка! От таких мыслей его тошнило, болела голова и притуплялось восприятие – он начинал плохо слышать, становился невнимательным. Вот и сегодня, помогая женщинам печь пироги к рождественскому утреннику, он опять впал в прострацию и сильно обжег на плите локоть.

– Это может нехорошо кончиться, – вновь заговорил отец Дмитрий, глядя на забинтованную руку собеседника. – Вам следует открыться, и мы вместе подумаем, вместе поищем решение. Я видел много беженцев и хорошо представляю, через что многим из вас пришлось пройти…

Так то – беженцы, – с тоской отвечал Дима, – а из меня какой беженец? Я и сам не знаю, кто я. Авантюрист, наверное…

Деликатному настоятелю такая самооценка не понравилась, но настаивать и давить расспросами он не решался.

В следующую неделю он попросил Диму помочь преподавательнице русского языка приходской школы. Детей Дима любил и легко с ними ладил, но никакого учительского опыта, конечно же, у него не было. Вместо языка он просто начал по-русски преподавать географию. Просто, неформально, не нудно, непрофессионально – так, что ученики не хотели расходиться после занятий. Настоятель был горд и счастлив. Среди недели Дима подрабатывал в магазине фототоваров, принадлежащем Сигизмунду – казначею прихода. Жизненный путь казначея, приведший его во Франкфурт, был отмечен весьма тяжелыми и кровавыми событиями – арестом и высылкой родителей, войной, двумя ранениями и двумя пленениями. Чудом удалось ему после войны избежать выдачи СМЕРШу – спасла немка Труда, на которой он впоследствии женился. Сигизмунд яро ненавидел Советы и к новому помощнику отнесся поначалу с недоверием, но довольно быстро понял, что от этого вихрастого парня ничего плохого ждать не следует. В магазин частенько заглядывали солдаты и офицеры американских военных баз, во множестве разбросанных по территории ФРГ. Многие из них, заканчивая службу, не прочь были привезти домой качественный немецкий фотоаппарат, и тут новый помощник оказался незаменим. Димка с удовольствием общался с военными на английском, болтая на разные темы и помогая выбрать покупку. Сентиментальный бездетный Сигизмунд просто не мог нарадоваться. Внешне жизнь потихоньку налаживалась, но спокойствия не было и в помине – беглец плохо спал, почти не ел. Раза два в неделю приезжала веселая Гошка – показывала ему город, водила в кафешки, но никакого движения к ней он не ощущал, и это ужасно расстраивало обоих. «Нужно как-то определиться, – с тоской размышлял Димка, – иначе я заполучу психоз». Как это частенько бывает в жизни, помог алкоголь. Вообще-то, Дима его не употреблял. То есть почти не употреблял, что дома, в России, резко выделяло его из сверстников и вызывало большие подозрения еще у Аньки, да и не только у нее. Дима не имел к водке каких-то особых претензий, но когда-то давно, на собственных проводах в армию, он сильно перепил и долго мучительно блевал желчью, часть которой залетела в носоглотку и сильно обожгла слизистую. Навсегда запомнилась ему эта жгучая, кислая, омерзительная масса где-то за носом – с тех пор, стоило ему понюхать алкоголь, как внутри что-то рефлекторно сжималось и Дима, беспомощно и виновато улыбаясь, ставил рюмку обратно на стол. Впоследствии, правда, он придумал спасительную технологию – отправив рюмку водки в рот, он тут же подносил к губам стакан с водой якобы для того, чтобы запить, но на самом деле незаметно выплевывал в воду весь алкоголь. Работало это почти всегда без сбоев. В этот раз, впрочем, воспользоваться этим не пришлось. Новый 1982-ой год встречали у отца Дмитрия. Приглашенных было немного, за столом довольно быстро образовались две компании – в одной, что помоложе, говорили по-немецки, и Диме поневоле пришлось примкнуть к русскоговорящим, что были все значительно старше его. К вкуснейшим закускам жена Сигизмунда Труда подавала собственного приготовления Kirschwasser. Простодушный Димка в аромате сладкой черешни, смородины и миндаля даже не сразу разобрал алкоголь и после четырех или пяти фужеров сделался пьян. Сначала ему стало хорошо и он принимался благодарить собравшихся за участие в его так резко повернувшейся жизни, затем задумался и надолго замолчал. Все это время за ним внимательно наблюдал хозяин стола. Через некоторое время он даже подсел рядом. Однако расспрашивать поддатого гостя ему не пришлось – Димка заговорил сам, и остановить его было невозможно.

