Текст книги "Бармен из Шереметьево. История одного побега"

Некрасов

Флегматичный опер уголовного розыска Некрасов персонально ничего против Гали не имел – «проститутка обыкновенная» называл он таких. Когда-то, еще студентом, он подрабатывал сторожем в зоопарке и ему запали в память лаконичные надписи на табличках, что висят над клетками – «лысуха обыкновенная», «еж обыкновенный»… Некрасов обслуживал гостиницы Свердловска и находил в этом значительное сходство с работой в зоопарке: воры, каталы, кидальщики, путаны, да и сами менты – всем им при желании можно было легко подобрать аналоги в животном мире. Впрочем, сегодня ему было не до аналогий – утром в райотдел приезжал Сергей Пономарев из КГБ и настоятельно просил изъять из обращения залетную путану, что взялась опекать западного немца из 418-го номера.

– Организуй мини-рейд по проверке пяти-шести номеров и определи ее в спецприемник. Зовут Галя, возраст – лет 25. Больше мы ничего не знаем, – врал Пономарев, – но только не меньше пяти номеров, чтоб не было подозрений, что искали именно ее! Время я скажу.

Пономареву хотелось еще несколько раз повторить про пять номеров, но он решил не нагнетать и в легком раздражении уехал к себе. Ментов он недолюбливал и отлично понимал, что никто не будет шерстить пять номеров, когда доподлинно известно, что объект в 418-ом. Некрасов тоже радости общения с кагэбэшником не испытал – своей работы море. Раскрываемость преступлений в гостиницах всегда очень и очень низкая – объясняется это прежде всего текучестью контингента, ведь как преступник, так и потерпевший, как правило, залетные – не местные. И в этом колоссальное отличие работы Некрасова от деятельности нормальных оперов, работающих «на земле». Опер-зональник смотрит на обслуживаемую территорию как в телевизор и все-то ему видно – тот откинулся и колотит бригаду, у этого вдруг бабки появились, тот вдруг забухал, неизвестно на что… и все по домам, все по месту прописки, все под рукой – не работа, а одно удовольствие. Гостиница же – как река, в которую нельзя зайти дважды: тут за одни сутки весь контингент может поменяться на три четверти. На эту линию, как правило, назначались очень опытные опера и задача им ставилась простая – не тянуть сильно вниз общие показатели раскрываемости. Некрасов был себе на уме, но очень опытный, непьющий и на хорошем счету.

Ну что ж: в приемник – так в приемник.

Приемник-распределитель для бомжей размещался на улице Первомайской. Закон позволял содержать там лиц без документов сроком до двух месяцев. Двухэтажный безликий барак с глухо зарешеченными окнами всегда под завязку набит бродягами с вокзалов. Невыносимая вонь режет глаза – это смесь блевотины, перекисшего пота и нечистот. Белые полосы хлорки, щедро насыпанные вдоль плинтусов, добавляют в букет свою несколько резковатую ноту. И хотя население приемника в целом однородно и состоит из «бомжей обыкновенных», как назвал бы их Некрасов, – в каждой камере можно найти как минимум одного находящегося во всесоюзном розыске преступника. Вот он сидит угрюмо на корточках, ни с кем не разговаривает – гоняет тяжелые мысли. Фамилию он назвал не свою, адрес выдуманный, но паскудные менты откатали его пальцы и дактокарта уже ушла спецпочтой в Москву, а через несколько дней ироничный дознаватель выкрикнет его на выход по настоящей фамилии. «Эх, жизнь – сука подлая», – загрустит вор. Но на самом деле он испытает некоторое даже облегчение – теперь для него закажут этап и покатит он по просторам Многострадальной, да в специальном зарешеченном вагоне к месту совершения преступления, к городу, где был объявлен в розыск. Этап тоже не сахар, конечно, – но нет уже сил этой хлоркой дышать! В соседней камере страдает известный питерский катала – менты закинули его сюда чисто из гнусности, сославшись на отсутствие документов и оформив как лицо, не пробиваемое по базе данных ОАБ – Областного адресного бюро. Катала исполнен ненависти и скрипит зубами – дубленку и норковую шапку больше никогда не придется надевать – камерная вонь въелась в мех навеки… Его, конечно же, выпустят в понедельник, когда придут дознаватели и проверят его ленинградскую прописку, но сейчас-то всего лишь вечер пятницы! «С-с-суки мусорские!» – скрипит он зубами.