Дознание иерея

Услышанная история повергла священнослужителя в ужасное смятение. Это было совсем не то, что он ожидал – отец Дмитрий был уверен, что источником депрессий его подопечного являются оставшиеся в СССР родственники и, возможно, любимая девушка. Из рассказа, однако, высвечивалась совершенно другая, гораздо более зловещая история с убийством безвинного гражданина Германии. И хоть гость его напрямую не был в этом замешан, ситуация требовала разрешения. Второго января настоятель вежливо, но твердо попросил у Димы паспорт Рюба, затем поднялся к себе, вышел, завел машину и, ничего не объяснив, уехал. Димка отнесся к этому спокойно – он устал бояться, устал крутить в голове одни и те же мысли. Его уже устраивало любое разрешение этого узла.

Но уехал отец Дмитрий не в полицию, как был уверен беглец, – уехал он в Брауншвайг по адресу на наклейке в паспорте Мартина. Сначала иерей хотел позвонить и даже выяснил через оператора домашний телефон Рюбов, но отчего-то, набрав номер, бросил трубку и спустился к машине.

Димка этого не знал – он решил дожидаться полиции у входа. Не хотелось ему, чтобы люди в форме из-за него входили в церковь. Прождав часа два или три, он проголодался и отправился в фотомагазин. Сигизмунд специальными присосками изнутри прикреплял к витринному стеклу новенькую неоновую табличку «We speak English». Увидев Димку, он радостно замахал руками, попеременно показывая пальцем на табличку и на Димку, рот его шевелился, но из-за толстого витринного стекла ничего не было слышно. Димка тоже заулыбался – внезапно у него прошел нервный озноб. В магазине его накормили вкусными расстегаями, оставшимися еще с Нового года, и беглец окончательно успокоился – будь что будет!

А было странное. Через несколько часов езды по автобану отец Дмитрий добрался до адреса Рюбов и в некотором смятении позвонил в калитку массивного двухэтажного дома. Он не очень представлял, как начнет разговор с родственниками убитого, чей паспорт лежал у него в кармане, и уже неосознанно надеялся, что дома никого не окажется. Но тут дверь резко распахнулась и к калитке подбежала девочка лет десяти в желтых резиновых сапогах, которые ей были явно велики.

– Добрый день! Как вас зовут и кого вам позвать? – затараторила она.

– Какие у тебя великолепные сапоги, – ответил Дмитрий, не зная, как продолжить разговор.

– Это для работы в теплице! – похвасталась девочка.

– Эмма! Эмма! Вернись сейчас же – опять простудишься, – послышался мужской голос. Дмитрий поднял глаза – от дома к нему шел человек с фотографии на паспорте.

– Добрый день, – сказал он, открывая калитку.

Священник ничего не ответил – у него пересохло в горле, и он пожалел, что взял на себя дело, которым, похоже, должны заниматься совсем другие люди из совсем другой, далекой от религии сферы.

– Вы зайдете? – спросил Мартин и вдруг понял, что этот странный мужчина с нелепой бородкой сейчас каким-то образом вернет его в недавнее неприятное прошлое. Так и оказалось – неизвестный гость молча вынул из кармана паспорт и протянул его Мартину.

Тем временем Сигизмунд закрыл свой магазин и Димка побрел обратно к церкви. Присев, как месяц назад, на ступеньки, он принялся терпеливо ждать. Уже стемнело, но ни настоятель, ни полиция так и не появились. В итоге он замерз, открыл школьный пристрой да и залез в свой теплый спальник с книжкой.

– Нет-нет! Это совершенно невозможно. Куда же вы в ночь? Мы не можем вас отпустить. Завтра воскресенье – спокойно с утра и поедете, – убедительно говорил Рюб-старший. Отец Дмитрий провел уже полдня в их теплом гостеприимном доме, плотно закусил и обсудил с инженером, казалось, все вопросы бытия: от христианства до политики, и по всем законам приличия пора было уже и распрощаться. Но уйти было решительно невозможно. В доме Рюбов была атмосфера какого-то праздника, будто недавно произошло нечто очень хорошее, и священнику подсознательно хотелось побыть тут подольше. Уже утром ехал он по полупустому автобану и прокручивал в голове разговор с Мартином.

– Какие же претензии? Поймите: этот удар по голове – лучшее, что произошло со мной не только в Советском Союзе – это, возможно, лучшее, что произошло во всей моей жизни! Я буквально проснулся после этого сотрясения мозга. Никому я не был так благодарен, как родственнику вашего подопечного. И не смейтесь – я абсолютно серьезен.

Родители его, не зная, конечно, всех перипетий и приключений сына на далеком Урале, рассказали Дмитрию об удивительной трансформации Мартина по возвращении. О том, что он обложился книгами и готовится поступать в университет, о том, что в Рождество не выпил даже пива…

В отличном настроении иерей гнал свой «Фольксваген» домой, предвкушая, как он расскажет беглецу о разговоре с живым и почти невредимым Рюбом.

Мартин тоже в это утро был в прекрасном настроении. Он недавно закончил лечение, все кошмары остались в прошлом, впереди была учеба и целая жизнь. Распрощавшись с гостем, он поднялся к себе в комнату и погрузился в воспоминания, как вдруг его кольнула тревожная мысль – нужно позвонить Лемке! Ведь этой историей занималось немало людей и он просто обязан сообщить эту новую информацию. Мартин походил по комнате, хотел было спуститься и посоветоваться с отцом, но передумал и, достав визитку разведчика, с некоторыми колебаниями все же поднял телефон и попросил международного оператора. Продиктовав оба номера, он положил трубку, но телефон зазвонил уже через минуту – соединили с домашним.

Мартин начал с поздравления с Рождеством и Новым годом, чем расслабил разведчика, и тот допустил фатальную ошибку – не смог вовремя среагировать, когда Рюб перешел к рассказу о вчерашнем госте.

– Я думаю, вам будет интересно знать, что вчера нас посетил священник русской православной церкви из Франкфурта и рассказал, что у них в церкви живет…

– Мартин!!! Я не хотел бы этого сейчас обсуждать!!! – закричал Лемке, догадавшись, но Рюб взволнованно продолжал говорить, и Лемке бросил трубку. Опешивший Мартин вновь попытался связаться, но оператор ответила, что трубку в Москве больше не поднимают.

Простодушный немец даже не понял, что только что он передал в КГБ СССР местонахождение разыскиваемого ими перебежчика. Разговор, конечно, был перехвачен спецаппаратурой Второго отдела 16-го Управления КГБ (электронная разведка, радиоперехват и дешифровка), немедленно распечатан полный транскрипт и отправлен на третий этаж – в папку с тисненой надписью «Председатель».

Тем временем Лемке поспешил на Мосфильмовскую, 56, где прямиком отправился в кабинет спецсвязи посольства. Вскоре к двухэтажному дому Рюбов второй раз за эти выходные подъехал незнакомый автомобиль, правда, визитеров в этот раз было трое – женщина и двое мужчин. Все они предъявили пластиковые удостоверения Bundesamt für Verfassungsschutz77
  Федеральное ведомство по защите конституции (нем.)


[Закрыть], впрочем, с женщиной Мартин уже был знаком. Звали ее Регина Хайнц – она возглавляла Агентство по охране конституции в Брауншвайге. Именно она опрашивала Рюба по возвращении из СССР.

– Мартин! Ну почему не мне? Почему непременно в Москву? – мягко поинтересовалась она, глядя прямо в глаза собеседнику. – Ведь я оставляла тебе свой телефон.

– Не знаю я, – честно отвечал растерянный Рюб, – возможно, мне просто хотелось поделиться радостью с Лемке. Я был уверен, что он будет очень рад. Он много для меня сделал – я просто посчитал себя обязанным позвонить…

– Мартин. Пообещай мне, что ты никогда, никогда и ни разу больше на свяжешься с Москвой.

– Я не связывался с Москвой! Я просто позвонил господину Лемке.