В женском же отделении публика всегда была стопроцентно бомжатной, до того дня, когда в Свердловск завезли иностранцев. За ними потянулись путаны, и вот, нечасто, но иногда в камере можно увидеть, как суровые вокзальные тетки с интересом разглядывают свежезакрытую валютную проститутку-москвичку, снимают с нее воздушный шарфик, с вожделением нюхают дорогой парфюм, дерутся за лифчик…

Рейд по сигналу КГБ провели рано утром, бесцеремонно открыв номер контрольным ключом, и вытащили Галю из-под непротрезвевшего Мартина. Ушлый мент Некрасов, еще не включив в номере свет, заметил на полу женскую сумочку, прислоненную к спинке кровати. Двумя пальцами, как пинцетом, брезгливо вынул из нее паспорт, спрятал в карман и, оставив коллег доделывать работу, резво сбежал по широким лестницам вниз. Махнул рукой сонному швейцару, подмигнул новенькой молодой администраторше да и направился домой отдыхать. Есть все же своя прелесть в ненормированном рабочем дне.

Растерянный бундес с помятым со сна лицом остался сидеть на кровати, а немытую Галю в «собачнике» патрульного УАЗика повезли в райотдел по пустым улицам просыпающегося города. Тяжкое это занятие – проституция. Не для всех.

В дежурной части райотдела, даже не обыскивая, у нее «сняли пальчики» и посадили на скамью за решеткой, но не в камеру. Галя была к этому готова – у нее уже случалось задержание в «Октябрьской», что на Лиговском в Ленинграде, но тогда она смогла удачно отскочить за два минета дежурному РОВД и сержанту-водителю. Кроме того, она всегда внимательно слушала милицейские истории своих подруг, справедливо полагая, что когда-то и ее не минует чаша сия… «Свердловск, конечно, не Северная столица, но уж очень как-то жестко со мной обращаются, – размышляла путана, пытаясь оттереть чернила с рук, – в обезьянник-то за что?»

– А за проституцию, – задушевно разъяснил ей пришедший после обеда Некрасов, – за нахождение в гостинице без регистрации в этой самой гостинице. Галя вмиг возненавидела его за эти игривые интонации.

– Где ты, кстати, прописана?

– Город Ровно, улица Вавилова…

– Вот ведь как, – обрадовался противный опер, – а мы ведь тебя только по нашей области проверить можем, – с притворным сожалением посетовал он, – придется тебе в приемник-распределитель проехать.

– С чего вдруг? – возмутилась путана. – Мою личность вы по паспорту установить можете!

– А чего ж мы молчим? – широко заулыбался мент. – Давай же его сюда!

И даже руку протянул.

Но паспорта у Гали не было – он уже давно грел ляжку в джинсах Некрасова, а в сумочке лежала лишь косметика, пара импортных прокладок из «Березки» да серьезный запас презервативов, без которых она никогда не работала. Бедняжка не знала, что и думать, – на 90% она была уверена, что паспорт был при ней, но и сказать, что он может быть на квартире, она тоже не могла – этот урод повезет ее туда на милицейской машине с сержантами в форме. После такого визита хозяйка квартиры, несомненно, выкинет ее на улицу, как завшивевшую кошку. Поверить же, что менты могли документ банально украсть, она не могла – ей казалось это слишком невероятным, и Галя ударилась в слезы, а Некрасов быстро аккуратным почерком написал рапорт о задержании лица без документов и определенного места жительства, метнулся за резолюцией к начальнику, и уже вечером насмерть перепуганная Галя обнаружила себя в живом аду – в камере приемника-распределителя УВД Свердоблисполкома. Пономарев вновь заехал в райотдел, поблагодарил и забрал паспорт.

Прошло три ломающих психику дня в компании полусумасшедших сорокалетних старух, покрытых синяками, наколками и шрамами, источенных болезнями, раздавленных судьбой. Многие из них бывали тут уже не по разу, даже знали дознавателей по именам. Дознаватель спецприемника – одна из наименее уважаемых должностей в милиции. Его задача – установление личности бомжа. Работа нудная и малоинтересная, но, как ни странно, очень многие предпочитают сидеть на этих должностях до самой пенсии. Стабильность, предсказуемость, нормированный рабочий день. А вонь?.. Да что вонь – через полгода ее уже и не замечаешь.

Срок содержания задержанных, или, как их называют работники приемника, «подобранных», ограничен, и поэтому дознаватели начинают работать с ними с первых часов – надо отослать запросы, затребовать копии, сделать телефонные звонки, а уж потом бродягу можно вернуть в камеру и ждать ответов неделями. Галю, однако, никто не вызывает, и поэтому в камере она оказалась под дополнительным прессом.

– Да ты, Москва, тут, по ходу, на яйцах сидишь? – ехидно спрашивает камерная шестерка.

– На яйцах, точно. Наседка! – уверенно заключает старшая, и все хохочут, показывая беззубые рты. В камерах вообще много смеются. Три ночи путана не спит, и это тоже часть плана. И вот, наконец, на четвертый день ее вызывают и ведут на второй этаж. В просторном кабинете спиной к окну сидит молодой коренастый мужчина с очень подвижными и живыми глазами. К его письменному столу примыкает другой – длинный, наподобие кухонного, со стульями с обеих сторон. Лицо его кажется знакомым. Ну точно, она видела его в 115-ом номере «Большого Урала». Номер этот был официально передан гостиничным хозяйством в распоряжение Свердловского УВД, и на нем красовалась табличка «Пункт милиции». Галя вспомнила, как месяц назад ее прямо на лестнице прихватили два вежливых сержанта и привели в эту комнату. Менты задавали ей разнообразные вопросы, заглядывая периодически в открытый ящик стола на какую-то бумажку, но сами ничего не записывали. Пометки в блокноте делал как раз вот этот коренастый – он тогда молча сидел у окна и не проронил ни слова.

– Здравствуйте, Галина Михайловна. Мне бы хотелось обсудить с вами некоторые вопросы – если, конечно, вы не против?

С этими словами он вышел из-за стола, указал на стул и сам сел прямо напротив помятой путаны.

– Вы, собственно, зачем приехали в Свердловск?

Яркий ли свет, такой непривычный после камеры, подчеркнуто вежливые манеры собеседника или что-то еще сбило проститутку с толку, но она начала вдохновенно врать о намерении устроиться на свердловскую кондитерскую фабрику, о проблемах с работой в спящем городке Ровно и еще какую-то чушь и даже не заметила, как глаза напротив нехорошо блеснули, руки кагэбэшника разошлись в стороны и вдруг с невероятной силой соединились на ее ушах. Что-то лопнуло внутри, резкая боль ударила прямо в мозг, и сердце как будто прыгнуло в черепную коробку – каждый его удар отдавался молотом. Галя откинула голову и стала хватать воздух открытым ртом, глаза как будто выключили – в них стало темно и тоже появилась пульсирующая боль.

– Ты за кого меня тут держишь, перхоть подзалупная??? За мента???

С перекошенным от злобы лицом над ней нависал коренастый.

– Я… я… больше не буду. Я… извините, пожалуйста, – прошептала Галя и добавила: – Я, кажется, описалась. Немного.

Пономарев встал и зашел за спину задержанной – та тут же съежилась и напряглась, а он поморщился, как от зубной боли, и снял с сейфа графин с водой. Галю от страха била сильная дрожь – она ожидала удара сзади. Над корзиной с мусором опер сделал ладошку ковшиком, налил туда воды и тщательно помыл руки. Взял несколько чистых листов, долго ими вытирался, слепил из влажной бумаги ком наподобие снежка и с ним вернулся за стол, где начал резво гонять его по поверхности, ловко хватая его поочередно правой и левой руками. При этом он не спускал глаз с задержанной. Галя же как зачарованная зачем-то наблюдала за скольжением шара. В голове было пусто и очень-очень больно. Вжик-вжик… летает по столу шар из сырой бумаги.

– Так вы, Галина Михайловна, впервые на Урале?

Выкинув шар в корзину, он вынул из портфеля авторучку с золотым пером, тонкую папку и несколько листов мелованной бумаги. В папке Галя заметила половинный листок со своими данными. Наискосок листочка шла жирная красная полоса. «Биография агента», – написал наверху чистого листа Пономарев.