– Ох, Мартин, Мартин…

Съехав с автобана и не заезжая домой, отец Дмитрий свернул к церкви. Ему не терпелось поделиться со своим подопечным ошеломляющей новостью. Поставив машину за новеньким белым минивэном и машинально отметив про себя, что никогда прежде у церкви его не видел, священник пошел к калитке, что вела к зданию школы, выбирая на ходу из связки правильный ключ.

– Herr Rayewsky? – услышал он незнакомый голос. Из белого вэна вышли трое неброско одетых мужчин и, приветливо улыбаясь, направились к нему, причем старший даже помахал рукой. И добрый иерей второй раз за эти выходные четко ощутил, что ввязался не в свое, ох, совсем-совсем не в свое дело…

И вновь, уже в который раз за короткое время, Димкина жизнь проделала крутой поворот. Страх прошел совершенно, исчезло угнетенное состояние последних недель, и беглец стал думать о будущем. Что же с ней делать, с этой большой будущей счастливой жизнью? Примерно раз в неделю его приглашали на беседы в BFV, выдали забавное бумажное удостоверение личности и предложили переехать в бесплатную комнату. Димка к тому времени уже оборудовал себе неплохой угол в доме Сигизмунда и начал отказываться, чем привел оперативников в замешательство. Они недолго посовещались и затем через переводчика поляка Юрека вновь настойчиво попросили переехать в это жилье. Пришлось согласиться. Жилье, конечно же, было оборудовано спецтехникой с целью зафиксировать попытку контакта с перебежчиком агентуры КГБ, Штази либо советских дипломатов или журналистов. Но все, что удалось зафиксировать, – это первый весенний Димкин с Гошкой бурный секс.

А в здании на площади Дзержинского прошло второе совещание. Начальник Первого главного управления Крючков устало и без интереса заслушал доклады с информацией, добытой в отношении перебежчика, собранные различными подразделениями, и выслушал мнения присутствующих. Никаких прошлых контактов с иностранцами не проглядывалось. Обнаружились возможные пересечения с гражданами социалистических стран в рижском общежитии, где разрабатываемый проживал в период неудачной попытки поступить в институт гражданской авиации, но принимать это во внимание не имело смысла. Как это всегда бывает при масштабных мероприятиях, выявились побочные, не имеющие прямого отношения к перебежчику истории. Выступивший начальник управления кадров доложил, что разведдопросами подруги грузчика Анны Грачевой, исключенной из агентурной сети, вскрыты факты аморального поведения сотрудника политотдела Шадурского. Приказ о его увольнении уже готов. Кроме того, обнаружилось, что вышедший на пенсию инспектор отдела кадров Дальневосточного морского пароходства Анатолий Нититич Лахов на самом деле является находящимся во всесоюзном розыске с 1961 года за хищение соцсобственности в особо крупном размере бывшим бухгалтером золотодобывающей артели «Синегорье» Эдуардом Израилевичем Лурье. Настоящий Лахов погиб в 1959 году при взрыве разведочного шурфа. Следствием занимается краевое УВД, Лурье арестован и дает показания, из которых следует, что с фигурантом он знаком не был, а направление в Находкинскую мореходку вручил ему в соответствии с разнарядкой комсомольских путевок, поступивших в отдел кадров из крайкома ВЛКСМ.

Начальник Четвертого (ФРГ) отдела ПГУ доложил, что местонахождение фигуранта установлено, предпринятые осторожные попытки контакта с ним успеха не имели, но через источники коллег из ГДР известно, что планов вернуться у него нет. Все говорит о том, что это была попытка покойного бармена уйти «на рывок», но понимая, что будет опознан на посадке, последний вытолкнул своего племянника, которого персонал не знал в лицо. Этим же частично объясняется последующее самоубийство бармена.

– Версия имеет право на жизнь, но есть у меня, товарищи, сомнения в этой истории – продолжайте и наращивайте оперативную работу с этим не в меру резвым грузчиком. Следите за его судьбой, перемещениями, контактами. Опыт подсказывает, что мы о нем еще услышим.

С этого времени, в связи с установлением местонахождения перебежчика, активные мероприятия по розыскному делу были прекращены, само дело переведено в ДОР (дело оперативной разработки) «Грузчик», но большого движения по нему не было, хотя и ожидались новые материалы от Штази. В целях конспирации и во избежание возможных слухов было окончательно решено уголовного дела по факту незаконного пересечения границы не возбуждать.