«Какого агента? Что за агента?» – мелькнуло в голове, но думать времени не оставалось – оперативник начал подробно расспрашивать, быстро делая пометки. Разговаривали они четыре часа. Историю несчастной любви к мотоциклисту она благоразумно опустила – второй хлопок по ушам мог привести к инвалидности. В конце разговора чекист спрятал свое золотое перо, протянул ей лист бумаги и найденную в столе шариковую авторучку.

«Я, Слащева Галина Михайловна, 1959 г/р, – писала она под диктовку оперативника, – обещаю добросовестно сотрудничать с органами государственной безопасности СССР, хранить свою связь с ними в тайне, не разглашать сведения, ставшие мне известными в результате секретного сотрудничества…»

– Вам осталось выбрать оперативный псевдоним, которым вы будете подписывать свои сообщения, – таков порядок.

– Пусть будет «Шилина».

– А кто это?

– Это цыганка из Питера.

– Та, у которой племянники с арматурой? – усмехнулся опер.

– Она.

– Ну Шилина – так Шилина…

Далее Пономарев доходчиво объяснил, что Комитет интересуется только и исключительно иностранцами. В частности, господином Рюбом, хорошо ей известным, и посему ее задачей будет освещать каждый его шаг – больше не нужно ничего. Он так и сказал: «Ни-че-го».

Задержанную увели, кагэбэшник открыл окно и дверь, но запах мочи никуда не исчез. Скривился в гримасе смущения, выставил мокрый стул в коридор, а дверь захлопнул. Ай, неловко получилось, ай, нехорошо…

– Я не вернусь, – бросил он на выходе дежурному с красной повязкой, давая понять, что начальник распределителя свободен вновь пользоваться своим кабинетом.

Домой «Шилина» решила пойти пешком в наивной надежде, что холодный уральский ветерок выгонит запах. Тщетно – модную куртку теперь можно было лишь выбросить. Галя, впрочем, повесила ее до весны на балкон в надежде, что время и сквозняки приглушат эту вонь.

Паспорт действительно оказался дома – лежал под старой косметичкой на подоконнике. Видно, выложила, когда тушь перекладывала, да и забыла, раззява…

Капитан Некрасов больше ее не беспокоил. Он отлично понимал, что это уже не «путана обыкновенная», а ходячее ухо и глаз Комитета госбезопасности, а пересекаться с ними лишний раз не хотелось. Уж лучше промолчать и помочь.

Галя, или, как теперь она называлась в документах, агент «Шилина», начала регулярно и подробно информировать обо всем, что происходило в их с Мартином романе, включая разговоры, перемещения и даже денежные дела. Именно Пономарев разрешил ей водить немца в съемную квартиру, именно он показал, как проходить в гостиницу через служебную дверь ресторана, минуя швейцара. Да и как не разрешить – агент не двурушничает, ее информация стопроцентно подтверждается аппаратурой, негласно установленной в квартире. Хлопот с ней практически нет благодаря отсутствию связей в городе. Не агент – золото.

Жизнь устаканилась, постепенно прошли звон в ушах и головные боли, появилась уверенность, и Галя, сама опасаясь в этом признаться, включила свой секретный план «Б» – она решила женить бундеса на себе. Деньги у него она теперь не выпрашивала, стала нежна, внимательна и даже пыталась ограничивать Мартина в алкоголе. Жить стало лучше, жить стало веселее – и все благодаря Комитету государственной безопасности СССР.

Разведка с территории

Если выйти из станции метро «Университет» к проспекту Вернадского, то на четной стороне проспекта в глаза непременно бросится большая угрюмая высотка. Не важно, что там написано на входе – на самом деле это РТ (разведка с территории) – секретное подразделение КГБ, чьи сотрудники занимаются делом не совсем обычным. В мире шпионских ведомств есть два устоявшихся вида деятельности: разведка, например, ЦРУ, и контрразведка, например, ФБР. Причем сотрудникам разведки закон прямо запрещает деятельность на территории своей страны – только за рубежом, а контрразведке, наоборот, предписано работать только «дома». В СССР на такую чепуху, впрочем, никто внимания не обращал – никто не вправе указывать советским чекистам, с какой территории им работать!

Ветреным холодным утром белая служебная «Волга» отвезла в аэропорт двух невеселых оперативников РТ: одного из начальников отделений Горяева и старшего опера, «германиста» Сидорова, свободно владеющего немецким – им предстояла малоприятная командировка в рабочий город Свердловск, где местными сотрудниками были подготовлены условия для вербовки гражданина ФРГ Мартина Рюба. В Свердловске москвичей встретили по-деловому, без подъездов к трапу и прочих понтов, – стремительно провели через депутатский зал и усадили в авто. Минут через пятнадцать езды по Сибирскому тракту, сразу за птицефабрикой, машина свернула влево на красивую и абсолютно пустую лесную отлично заасфальтированную дорогу и вскоре остановилась у КПП с надписью «Радиошкола». На довольно большой охраняемой и огороженной территории посреди леса находились Курсы усовершенствования специалистов радиоконтрразведки КГБ, хозяйственные постройки и пара коттеджей для ВИП-гостей. Там и разместили эртэшников. После ужина для них была натоплена баня, однако Горяев еще в аэропорту потребовал вызвать оперов, разрабатывавших немца, и от бани отказался. Полковник принадлежал к старой школе и предпочитал услышать, нежели чем прочитать – это всегда срабатывало. Примерно до полуночи он внимательно расспрашивал Пономарева и других сотрудников, затем отпустил их и лег спать. Наутро в голубом микроавтобусе РАФ командированных доставили в массивное старое здание номер 4 по улице Вайнера в самом центре уральской столицы для совещания и ознакомления с материалами. Как и предполагал Горяев, материалов оказалась огромная куча – сводки наружного наблюдения, распечатки телефонных разговоров с переводами, агентурные сообщения, аудио– и видеоматериалы. Сидоров погрузился в их изучение – ему предстояло составить план привлечения Мартина Рюба к негласному сотрудничеству, а практик Горяев, тайно презиравший всякое бумаготворчество, начал мучительно думать. Изначально он планировал спровоцировать немца на пьяное хулиганство и даже привез с собой микроклизмочку, в которой содержался психотропный препарат, вызывающий бесконтрольное буйство. Содержимое – всего десять-пятнадцать капель, выдавливалось в любой алкогольный напиток, после чего даже самый скромный яйцеголовый ботаник превращался в неуправляемого хулигана. Далее силами локальной милиции следовало возбудить уголовное дело по ст. 206 УК РСФСР, немца задержать и, поработав с ним в изоляторе временного содержания, отобрать подписку о сотрудничестве. Уголовное дело после вербовки можно не прекращать, но дать возможность подозреваемому выехать с территории СССР. Это позволит сохранить над источником некий дополнительный пресс. Однако чем глубже полковник вникал в характер разрабатываемого, тем меньше хотелось ему раскручивать этот сложный сценарий.

– Из того, что я вижу в этих материалах, вырисовывается какой-то рохля, увалень, или, как их в народе называют, – лох. Есть ли необходимость проводить такую масштабную операцию с применением спецсредств и привлечением милиции, когда этот немец и так прилип к нашему источнику и, похоже, ею полностью управляется?

– Ну, управляется он все же больше алкоголем, – возразил начальник «семерки» (наружное наблюдение). Мы не видим большой инициативы с его стороны – это она ходит к нему как на работу…

– А я вообще противник любых взаимодействий с милицией, – сказал начальник управления Кормилов, – от них можно ждать любого ЧП или утечки. Пьют сильно, – с осуждением добавил он и отвернулся к окну. Сам он почти год был в завязке – давление, диабет. Как и множество других руководителей КГБ, профессиональным чекистом он не был, а являлся продуктом политики «усиления» органов высокопоставленными партработниками. Как именно эти аппаратчики, в один день получившие генеральские погоны, улучшают деятельность разведки и делают ее более профессиональной, никто не знал. Но идеология в СССР всегда имела приоритет над профессионализмом. Для этих «усилителей» в ВКШ – Высшей Краснознаменной школе КГБ им. Ф. Э. Дзержинского, был даже специально организован факультет №5 с единственной задачей – подготовка руководящего состава органов КГБ СССР из партийных, советских и комсомольских работников.

Посовещавшись еще минут сорок, решили от первоначального плана пока отказаться, а провести с агентом «Шилина» контрольную встречу и в разговоре выяснить, насколько она откровенна с КГБ и какова степень ее влияния на разрабатываемого. На контрольной встрече вместе с опером Пономаревым будет присутствовать полковник Горяев. Встречу решили провести через неделю, а пока 24 часа в сутки сопровождать агента наружкой. Это даст возможность оценить степень ее правдивости, ведь всегда можно спросить, где ты была или не была три дня назад, и сравнить со сводкой наблюдения, увидеть нестыковки.

– Как она реагирует на ваших сотрудников? – поинтересовался Горяев у начальника «наружки». – Не примелькались? Нет ощущения, что она знакома с нашими методами?

– Нет, товарищ полковник. Объект передвигается по городу исключительно пешком, проживает в самом центре, и это дает нам определенные преимущества. Мы не задействуем автомобили, но чаще меняем сопровождающих и тактику сопровождения. Отсутствуют какие-либо данные, позволяющие предположить, что она чувствует наружное наблюдение.

Начальник оперативно-технического отдела доложил, что в квартире агента было успешно проведено мероприятие «Т», в ходе которого под половыми досками установлены источники питания и закладное устройство «Логарифм-2». Устройство работает в штатном режиме. Аппаратура слухового контроля в номере 418 гостиницы «Большой Урал» также работает нормально, хотя качество звука несколько ухудшается при записи на магнитную ленту. Однако жалоб от переводчиков нет – все транскрипты подробны и детально отражают разговоры объекта.

На том разошлись. Москвичей повезли в отведенный им домик на территории радиошколы. Из трясущейся машины Горяев с тоской разглядывал серый, грязноватый рабочий город: очередь в винный отдел гастронома «Центральный», бездействующую киностудию, заборы оборонных заводов и думал. Забавные они, конечно, эти провинциальные коллеги – в столице бы никому и в голову не пришло устанавливать «Логарифм» и непрерывно гонять наружку в такой, в общем-то, рядовой, рутинной операции. Но, с другой стороны, – а чем им тут еще заниматься? Это не Москва с ее посольствами, представительствами, отелями и тысячами туристов. Свердловск – город закрытый: в кои-то веки заехали сюда полтора иностранца – так у них теперь все управление с этими немцами носится. А этот опер Пономарев все ж большая умница. И ведь дерзкий такой. И цепкий, гаденыш, как бульдог. Вся гостиница у него плотно прикрыта – каждый этаж и ресторан. Молодец, как есть – молодец! Надо обязательно сказать, чтоб поощрили парня. Таким отвязанным операм поощрения необходимы еще и на будущее – к сожалению, их часто «заносит» и вот тогда предыдущие заслуги могут спасти от наказания. Горяев и сам был таким в шестидесятые. Эх, шестидесятые…

Картина за окном автомобиля была настолько унылой и удручающей, что настроение у полковника вновь поползло вниз. Предстоящая вербовка тоже не добавляла оптимизма. «Какое тут все же чудовищное несоответствие, – размышлял старый опер, – десятки людей вовлечены в это дело, написаны сотни секретных документов, многие километры пройдены топтунами «семерки», использованы тысячи метров аудио– и видеопленки… и все для чего? Для того, чтобы отрапортовать о вербовке гражданина ФРГ! Но ведь оперативная ценность этого слесаря-сборщика нулевая! Она нулевая сегодня и будет нулевой всегда – никогда этот тюфяк не поднимется до положения, дающего ему допуск к интересующей Комитет информации. Что он? Зачем он? – с раздражением размышлял полковник. – Вот вернется этот Рюб домой в Германию, следом секретной диппочтой в советское посольство в Бонне прилетит его «дело». Резидентура включит этого алкаша в так называемую действующую агентурную сеть, с ним будут проводиться бессмысленные встречи… тьфу, гадость! Ну отчего у нас в СССР повсеместно «палочная» система?

Впрочем, через час в баньке Горяев выпил триста граммов болгарского коньяка «Плиска» и душевное равновесие к нему возвратилось. Полковник стал размышлять о предстоящей вербовке и вновь прикидывать варианты, ни одному из которых не суждено будет осуществиться.